Александр Сергеевич Глухов
Мила и Юра
Нина принялась собирать посуду. Анна Алексеевна немного помолчала в задумчивости и, прежде чем помочь старшей дочери, тихо произнесла:
– Много страстей и тайн хранило это официозное, парадное заведение.
Федя всё-таки не утерпел:
– Согласитесь, чувствуется, кто создал институт благородных девиц. К чему прикоснулась грешная рука, то грехом и поросло. Получается смольный институт благородных девиц, из того, что он декларировал, сумел дать лишь полезных членов общества…
Замысел Людмилы удался. Она легко уболтала Юру на поездку с ночевкой в Зайцево на шестое и седьмое января нового 1970-го года.
Пока взрослые члены семьи увлеченно спорили, девушка пошла провожать одноклассника. Воровато оглядываясь по сторонам, она неожиданно чмокнула Юру в щёку. Он застыл на месте, как статуя, слегка растерянный, а Людмила, лукаво на него взглянув, вытянулась на носках и поцеловала его в губы. Этот секундный поцелуй, почти невинный, оказался для него первым.
Зима выдалась на редкость снежной. Новый год встречали в приподнятом настроении, а чуть раньше, в школе, отметили предновогодний вечер-бал для старших классов. Младшеклассники и среднеклассники 28-го декабря собираются на утренники с дедом морозом, конкурсами, попрыгушками и прочими детск5ими развлечениями, а восьмому, девятому и десятому классу устраивали почти взрослые вечера.
Юра с самого начала не очень веселился, а задумчиво вглядывался в лица развлекающейся молодёжи. Иные уже успели злоупотребить портвейном в туалете, а пара великовозрастных балбесов, которым шёл девятнадцатый год (они по два раза оставались в одном классе), набрались весьма изрядно, вплоть до изгнания с новогоднего бала. Они мёрзли за закрытыми дверями школы и время от времени предпринимали настойчивые попытки проникнуть внутрь помещения. На страже дверей, сменяя друг друга, стояли уборщица тётя Вера, морщинистая и решительная старушка крепкого сложения и физрук Сергей Андреевич. Тем не менее, когда часовые отвлекались, этим олухам, по прозвищам Бес и Ряха трижды удалось прорваться на мероприятие. Дошло до того, что завуч пригрозила вызвать милицию. Злодеи нехотя ретировались.
Юра два раза танцевал медленный танец с соседкой и отметил с удивлением, что Людмила прижимается к нему несколько теснее приличия. Улучив момент, он ушёл незамеченным из суматохи веселья на старинную деревянную лестницу ведущую наверх и задумчиво уселся на верхнюю ступеньку первого пролёта. Из фойе доносилась музыка, девичий визг и смех. На лестнице было темновато и хорошо размышлялось. На площадке второго этажа едва различалась дверь кабинета немецкого языка и стенды на стене.
Людмила обнаружила его минут через пятнадцать, догадавшись, куда он мог исчезнуть. Плохо видящая, после яркого света фойе, она поднималась, осторожно нащупывая ногами ступени. На полпути одноклассница различила силуэт сидящего Юры и, подойдя, осторожно опустилась рядом с ним.
С минуту помолчали. Она взяла его левую ладонь в обе свои и спросила полушепотом:
– Ты чего? Скучно там, да?
– Нет, совсем не скучно. Просто я задумался.
– О нас?
– Вообще задумался, о нас в том числе. Представь себе, через каких-то полгода нас здесь уже не будет.
– Ну и что? Мы будем в других местах, может получше этого.
– Ты не поняла. Нас никогда уже тут не будет.
Я только сейчас задумался о времени. Грустно, никогда больше школьная жизнь не повторится.
Людмила отпустила его руку и своей правой рукой легонько погладила его по голове:
– Будет ещё лучше. Я уверена. Мы такие молодые, у нас всё ещё впереди.
Теперь он взял, с некоторой боязливостью, её руку, только что гладившую его не слишком густую шевелюру скромной длинны:
– Люд, я тоже верю в хорошее будущее, но нельзя же забывать замечательное прошлое.
Она легонько засмеялась:
– Какой же ты ребёнок в душе. Встань. Дай я тебя поцелую, чтобы исполнились наши желания.
Людмила поднялась на площадку пролёта, а Юра встал на верхнюю ступеньку, и они как бы сравнялись в росте. Парень целоваться ещё не умел, потому был ошеломлён и обескуражен страстным поцелуем соседки.
Уборщица тётя Вера, направляясь под лестницу за шваброй и веником, чтобы убрать разбитый фужер с лимонадом и двумя опрокинутыми на пол кусками торта «Сказка», заметила лобызающуюся парочку, подслеповато прищурилась, но не поняла, кто они такие, и поспешила доложить завучу – Нине Васильевне. Та не замедлила явиться. Медленным шагом, но властно уверенным, педагогически-административная дама приблизилась к почти взрослым ученикам. Они уже не целовались, а только держались за руки. Непреклонная строгость послышалась в словах завуча:
– Прекратите немедленно! Только ЧП мне ещё не хватало! Вы – дети педагогов! Стыдитесь!
Людмила пришла в себя первой:
– В чём дело, Нина Васильевна? Мы ничего такого не делаем. Просто разговариваем.
Завуч подбочинилась:
– Знаем мы такие разговоры. Между прочим, как вам известно, девочка одной из наших школ родила, а она на пять лет вас младше.
Юра возразил:
– Но это совершенно другой случай.
– Случай, он и есть случай, а выговор с занесением я схлопотать из-за вас не хочу. Учтите, родителям будет доложено.
Людмила и ухом не повела, а Юра растерянно пролепетал:
– Нина Васильевна, да у меня в мыслях ничего подобного не было.
– У тебя, может и не было, а вот…
Девушка дерзко перебила завуча:
– За своей Порькой Иудовой больше смотрите!
Тут необходимо пояснительное отступление.
Дело в том, что эта Порька, персонаж третьестепенный и случайный в данном произведении, является персонажем едва ли не трагичным для раннего и среднего социализма. На самом деле она носила довольно гордое имя Поревола, что означало победа революции и являлась единоутробной сестрой Нины Васильевны. Тысячи людей потом мучались от вздорных имён, щедро и бездумно раздаваемых «передовыми» родителями. Сколько тогда разгуливало по просторам страны Виленов, Вилей, Октябрин, Ноябрин, Догнатов, Перегнатов и прочих большевин…
Родитель Нины Васильевны погиб в 1942 году, в начале лета, под Харьковом, когда Тимошенко тупо угробил сотни тысяч солдат в самонадеянном наступлении, закончившимся разгромом его армий и выходом немцев к Волге и Сталинграду.
Мать Нины горевала и бедствовала до 1944 -го года, пока не встретила направленного в Егорьевск кудрявого черноволосого красавца Илью (так он представился). Он занимался пропагандой и агитацией, входил в еврейский антифашистский комитет, занимался помощью фронту и, главное, не был женат. Мало того, что мать Нины Васильевны вышла за него замуж, новообразованная семья въехала в элитный сталинский дом, в двушку с высоченными потолками, кухней, ванной и прочими редкими в те времена удобствами. Илья, правда, оказался по паспорту Иудой Яковлевичем Грюнфельдом, но данный факт большого огорчения не принёс, тем более что супруга продолжала именовать его Ильёй.
Ровно за месяц до дня Победы родилась девочка. Мать решила назвать её Полиной, но поддалась на настойчивые просьбы мужа, относящемуся с величайшим пиететом ко временам октябрьскогог переворота и приходу во все органы власти его соплеменников. Вот так появилась в Егорьевске Поревола Иудовна Грюнфельд.
Сам Иуда Яковлевич и после войны занимался кипучей деятельностью. Постоянно писал доклады, речи, какие-то программные конспекты, ездил на совещания в Москву. Жена не особо вникала в его хлопоты, занятая детьми и, честно сказать, не особо далёкая умом. Она равнодушно выслушивала монологи мужа о необходимости создания отдельной еврейской республики, желательно, в Крыму. Но времена менялись. Сталин решил показать «богоизбранному» народу его место и многие яркие витии и деятели из евреев исчезли с трибун, а иные вообще ушли в небытие, например – Михоэлс.
Иуда Яковлевич благополучно дотянул до 1951 года, когда подгребли и его. Говорили, что сам Рюмин держал на контроле дело папы Пореволы.
По настоятельной рекомендации карательных органов, жена открестилась от главы семейства и переписала себя и младшую дочь на довоенную фамилию Севостьяновы. Об Иуде Яковлевиче больше ничего не известно. Даже если он выжил, то в Егорьевске с тех пор не появлялся.
Года через полтора, когда арестовали Берию, а шоковое состояние от смерти Сталина постепенно улетучилось, мать и старшая дочь Нина перестали опускать глаза перед соседями. Что касается самой Пореволы, то она, по малолетству, никакого чувства вины не испытывала и подрастала способной, но своевольной девочкой. Порькой Иудовой её прозвал известный не только в Егорьевске будущий сказочник Эдик Успенский. Он всерьёз дружил со старшей дочерью Ниной, когда они жили в соседних квартирах в Фубрах.
Единственно, что не удалось с точностью узнать автору, были Нина Севостьянова и Эдуард Успенский ровесниками или, как утверждали некоторые старожилы, уже ушедшие в иной мир, она была на год младше кавалера, хотя окончили школу одновременно. Но этот штришок настолько мелкий, ни на что не влияющий, о котором следует забыть.
Будущий сказочник регулярно навещал семью Севостьяновых, благо расстояние между прежним и новым их жильём не превышало двухсот метров. Младшая сестра взяла в привычку подглядывать за Ниной и Эдиком, не давая им возможности уединиться для объятий и поцелуев. Старшая сестра возмущённо шипела:
– Пореволька! Перестань «греть уши» и подсматривать. Не будь сволочью!
Успенскому такие повадки скоро надоели, и он отметил с сарказмом:
– Какая она Пореволька, она Порька – Иудова дочь.
Слово дочь из прозвища как-то быстро исчезло, а осталась Порька Иудова. Она рано загуляла. В четырнадцать лет уже строила глазки курсантам училища ГВФ, благо оно располагалось в шаговой доступности. Дальше пошло по нарастающей. Не то страшно, что Поревола никому не отказывала, худо становилось, когда не оказывалось желающих. К пятидесятилетию революции, она уже дурила во всю мощь развязной женской бесстыдности. Случалось, выбегала нагишом на улицу, недвусмысленно предлагая бесплатные услуги, особенно, после подпития. Её в таких случаях вязали и волокли обратно в квартиру. Нина Васильевна к тому времени вышла замуж за библиотекаря и физкультурника по совместительству Володю. Ему-то чаще всего и приходилось усмирять буйную свояченицу.
Поревола не была изначально глупой. Её интеллект привлекал внимание местных полукриминальных элементов и они, люди с деньгами, даже гордились её обществом. Со временем они охладели к излишне экзальтированной сексуальной подруге. Потом её стали избегать и некоторые милицейские чины, также замеченные в связи с Иудовной.
На описываемый момент ей шёл двадцать пятый год и, с лёгкой руки Эдуарда Успенского, все звали разгульную даму Порькой Иудовой. Порька четырежды выходила замуж, но больше двух месяцев супружеской жизни не выдерживала. Сестра мучалась с ней, будучи не последним человеком в городе и отчаянно пыталась как-то выправить положение. Никакие педагогически-воспитательные усилия толка не возымели. Нина Васильевна донельзя намаялась с мерзавкой, иной раз, измученная сестричкой, впадала в состояние эмоционального срыва. Более восьми лет нервотрёпки не лучшим образом отразились на психике педагогини. Порька начала чудить после выноса теля Сталина из мавзолея, а годы между полётом Терешковой, до гибели космонавта Комарова, её популярность достигла апогея. После событий «Пражской весны» на неё уже смотрели, как на бросовый товар…
Когда Людмила выпали ла в лицо завучу неосторожную фразу, она мало задумывалась о последствиях. Для Нины Васильевны же, слова старшеклассницы были равносильны пощёчине. Спустя полгода месть вылилась в неполучении серебряных медалей как Людмилой, так и Юрой.
Но несколько забежал вперёд. Следует рассказать, как рассорились Нина Васильевна и Эдуард Успенский. Студентка педвуза Нина Севостьянова относилась с великим скепсисом к литературным потугам будущего сказочника. Она твердила с упрямством, достойным лучшего применения:
– Эдик, если уж писать, то о Ленине. Тема неисчерпаемая, бери пример с Мариэтты Шагинян и других серьёзных авторов и, на ближайшие пять-десять лет работой обеспечен. Зачем сочинять какие-то дурацкие сказки, которые никому не интересны?
Острословец отвечал со смехом:
– Значит, дурацкие сказки о Ленине сочинять можно, и читатели жаждут их заполучить?
– Никакие это не сказки, слегка романтизированные истории…
– Хорошо. Дай мне лист бумаги и авторучку. А я тебе слегка приукрашенную историю о вожде напишу. Ты её сохрани на память.
Бумага и ручка были предоставлены, а будущий «папа» Чебурашки набросал короткий стишок, поставил дату и расписался. Текст гласил:
Гулял по Профсоюзной, у моста,
Картавый Ленин, с мелкой шавкой, без хвоста.
Лист был немедленно сожжён Ниной, не вынесшей глумления над великой личностью. Более того, текст я слышал в трёх вариантах. Судя по всему, сама Нина его не запомнила, а потом, переходя из уст в уста, он исказился ещё больше. Смысл все три варианта содержали один, но разными темпоритмами и немного корявенько порифмованы они были. Успенский наверняка написал оригинал хорошо, поэтому, чтобы не позорить знаменитого земляка, каюсь, подправил дворово-уличный вариант, сохраняя дух оригинала.
Молодые люди вскоре расстались. Другие поколения не поймут, но в те годы подобное двустишие расценивалось как крупное политическое преступление, а при Сталине вообще могли расстрелять.
В пересказе Людмилы прозвучала фраза (это произошло лет сорок спустя после описываемых событий), что Эдуард, дескать, пожалел о собственном озорном экспромте. Я же склоняюсь к другому мнению: скорее пожалела. Ни на Васильевна об утраченном листке.
Теперь о Пореволе. Её жизнь резко изменилась к концу необычайно жаркого лета 1972 года. Казалось, произошло рутинное мероприятие: Порька Иудова в очередной, пятый раз вышла замуж. Жених лимитчик, деревенский парень из глубинки Среднего Поволжья, завербованный на хлопчатобумажный комбинат «Вождь пролетариата», был настолько потрясён её умственными способностями, а дурой она не была, что решил немедленно жениться на ней, будучи не в курсе сумасбродных выходок невесты. Она всё-таки закончила музыкальную школу по классу фортепиано, находящуюся в сотне метров от дома, в самом начале Профсоюзной улицы. Молодого человека просто потрясло, что Поревола легко отличает Фредерика Шопена от Ференца Листа и Имре Кальмана, а Легара от Леонкавала. Да и симпатичная она была в конце концов, даже интенсивная эксплуатация не успела испортить её соблазнительной фигуры. На предложение о браке она согласилась с условием: после свадьбы они уезжают на родину жениха. Тот пытался отговорить, мол, живёт он в деревне и другой работы, как в совхозе, никакой нет. Но она твёрдо сказала: «Плевать».
Последний раз я видел Пореволу в 1977 году, когда она, солидная, хорошо одетая женщина навещала сестру и престарелую мать. Я как раз пришёл в гости к сыну Нины Васильевны, с которым мы вместе занимались в спортивной школе у одного тренера. Тогда у Пореволы имелось уже четверо детей. В начале восьмидесятых она родила пятого ребёнка, как сообщил её племянник. В 1999 году её уже не было в живых. Племянник о причине смерти не распространялся, а я не спрашивал – в те поганые времена, по разным причинам, столько народа отошло в мир иной… Интересоваться смертью едва знакомого человека я посчитал неприличным.
… Собирались ехать в Зайцево где-то около часа дня, но Юра очень долго прокопался, отличаясь несобранностью, зля соседку. Людмиле достаточно было минимума времени для подготовки к любому мероприятию, что странно для женского пола, зато полезно для жизни. Она, давно одетая, кипя от негодования и перегрева, минут двадцать стояла в прихожей, подгоняя кавалера:
– Может ты надеешься, что автобусы ходят в деревню как метро в Москве?
Тот причитал в ответ по бабьи:
– Сейчас, я уже почти…
И продолжал суетливо носиться по квартире.
Даже Анне Ивановне стало неудобно за сына:
– Юра, ты уже полтора часа без толку шныряешь по комнатам. Спокойно оденься и иди, как в магазин. Ты же видишь: Мила заждалась.
– Ну мам, я не знаю, что надеть. Ой, я ещё не причесался…
Людмила вздохнула с иронией:
– А вчера ты забыл взять расческу в руки?
– Вчера я был причесан.
Раздраженная Людмила повернулась к двери6
– Ты что, на бал собираешься? Мы в деревню едем, там твоего лоска не оценят. Видишь, я в спортивном костюме и куртке. Этого достаточно. Даю минуту и ухожу, иначе мы никуда не попадём.
На полпути к остановке «Обувная фабрика», кавалер хлопнул себя по лбу:
– Ой, лыжи забыл! Я сейчас.
– Стой, не дёргайся. Ты же не на лыжах колядовать пойдёшь.
Уже подошли к остановке. Юра задёргался вновь:
– Люда, две минуты, я сбегаю моментом.
– Что, палки лажные забыл, или газеты старые?
– Деньги я забыл…
На парня смотреть было жалко.
Она оценивающе посмотрела на спутника:
– Да уж. Коль родился недотепой, недотепой и умрешь. Я заплачу, потом отдашь.
На остановке «Кузьминки» они сошли уже в три часа дня. Солнце сильно клонилось к горизонту. Светлого времени суток оставалось чуть больше часа. Хорошо с ними в стареньком «Лиазе» ехал Вася Куракин – добрый увалень из Зайцево. Он был повыше Юры, учился на тракториста в ПТУ деревни Старое – бывшем сельскохозяйственном техникуме. Сейчас он отдыхал на зимних каникулах, а в город ездил посмотреть в кинотеатре «Экран» фильм «Бриллиантовая рука».
Вася уверенно высказал:
– Идти через Кузьминки – дохлый номер, до ночи не доберёмся, там полностью перемело тропинку метровым слоем, потопаем через Колычёво.
Людмила неуверенно пожала плечами:
– Это точно? Может уже натоптали?
– Точнее некуда. Я каждый день на Старое ездил, пока каникулы не пришли. Ещё две недели назад только одна тропинка осталась через лес и кладбище, даже на Перспективную улицу ходят не по прямой, а через Парковую, сворачивая у дома Курдюковых и Таракана.
Дорога оказалась не такой уж долгой, как представляли себе Люда и Юра. Через пятнадцать минут трое бодрых пешеходов пересекли Парковую улицу в конце и по школьному переулку добрались до пилорамы, кузнецы и бани психоневрологического интерната. Оставался какой-то километр по накатанной дороге.
На высоком Зайцевком берегу речки Щеленки добротный дом Куракиных царил над пространством и бросался в глаза ещё издали. Флегматичный Вася быстро согласился поучаствовать в колядках.
На дело пошли вшестером. Старшая сестра Васи Куракина поддержать компанию отказалась – в свои двадцать лет она, готовясь выйти замуж за михалёвского тракториста, считала недостойным для себя участвовать в молодёжных проказах. Младшую сестру Куракину, семилетнюю Таньку не взяли из-за сопливого возраста. Она закапризничала, кинулась в рёв и засучила ногами, дёргаясь в детской истерике, но после пары хороших шлепков, скрылась на печке и затихла.
В итоге собралась следующая компания: две Людмилы, Вася Куракин, Юра, пухленький кудрявый Сашка – родной брат второй Людмилы и деревенский дурачок Женька Боцман. За что его звали Боцман, совершенно непонятно. Он был здоровенный малый, без признаков дебильности на лице, но и недостаточно умный, чтобы жить самостоятельно, имел низкий голос и чуть заикался. Начали с двух зайцевских домов. Сначала посетили дом Герасимовых, потом заглянули к Буяновым. И там и там их угостили самогонкой, а у Буяновых удалось разжиться пирогами с яйцами, капустой и яблоками. Мороз к вечеру поджал. Небо, сверкающее бесчисленными звёздами, светило леденящим светом.
Юра мёрз больше других, поскольку отказался от выпивки. Остальные бодрились. Первый колычёвский дом со стороны Зайцева, на правой стороне, принадлежал Жилкиным – болтуну Ваське и его скромной жене. Призывно манили светящиеся окна. Вошли, открыв симпатичную резную калитку. Юра ещё с лета обратил внимание: забор может быть любой степени ветхости, но парадную входную калитку, деревенские жители стараются мастерить на совесть.
Идущие в хвосте цепочки егорьевские гости переговаривались вполголоса:
– Люда, а где мы спать будем? Надеюсь, не на полу?
– Вот ещё! – хихикнула девушка – Печка большая и тёплая, спи – не хочу.
– Я никогда не спал на печке, ноги поджимать придётся, она же короткая.
– Сам ты короткий! Там полати приделаны. На стук вышли хозяин дома и старшая дочь Зина. Васька Жилкин елейно-приторно заулыбался и вышмыгнул в темноту налево, что-то приборматывая. Зина изучающе оглядела ввалившуюся в террасу компанию:
– Вы колядуете что ли? Тогда я с вами пойду. Зайцевская Людмила пропищала:
– У нас своя компания.
– Ничего, примите и меня. Уж больно кавалер симпатичный – она кивнула в сторону Юры.
Парень растерянно уставился на нахальную девицу, понятия не имея как себя вести. Выручил Боцман.
– Мо-может я подойду, он-то занятый.
– Что, женатый уже?
У городской Людмилы вырвалось:
– Почти.
– Жена не стена, подвинем.
Здоровенная Зинка нахально ухмыльнулась.
Увалень Вася Куракин вяло возразил:
– Он младше тебя, успокойся.
– Тогда совсем изумительно – слушаться будет.
Зина, откровенно говоря, валяла дурака, пытаясь сбить с толку «добытчиков» и увести компанию в любой другой дом.
Из избы в террасу вышла шестиклассница Танька:
– Зина, я тоже с вами хочу!
– Дома сиди, а то задницу отморозишь!
– Мне уже тринадцать лет! Мне можно.
Старшая сестра угрожающе прошипела:
– Сейчас ты у меня узнаешь, что можно!
После этих слов она грубо впихнула Таньку в дверь и пригрозила кулаком мужского размера.
Тем временем коварный и озорной отец семейства отпустил с цепи злобную собаку среднего размера. Так получилось, что первыми выходили в ночную темень Юра и Людмила. Пока он оборачивался, подавая руку спутнице, пёсик налетел сбоку и порвал карман на брюках не ожидающего нападения Юры. Зина спасла его от большого урона, пнув дворнягу валенком.
Вышли из огорода. Вдоль домов, параллельно дороге тянулась неровная тропинка, глубиной около полутора метров из-за насыпанных бортов. Решили топать к дороге, там приближалась местная компания молодёжи.
Четверо молоденьких парней и две девчонки с «Новой стройки», так назывались в просторечии Парковая и Перспективная улицы, сошлись с шестёркой колядников из Зайцево, плюс примкнувшей к ним Зиной Жилкиной.
Верховодили прибывшей семёркой низкорослые братья Курдюковы – Юрка и Женька. Под стать им рядом увивались две подруги, едва достигшие полутора метров роста, вертлявые и смешливые. Толстушку звали Галей Безруковой, она училась на товароведа в торговом техникуме, а девица похудей являлась старшей дочерью агронома подсобного хозяйства Людой Королёвой, школьницей местной школы. Одноклассники Вася Котелкин и Валера Калинин готовились стать предстоящей весной выпускниками общеобразовательного заведения. Крупнее остальных смотрелась Света Сёмина – студентка последнего курса Егорьевского медицинского училища имени Зинаиды Самсоновой. Рослая и крупная красавица пошла прогуляться от скуки. Она пренебрегала местными парнями, мечтая обязательно выскочить замуж за умного и бойкого симпатягу, обязательно приезжего. Обычная, в общем-то, блажь, свойственная восторженным натурам, не удовлетворенным собственной жизнью. Спустя полгода её мечта осуществится, и она целый месяц побудет где-то замужем. Реальность окажется гораздо хуже прозаической жизни в бараке, в качестве незамужней барышни. Вскоре она вернулась в родительскую комнатушку, надолго потеряв интерес к романтическим приключениям.
Пока автор отвлёкся и забежал чуть вперёд, на наезженной и утоптанной дороге назревали любопытные события.
Когда выяснилось наличие трёх Людмил, двух Василиев и двух Юр (Женей тоже оказалось двое, но придурочного заику за полноценного человека не посчитали) стали загадывать желания. Галя Безрукова и Люда Королёва буквально с первой минуты нашли общий язык с городской Людмилой, и они увлеченно принялись обсуждать пустяковые малозначащие дела. Юра, пострадавший от зубов собаки, старался держаться подальше от девушек, стесняясь порванных брюк. С лёгким раздражением прислушивался он к трескотне Гали Безруковой о горных вершинах Кавказа и Памира, и как было бы здорово взобраться на них:
– У нас в СССР четыре вершины выше семи километров, три на Памире, одна на Тянь-Шане. Юра раздраженно думал: «С такой задницей ей до пятого этажа по лестнице-то едва доползти».
Люда Железнова поразилась знанием толстушки:
– Я только пик Коммунизма помню.
Галя картинно подбоченилась:
– Тоже мне городская. Запоминай: пик Ленина и пик Евгении Корженевской, а ещё, Тянь-Шанский пи к Победы. Я мечтаю когда-нибудь в горах побывать. Палатки, рюкзаки, гитары, романтика…
Лет десять спустя в горах она побывает. Её на автобусе отвезут на каток Медео в Алма-Ате, то есть, выше отметки 1620 метров Галя никогда не поднимется, а романтические мечты посчитает блажью юности.
… Пока рассуждали, что можно предпринять дальше, подвалила совсем недружественная команда из местных балбесов и отпетых хулиганов. Руководил ватагой Володька Варфоломеев, по прозвищу Тарзан. Рядом увивался в виде адъютанта его приятель Диколя. Несколько независимо держались здоровенный Мамонт – Серёжка Михайлов с мелким дружком по прозвищу Пират Степанович и совсем юный и дерзкий Сашка Яснов по кличке Богдан.
Только от одного вида подошедших Вася Куракин сделался вдруг меньше ростом. Крупный Боцман спрятался за Зину, а Юра, чутьём определив, что произойдёт нечто, застыл в ступоре. Галя Безрукова и Люда Королёва подхватили городскую Людмилу под руки и повели в сторону от греха подальше.
Тарзан внимательно осмотрел присутствующих, мысленно отделяя чужаков:
– Зайцевские совсем обнаглели, шляются где хотят.
Боцман возразил робким баритоном:
– До-дорога не куплена.
Тарзан указал Мамонту на блаженного:
– Разберись.
Боцман слабаком не был, но силы оказались настолько не равны, что бедолага Женька Боцман, схваченный Мамонтом за ногу и телогрейку совершил более чем двухметровый полёт за снежный бордюр обочины. Следом полетел кудрявый толстяк Сашка, протараненный головой Пирата Степановича. Юра с Васей Куракиным стали медленно отступать. К ним подбежал юркий Богдан и треснул не слишком сильно, а больше для устрашения, по лицу обоим. Тарзан с Диколей высокомерно наблюдали, примеряя на себя роль полководцев.
Света Сёмина визгливо закричала, подбегая к Мамонту с Пиратом:
– Отстаньте от них, они вам ничего плохого не сделали. Серёжка, тебе говорю!
Мамонт обернулся к соседке:
– Что, сама в сугробе давно не валялась?
Зина поддержала ровесницу:
– Мы тебя самого сейчас в снег затолкаем
На глазах изумлённого Пирата Степановича, оторопевшего от неожиданности, рослые, крупные девки, подбежав к здоровяку, попытались свалить его. Многочисленные присутствующие замерли как по команде, с неподдельным интересом наблюдая странную схватку. На пару секунд Мамонт растерялся, потом сгрёб обеих и затолкал за дорожный вал. Светка с Зиной, отчаянно ругаясь и грозя насыпать снега за шиворот силачу, полезли выкарабкиваться на дорогу. Боцман и кудрявый Сашка, пользуясь моментом, вылезли на твёрдый снег дороги и поспешили к Юре с Васей. Богдан инстинктивно отступил, понимая: четверых ему не одолеть. Зайцевская Людмила с визгом помчалась к брату, то ли прося защиты, то ли защищая близкого родственника.
Понимая бесперспективность борьбы с Мамонтом, Зина и Света со злости свалили Пирата, раскачали его за руки и ноги, после чего хлипкое тело хулигана с Парковой улицы совершило полутораметровый полёт в сугроб. Никто из злодеев, хохочущих над его неуклюжими попытками выбраться, на помощь одноглазому Степановичу не пришёл.
Людмила Железнова в состоянии немого ужаса оглядывалась на оставшуюся зайцевскую пятёрку, медленно отступающую за пределы Колычёво.
Диколя грозно рыкнул:
– Курдючки, уводите свою команду, а то по курдюкам вашим надоём! А эта – мелкая – с вами?
Люда Королёва прокричала в ответ:
– Да, она ко мне приехала.
– Ладно, валите отсюда на свою улицу. Светка, отцепись от Пирата, уматывай со своими.
Та поогрызалась, кинула в Диколю и Мамонта кусками твёрдого снега, после чего нехотя поковыляла к молодёжи с Новой стройки. Зина тоже отправилась домой, предварительно угостив Пирата пенделем. Одноглазый было погнался за ней, но она так грозно к нему обернулась, что мелкорослый хулиган не рискнул на дальнейшие действия.
Пятёрка злодеев, двигаясь подобно македонской фаланге размеренным шагом, медленно погнала неудавшихся колядников в сторону Зайцево.
Юра пребывал в полной, почти панической растерянности. Всякое могло случиться, но столь дурацкого исхода он не предполагал.
– Как же там Люда? Что они с ней сделают? – причитал он по-бабьи – это не мыслимо просто.
Люда успокаивала:
– Ни чего страшного, переночует у Королёвых.
Оптимист Боцман выдал успокоительный перл:
– Баба с воза – во-волки сыты.
Вася Куракин хихикнул, несмотря на дурацкую ситуацию.
Растерянность Людмилы Железновой оказалась ничуть не меньше, чем у её кавалера:
– Куда мы идём? Вдруг они его убьют?
Галя отмахнулась:
– Кого, Боцмана? Никто его не тронет.
– Я о Юре говорю.
– А, пацан длинный такой?
– Да. Он толком никого не знает.
– Вообще не переживай. Наши дураки их за бугор перегонят, а дальше не пойдут, будут полночи шляться и проверять, чтобы зайцевские назад не вернулись. У нас всегда так, что с тимшинскими, что с сазоновскими, что с остальными. Главная задача у всех – перегнать за бугор. Со всех сторон деревни – бугры, вот они друг друга и гоняют. Раньше нашим больше доставалось, а теперь, как правило, наоборот.
– А мне как быть?
– У Люды переночуешь. Назад тебе нельзя, а у меня дома отец не разрешит – я с ним в контрах.
Свернули и поднялись на Перспективную улицу. Когда проходили мимо длинного здания, которое начиналось напротив входных ворот парка, Света указала на него рукой:
– А вот и барак дяди Мити.
Людмила удивлённо спросила:
– Он один в таком здоровенном доме живёт?
Будущая медичка рассмеялась:
– Нет конечно, это мой сосед, а живёт здесь одиннадцать семей. Митька самый известный окрестный шут, поэтому и барак его именем назван.
Подошли к дому Королёвых. Люда нырнула в свою калитку, торопливо прокричав:
– Сейчас вернусь, подождите.
Вышла она минуты через три с постно-удрученным видом:
Мать не разрешает у нас ночевать. Так что пока.
И тут молчавший до этого момента Вася Котелкин взял за руку расстроенную Людмилу Железнову:
– Пойдём к нам, у нас всё просто.
Оказалось, не совсем просто. Сонная мать прошипела со злостью, расталкивая мужа:
– Проснись Иван! Твой сын баб уже приводить начал на ночевку.
– Что ты врёшь, – яростно зашептал Василий, – ей ночевать негде. Не замерзать же на улице?
