Александр Тамоников
Белый царь – Иван Грозный. Книга 1
– И как же ты страх свой сломал? – заинтересованно спросил Федор.
– Отец помог. Однажды увидел меня, плачущего под лавкой, вытащил, поставил перед собой, расспросил, что и почем. Рассказал я, в чем дело. Батюшка мне и заявил: «Негоже так, сын. Жизнь под лавкой не проживешь, все одно когда-то вылезти придется. Конопатого того Ваську я видел не раз. Скажу, не он сильнее тебя, а ты слабее его. Духом, а не телом». «Что же делать?» – спросил я отца. Он подумал да и сказал: «А ступай-ка ты к ребятне. Полезет Васька драться, ответ дай!» «Как это?» – спрашиваю. Отец мне: «Просто! Тебя бьют, и ты бей! Или и дальше позорить род наш будешь? Ступай, про страх забудь, пересиль его и дерись, коль заденут». Послушал я отца и пошел на улицу. Конопатый тут же ко мне, замахнулся, а я ему со всей силы промеж глаз и вдарил. Сам от себя не ожидал такого. Васька так на землю и рухнул. Дружки его рты поразевали, а у меня будто что-то внутри лопнуло. Я и соседу его врезал в ухо. Тот заорал и кинулся бежать. Постоял я, дождался, покуда конопатый очухается. Он поднялся, глаза опухшие, кровяные. «Ты что?» – спрашивает. Я ему: «Не лезь больше, а то до смерти забью!» Потом родитель его к отцу приходил. О чем они говорили, не ведаю, только батюшка, как ко сну отойти, зашел ко мне, погладил по голове, сказал, что я молодец, и вышел. А мне, Федя, радостно, долго уснуть не мог, силу свою почувствовал, словно другим человеком стал. С той поры, где заваруха какая, я первый. Конопатый и дружки его стороной меня обходили. А потом мы в новый дом переехали. С тобой вот познакомился. Помнишь, на Крещение в прорубь ныряли?
– Как же. Помню, конечно, – ответил Федор.
– Ты не поскользнулся тогда. Это я тебя спихнул в воду.
Федор улыбнулся.
– Знаю.
– А чего же промолчал тогда?
– Так ты же не со зла толкнул, а забавы ради. Я видел.
– Этим и взял. Я тебе пакость, а ты в ответ рассмеялся. После отвар горячий вместе пили. Говорил ты складно, по-умному. А ведь мог и вдарить. Силушкой тебя Господь тоже не обидел.
– Да, – протянул Федор. – Мог, конечно, и вдарить, только надобности в этом не имелось. Не знаю, как объяснить, но уже тогда было в тебе что-то такое, чего в других нет. Помнишь нашу прогулку вдоль Москвы-реки три года назад?
– Как же, – ответил Дмитрий. – Отдохнули мы тогда знатно. До сих пор дивлюсь, как нам удалось и детей спасти, и мать с дочерью из соседнего дома вытащить? Ведь было-то нам по тринадцать-четырнадцать годков. Откуда только сила взялась?! И слова больной женщины помню, когда она мне образок свой отдала. Ничего, Федя, не забыл. А вот посмотреть бы, как теперь живут люди в этой деревне. Детки подросли. Девочка из соседней избы, может, уже и замуж вышла.
– Не трудно наведаться к ним.
– А стоит ли, Федя? Нас уж и не помнят там. Не узнают. – Дмитрий подошел к окну. – Вот! Погода успокоилась. Дождя нет, ветер поутих. – Он нагнулся, снизу вверх посмотрел на небо. – Тучи разбежались, кое-где звезды видны. Чудно все-таки, Федя!
– Что чудно, Митя?
– Да звезды на небе. Особо летом, когда видать целую дорожку. Зачем их Бог создал, да так много? Солнца и луны хватило бы. Солнце днем греет, луна ночью светит. А от звезд холодных какой толк? Разве что для красоты. Ночью на небо смотришь, любуешься. Словно сам летишь куда-то в неведомую даль. Хочется достать хоть одну.
– Далеко они.
– Жаль! Но ладно, Федя, скоро тебя к трапезе позовут. Потом ты допоздна читать будешь. Поехал я.
– На посад?
– Да! – кивнул Дмитрий. – В Зарядье.
– Но что ты там сейчас делать будешь? Подъедешь к дому Ульяны. Калитка на запоре. В избе вечеряют или уже спать легли. Девушка и знать не будет, что ты рядом. Да и неведомо, помнит ли она вообще о тебе. У девиц память короткая. Приезжал молодец на резвом скакуне, и что? Как приехал, так и уехал. Это она тебе в сердце запала, а ты ей? Да и кузнец говорил, что суженый у нее есть, скоро свадьба.
Дмитрий неожиданно вспылил и заявил:
– Кузнец много чего говорил, только нет у меня веры его словам, какая бы слава о нем ни шла. Я же видел, как смотрела на меня Ульяна.
– И как же, Митя?
– Мы уже говорили об этом. Особенно смотрела. Сюда! – Дмитрий указал на грудь. – В сердце, в душу заглядывала.
– Ну и нагородил!
– Зачем так говоришь, Федя? Смеешься над моими чувствами?
– Что ты, Митя! У меня и в помыслах не было смеяться. Прости, коль обидел.
– Нет, не обидел! Ты сомнения выказал, это хуже.
– Перестань, Митя, и послушай моего совета. Нечего сейчас горячку пороть. Зазноба твоя уже спит. Ночью по Москве ездить небезопасно. Батюшка сказывал, что в городе много лихих людей развелось. За коня да дорогую одежду убьют не глядя.
– Ты же знаешь, Федя, я всегда смогу за себя постоять.
– А коли десяток разбойников тебя окружит, да все с ослопами? Саблей и ножом не отобьешься.
– Коршун вынесет!
– Отчаянный ты, Митька. Это по душе мне. Но ехать на Посад не советую.
Дмитрий вздохнул и сказал:
– А если неодолимая сила тянет меня туда, тогда что?
– Ничто! Перебори ее.
– Федя, не могу.
– Знаешь что, езжай-ка ты домой, а завтра давай на Варварку сходим. Пехом, без коней, на торговые ряды посмотрим, что за оружие, доспехи выставили на продажу ремесленники. А потом, помолившись, пройдем к дому Ульяны. Глядишь, и увидишь ее. Тогда-то и признаешься ей в своих чувствах. Что будет потом, одному Богу известно. Но хоть узнаешь, как девушка относится к тебе.
– Может, и увижу, а из дома Прокоп, отец ее, выскочит. На этом все и закончится, – раздраженно проговорил Дмитрий.
– А я на что? Займу кузнеца разговором.
Дмитрий улыбнулся и заявил:
– Да, на умные речи ты мастер. Ладно, будь по-твоему. На Варварку так на Варварку!
– Только обещай, Митя, что от нас поедешь домой.
– Обещаю!
– Ну и ладно. Езжай, утром буду ждать тебя.
– Приеду.
Федор позвал слугу.
Тот принес кафтан гостя и сказал:
– Только просох, княжич!
Дмитрий повернулся к Архипу и спросил:
– Что на дворе?
– Поутихло, но прохладно.
– Кровь согреет. – Парень перекрестился на образа, поклонился и вышел из горницы.
В соседней комнате он попрощался со Степаном Ивановичем Колычевым, окруженным младшими сыновьями, вертевшимися возле отца.
Федор проводил Дмитрия до ворот и напомнил:
– Так с утра ждать буду.
– Сказал, значит, приеду. – Княжич вскочил в седло.
Коршун встал на дыбы. Дмитрий натянул поводья, и конь с ходу взял в галоп. У деревянного моста Дмитрий осадил вороного, и тот до самого дома шел мелкой рысцою.
Тучи вновь слились в единое черное облако, такое же грозное, как и днем, накрыли город мрачной рогожей. Казалось, еще мгновение, и опять пойдет сильный дождь. Но этого не случилось. Ветер утих, лишь изредка, слабыми порывами тревожил ветви облетевших деревьев.
Вскоре Дмитрий заехал во двор родительского дома. За отсутствие на обеде отец не ругал его. Остаток вечера Дмитрий провел в своей горнице, беспрестанно думая об Ульяне.
Ранним утром 24 октября Дмитрий, как и обещал, пришел к своему товарищу. Погода на дворе стояла хмурая, но безветренная и теплая. Княжич распустил кафтан, освободил ворот рубахи под зипуном, взял в руки мурмолку. Архип встретил его и провел в горницу Федора.
Тот тоже был одет и сказал:
– Здравствуй, Митя! Как дома, не ругался батюшка?
– Здравствуй, Федя! Дома все как всегда, а батюшка не ругался.
– И то хорошо! Плохо, когда в семье раздор.
– Так мы идем на Варварку?
– Конечно, но чего это, Митя, ты какой-то раздраженный?
– Я?.. – Княжич изобразил удивление. – Тебе привиделось, Федя.
– Но я же вижу, что у тебя плохое настроение, потому и спрашиваю.
Дмитрий вздохнул и сказал:
– Да все эта Ульяна!.. Лучше бы я ее не встречал. Не дает покоя, хоть что делай. Не знаю, как вечер высидел и ночь без сна вылежал. Тяжко в неведении, Федя! Сердце и душа болят.
– Да! Теперь вижу, что любовь тебя стиснула стальными обручами. Но так ведь это же счастье, Митя.
– День и ночь маяться – счастье? Ладно, не хочу больше говорить об этом. Голова болит. Пойдем в торговые ряды. Там развеюсь.
Молодые люди покинули дом Степана Колычева и прошли на Варварку, что тянулась по бровке холма над Москвою-рекой. Здесь жили бояре, мастеровой и купеческий люд. Приятели оказались в рядах. Здесь торговали всем: пенькою, рыбой, скотом, овощами и медом.
Были и лавки, в которых продавалось оружие и доспехи. Они и привлекли внимание юношей, которые медленно обходили ряды. В них имелось все, что только угодно душе воина. Бахтерцы и тегиляи, разные кольчуги, большие юшманы, булавы, палицы, шестоперы, кистени, метательные копья – сулицы, бердыши – топоры с лезвием в виде полумесяца на длинных, в рост человека, древках. Самострелы, луки с колчанами, шлемы: шишаки, мисюрки, ерихонки. Седла, чепраки, чалдары.
Друзья остановились у лавки с колющим и режущим оружием. За деревянным помостом, на котором красовались мечи, ножи, сабли, стоял молодой парень. Дмитрий внимательно посмотрел на торговца. Что-то в его чертах было ему знакомо. Он где-то уже видел это лицо. Черные глаза, брови, губы, сжатые в нить.
Дмитрий вдруг почувствовал вражду к этому рослому парню. Он брал с помоста клинки, оглядывал их и возвращал на место.
Княжич поднял саблю, осторожно провел пальцем по лезвию и недовольно проговорил:
– Этой саблей только курам головы рубить.
– Зачем так говоришь, добрый человек? – спросил парень. – Хорошая сабля. Да и все здесь доброе, сделанное на совесть. У нас с отцом от покупателей отбоя нету. Один ты такой недовольный явился. Если то не нравится, так ступай дальше, в другие лавки, и не морочь мне голову.
Федор удивленно взглянул на Дмитрия. Что к человеку привязался? Оружие и вправду хорошее.
Федор не понял, чем недоволен Дмитрий, но тот никак не умолкал:
– А ты кто такой, чтобы гнать меня, княжича Дмитрия Ургина?
– По мне, что княжич, что простой человек, все едины. Сказал, не нравится товар, ну и ступай себе далее.
Дмитрий бросил саблю на помост и заявил:
– Железка! Да и ее ты, наверное, перекупил у кого-нибудь, а теперь народ обмишуриваешь.
Федор не выдержал и одернул Дмитрия:
– Митя, ты что? Что с тобой?
– Отпусти, Федя. Или не видишь, что тут обман?
– Какой обман, княжич? – возмутился парень. – Ты чего мелешь? У нас, Тимофеевых, товар самый лучший. Об этом тебе все на посаде, да и здесь, в рядах скажут.
– Тимофеев? Так ты, наверное, сынок кузнеца Прокопа?
– Да! Я Григорий, сын кузнеца Прокопа Тимофеева. Оружие у нас покупают не такие молокососы, как ты, княжич. Тебе, наверное, саблю в руках держать лишь для забавы приходилось?
– Как ты меня назвал, смерд? Молокососом?
– Молокосос и есть! – Григорий, сын кузнеца Прокопа, был так же дерзок, как и его отец.
– Повтори! – процедил сквозь зубы Дмитрий.
– Молокосос!
– Ах ты гаденыш! Ну выходи сюда, я покажу тебе молокососа! Или только в речах ты смел?
– Не бойся, выйду! Только потом не жалься батюшке, что тебя простолюдин побил.
– Ты иди сюда, не мели языком!
Федор вновь одернул Дмитрия:
– Да что с тобой, Митя? Зачем парня задираешь, свару устраиваешь? Оглянись, народ только сюда и смотрит.
– Пусть видят, как я проучу этого смерда.
– Но что он тебе сделал?
– Оскорбил! Или тебе этого мало?
– Так ты же первый начал, Дмитрий!
– Отойди, Федя, не влезай куда не следует.
Григорий Тимофеев вышел к Ургину.
– Ну, княжич? Вот он я. Хотел проучить, попробуй! Или мне повторить, кто ты есть на самом деле?
Дмитрий без размаху резко ударил Григория в грудину. Сын кузнеца пошатнулся, но не упал. Треух слетел с его головы и покатился к плетню.
– Знатный удар, княжич! Ничего не скажешь. Но только для тех, кто по-настоящему не дрался. Теперь мой черед. Я в должниках ходить не привык.
Дмитрий усмехнулся и заявил:
– Много говоришь, смерд. Дела не вижу.
– Будет тебе дело!
Григорий сблизился с Ургиным, с шумом выдохнул, расправил плечи и так же без замаха врезал противнику кулаком в грудь.
Дмитрий охнул и ударился о помост, что предотвратило его падение. В глазах княжича потемнело, мурмолка слетела на землю.
Федор бросился к товарищу и крикнул Григорию:
– Ты очумел? Так и убить можно.
– Поделом ему! – ответил сын кузнеца. – Не будет задираться. А то слишком много мнит о себе. Как же, сын самого князя Ургина! Вот и получил острастку.
Григорий оперся о столб и глядел, как Федор приводил в чувство своего товарища.
Колычев первым делом расстегнул ворот рубахи Дмитрия, хотел растереть грудь, но тот отстранил его.
– Не надо, Федя! Сам напросился, вот и получил. Поделом мне. А ты молодец! – Он взглянул на Григория. – Силен не только в речах. – Княжич улыбнулся.
Взгляд Григория был прикован к груди Дмитрия. Ургин опустил голову, хотел посмотреть, что так привлекло внимание сына кузнеца. Но тот вдруг ринулся на Дмитрия, схватил за отворот рубахи, рывком поднял на ноги.
Он поднес к лицу княжича образок, вывалившийся во время свары на рубаху, и закричал:
– Отвечай, откуда он у тебя. Ну?
– Ты, я гляжу, мирно разойтись не желаешь. Думаешь, одним ударом одержал верх над Ургиным? Нет, смерд, придется с тобой разбираться серьезно. А ну-ка отпусти руки!
Но Григорий, глаза которого загорелись ненавистью, не утихал:
– Отвечай, пес, откуда у тебя этот образок, или удавлю прямо тут!
Дмитрий попытался вырваться, но не смог.
На помощь пришел Федор.
– Послушай, Гриша! – сказал он. – Отпусти моего товарища. Отойдем от народа, я все насчет образка объясню! Ты еще благодарить Дмитрия будешь. Верь, парень, я правду говорю!
– Объяснишь? Ладно! Идем за ряды, к частоколу. Но предупреждаю, соврешь, я людей покличу. Тогда мы в другом месте будем с вами разбираться.
– Не грозись понапрасну, Гриша, охолонись. Мы же люди, а не звери, чтобы грызться меж собой.
– Иной зверь получше человека будет.
– Может, ты и прав. Отпусти княжича, иначе как мы за ряды уйдем?
Григорий освободил Дмитрия, который не мог понять, отчего образок вызвал такую ярость у сына кузнеца, брата Ульяны. Молодые люди прошли к городьбе. Народ, привлеченный дракой, разошелся по своим делам так же быстро, как и собрался.
У городьбы Григорий посмотрел на Федора.
– Ну, говори, боярин, я слушаю!
– Скажи, Гриша, вы раньше, года три назад, жили в деревушке у реки, недалеко от рощи?
Сын кузнеца удивился и спросил:
– В Кулешах? Жили, а что? Откуда тебе это известно?
– Погоди! А пожара у вас в то же время не случалось? Летом, в день, когда на Москве была ярмарка?
Григорий удивился еще более. От его враждебности не осталось и следа. Ее сменила растерянность, смешанная с удивлением.
– Был пожар.
– Был! Сначала молния ударила в крайнюю избу, где в то время находились без присмотра дети Анисьи. Изба загорелась. Потом полыхнул и дом кузнеца, который уехал на ярмарку вместе с сыном. Так?
– Так! – проговорил Григорий.
– Но Господь не дал сгореть в огне ни детям Анисьи, ни больной женщине Анне, ни ее дочери, которая сломала ногу, спеша к матери. Всевышний направил к месту пожара двух молодцев, которые и спасли людей. Я ничего не путаю, Гриша?
– Нет! Но откуда тебе все это известно до мелких подробностей?
– Все просто, Гриша. Этими молодцами были мы. Дмитрий, с которым ты драку учинил, и я, Федор Колычев. Сначала мы вынесли детей Анисьи, а потом пошли в вашу избу, объятую огнем. Девушку вынес я, а Анну – Дмитрий. Едва успели. Как все закончилось, Анна подозвала к себе нас, поблагодарила, Дмитрию дала образок, мне – икону чудотворца Николая. Она и по сей день стоит у меня в киоте. Я молюсь на нее.
Григорий присел на корточки, прислонился к городьбе и вдруг смахнул набежавшую слезу.
– Ты что, Григорий? Тебе худо? – спросил Федор, склонившись над ним.
Сын кузнеца тихо проговорил:
– Коли это правда, то Анна, спасенная вами, – моя мать, а девушка – сестра Ульяна.
– Вот оно что? Ты сомневаешься, что я сказал правду? – спросил Федор.
– Поверю, когда увижу икону! После пожара мы с отцом вернулись с ярмарки, Егор, который отдал рубаху молодцам, неизвестно откуда появившимся на деревне, и принимал детей Анисьи, сказал нам, что мать отдала спасителям икону. Это видели и другие люди. А вот про образок никто ничего не говорил. Поэтому я хочу видеть икону.
Федор кивнул.
– Хорошо! Ты лавку прикрой, да пойдем ко мне. Я тебе покажу икону.
– Ладно. – Григорий обернулся к Дмитрию. – Ты извиняй меня, княжич, коли что не так!
– Нет, это ты прости, Гриша. Я сорвался, как пес с цепи.
– Ничего. Прошло и забыто.
– Забыто.
Молодые люди прошли к дому Колычевых.
Во дворе Архип гонял сенных девок, увидел парней и спросил:
– Никак гости у нас нынче?
– Да, Архип, с нами Григорий, сын кузнеца Прокопа Тимофеева. Мы ненадолго.
– Тимофеева? Драги? Проходите. Чем потчевать гостей будем, Федор Степанович?
Тот посмотрел на товарищей и спросил:
– Перекусим?
Дмитрий и Григорий отказались и прошли в горницу Федора. Сын кузнеца сразу узнал икону.
Он трижды перекрестился и сказал:
– Да, это она. Значит, вы и есть те молодцы, которые спасли из пожара мать и сестру!
– Да. На счастье рядом оказались, – подтвердил Дмитрий.
Григорий присел на скамью, Ургин-младший устроился рядом и сказал:
– А я позавчера и с отцом твоим познакомился, Гриша.
– Когда же? Я ничего об этом не слыхал.
Дмитрий поведал сыну кузнеца о том, как встретил Ульяну, о разговоре с их отцом.
– Никогда бы не подумал, что Ульяна – это та девочка из деревушки. Как выросла, похорошела!
Григорий выслушал княжича и сказал:
– Что ж, теперь приглашаю вас к себе, то есть в дом отца. Надо рассказать ему правду.
Федор снял зипун и заявил:
– Думаю, вам лучше вдвоем пойти. Я только мешать буду.
– Ну что ты, Федя? – воскликнул Дмитрий.
Но тот настаивал на своем.
– Идите вдвоем. Так сподручнее.
Григорий поддержал Федора:
– Он прав, княжич. Сейчас нам лучше пойти вдвоем.
– Ладно, – согласился Дмитрий. – Пошли вдвоем.
Федор проводил Дмитрия и Григория до ворот и вернулся в дом. Княжич и сын кузнеца пошли в Зарядье.
Григорий взглянул на Дмитрия и сказал:
– Значит, приглянулась тебе сестра, а батюшка отшил? Не ты первый. Возле Ульяны парни роем вьются. Красотой она в мать пошла. Да ты сам ее видел. А добрая какая была, жалостливая. Отца любила, все честь по чести. Батюшке многие завидовали. Вот и Ульяна в нее. Таких девок, княжич, в Москве мало. Все может и успевает. С хозяйством управляется, еду готовит, дом в чистоте блюдет и с подружками погулять может. Но только возле двора. А мамка наша померла, княжич. Третий год пошел. Недолго прожила после пожара. – В голосе Григория явно проступала не утихшая боль потери, печаль-тоска по матери, ушедшей в мир иной.
– Прости, Гриша.
– Тебя-то за что прощать? Пришел срок, Господь и забрал ее к себе. Все там будем. – Он указал на небо. – Кто раньше, кто позже. У каждого свой срок.
– Значит, Ульяна сирота? – проговорил Дмитрий.
– Какая же она сирота при живом отце! – возразил Григорий. – Да и я рядом. В обиду не дам. Хотя ты прав. Мы все, как померла матушка, осиротели. Оттого и отец строже стал. Мужик он видный, при деле, сам знаешь, бабу мог просто найти, но не стал. Дело не в Ульяне или во мне, а в великой любви, которая между родителями была. Отец и теперь матушку любит, редкую неделю на кладбище не ходит, как бы ни был занят работой. У могилы долго сидит, все шепчет что-то.
– Ничего, Григорий. Твоей матушке сейчас хорошо.
– Да я и ничего. Ты спросил, я ответил.
– Сам-то с отцом работаешь или служишь у кого?
– При кузнице. С отцом. У нас это потомственное. Прадед кузнецом был, дед. Сейчас вот отец, я. И мой сын, коли Господь даст, тоже к наковальне да к мехам встанет.
Дмитрий погладил высокий лоб и спросил:
– А скажи, Гриша, у Ульяны взаправду суженый есть? Или отец твой Прокоп так сказал, чтобы меня отвадить?
– Так вот прямо и не ответить, – проговорил Григорий. – Жениха отец Ульяне подобрал, тоже из семьи мастеровых. Они от нас недалече живут, на соседней улице. Только какой он сестре суженый? Любви между ними нет, это скажу точно. Ульяна видеть Кондрата, жениха этого, не желает. Да там и посмотреть не на что. Сморчок плюгавый, морда как яблоко сушеное, белобрысый, роста мелкого, нам по плечи будет. Но хитрый и пронырливый. Не люблю таких.
– А каким делом этот занимается?
– Батьке свому обувку разную тачать помогает. Подмастерье.
– Но почему твой отец решил отдать за него свою единственную дочь? Сам жил по любви, а ее лишь бы сбагрить?
Григорий вздохнул.
– Не говори так, княжич. Мы по старым обычаям живем. Пришла пора девице замуж выходить, отец и решает, за кого свое чадо отдать. А меж ним и родителем Кондрата Федотом Алексеевым давний уговор. Как подрастет Ульяна, так замуж за Кондрата и выйдет.
– А матушка твоя покойная о том знала?
– Знала, конечно. Была бы жива, не видать Кондрату Ульяны как своих ушей. А без матушки никто отцу ни слова против не скажет, не отговорит.
– И не жаль ему дочь?
– В его душу не заглянешь. Почернела она со смертью матери, затворилась накрепко. Может, ему и жаль, но даденное слово назад не воротишь.
Дмитрий в отчаянии воскликнул:
– Значит, Ульяна выйдет замуж за Кондрата, да?
Григорий озорно, по-воровски взглянул на княжича и заявил:
– Неизвестно, как отец станет относиться к тебе, когда узнает, что это ты с товарищем спас на пожарище в деревне матушку и Ульяну. Если он и дальше будет стоять на своем, то можно и опередить Кондрата, увести мою сестрицу из-под сопливого носа нерадивого женишка.
– О чем ты, Гриша?
– А ты не догадываешься? Подумай! Ты человек ученый, не мы, темнота дремучая.
– Уж не увести ли Ульяну из-под венца предлагаешь?
– Почему нет? Я, если бы любил, увел. А после хоть трава не расти. Да и что потом будет-то? Порченую девку под венец не поведут не только силком, а и по доброй ее воле. Это же какой позор для жениха!
– Вот о чем твои мысли. Зачем говоришь мне такое?
– Не хочу, чтобы Ульяна с нелюбимым жила. Желаю, чтобы сестра была счастлива. А с Кондратом ей какое счастье? Одни слезы. Она же моя кровь, княжич. Вот ты бы ей полюбился, я был бы рад. Если, конечно, твой батюшка захочет слышать о простолюдине. У вас же тоже невест молодцам отцы загодя подбирают.
– У нас в семье не так. Но если отец и будет против, я все одно по-своему сделаю.
– Может, и сделаешь. Я вижу, ты такой!
Дмитрий вздохнул.
– Вот только как мне любовь Ульяны завоевать, коли отец ее нам видеться не велит?
– Думай, княжич!
– А может, мне с Кондратом и отцом его Федотом поговорить? Пригрозить, чтоб не смели и думать об Ульяне?
– Ишь чего придумал! Хочешь, чтобы посад поднялся? Ведь народ и так вашего брата не жалует, даже ненавидит. А тут ты с угрозами. Не посмотрят, что Ургин, поднимутся да кинутся толпой к великому князю. Бунта захотел? Что с тобой после этого будет?
– Ты прав, – согласился Дмитрий. – Такого нельзя допустить.
Григорий пододвинулся к княжичу.
– Послушай, чего я скажу. Ты остынь маленько. Давай погодим, послушаем, что отец скажет. Да и Ульяне пятнадцать годков летом будет. Хоть и говорил батюшка, что свадьба скоро, на самом деле до нее не меньше года. За такой срок, княжич, многое измениться может. А с походом на Казань и того пуще. Встретиться же потихоньку да поговорить с Ульяной я тебе, так и быть, помогу против воли отца. Возьму грех на душу. Но только, конечно, если сестрица того захочет.
Дмитрий схватил в ладони руку Григория.
– Помоги, Гриша! В вечном долгу буду. А долги я всегда отдаю.
– Не колготись. Вот и дом. Ну, княжич, с Богом. Представляю, как удивится отец, завидев тебя.
Григорий потер грудь, улыбнулся и сказал:
– Да, удар у тебя знатный.
– Забудь, Гриша.
– Ладно, идем. – Григорий подошел к калитке, отворил ее, пропустил вперед Дмитрия и заявил: – Заходи, княжич. У нас, конечно, не такие хоромы, как у тебя, но изба справная.
– Вижу, слюдяные оконца, крепкий, большой сруб.
– Отец любит, чтобы все было по уму и по совести.
Молодые люди зашли в светлицу. Кузнец сидел на лавке, положив крепкие, жилистые руки на стол. Перед ним лежал какой-то чертеж или рисунок. Он поднял глаза. В них отразилось крайнее удивление, впрочем, тут же сменившееся недовольством, раздражением.
Отец перевел взгляд на сына и осведомился:
– Ты это кого в дом привел, Григорий?
– Княжича Ургина Дмитрия Михайловича.
– Это мне ведомо. Зачем привел? Ему здесь делать нечего. Да и лавку закрыл! Что происходит, Григорий?
– Я тебе все сейчас объясню, батюшка. Ты только не горячись, не гневайся, выслушай!
– Что ж. – Кузнец кивнул. – Говори, но только кота за хвост не тяни. Давай по сути.
Григорий начал рассказ о том злосчастном лете. Недовольство и раздражение в глазах кузнеца быстро сменились интересом.
– Вот так, отец! Княжич и его товарищ Федор Колычев спасли тогда матушку и Ульяну, – закончил Григорий.
Кузнец подошел к Дмитрию и потребовал:
– Покажи!..
Дмитрий расстегнул одежду, достал образок.
Прокоп взял его в задрожавшие руки и тихо произнес:
– Да, это он! Его носила Аннушка, ее мать и бабка. – Кузнец отпустил образок, резко обернулся, прошел к лавке, встал у оконца и спросил: – И что теперь ты хочешь, княжич?
За него ответил Григорий:
– Полюбилась ему Ульяна, батюшка.
Отец оборвал сына:
– Не тебя спрашиваю! Или у княжича язык отсох?
– Правду сказал Гриша. Полюбилась мне Ульяна.
– Что, вот так только увидел, так и полюбил?
– Да! Или того не может быть?
– Может! Я и сам в Аннушку влюбился, только встретив. Да вот не судьба была прожить долго. Прибрал ее Господь. – Прокоп подошел к Дмитрию. – А скажи, княжич, неужели у тебя нет невесты?
– Нет! Как на духу говорю.
– А соизволит ли отец твой, князь, прийти ко мне, чтобы обсудить ваши с Ульяной дела, снизойдет ли до простого кузнеца?
– Ты же говорил, Прокоп, что знаешь моего отца. Разве он давал повод считать его высокомерным, брезгующим простым людом?
– Нет, такого я о нем не слыхивал.
– Вот и ответ на твой вопрос. Скажи, когда ему прийти?
– Погоди, не торопись. Ишь, заколготился. Всему свое время. Скажу, как оно придет.
– Так я могу встречаться с Ульяной?
– Встречайся, коли она сама этого захочет. Но гляди, без баловства, чтобы все было по-людски. Опозоришь дочь, убью! Мое слово крепкое.
– О том ты мог бы и не говорить.
– Мог, но сказал.
– А как же твой уговор с отцом Кондрата?
– О нем Гришка рассказал? Язык без костей. Был уговор, но потерял силу. Почему? Не твое это дело, но отвечу. Образок Аннушка должна была передать Ульяне, а вручила тебе. Она предвидела, что ваши пути сойдутся. Отдав тебе образок, она благословила Ульяну. Это было ее предсмертное желание. А оно священно. Я не могу не выполнить последней просьбы своей жены. Придется Федору Алексееву подыскать Кондрату другую невесту. И все! Ступайте! Ты, Гришка, лавку как следует прикрой. Ты, княжич, волен делать, что тебе угодно.
– А я мог бы прямо сейчас поговорить с Ульяной?
– Ее нет в избе. Она у бабки Матрены. Захворала старая, вот Ульяна и сидит с ней. Вечером, к ужину вернется.
– Тогда я вечером подъеду?!
– Подъезжай! И ступайте, я сказал. Что-то и мне неможется. Разбередили душу. Прилягу.
Дмитрий с Григорием вышли на улицу.
– Ну вот, княжич, и все дела.
– Признаюсь, Гриша, не ожидал, что отец твой так себя поведет. Думал, выгонит, ни на что не посмотрит. А он!..
– Так радуйся, княжич!
– Я и радуюсь. А вечером приду.
– О том уже говорили.
– Да, но хочу попросить тебя.
– О чем?
– Ты, Гриша, шепни Ульяне, что полюбилась она мне.
– Так сам вечером и скажешь.
– Боязно мне, Гриша.
– В драку лезть не боязно, а с девушкой поговорить испугался?
– Драка – дело привычное, а вот с Ульяной!..
– Ладно, шепну. Я на Варварку. Вечером встретимся.
– Давай, Гриша, спасибо!
– За что? Это тебе спасибо. Ну, иди.
Дмитрий вернулся домой. В обед он едва похлебал окрошки, от рыбы отказался, перекрестился и отправился к себе в горницу.
Как только он ушел, князь Ургин взглянул на супругу и сказал:
– Что-то сын какой-то не такой. Ты не заметила?
Агафья Петровна улыбнулась.
– Заметила, князь. Видать, какая-то девица нашего молодца за сердечко ущипнула.
– Девица?
– А что? Митя уже не мальчик. Вырос он, князь!
– Да, вырос! Ну что ж, так оно и должно быть. Пойдем-ка, мать, отдохнем.
В доме Ургиных наступила тишина.
На улице вновь пошел дождь. Мелкий, по-осеннему нудный, он пел колыбельную отдыхающему городу.
