Ты мне велишь, о друг мой нежный, На лире легкой и небрежной Старинны были напевать И музе верной посвящать Часы бесценного досуга… Ты знаешь, милая подруга: Поссорясь с ветреной молвой, Твой друг, блаженством упоенный, Забыл и труд уединенный, И звуки лиры дорогой. От гармонической забавы Я, негой упоен, отвык… Дышу тобой – и гордой славы Невнятен мне призывный клик! Меня покинул тайный гений И вымыслов, и сладких дум; Любовь и жажда наслаждений Одни преследуют мой ум. Но ты велишь, но ты любила Рассказы прежние мои, Преданья славы и любви; Мой богатырь, моя Людмила, Владимир, ведьма, Черномор, И Финна верные печали Твое мечтанье занимали; Ты, слушая мой легкий вздор, С улыбкой иногда дремала; Но иногда свой нежный взор Нежнее на певца бросала… Решусь; влюбленный говорун, Касаюсь вновь ленивых струн; Сажусь у ног твоих и снова Бренчу про витязя младого.
Но что сказал я? Где Руслан? Лежит он мертвый в чистом поле; Уж кровь его не льется боле, Над ним летает жадный вран, Безгласен рог, недвижны латы, Не шевелится шлем косматый!
Вокруг Руслана ходит конь, Поникнув гордой головою, В его глазах исчез огонь! Не машет гривой золотою, Не тешится, не скачет он, И ждет, когда Руслан воспрянет… Но князя крепок хладный сон, И долго щит его не грянет.
А Черномор? Он за седлом, В котомке, ведьмою забытый, Еще не знает ни о чем; Усталый, сонный и сердитый Княжну, героя моего Бранил от скуки молчаливо; Не слыша долго ничего, Волшебник выглянул – о диво! Он видит: богатырь убит; В крови потопленный лежит; Людмилы нет, все пусто в поле; Злодей от радости дрожит И мнит: свершилось, я на воле! Но старый карла был неправ.
Меж тем, Наиной осененный, С Людмилой, тихо усыпленной, Стремится к Киеву Фарлаф: Летит, надежды, страха полный; Пред ним уже днепровски волны В знакомых пажитях шумят; Уж видит златоверхий град; Уже Фарлаф по граду мчится, И шум на стогнах восстает; В волненье радостном народ Валит за всадником, теснится; Бегут обрадовать отца: И вот изменник у крыльца.
Влача в душе печали бремя, Владимир-солнышко в то время В высоком тереме своем Сидел, томясь привычной думой. Бояре, витязи кругом Сидели с важностью угрюмой. Вдруг внемлет он: перед крыльцом Волненье, крики, шум чудесный; Дверь отворилась; перед ним Явился воин неизвестный; Все встали с шепотом глухим И вдруг смутились, зашумели: «Людмила здесь! Фарлаф… ужели?» В лице печальном изменясь, Встает со стула старый князь, Спешит тяжелыми шагами К несчастной дочери своей, Подходит; отчими руками Он хочет прикоснуться к ней; Но дева милая не внемлет И очарованная дремлет В руках убийцы – все глядят На князя в смутном ожиданье; И старец беспокойный взгляд Вперил на витязя в молчанье. Но, хитро перст к устам прижав, «Людмила спит, – сказал Фарлаф. — Я так нашел ее недавно В пустынных муромских лесах У злого лешего в руках; Там совершилось дело славно; Три дня мы билися; луна Над боем трижды подымалась; Он пал, а юная княжна Мне в руки сонною досталась; И кто прервет сей дивный сон? Когда настанет пробужденье? Не знаю – скрыт судьбы закон! А нам надежда и терпенье Одни остались в утешенье».
И вскоре с вестью роковой Молва по граду полетела; Народа пестрою толпой Градская площадь закипела; Печальный терем всем открыт; Толпа волнуется, валит Туда, где на одре высоком, На одеяле парчевом Княжна лежит во сне глубоком; Князья и витязи кругом Стоят унылы; гласы трубны, Рога, тимпаны, гусли, бубны Гремят над нею; старый князь, Тоской тяжелой изнурясь, К ногам Людмилы сединами Приник с безмолвными слезами; И бледный близ него Фарлаф В немом раскаянье, в досаде Трепещет, дерзость потеряв.
Настала ночь. Никто во граде Очей бессонных не смыкал; Шумя, теснились все друг к другу; О чуде всякий толковал; Младой супруг свою супругу В светлице скромной забывал. Но только свет луны двурогой Исчез пред утренней зарей, Весь Киев новою тревогой Смутился. Клики, шум и вой Возникли всюду. Киевляне Толпятся на стене градской… И видят: в утреннем тумане Шатры белеют за рекой; Щиты, как зарево, блистают, В полях наездники мелькают, Вдали подъемля черный прах; Идут походные телеги, Костры пылают на холмах. Беда: восстали печенеги!
Но в это время вещий Финн, Духов могучий властелин, В своей пустыне безмятежной С спокойным сердцем ожидал, Чтоб день судьбины неизбежной, Давно предвиденный, восстал.
В немой глуши степей горючих, За дальней цепью диких гор, Жилища ветров, бурь гремучих, Куда и ведьмы смелый взор Проникнуть в поздний час боится, Долина чудная таится, И в той долине два ключа: Один течет волной живою, По камням весело журча, Тот льется мертвою водою; Кругом все тихо, ветры спят, Прохлада вешняя не веет, Столетни сосны не шумят, Не вьются птицы, лань не смеет В жар летний пить из тайных вод; Чета духов с начала мира, Безмолвная на лоне мира, Дремучий берег стережет… С двумя кувшинами пустыми Предстал отшельник перед ними; Прервали духи давний сон И удалились, страха полны. Склонившись, погружает он Сосуды в девственные волны; Наполнил, в воздухе пропал И очутился в два мгновенья В долине, где Руслан лежал В крови, безгласный, без движенья; И стал над рыцарем старик, И вспрыснул мертвою водою, И раны засияли вмиг, И труп чудесной красотою Процвел; тогда водой живою Героя старец окропил, И бодрый, полный новых сил, Трепеща жизнью молодою, Встает Руслан, на ясный день Очами жадными взирает, Как безобразный сон, как тень, Пред ним минувшее мелькает. Но где Людмила? Он один! В нем сердце, вспыхнув, замирает. Вдруг витязь вспрянул; вещий финн Его зовет и обнимает: «Судьба свершилась, о мой сын! Тебя блаженство ожидает; Тебя зовет кровавый пир; Твой грозный меч бедою грянет; На Киев снидет кроткий мир, И там она тебе предстанет. Возьми заветное кольцо, Коснися им чела Людмилы, И тайных чар исчезнут силы, Врагов смутит твое лицо, Настанет мир, погибнет злоба. Достойны счастья будьте оба! Прости надолго, витязь мой! Дай руку… там, за дверью гроба — Не прежде – свидимся с тобой!» Сказал, исчезнул. Упоенный Восторгом пылким и немым, Руслан, для жизни пробужденный, Подъемлет руки вслед за ним… Но ничего не слышно боле! Руслан один в пустынном поле; Запрыгав, с карлой за седлом, Русланов конь нетерпеливый Бежит и ржет, махая гривой; Уж князь готов, уж он верхом, Уж он летит живой и здравый Через поля, через дубравы.
Но между тем какой позор Являет Киев осажденный? Там, устремив за нивы взор, Народ, уныньем пораженный, Стоит на башнях и стенах И в страхе ждет небесной казни; Стенанья робкие в домах, На стогнах тишина боязни; Один, близ дочери своей, Владимир в горестной молитве; И храбрый сонм богатырей С дружиной верною князей Готовится к кровавой битве.
И день настал. Толпы врагов С зарею двинулись с холмов; Неукротимые дружины, Волнуясь, хлынули с равнины И потекли к стене градской; Во граде трубы загремели, Бойцы сомкнулись, полетели Навстречу рати удалой, Сошлись – и заварился бой. Почуя смерть, взыграли кони, Пошли стучать мечи о брони; Со свистом туча стрел взвилась, Равнина кровью залилась; Стремглав наездники помчались, Дружины конные смешались; Сомкнутой, дружною стеной Там рубится со строем строй; Со всадником там пеший бьется; Там конь испуганный несется; Там русский пал, там печенег; Там клики битвы, там побег; Тот опрокинут булавою; Тот легкой поражен стрелою; Другой, придавленный щитом, Растоптан бешеным конем… И длился бой до темной ночи; Ни враг, ни наш не одолел! За грудами кровавых тел Бойцы сомкнули томны очи, И крепок был их бранный сон; Лишь изредка на поле битвы Был слышен падших скорбный стон И русских витязей молитвы.
Бледнела утренняя тень, Волна сребрилася в потоке, Сомнительный рождался день На отуманенном востоке. Яснели холмы и леса, И просыпались небеса. Еще в бездейственном покое Дремало поле боевое; Вдруг сон прервался: вражий стан С тревогой шумною воспрянул, Внезапный крик сражений грянул; Смутилось сердце киевлян; Бегут нестройными толпами И видят: в поле меж врагами, Блистая в латах, как в огне, Чудесный воин на коне Грозой несется, колет, рубит, В ревущий рог, летая, трубит… То был Руслан. Как божий гром, Наш витязь пал на басурмана; Он рыщет с карлой за седлом Среди испуганного стана. Где ни просвищет грозный меч, Где конь сердитый ни промчится, Везде главы слетают с плеч И с воплем строй на строй валится; В одно мгновенье бранный луг Покрыт холмами тел кровавых, Живых, раздавленных, безглавых; Громадой копий, стрел, кольчуг. На трубный звук, на голос боя Дружины конные славян Помчались по следам героя, Сразились… гибни, басурман! Объемлет ужас печенегов; Питомцы бурные набегов Зовут рассеянных коней, Противиться не смеют боле И с диким воплем в пыльном поле Бегут от киевских мечей, Обречены на жертву аду; Их сонмы русский меч казнит; Ликует Киев… Но по граду Могучий богатырь летит; В деснице держит меч победный; Копье сияет, как звезда; Струится кровь с кольчуги медной; На шлеме вьется борода; Летит, надеждой окриленный, По стогнам шумным в княжий дом. Народ, восторгом упоенный, Толпится с кликами кругом, И князя радость оживила. В безмолвный терем входит он, Где дремлет чудным сном Людмила; Владимир, в думу погружен, У ног ее стоял унылый. Он был один. Его друзей Война влекла в поля кровавы. Но с ним Фарлаф, чуждаясь славы, Вдали от вражеских мечей, В душе презрев тревоги стана, Стоял на страже у дверей. Едва злодей узнал Руслана, В нем кровь остыла, взор погас, В устах открытых замер глас, И пал без чувств он на колена… Достойной казни ждет измена! Но, помня тайный дар кольца, Руслан летит к Людмиле спящей, Ее спокойного лица Касается рукой дрожащей… И чудо: юная княжна, Вздохнув, открыла светлы очи! Казалось, будто бы она Дивилася столь долгой ночи; Казалось, что какой-то сон Ее томил мечтой неясной, И вдруг узнала – это он! И князь в объятиях прекрасной… Воскреснув пламенной душой, Руслан не видит, не внимает, И старец в радости немой, Рыдая, милых обнимает.
Чем кончу длинный мой рассказ? Ты угадаешь, друг мой милый! Неправый старца гнев погас; Фарлаф пред ним и пред Людмилой У ног Руслана объявил Свой стыд и мрачное злодейство; Счастливый князь ему простил; Лишенный силы чародейства, Был принят карла во дворец; И, бедствий празднуя конец, Владимир в гриднице высокой Запировал в семье своей.
Дела давно минувших дней, Преданья старины глубокой.
