Александр Пушкин
Брак холостит душу (сборник)
Рефутация[4] г-на Беранжера
Стихотворение написано в 1827 году и впервые было опубликовано В.П. Гаевским в «Отечественных Записках», в 12-м номере за 1861 год. Исследователи считают, что оно не предназначалось для печати. Злые стихи пародируют знаменитую в то время бонапартистскую песню «T’en souviens-tu, disait un capitaine…» («Ты помнишь ли, говорил капитан…»), которую Пушкин ошибочно приписывал популярному французскому сатирику Беранже, тогда как в действительности текст песни принадлежит перу не менее популярного во Франции поэта Поля Эмиля Дебро. О популярности французской песенки в России свидетельствует нахождение текста с нотами в одном семейном альбоме романсов среди произведений Глинки, Варламова и Титова[5]. (SOUVENIR D’UN MILITAIRE).
Вернувшись из ссылки в Михайловском, поэт находился под пристальным наблюдением агентов Бенкендорфа. Пушкин вел разгульную жизнь и, как многим тогда казалось, променял поэзию на карты. Из донесения начальника 2-го округа корпуса жандармов генерал-майора А. Волкова Бенкендорфу от 5 марта 1827 года: «О поэте Пушкине, сколько краткость времени позволила мне сделать разведании – он принят во всех домах хорошо и, как кажется, не столько теперь занимается стихами, как карточной игрой и променял Музу на Муху, которая теперь из всех игр в большой моде». Пушкин не раз упоминал, что несвобода ему опротивела. Вероятно поэтому, возвратившись из ссылки, Пушкин не только не давал повода агентам Бенкендорфа выслужиться, но даже пытался представить себя как самого благонадежного представителя русского дворянского общества и поборника монархи. Из записки фон Фока в октябре 1827 года: «Поэт Пушкин ведет себя отлично, хорошо в политическом отношении. Он непритворно любит государя и даже говорит, что ему обязан жизнию, ибо жизнь так ему наскучила в изгнании и вечных привязках, что он хотел умереть […] Во время дружеских излияний он совершенно откровенно признается, что никогда не натворил бы столько безумия и глупостей, если бы не находился под влиянием Александра Раевского, который, по всем описаниям… должен быть человеком весьма опасным». Следили за Пушкиным настолько усердно, что когда в июне 1827 года поступили в продажу «Цыганы», внимание Бенкендорфа привлекла виньетка, украшавшая обложку. На ней были изображены перевернутый кубок, кинжал, змея, обрывок цепи, лист пергамента и ветви лавра. Глава петербургской жандармерии даже делал специальный запрос, не могут ли являться эти рисунки символами мятежа или готовившегося покушения на государя.
Рефутация г-на Беранжера
Ты помнишь ли, ах, ваше благородье,
Мусье француз, говенный капитан,
Как помнится у нас в простонародье
Над нехристем победы россиян?
Хоть это нам не составляет много,
Не из иных мы прочих, так сказать;
Но встарь мы вас наказывали строго,
Ты помнишь ли, скажи, ебана мать?
Ты помнишь ли, как за горы Суворов
Перешагнув, напал на вас врасплох?
Как наш старик трепал вас, живодеров,
И вас давил на ноготке, как блох?
Хоть это нам не составляет много,
Не из иных мы прочих, так сказать;
Но встарь мы вас наказывали строго,
Ты помнишь ли, скажи ебана мать?
Ты помнишь ли, как всю пригнал Европу
На нас одних ваш Бонапарт-буян?
Французов видели тогда мы многих жопу,
Да и твою, говеный капитан!
Хоть это нам не составляет много,
Не из иных мы прочих, так сказать;
Но встарь мы вас наказывали строго,
Ты помнишь ли, скажи, ебана мать?
Ты помнишь ли, как царь ваш от угара
Вдруг одурел, как бубен гол и лыс,
Как на огне московского пожара
Вы жарили московских наших крыс?
Хоть это нам не составляет много,
Не из иных мы прочих, так сказать;
Но встарь мы вас наказывали строго,
Ты помнишь ли, скажи, ебана мать?
Ты помнишь ли, фальшивый песнопевец,
Ты, наш мороз среди родных снегов
И батарей задорный подогревец,
Солдатский штык и петлю казаков?
Хоть это нам не составляет много,
Не из иных мы прочих, так сказать;
Во встарь мы вас наказывали строго,
Ты помнишь ли, скажи, ебана мать?
Ты помнишь ли, как были мы в Париже,
Где наш казак иль полковой наш поп
Морочил вас, к винцу подсев поближе,
И ваших жён похваливал да ёб?
Хоть это нам не составляет много,
Не из иных мы прочих, так сказать;
Но встарь мы вас наказывали строго,
Ты помнишь ли, скажи, ебана мать?
К кастрату раз пришёл скрипач
Стихотворение написано в Михайловском в сентябре 1835 года, сохранился беловой автограф, который и был опубликован в 1916 году. В сентябре 1836 года Пушкин снова оказался в Михайловском в окружении обстоятельств, которые, возможно, нашли отражение в шутливом стихотворении поэта. Пушкин испытывал сильные материальные трудности, в письме Наталье Гончаровой от 25 сентября жаловался: «А о чём я думаю? Вот о чём: чем нам жить будет? Отец не оставит мне имение, он его уже вполовину промотал; ваше имении на волоске от погибели. Царь не позволяет мне ни записаться в помещики, ни в журналисты. Писать книги для денег, видит Бог, не могу. У нас ни гроша верного дохода, а верного расхода 30 000». Помимо этого, Пушкину попросту тосковал и скучал, поскольку все, с кем мог общаться поэт, к этому времени вернулись в Петербург. Лишенный общества и привычных (в том числе и любовных) приключений и развлечений, он тратил избытки своей энергии на верховую езду. Влияло отсутствие общества и на работоспособность Пушкина – он не находил вдохновения, о чем признавался в другом письме Гончаровой от 14 сентября: «Вот уже неделя, как я тебя оставил, милый мой друг, а толку в том не вижу. Писать не начинал и не знаю, когда начну […]. Вот уже три дня как я только что гуляю то пешком, то верхом. Эдак я и осень мою прогуляю, и коли Бог не пошлет нам порядочных морозов, то возвращусь к тебе, не сделав ничего». Вероятно, Пушкин пытался подбодрить самого себя, оказавшегося в безденежном положении, изобразив в анекдотичной форме человека нищего, но полного достоинства и уверенности в себе.
К кастрату раз пришел скрипач
К кастрату раз пришёл скрыпач,
Он был бедняк, а тот богач.
«Смотри, – сказал певец безмудый,
Мои алмазы, изумруды —
Я их от скуки разбирал.
А! кстати, брат, – он продолжал, —
Когда тебе бывает скучно,
Ты что творишь, сказать прошу».
В ответ бедняга равнодушно:
– Я? я муде себе чешу.
Недавно тихим вечерком
Стихотворение написано в 1819 г., а опубликовано в 1884 г. Сохранился черновой автограф. Предположительно в стихотворении под образом Наташи скрывается горничная Наташа, с которой в годы отрочества у Пушкина были связаны одни из первых эротических переживаний. Также этот образ может включать в себя другую Наташу – крепостную актрису Наталью, которой Пушкин посвятил стихотворения «К Наталье» (1813) и «К молодой актрисе» (1815). Переживание Пушкина обострялось ревностью её хозяина – графа В.В. Толстого, чьей любовницей она была. Однако в период, когда было написано стихотворение «Недавно тихим вечерком» Пушкин был увлечен Евдокией Овошниковой. В тот год Пушкин близко сошёлся с членом молодежного общества «Зелёная лампа» Никитой Всеволжским, который был влюблен в молодую танцовщицу, ученицу балетного училища Овошникову. Пушкин часто ходил со своим новым другом в церковь при училище – не столько затем, чтобы молиться, сколько полюбоваться прелестной барышней. Нередко двое друзей, устроившись у окна и вооружившись лорнетами, наблюдали затем, как легконогая актриса проносится мимо. Из письма Пушкина к Мансурову от 27 октября 1819 года: «Каждое утро крылатая дева летит на репетицию мимо окон нашего Никиты, по-прежнему подымаются на неё телескопы и (кое-что ещё) – но увы… ты не видишь её, она не видит тебя». Гораздо позже, будучи узником Михайловского в 1824 году он писал Всеволжскому, предаваясь воспоминаниям: «Не могу поверить, чтобы ты забыл меня, милый Всеволжский – ты помнишь Пушкина, проведшего с тобою столько весёлых часов, Пушкина, которого ты видел и пьяного, и влюблённого, не всегда верного твоим субботам, но неизменного твоего товарища в театре, наперсника твоих шалостей, того Пушкина, который отрезвил тебя в страстную пятницу и привел тебя под руку в церковь театральной дирекции, да помолишься господу богу и насмотришься на госпожу Овошникову…» Пушкин ещё долго не мог «отпустить» Евдокию – она упоминается ещё в нескольких письмах, из чего следует, что эта привязанность (не в пример другим) важная в жизни поэта. Впрочем, Пушкин и в этой истории полностью остается собой: поэт пишет в этот период ещё несколько десятков стихотворений, посвящённых… разным дамам.
Недавно тихим вечерком
Недавно тихим вечерком
Пришёл гулять я в рощу нашу
И там у речки под дубком
Увидел спящую Наташу.
Вы знаете, мои друзья,
К Наташе вдруг подкравшись, я
Поцеловал два раза смело,
Спокойно девица моя
Во сне вздохнула, покраснела;
Я дал и третий поцелуй,
Она проснуться не желала,
Тогда я ей засунул хуй —
И тут уже затрепетала.
Вишня
До сих не существует доказательств авторства, но в собрания сочинений стихотворение включается с 1857 года под заголовком «Приписываемое Пушкину». Начальные стихи, дополненные Л.Н. Модзалевским, приобрели популярность в качестве детских стихов и неоднократно перепечатывались в детских хрестоматиях[6]. Датируется примерно 1815 годом.
Сюжет «Вишни» строится на казусе, неожиданном повороте и счастливом конце. В 1815 году в жизни юного лицеиста произошла презабавная история. Поэту было шестнадцать лет, и его первые опыты любовных познаний тогда ещё не влекли за собой измен и ревности, салонных скандалов и смертей на дуэлях. У старой фрейлины императора княгини В.М. Волконской была прехорошенькая горничная Наташа, к которой бегали все лицеисты и с ними юный Пушкин. Как-то вечером лицеисты шли к гауптвахте послушать военный оркестр по темному дворцовому коридору. Пушкин, разумеется, не раз сталкивался с хорошенькой Наташей во мраке коридора и, конечно же, не раз ему удавалось пощипать и потискать популярную горничную под её негромкие испуганные возгласы. И вот во мраке коридора прошуршало платье, поэт вздрогнул – конечно, это Наташа! Отстав от друзей, Пушкин увлёк девицу, обнимая её и целуя. В это время где-то открылась дверь, выпустив луч света под своды коридора, и – какой кошмар! Пушкин целовал старуху Волконскую! Надо сказать, Пушкин повел себя не так пылко и задиристо, как мы привыкли о нём читать. С воплями, сверкая пятками, юный поэт побежал прочь от испуганной фрейлины.
Княгиня пожаловалась брату, а тот – Александру I. Царь вызвал директора лицея Е.А. Энгельгардта и потребовал разъяснений. Началось разбирательство, историю удалось замять как неудачную шутку. Впрочем, никто, кроме Пушкина, сильно не расстроился. После всего Александр I сказал Энгельгардту: «…Я беру адвокатство Пушкина на себя, но скажи ему, чтоб это было в последний раз. Между нами, старушка, быть может, в восторге от ошибки молодого человека». Этой чудесной девушке Пушкин посвятил «серьёзное» стихотворение «К Наташе»:
Так, Наталья! признаюся,
Я тобою полонён,
В первый раз ещё, стыжуся,
В женски прелести влюблён.
Целый день, как ни верчуся,
Лишь тобою занят я;
Ночь придет – и лишь тебя
Вижу я в пустом мечтанье,
Вижу в лёгком одеянье —
Будто милая со мной;
Вишня
Румяной зарёю
Покрылся восток,
В селе за рекою
Потух огонёк.
Росой окропились
Цветы на полях,
Стада пробудились
На мягких лугах.
Туманы седые
Плывут к облакам,
Пастушки младые
Спешат к пастухам.
С журчаньем стремится
Источник меж гор,
Вдали золотится
Во тьме синий бор.
Пастушка младая
На рынок спешит
И вдаль, припевая,
Прилежно глядит.
Румянец играет
На полных щеках,
Невинность блистает
На робких глазах.
Искусной рукою
Коса убрана,
И ножка собою
Прельщать создана.
Корсетом прикрыта
Вся прелесть грудей,
Под фартуком скрыта
Приманка людей.
Пастушка приходит
В вишенник густой
И много находит
Плодов пред собой.
Хоть вид их прекрасен
Красотку манит,
Но путь к ним опасен —
Бедняжку страшит.
Подумав, решилась
Сих вишен поесть,
За ветвь ухватилась
На дерево взлезть.
Уже достигает
Награды своей
И робко ступает
Ногой меж ветвей.
Бери плод рукою —
И вишня твоя,
Но, ах! что с тобою,
Пастушка моя?
Вдали усмотрела, —
Спешит пастушок;
Нога ослабела,
Скользит башмачок.
И ветвь затрещала —
Беда, смерть грозит!
Пастушка упала,
Но, ах, какой вид.
Сучок преломленный
За платье задел;
Пастух удивленный
Всю прелесть узрел.
Среди двух прелестных
Белей снегу ног,
На сгибах чудесных
Пастух то зреть мог,
Что скрыто до время
У всех милых дам,
За что из эдема
Был изгнан Адам.
Пастушку несчастну
С сучка тихо снял
И грудь свою страстну
К красотке прижал.
Вся кровь закипела
В двух пылких сердцах,
Любовь прилетела
На быстрых крылах.
Утеха страданий
Двух юных сердец,
В любви ожиданий
Супругам венец.
Прельщенный красою,
Младой пастушок
Горячей рукою
Коснулся до ног.
И вмиг зарезвился
Амур в их ногах;
Пастух очутился
На полных грудях.
И вишню румяну
В соку раздавил,
И соком багряным
Траву окропил.
Сводня грустно за столом
Датируется между 10 августа и предположительно 10 октября 1827 года, опубликовано в 1884 году.
В конце июля 1827 года Пушкин вновь едет в Михайловское, пробыв в Петербурге и Москве всего несколько месяцев. Поездка, которую он так ждал, разочаровала его. С восторгом говорил в письме Пушкин брату Лёвушке: «Завтра еду в Петербург – увидеться с дражайшими родителями comme on dit[7] и устроить свои денежные дела». Но оказалось, что Петербург Пушкину также пуст, глуп, скучен и невыносим, как и Москва. В начале июня 1827 года поэт пишет хозяйке имения Тригорское: «Что же мне вам сказать, сударыня, о пребывании моём в Москве и о моём приезде в Петербург – пошлость и глупость обеих наших столиц равны, хотя и различны, и так как я притязаю на беспристрастие, то скажу, что если бы мне дали выбирать между обеими, я выбрал бы Тригорское – почти как Арлекин, который на вопрос, что он предпочитает: быть колесованным или повешенным? – ответил: я предпочитаю молочный суп. Я уже накануне отъезда и непременно рассчитываю провести несколько дней Михайловском».
Пушкин по своей старой привычке и в Москве, и в Петербурге вел образ жизни разгульный, однако былого азарта в охоте за юбками он уже не проявлял. Друзей в столицах у поэта не осталось (кроме Антона Дельвига, который «возымел глупость жениться»), и Пушкин коротко сошёлся с Соболевским, который, по свидетельству фон Фока, «возит его [Пушкина. – прим. ред.] по трактирам, кормит и поит на свой счет. Соболевского прозвали «брюхом Пушкина». Однако поддержка и поощрения Соболевским ведение разгульного и бесшабашного существования не могла избавить Пушкина от хандры. Из записей Алексея Вульфа, относящихся к этому периоду: «Вчера обедал у Пушкина в селе его матери, недавно бывшем ещё месте его ссылки, куда он недавно приехал из Петербурга с намерением отдохнуть от рассеянной жизни столиц и чтобы писать на свободе (другие уверяют, что он приехал оттого, что проигрался)». Разгульность наскучила Пушкину, любовные похождения нагоняли тоску, а легкомысленные барышни известного поведения из увеселительных домов (как, впрочем, и весь столичный свет) вызывали у поэта зевоту. По всей видимости, это временное затишье в озорстве, затишье в любовных интрижках и флирте и позволили Пушкину высказаться о некогда любимых им занятиях и времяпровождениях, как о пустой трате, не приносящей уже ни малейшего удовольствия и даже не вызывавшей желания.
Сводня грустно за столом
Сводня грустно за столом
Карты разлагает.
Смотрят барышни кругом,
Сводня им гадает:
«Три девятки, туз червей
И король бубновый —
Спор, досада от речей
И притом обновы…
А по картам – ждать гостей
Надобно сегодня».
Вдруг стучатся у дверей;
Барышни и сводня
Встали, отодвинув стол,
Все толкнули целку,
Шепчут: «Катя, кто пришёл?
Посмотри хоть в щелку».
Что? Хороший человек…
Сводня с ним знакома,
Он с блядями целый век,
Он у них, как дома.
Бляди в кухню руки мыть
Кинулись прыжками,
Обуваться, пукли взбить,
Прыскаться духами.
Гостя сводня между тем
Ласково встречает,
Просит лечь его совсем.
Он же вопрошает:
«Что, как торг идет у вас?
Барышей довольно?»
Сводня за щеку взялась
И вздохнула больно:
«Хоть бывало худо мне,
Но такого горя
Не видала и во сне,
Хоть бежать за море.
Верите ль, с Петрова дня
Ровно до субботы
Все девицы у меня
Были без работы.
Четверых гостей, гляжу,
Бог мне посылает.
Я блядей им вывожу,
Каждый выбирает.
Занимаются всю ночь,
Кончили, и что же?
Не платя, пошли все прочь,
Господи мой боже!»
Гость ей: «Право, мне вас жаль.
Здравствуй, друг Анета,
Что за шляпка! что за шаль,
Подойди, Жанета.
А, Луиза, – поцелуй,
Выбрать, так обидишь;
Так на всех и встанет хуй,
Только вас увидишь».
«Что же, – сводня говорит, —
Хочете ль Жанету?
У неё пизда горит
Иль возьмёте эту?»
Бедной сводне гость в ответ:
«Нет, не беспокойтесь,
Мне охоты что-то нет,
Девушки, не бойтесь».
Он ушел – все стихло вдруг,
Сводня приуныла,
Дремлют девушки вокруг,
Свечка вся оплыла.
Сводня карты вновь берёт,
Молча вновь гадает,
Но никто, никто нейдёт —
Сводня засыпает.
Тень Баркова
Баллада написана примерно в 1814–1815 гг. и относится к периоду лицейских поэтических опытов. Судьба рукописи поистине захватывающая: содержание блекнет перед историей пути произведения от пера автора до читателя. Баллада «Тень Баркова известна по нескольким спискам. Последнюю он [Пушкин. – Прим. ред.] выдавал сначала за сочинение князя Вяземского, но, увидев, что она пользуется большим успехом, признался, что написал её сам. Это стихотворение, неудобное вполне для печати, представляет местами пародию на балладу Жуковского «Громобой»[8]. О её существовании впервые сообщил в 1863 г. В.П. Гаевский. В случае, когда автограф автора не сохраняется, ставится вопрос атрибуции[9]. Поскольку баллада является скандальной, дискуссия об атрибуции не получила своего развития и вновь возобновилась только в 1928 году, когда рукопись «Монаха» наконец обнаружилась в архиве Горчаковых, о создании которой в одно время с «Тенью Баркова» также говорил Гаевский. Анализ позволил исследователям доказать, что баллада все-таки написана Пушкиным, после чего встал вопрос о публикации с историко-литературным комментарием и обширной базой аргументов в пользу авторства Пушкина. Дело поручили великому русскому филологу М.А. Цявловскому, одному из самых авторитетных и ведущих пушкинистов. Было решено издать балладу вместе с комментариями (обширнейшим кропотливым трудом) Цявловского в виде приложения к Академическому изданию. Цявловский закончил комментарии в 1931 году, полностью реконструировав текст по сохранившимся спискам. И началось! На пути к изданию возникли специфические трудности: как печатать текст, как предотвратить его распространение, неизбежное после сдачи рукописи в набор, и т. д. (Даже перепечатывание на пишущей машинке заняло много времени, поскольку «ни одной машинистке нельзя было поручить эту работу», и перед М.А. Цявловским встала проблема поисков машиниста!»)[10] Невероятными путями удалось найти наборщиков: в типографии НКВД работали всего два наборщика – глухонемые муж и жена. Рукопись набрали, сверстали – и в это время произошел пожар, сгорела типография, а вместе с ней и труд Цявловского (копии которого не осталось), и сверстанная рукопись. Прошло девять или десять лет, и в магазине московского букиниста А.И. Фадеева произошло следующее: посетитель спросил, сколько будет стоит «книжка», которой оказалась вёрстка «Тени Баркова»! Пока букинист решал вопрос цены, в магазин подтянулся знаток книги Д.С. Айзенштадт вместе с Цявловским.
И снова мистика: в это же самое время в магазине присутствовала собирательница редких книг В.Д. Богданова, которая начала скандалить затем, чтобы рукопись продали ей. Для разрешения этого спора специально созвали заседание Правления Союза писателей! Рукопись бесплатно отдали Цявловскому, а расходы на себя взял Литфонд СССР. Прошло ещё несколько лет, на дворе стоял 1943 год, когда на пороге квартиры Цявловских оказалась женщина, поведавшая совершенно удивительную историю. Цявловский тяжело болел и не вставал с постели.
«Я по важному делу, мне непременно нужно с ним поговорить!..» Войдя в спальню, женщина замялась: «Мне неловко говорить… у меня оказалась одна рукопись – там стоит Ваша фамилия». «Рукопись?! Как она к вам попала?» – экспансивный Мстислав Александрович подскочил на кровати. Она, учительница, была мобилизована в начале войны на лесозаготовки, по соседству с которыми расположена воинская часть. По вечерам она слышала, что «лес стонет от хохота, мужского и женского». Когда она поинтересовалась, «из-за чего стонут деревья», оказалось, что солдаты просвещают молодых учительниц чтением «Тени Баркова». Героиня рассказа потребовала у солдат рукопись, но те не пожелали расстаться со своей драгоценностью. Тогда «она пошла на крупнейшую жертву». Собрав имевшиеся у неё талоны, по которым отпускалась водка, она выменяла их на рукопись. Когда она вернулась в Москву, то «держала рукопись под матрацем» («У меня сын шестнадцати лет»). Кто такой Цявловский, она не знала, но однажды, прочитав фамилию в газете, выяснила адрес. Как было благодарить эту женщину? Были собраны все деньги, что имелись в доме («А у Мстислава Александровича никогда не было денег!»). Всего набрали двести рублей и уговорили их принять[11].
После смерти Цявловских рукопись была передана в Рукописный отдел Пушкинского дома, который всё так же не посчитал нужным как следует издать балладу с удивительным исследованием М.А. Цявловского (и всё по той же причине «скабрезности» содержания).
Тень Баркова
1
Однажды зимним вечерком
В бордели на Мещанской
Сошлись с расстриженным попом
Поэт, корнет уланский,
Московский модный молодец.
Подьячий из Сената
Да третьей гильдии купец,
Да пьяных два солдата.
Всяк, пуншу осушив бокал,
Лег с блядью молодою
И на постели откатал
Горячею елдою.
2
Кто всех задорнее ебет?
Чей хуй средь битвы рьяной
Пизду кудрявую дерёт
Горя как столб багряный?
О землемер и пизд и жоп,
Блядун трудолюбивый,
Хвала тебе, расстрига поп,
Приапа жрец ретивый
В четвёртый раз ты плешь впустил,
И снова щель раздвинул,
В четвёртый принял, вколотил
И хуй повисший вынул!
3
Повис! Вотще своей рукой
Ему милашка дрочит
И плешь сжимает пятернёй,
И волосы клокочет.
Вотще! Под бешеным попом
Лежит она, тоскует
И ездит по брюху верхом,
И в ус его целует.
Вотще! Елдак лишился сил,
Как воин в тяжей брани,
Он пал, главу свою склонил
И плачет в нежной длани.
4
Как иногда поэт Хвостов,
Обиженный природой,
Во тьме полуночных часов
Корпит над хладной одой,
Пред ним несчастное дитя —
И вкривь, и вкось, и прямо
Он слово звучное, кряхтя,
Ломает в стих упрямо, —
Так блядь трудилась над попом,
Но не было успеха,
Не становился хуй столбом,
Как будто бы для смеха.
5
Зарделись щеки, бледный лоб
Стыдом воспламенился,
Готов с постели прянуть поп.
Но вдруг остановился.
Он видит – в ветхом сюртуке
С спущенными штанами,
С хуиной толстою в руке,
С отвисшими мудами
Явилась тень – идёт к нему
Дрожащими стопами,
Сияя сквозь ночную тьму
Огнистыми очами.
6
«Что сделалось с детиной тут?» —
Вещало привиденье.
– «Лишился пылкости я муд,
елдак в изнеможеньи,
Лихой предатель изменил,
Не хочет хуй яриться».
«Почто ж, ебана мать, забыл
Ты мне в беде молиться?»
– «Но кто ты?» – вскрикнул Ебаков,
Вздрогнув от удивленья.
«Твой друг, твой гений я – Барков!»
Сказало привиденье.
7
И страхом пораженный поп
Не мог сказать ни слова,
Свалился на пол будто сноп
К портищам он Баркова,
«Восстань, любезный Ебаков,
Восстань, повелеваю,
Всю ярость праведных хуев
Тебе я возвращаю.
Поди, еби милашку вновь!»
О чудо! Хуй ядрёный
Встает, краснеет плешь, как
кровь,
Торчит как кол вонзённый.
8
«Ты видишь, – продолжал
Барков,
Я вмиг тебя избавил,
Но слушай: изо всех певцов
Никто меня не славил;
Никто! Так мать же их в пизду
Хвалы мне их не нужны,
Лишь от тебя услуги жду —
Пиши в часы досужны!
Возьми задорный мой гудок,
Играй им как попало!
Вот звонки струны, вот смычок,
Ума в тебе не мало.
9
Не пой лишь так, как пел Бобров,
Ни Шелехова тоном.
Шихматов, Палицын, Хвостов
Прокляты Аполлоном.
И что за нужда подражать
Бессмысленным поэтам?
Последуй ты, ебана мать,
Моим благим советам,
И будешь из певцов певец,
Клянусь я в том елдою, —
Ни черт, ни девка, ни чернец
Не вздремлют под тобою».
10
– «Барков! доволен будешь мной!»
Провозгласил детина,
И вмиг исчез призрак ночной,
И мягкая перина
Под милой жопой красоты
Не раз попом измялась,
И блядь во блеске наготы
Насилу с ним рассталась.
Но вот яснеет свет дневной,
И будто плешь Баркова,
Явилось солнце за горой
Средь неба голубого.
11
И стал трудиться Ебаков:
Ебет и припевает
Гласит везде: «Велик Барков!»
Попа сам Феб венчает;
Пером владеет как елдой,
Певцов он всех славнее;
В трактирах, кабаках герой,
На бирже всех сильнее,
И стал ходить из края в край
С гудком, смычком, мудами.
И на Руси воззвал он рай
Бумагой и пиздами.
12
И там, где вывеской елдак
Над низкой ветхой кровлей,
И там, где с блядью спит монах,
И в скопищах торговли,
Везде затейливый пиит
Поёт свои куплеты.
И всякий день в уме твердит
Баркова все советы.
И бабы, и хуястый поп
Дрожа ему внимали,
И только перед ним подол
Девчонки подымали.
13
И стал расстрига-богатырь
Как в масле сыр кататься.
Однажды в женский монастырь
Как начало смеркаться,
Приходит тайно Ебаков
И звонкими струнами
Воспел победу елдаков
Над юными пиздами.
У стариц нежный секелёк
Зардел и зашатался.
Как вдруг ворота на замок
И пленным поп остался.
14
Вот в келью девы повели
Поэта Ебакова.
Кровать там мягкая в пыли
Является дубова.
И поп в постелю нагишом
Ложиться поневоле.
И вот игуменья с попом
В обширном ебли поле.
Отвисли титьки до пупа,
И щель идет вдоль брюха.
Тиран для бедного попа,
Проклятая старуха!
15
Честную матерь откатал,
Пришлец благочестивый
И в думе страждущей сказал
Он с робостью стыдливой
– «Какую плату восприму?»
«А вот, мой сын, какую:
Послушай, скоро твоему
Не будет силы хую!
Тогда ты будешь каплуном,
А мы прелюбодея
Закинем в нужник вечерком
Как жертву Асмодея».
16
О ужас! бедный мой певец,
Что станется с тобою?
Уж близок дней твоих конец,
Уж ножик над елдою!
Напрасно еть усердно мнишь
Девицу престарелу,
Ты блядь усердьем не смягчишь,
Под хуем поседелу.
Кляни заебины отца
И матерну прореху.
Восплачьте, нежные сердца,
Здесь дело не до смеху!
17
Проходит день, за ним другой,
Неделя протекает,
А поп в обители святой
Под стражей пребывает.
О вид, угодный небесам?
Игуменью честную
Ебёт по целым он часам
В пизду её кривую,
Ебёт… но пламенный елдак
Слабеет боле, боле,
Он вянет, как весенний злак,
Скошенный в чистом поле.
18
Увы, настал ужасный день.
Уж утро пробудилось,
И солнце в сумрачную тень
Лучами водрузилось,
Но хуй детинин не встаёт.
Несчастный устрашился,
Вотще муде свои трясет,
Напрасно лишь трудился;
Надулся хуй, растёт, растёт,
Вздымается лениво…
Он снова пал и не встаёт,
Смутился горделиво.
19
Ах, вот скрипя шатнулась дверь,
Игуменья подходит,
Гласит: «Еще пизду измерь»
И взорами поводит,
И в руки хуй… но он лежит,
Лежит и не ярится,
Она щекочет, но он спит,
Дыбом не становится…
«Добро», – игуменья изрекла
И вмиг из глаз сокрылась.
Душа в детине замерла,
И кровь остановилась.
20
Расстригу мучила печаль,
И сердце сильно билось,
Но время быстро мчится вдаль,
И тёмно становилось.
Уж ночь с ебливою луной
На небо наступала,
Уж блядь в постели пуховой
С монахом засыпала.
Купец уж лавку запирал,
Поэты лишь не спали
И, водкою налив бокал,
Баллады сочиняли.
21
И в келье тишина была.
Вдруг стены покачнулись,
Упали святцы со стола,
Листы перевернулись,
И ветер хладный пробежал
Во тьме угрюмой ночи,
Баркова призрак вдруг предстал
Священнику пред очи.
В зелёном ветхом сюртуке
С спущёнными штанами,
С хуиной толстою в руке,
С отвисшими мудами.
22
– «Скажи, что дьявол повелел»,
– «Надейся, не страшися»,
– «Увы, что мне дано в удел?
Что делать мне?» – «Дрочися!»
И грешный стал муде трясти
Тряс, тряс, и вдруг проворно
Стал хуй все вверх и вверх расти,
Торчит елдак задорно.
И жарко плешь огнем горит,
Муде клубятся сжаты,
В могучих жилах кровь кипит,
И пышет хуй мохнатый.
23
Вдруг начал щёлкать ключ в замке,
Дверь громко отворилась,
И с острым ножиком в руке
Игуменья явилась.
Являют гнев черты лица,
Пылает взор собачий,
Но вдруг на грозного певца,
На хуй попа стоячий
Она взглянула, пала в прах,
Со страху обосралась,
Трепещет бедная в слезах
И с духом тут рассталась.
24
– «Ты днесь свободен, Ебаков!»
Сказала тень расстриге.
Мой друг, успел найти Барков
Развязку сей интриге
– «Поди! Отверзты ворота,
Тебе не помешают,
И знай, что добрые дела
Святые награждают.
Усердно ты воспел меня,
И вот за то награда» —
Сказал, исчез – и здесь, друзья,
Кончается баллада.
