Александр Скопинцев
Домовой. Тени за гранью
– Мы пришли по делу моей бабушки, – начал Андрей, и в его голосе проскальзывала настороженность. – Хотели бы узнать, что нам полагается делать с домом.
Нотариус едва слышно вздохнула и, подняв глаза, посмотрела на него так, словно давно ожидала именно этого вопроса.
– Да, я тщательно изучила завещание, – произнесла она. – Должна сказать, это весьма необычные условия.
Она сделала паузу, словно подбирая слова или не решаясь продолжить.
– Ваша бабушка была чрезвычайно осмотрительной женщиной, – наконец продолжила нотариус. – В её завещании совершенно недвусмысленно указано, что дом запрещается продавать, сдавать в аренду или позволять кому-либо в нём проживать.
Андрей нахмурился, и в его глазах промелькнуло неподдельное изумление. Он знал, что бабушка отличалась некоторой эксцентричностью, но такие условия казались, по меньшей мере, странными.
– Но как такое возможно? – спросил он, машинально скрещивая руки на груди, будто защищаясь от услышанного. – Почему она не хотела, чтобы дом кем-то использовался?
Нотариус медленно подняла руку в жесте, призывающем к терпению. Её лицо стало ещё более серьёзным и сосредоточенным.
– Мне неизвестны её истинные мотивы, – начала она, понизив голос почти до шёпота, словно опасалась, что их могут подслушать. – Вероятно, этот дом значил для неё нечто большее, чем просто недвижимость. Возможно, он был для неё своего рода святилищем. Она хотела, чтобы он сохранялся в идеальном состоянии, чтобы его не коснулись ни разрушительное время, ни чужие руки.
Андрей и Лена обменялись встревоженными взглядами. Истинная причина их пребывания в доме теперь представлялась в совершенно ином свете.
Андрей почувствовал, как невидимые пальцы льда скользнули вдоль его позвоночника. Он медленно обернулся к Лене, встретившись с её глазами – тёмными озёрами, полными невысказанных вопросов и затаённой тревоги. В тишине кабинета слышалось лишь тиканье старинных часов, отмеряющих время, которое, казалось, застыло между ними.
– И что же мне делать с этим домом? – произнёс он, голос его дрогнул, пока разрозненные мысли пытались сложиться в его сознании в нечто осмысленное, как осколки разбитого витража.
Нотариус – женщина средних лет с безупречно уложенными волосами и строгими чертами лица – глубоко вздохнула. Её взгляд опустился на веер документов, покоящихся в её ухоженных руках. С едва уловимым шорохом она положила бумаги на поверхность массивного дубового стола и, нахмурившись, принялась перебирать их, пока не извлекла один лист, более потрёпанный, чем остальные.
– Ваша задача, – начала она голосом, в котором профессиональная сдержанность мешалась с ноткой чего-то, что Андрей не мог определить, – привести дом в порядок. – Её пальцы слегка постукивали по краю документа. – Покрасить его, починить крышу, отремонтировать окна, в общем, обеспечить его целостность. Но при этом, – она подняла указательный палец, подчёркивая важность своих слов, – вы не должны в нём жить, и не должны сдавать его или продавать.
Андрей почувствовал, как комната вокруг него начинает вращаться. Странность условий завещания бабушки вызывала головокружение, словно он смотрел в бездонный колодец, пытаясь разглядеть дно.
«Зачем она это сделала?» – пронеслось в его голове. «Какой смысл в пустом доме, который нельзя использовать? Что она пыталась сохранить… или от чего пыталась защитить?»
– То есть, – медленно произнёс он, нахмурив брови так, что между ними залегла глубокая складка, – мне просто нужно приехать, проверить дом и уехать? – Его голос звучал недоверчиво, словно он ожидал, что это какая-то шутка или недопонимание.
– Именно, – ответила нотариус. Её голос, до этого мягкий и почти сочувствующий, внезапно стал твёрдым, как гранит. – И приезжать нужно очень редко. Только для того, чтобы убедиться, что дом в целости, что в нём никто не вселился. – Она подалась вперёд, её взгляд стал пронзительным. – И главное – не позволяйте горожанам попасть туда. Не сдавайте его, не разрешайте людям поселяться. Это условие является одним из самых важных.
Лена, сидевшая рядом с Андреем, тихо покачала головой. Он заметил, как её пальцы вцепились в край сумки, лежащей на коленях, до побелевших костяшек. Беспокойство волнами исходило от неё, словно невидимая аура.
– Но почему? – наконец спросила она, не выдержав давящей тишины. Её мягкий голос дрогнул, выдавая внутреннее смятение. – Почему бабушка так настаивала, чтобы дом не был использован?
Нотариус замерла, словно статуя. Несколько долгих секунд она молчала, и тишина в кабинете стала осязаемой, тяжёлой, как перед грозой. Её взгляд, до этого профессионально нейтральный, стал холодным и оценивающим, словно она решала, достойны ли они доверия.
Андрей почувствовал, как по его телу пробежала новая волна холода, заставляя волоски на руках встать дыбом. Он бросил быстрый взгляд на Лену – её лицо было маской непонимания и растущей тревоги. В свете настольной лампы её кожа казалась бледнее обычного, а глаза – темнее и глубже.
– Так завещала Морозова Валентина Петровна, – произнесла нотариус тоном, не допускающим дальнейших вопросов. В её словах звучала какая-то окончательность, словно захлопнулась тяжёлая дверь.
– Понимаю, – медленно сказал Андрей, хотя на самом деле не понимал ничего. Слова нотариуса продолжали кружиться в его сознании, как осенние листья на ветру, не находя места, где можно было бы остановиться. – Мы постараемся.
Женщина едва заметно кивнула и, аккуратно собрав документы, передала их ему. Её движения были отточенными, как у хирурга, привыкшего к точности.
– Здесь вам нужно подписать бумаги. Это юридическое подтверждение того, что вы принялись за исполнение условий завещания. – Она слегка наклонила голову, и в тусклом свете кабинета её взгляд на мгновение стал глубже и осмысленнее, словно она пыталась передать какое-то предупреждение без слов, одной лишь мимикой.
«Что она знает? Что скрывает этот дом?» – пронеслось в сознании Андрея, пока его рука, словно по собственной воле, тянулась к ручке.
Сквозь белую пелену снежного шквала внедорожник пробирался, словно заблудившийся корабль в открытом море, отчаянно ищущий спасительный маяк. Снег яростно хлестал по лобовому стеклу, превращая мир впереди в размытое белесое полотно, сквозь которое не могли пробиться даже самые мощные фары автомобиля. Белая стихия безжалостно поглощала всё вокруг, стирая границы реальности.
Андрей вцепился в руль побелевшими от напряжения пальцами. Его лицо застыло в маске сосредоточенности – каждая морщинка между бровями, каждая напряжённая линия рта выдавали человека, осознающего, что любая секунда невнимательности может обернуться катастрофой. В этом бесформенном белом мире, лишённом ориентиров и очертаний, его преследовали воспоминания о странном завещании бабушки Вали, не давая ни минуты покоя.
«Почему она так настаивала? Что такого в этом доме, что нельзя в нём жить?» – мысли кружились в его голове, как снежинки за окном.
– Ты мог такое придумать? – голос Лены разрезал тяжёлую тишину, повисшую в салоне автомобиля. Её тихие слова были пропитаны тревогой, которую она безуспешно пыталась скрыть за мягкостью интонации. Повернув голову к окну, она вглядывалась в бесконечную вьюгу, но её взгляд был устремлён куда-то далеко, за пределы этой снежной бури. – Бабушка Валя… она точно что-то скрывала, Андрей. И её слова… о доме. О том, что мы не должны в нём жить, никому не позволять туда входить…
Андрей ощутил, как внутренняя тревога, которую он так старательно заталкивал вглубь сознания, снова вырвалась наружу, подобно прорвавшейся плотине. С каждым словом Лены, с каждым произнесённым ею вопросом, его мысли становились всё более запутанными, словно нити в руках неумелого ткача. И чем дольше он размышлял, тем отчётливее становилось осознание: они попали в ловушку, расставленную самой судьбой. Дом бабушки, который раньше воспринимался как тёплое убежище, полное детских воспоминаний и уюта, теперь превратился во что-то большее – в символ тайны, которую они не могли постичь.
– Да, – ответил он, стараясь контролировать дрожь в голосе, но острый слух Лены уловил напряжение, звенящее в каждом звуке. – Я всё это тоже почувствовал, хотя и не могу объяснить, что именно. Она всегда говорила, что этот дом… это не просто стены, а что-то большее. И её завещание – это не просто формальность. Она оставила нам целый список условий, как будто боялась, что мы сделаем что-то не так. – Он сделал паузу, собираясь с мыслями. – Почему? Почему она так сильно настояла на том, чтобы мы не жили там? И чтобы никто не жил?
Лена глубоко вздохнула, и её дыхание на мгновение запотевало стекло, создавая ещё одну преграду между ней и бушующей снежной стихией. Её взгляд, полный недоумения и беспокойства, был устремлён в белый хаос за окном, словно там, среди бесконечных снежных вихрей, могли скрываться ответы на мучавшие её вопросы. Она не могла понять, как этот старый деревянный дом, который теперь лежал на их плечах тяжкой обязанностью, стал центром такой загадки. Почему бабушка запретила даже её собственной семье жить в нём? Почему она не желала, чтобы порог этого дома переступал кто-либо посторонний?
– Может быть, она действительно что-то знала? – продолжила Лена, её голос дрожал от беспокойства, словно осенний лист на ветру. – Но что мы будем делать? Ты думаешь, что в доме есть что-то, чего мы не видим? – Её пальцы нервно теребили ремень безопасности. – Почему она хотела, чтобы мы просто «проверяли» его, но не жили? Это всё так странно. Кажется, что она что-то скрывала. – Она повернулась к Андрею, в её глазах читался немой вопрос. – А ты что думаешь, Андрей?
Он медленно обдумывал её слова, пытаясь найти в них логику, но ответ ускользал, как тень в сумерках. Вытерев испарину со лба тыльной стороной ладони, Андрей ощутил, как усталость от дороги и напряжения начинает проникать в каждую клеточку его тела. Но несмотря на физическое изнеможение, его разум работал с удвоенной силой. С каждым пройденным километром, с каждым поворотом занесённой снегом дороги, он всё острее чувствовал, что их возвращение в дом бабушки Вали станет чем-то большим, чем просто визит для оценки состояния наследственной недвижимости. В каждом слове нотариуса, в каждой строчке завещания таилось нечто тревожное, не укладывающееся в рамки обыденного понимания мира.
– Я думаю, что она действительно что-то знала, – произнёс он наконец, и его голос обрёл твёрдость, хотя тревожные нотки всё ещё проскальзывали в интонации. – И я думаю, что её завещание – это не просто её прихоть. Она ощущала что-то… может, какое-то присутствие. – Он на мгновение замолчал, подбирая слова. – Но что? Мы не можем знать. Это ведь не просто какие-то бытовые вещи. Она точно чувствовала, что этот дом не может быть просто домом.
Лена внимательно слушала, её глаза сузились от беспокойства, как у кошки, почуявшей опасность. Но даже в этот момент в ней боролись страх и рациональность, желание найти логичное объяснение происходящему.
– Ну, нет. Это твои детские страхи тёмных углов и кота Тишки, – возразила она, но в её голосе не было убеждённости. – Но почему мы не можем просто привести его в порядок для себя? Почему мы не можем… ну, просто поехать и жить там? – Её голос поднялся на полтона выше. – Почему так важно, чтобы мы не позволяли другим людям войти в дом? Это же звучит не нормально. – Она повернулась к нему, и в её взгляде читалось почти отчаянное желание услышать, что всё это действительно лишь отголоски детских страхов, преувеличенных воспоминаний о старом скрипучем доме, где каждый шорох казался зловещим. – Ты сам чувствуешь это, да?
Андрей на мгновение погрузился в молчание. Он ощущал, как холодное дыхание вьюги проникает даже сквозь хорошо утеплённый салон внедорожника, несмотря на работающие на полную мощность обогреватели. Кожей он чувствовал взгляд Лены, в котором смешались сомнения, страх и надежда на то, что он развеет её опасения.
«Что я должен ей сказать? Что я сам боюсь того, что нас ждёт? Что этот дом всегда вызывал у меня странные чувства?»
– Я не знаю, Лена, – произнёс он тихо, позволив внутренним сомнениям просочиться в его слова. – Но есть в этом что-то… непередаваемое. Как будто это не просто дом. – Его пальцы крепче сжали руль, костяшки побелели от напряжения. – Может, бабушка знала, что в нём что-то есть. Что что-то меняется, что там не просто стены и крыша. И я не знаю, что с этим делать. – Он бросил быстрый взгляд на Лену. – Мы ведь можем просто игнорировать её пожелания. Хотя нет, тогда наследство не войдёт в силу.
Лена медленно кивнула, её лицо отражало внутреннюю борьбу. Она могла понять его переживания, ведь они резонировали с её собственными страхами, которые, словно тени, преследовали её с момента визита к нотариусу. Внутри неё нарастало ощущение, что своим приездом они нарушают какой-то невидимый баланс, переступают черту, о которой бабушка Валя пыталась их предупредить.
– Мы же не можем просто оставить всё как есть, правда, – тихо произнесла она, и её слова, казалось, повисли в воздухе, наполненном тихим гулом двигателя и свистом ветра за окном. – Мы должны что-то сделать, Андрей. Мы обязаны привести этот дом в порядок, но, если она так сильно настаивала на том, чтобы мы не жили в нём, то не будем жить.
Андрей не ответил, лишь сильнее прищурился, вглядываясь в снежную пустоту дороги. Его мысли и чувства переплетались в сложный узор, как снежинки в метели за окном. Вопросы, которые они задавали друг другу, оставались без ответов, а впереди, за белой завесой снегопада, их ждали только новые загадки и тайны, скрытые в старом доме бабушки Вали.
3 глава: Тишина зимней ночи
Старинный дом Валентины – этот монументальный страж семейной памяти – возвышался на опушке леса, словно древний часовой, неустанно охраняющий границу между прошлым и настоящим. Его могучие бревенчатые стены, потемневшие от бесчисленных дождей и закатов, впитали в себя целую вселенную воспоминаний, став живым свидетелем сменяющихся поколений. Каждая трещинка на выбеленных известью стенах, каждая пожелтевшая фотография в простенках, каждый потускневший от времени медный подсвечник на комоде – всё здесь дышало историей семьи, словно страницы старинного альбома, перелистываемые невидимой рукой времени.
Утренний свет – нежный и почти невесомый, как прикосновение детской ладони – просачивался сквозь кружевные занавески, которые Лена накануне стирала с особой тщательностью, бережно расправляя каждую петельку узора. Казалось, сам воздух в доме преобразился: тяжёлый шлейф давних воспоминаний растворился, уступив место свежести и чистоте, как будто прошлое на мгновение отступило перед настойчивым вторжением настоящего. Старинные половицы, только что вымытые и натёртые до зеркального блеска, теперь играли солнечными бликами, отражая маленькую победу молодой пары над пылью забвения и запустения.
Андрей – мужчина с внимательными глазами цвета морской волны в штормовую погоду и лёгкой щетиной, подчёркивающей твёрдость подбородка – медленно обводил пространство объективом телефона. Каждое его движение было исполнено осторожного любопытства естествоиспытателя, словно он исследовал неизведанную планету, где каждый предмет мог оказаться ключом к разгадке тайны. Массивная изразцовая печь, некогда бывшая живым сердцем дома, сияла начищенными боками, отражая и преломляя мягкий дневной свет, заливающий комнату. Старинные фотографии в резных деревянных рамках, молчаливые свидетели семейной истории, были развешаны с особой точностью и любовью, создавая впечатление тщательно продуманной музейной экспозиции.
– Лена! – позвал он, и его голос, наполненный мальчишеским озорством и скрытой нежностью, разлился по комнате, как тёплый мёд по блюдцу. – Иди сюда, посмотри, как мы всё преобразили!
Его голос, отразившись от стен, эхом разнёсся по деревянной лестнице, ведущей на второй этаж, где скрипучие половицы хранили шаги нескольких поколений. Ответ донёсся почти мгновенно – приглушённый расстоянием и лёгким, почти наигранным раздражением женский голос:
– Да иду я, иду! Что ещё стряслось?..
Лена – тридцатилетняя красавица с каскадом каштановых волос, спадающих на плечи непослушными волнами, и лукавой улыбкой, скрывающей ямочки на щеках – появилась в дверном проёме, как ожившее полотно художника. Её бирюзовая блузка, удивительно созвучная цвету её глаз, эффектно контрастировала с коричневыми деревянными панелями стен, создавая живописную картину, достойную кисти мастера. Она грациозно опёрлась о дверной косяк, держа в руках потрёпанную бабушкину книгу в кожаном переплёте, и вскинула одну бровь с выражением одновременно снисходительным и полным неподдельного любопытства.
– Хочу задокументировать наш третий день в этом доме, – объяснил Андрей, продолжая съёмку, его пальцы ловко управлялись с телефоном. – Думаю, друзьям будет интересно посмотреть. Представляешь, какая история?
Лена театрально закатила глаза к потолку, где деревянные балки образовывали причудливый узор:
– Зачем камера? Это же лишнее, – но в её мелодичном голосе звучали отчётливые нотки игривости, а не настоящего недовольства, выдавая истинное отношение к происходящему.
Между ними повисло то особое молчание, которое бывает только между по-настоящему близкими людьми – наполненное невысказанными шутками, десятками невидимых, но понятных обоим намёков и почти осязаемой нежностью, которую можно было бы собирать пригоршнями, как спелую малину в летнем саду.
Дом, казалось, затаил дыхание, как живое существо, с любопытством наблюдающее за новыми обитателями. В самых дальних углах – там, где дневной свет ещё не растопил тени прошлого, – что-то едва уловимо шевельнулось, словно древние воспоминания потревожили своё многолетнее забытье.
– Целоваться будешь? – внезапно спросил Андрей, наводя объектив телефона прямо на неё, его глаза озорно блеснули в полумраке комнаты.
– Да ты что! – Лена отмахнулась бабушкиной книгой, как веером, но её смех, звонкий и чистый, разлился по комнате серебряными колокольчиками, отражаясь от стен и потолка. – Не хочу целоваться на камеру. Давай лучше печь или двери снимем.
– Я пойду обед готовить! – крикнул он вслед Лене, которая, всё ещё посмеиваясь, начала подниматься по скрипучей лестнице, каждая ступенька которой издавала свой уникальный, узнаваемый звук.
Но где-то в самых далёких углах комнаты, там, где яркий солнечный свет ещё не сумел растопить древние тени, притаившиеся между половицами и стенами, что-то шевельнулось. Едва уловимо. Почти неразличимо для человеческого глаза. Как будто дом, пробудившись от долгого сна, начинал осознавать присутствие новых жильцов, нарушивших его многолетнее одиночество.
Снежная метель неистовствовала за окнами, превращая окружающий мир в хаотичный водоворот белоснежных акварельных мазков. Массивные хлопья кружились в воздухе с какой-то первобытной яростью, создавая непроницаемую завесу, словно сама природа решила скрыть привычный пейзаж под своим холодным покрывалом. Старинные деревянные дома, выстроившиеся вдоль сельской улицы – эти безмолвные свидетели многолетних деревенских историй – едва проступали сквозь густую снежную пелену. Электрические провода, натянутые между потемневшими от времени столбами, казались тончайшими серебристыми нитями в этом белом безумии, то полностью исчезая, то вновь проявляясь в прорехах снежной круговерти.
В уютных стенах дома бабушки Валентины царила диаметрально противоположная атмосфера – благодатное тепло, непередаваемый домашний уют и дразнящий аромат готовящейся пищи наполняли каждый уголок пространства. Массивный дубовый стол – основательный, с легкими шрамами многолетней истории на поверхности – сиял безупречной чистотой. Лена приложила немало усилий, вернув ему первозданный блеск в первый же день их неожиданного приезда.
Андрей, сосредоточенно хмуря брови, стоял у кухонного стола, методично разделывая овощи. Его руки двигались с удивительной уверенностью, умело управляясь с острым ножом. Снаружи доносился приглушенный стенами шепот метели, который то затихал, словно набирая силы, то вновь усиливался, создавая странную, почти живую мелодию, напоминающую дыхание гигантского существа.
– Слушай, – Лена прислонилась к дверному косяку, скрестив руки на груди, глаза её выражали сомнение, – ты действительно считаешь, что нам стоит всё это снимать?
Андрей поднял взгляд, не прекращая монотонной нарезки картофеля:
– А почему бы и нет? – в его голосе звучала легкая ирония, уголки губ дрогнули в полуулыбке. – Раз уж судьба распорядилась так, что мы здесь застряли, можем хотя бы какую-то память сохранить.
– Память о бабушке, конечно, важна, – Лена шагнула ближе, и её густые каштановые волосы колыхнулись в такт движению, мягко обрамляя лицо.
Андрей усмехнулся, отводя нож в сторону:
– И не только о ней, но и о загадке дома бабушки Валентины. Знаешь, мне не даёт покоя вопрос – почему она так настойчиво не желала, чтобы кто-либо здесь жил?
– Она ведь была этнографом, – Лена грациозно прислонилась к краю стола, задумчиво поглаживая полированную поверхность. – Собирала фольклор, изучала славянские традиции и обычаи. Возможно, она просто хотела сохранить это место как некую историческую ценность?
«Но здесь определённо что-то не сходится, – отчётливо пульсировало в сознании Андрея, пока он механически продолжал нарезать овощи. – Что-то таинственное, о чём бабушка Валентина никогда не рассказывала, что унесла с собой в могилу. Это место хранит какой-то секрет…»
– Я связался с начальством, – произнёс он вслух, отгоняя тревожные мысли. – Объяснил ситуацию с непогодой. Оформление наследственных документов на дом затянется, но нам дали разрешение остаться здесь на неопределённый срок.
Лена медленно кивнула, её взгляд невольно притянулся к окну, где снежинки, словно заколдованные танцоры, выписывали замысловатые узоры. Казалось, будто сама стихия пыталась поведать какую-то древнюю историю, но язык её был слишком сложен для человеческого понимания.
– Утром, пока ты ещё спала, я пытался выбраться отсюда, – продолжил Андрей, вытирая руки о полотенце. – Сама знаешь, связи здесь никакой. Еле-еле добрался до трассы через лес, ориентируясь по старым линиям электропередач. Машина с трудом протиснулась между сугробами.
Лена хмыкнула, и в её глазах блеснули искорки веселья:
– Типичный мужской порыв – преодолеть любые преграды, невзирая на здравый смысл.
Её смех прозвенел в воздухе подобно хрустальным колокольчикам, наполняя пространство живой энергией. Дом, казалось, впитывал каждую ноту этого звука, каждое произнесённое слово, словно старинный свиток, бережно хранящий истории своих обитателей.
Деревянные стены – светлые, выбеленные временем, с едва заметной патиной прожитых лет – излучали особое, почти одушевлённое тепло. Старинные половики, кропотливо сотканные умелыми руками бабушки Валентины, покрывали потемневшие от времени половицы. Начищенные до блеска медные кастрюли и массивные чугунные сковороды висели на крючьях, мягко отражая теплый свет старенькой лампочки под матерчатым абажуром.
В глубокой чугунной сковороде медленно, будто нехотя, томилось тушёное мясо, распространяя по дому аромат, который становился своеобразным якорем реальности посреди этого снежного безумия. Андрей периодически помешивал блюдо деревянной ложкой, то и дело бросая короткие взгляды на Лену. Она устроилась неподалёку, сосредоточенно нарезая свежие овощи для салата. Её изящные пальцы двигались с поразительной грацией и точностью, словно исполняя замысловатый танец.
– Знаешь, – внезапно нарушил тишину Андрей, голос его звучал задумчиво, – бабушка Валентина была весьма необычной женщиной. Ты помнишь те старые альбомы, которые мы обнаружили на чердаке?
Лена подняла глаза, её тонкие брови выразительно изогнулись в немом вопросе:
– Какие альбомы ты имеешь в виду?
– Те самые, с этнографическими записями, – Андрей отложил деревянную ложку и оперся ладонями о край стола. – Там были какие-то странные заметки, которые вряд ли можно назвать строго научными. Скорее… они напоминали личные наблюдения, почти дневниковые зарисовки.
В этот момент снаружи метель внезапно стихла, словно по чьему-то неслышному приказу. Глубокая, почти осязаемая тишина накрыла дом плотным одеялом, и даже потрескивание дров в печи казалось теперь неуместно громким, почти кощунственным.
– Что именно там было? – Лена медленно отложила нож, её лицо выражало неподдельный интерес, смешанный с едва заметным беспокойством.
Андрей задумчиво провёл пальцем по шероховатому краю старинной сковороды:
– Записи о местных легендах. О чём-то… или ком-то, кто существует на границе миров. О созданиях, которые… – он сделал паузу, словно подбирая слова, – которые крайне негативно относятся к вторжению чужаков в своё пространство.
Лена рассмеялась – звонко, почти вызывающе, но в этом смехе явственно чувствовалась нотка натянутости:
– Ты серьёзно? Какие-то призраки или потусторонние существа?
Её смех прозвучал не совсем естественно, словно маска, призванная скрыть внезапно возникшее беспокойство.
За окном снова закружился снег, но теперь его движение казалось более осмысленным, почти целенаправленным. Электрические провода едва заметно качнулись, хотя ветер, казалось, полностью отсутствовал.
– Мы просто будем документировать всё происходящее, – Андрей постарался придать голосу максимум уверенности, хотя где-то в глубине души шевельнулось смутное беспокойство. – Возможно, это поможет нам разгадать загадку. Понять истинную причину, почему бабушка так категорически не желала, чтобы в этом доме кто-либо жил после неё.
Лена молча кивнула, но её глаза, обычно искрящиеся озорством, теперь смотрели настороженно и серьёзно.
Тушеное мясо продолжало тихо булькать в сковороде. Старый дом хранил молчание, словно приготовившись к чему-то. И только снег за окнами неустанно продолжал свой гипнотический, завораживающий танец, словно исполняя древний ритуал, значение которого было утеряно во тьме веков.
В старинном деревенском доме властвовала неповторимая атмосфера декабрьского вечера. Массивные бревенчатые стены, отполированные годами до глубокого медового оттенка, бережно удерживали тепло большой русской печи, украшенной традиционными изразцами с причудливыми, словно заговорёнными узорами. Её благодатный жар плавно растекался по просторной горнице, где причудливо переплетались зыбкие тени от медленно опускающегося за окнами снега.
Широкие половицы из вековой лиственницы, каждая размером в добрую пядь, едва слышно поскрипывали под шагами, будто нашёптывая сокровенные истории давно ушедших поколений. Вдоль стен простирались добротные лавки, заботливо покрытые домоткаными дорожками с искусно вытканным славянским орнаментом. В святом красном углу, где в благоговейном молчании хранились старинные иконы в потемневших от времени серебряных окладах, трепетно мерцала лампада, отбрасывая загадочные, почти мистические блики на окружающие предметы.
Андрей и Лена устроились у внушительного дубового стола, занимавшего почётное центральное место в горнице. Его массивная столешница, отполированная десятилетиями использования до зеркального совершенства, чутко отражала мягкий свет керосиновой лампы, создавая завораживающую игру света и тени. Вокруг стола располагались крепкие, основательные стулья с высокими спинками, украшенными затейливой резьбой – безмолвное свидетельство мастерства деревенских умельцев прошлого.
– Знаешь, – произнесла Лена, задумчиво поправляя непослушную прядь волос, в которых танцевали золотистые отблески пламени, – когда ты такой напряжённый, мне становится не по себе. – Её голос, нежный и мелодичный, словно растворялся в уютной полутьме старой горницы. – Давай просто… расслабимся? Несмотря на то, что мы здесь из-за печального события…
Андрей, высокий мужчина с проницательным взглядом, на мгновение прервал настройку телефона, установленного на старинном буфете, за стеклянными дверцами которого таинственно поблёскивала праздничная посуда, хранившая память о семейных торжествах.
– Ты права, малыш, – попытался улыбнуться он, но тревога по-прежнему отчётливо читалась в глубине его серых глаз. – Просто эти воспоминания не дают покоя… Знаешь, когда мне было восемь, здесь происходили удивительно странные вещи. Бабушка была не просто этнографом – она изучала что-то особенное, что-то древнее, сокрытое от посторонних глаз… Что если всё, что я помню, не было детской фантазией? Надо непременно это проверить.
За резными оконными рамами усилился снегопад, и ветер начал тихонько, но настойчиво подвывать в старых дымоходах дома, создавая жутковатую, пронизывающую душу симфонию зимней ночи. Искусно вырезанные наличники отбрасывали причудливые, почти живые тени на шероховатые стены, а в дальних углах просторной горницы, казалось, сгущалась особая, почти осязаемая темнота, хранящая свои секреты.
– Проверка звука, – прошептала Лена с наигранной беззаботностью, пытаясь разрядить сгустившуюся атмосферу. Её тихий шёпот неожиданно громко отразился от вековых бревенчатых стен. – Андрей у нас лучший парень на свете, но он почему-то не хочет меня целовать.
Внезапный яростный порыв ветра ударил в узорчатые стёкла окон, заставив обоих вздрогнуть от неожиданности. Трепетное пламя в старинной лампаде стремительно заколебалось, и по исписанным временем стенам заплясали пугающе живые тени. Где-то наверху, на повети, раздался протяжный, тоскливый скрип половиц, словно кто-то осторожно ступал по древней древесине.
– Андрей, – Лена нежно положила свою тёплую ладонь на его напряжённое, как струна, плечо, – ты действительно веришь, что здесь присутствует что-то сверхъестественное? Что-то, связанное с таинственными исследованиями твоей бабушки? Посмотри, обычный ветер в разгар бури создаёт полное впечатление, будто на втором этаже кто-то осторожно передвигается. Но ведь это просто игра стихии, не так ли?
Он медленно, с видимой неохотой кивнул, не отрывая пристального взгляда от экрана смартфона:
– Я не стремлюсь это вызывать, Лен. Поверь, я действительно не хочу. Но нам необходимо понять, что здесь на самом деле происходит. Вдруг это просто кто-то из любопытных соседей или… – его голос внезапно оборвался, когда сверху отчётливо донёсся звук, подозрительно напоминающий тяжёлые шаги. В тот же момент очередной неистовый порыв ветра безжалостно ударил в оконное стекло.
Лена инстинктивно сильнее прижалась к нему, её врождённая жизнерадостность постепенно, но неумолимо уступала место настороженной тревоге. Снег за окном падал всё гуще и яростнее, словно сознательно пытаясь полностью отрезать старый дом от остального мира, а таинственные тени в тёмных углах горницы, казалось, обрели собственное, независимое существование, медленно, но неотвратимо сгущаясь вокруг двух одиноких фигур у старинного стола.
