Александр Тамоников
Сломанные крылья рейха
И все же два слабых места он нашел. Стальной вертикальный прут долгое время находился под действием воды. С этого места Иван и начал свою работу. Он поддел прут ломиком и стал рывками его расшатывать. Первый сварочный шов не выдержал через пять минут. Бросив свой ломик, Черняев вцепился руками в конец прута и повис на нем всем телом. Он раскачивал, дергал его рывками, и вскоре второй шов тоже не выдержал. Через час вертикальный прут был отогнут. Но прутья располагались слишком близко друг к другу, чтобы можно было пролезть человеку. Нужно было убрать хотя бы еще один.
Черняев ощутил прилив сил. И хотя у него дрожали руки и пот заливал глаза, он дергал и дергал прут, расшатывал соединение. Когда наконец и второй стальной стержень поддался и оказался согнутым до самой земли, Иван вдруг почувствовал, что сил у него уже совсем не осталось. Мокрый от пота, задыхающийся без воздуха, он упал на землю в полуобморочном состоянии. Сколько пришлось так пролежать, он не знал. Иван пришел в себя, когда продрог до самых костей. Холодное подземелье, тонкая рабочая одежда и ослабленный организм. Его трясло от холода.
Черняев поднялся, стараясь согреться энергичными движениями, как на занятиях физической культурой. Постепенно ему удалось унять дрожь в руках, он смог откупорить бутылку с водой и напиться. Тело продолжало содрогаться, как в лихорадке, но Иван старался не поддаваться этой расслабляющей дрожи. Он собрал инструмент, провизию, спрятал все в мешок. Осторожно уложив поклажу рядом с решеткой так, чтобы можно было потом дотянуться с противоположной стороны, он так же аккуратно поставил светильник и стал протискиваться между прутьями решетки. От прикосновения холодного металла на него снова накатила страшная дрожь. Его било в ознобе так, что он не мог совладать со своим телом. Рыча и матерясь, он все же пролез на другую сторону и принялся приплясывать, махать руками и ногами, лишь бы немного согреться.
Иван брел по тоннелю, держа светильник двумя руками, чтобы не уронить. Слабость и непрекращающаяся дрожь изводили его, но он шел к своей цели. Главное – выбраться. Еще немного пройти и выбраться. Иначе смерть. Он упадет, потеряет сознание и умрет здесь, в этом проклятом тоннеле.
А потом Черняев увидел свет – странный голубоватый. В какой-то миг он даже подумал, что это ему мерещится, что это видение, бред. А потом он подошел к куче земли, поверх которой виднелись ночное небо и половинка луны. Свежий воздух прояснил сознание, Черняев выронил светильник, бросил свою брезентовую сумку и в полубессознательном состоянии стал руками разгребать рыхлую кучу с обломками кирпича. Руки кололи ветки кустарника, острые камни сбивали кожу, но он греб и греб руками.
Потом Иван понял, что уже лежит снаружи. Ветерок овевал его лицо, он дышал полной грудью, и даже озноб стал проходить. Или ему это только казалось… Желание жить было сильнее слабости. Черняев сделал то, чего не планировал еще вчера. Он поднялся и, пригибаясь, пошел к реке. Неширокая и относительно спокойная река с низким берегом. Иван вошел в нее сначала по колено, потом по пояс, потом со всего маху упал в воду. Он почувствовал, что течение понемногу сносит его вправо, и он поплыл в этом направлении. В ботинках и одежде плыть было тяжело, но откуда-то в измученном организме все-таки взялись силы. Потом он несколько раз хлебнул воды и понял, что может утонуть. Хватит, надо выбираться. Теперь собаки не возьмут его след.
Кашляя и отплевываясь, он добрался до берега, с трудом выполз из воды, свалился в прибрежные кусты и там потерял сознание. На это ушли последние силы.
«А может, я умираю», – только и успел подумать Черняев.
Глава 2
Рука, если ее не трогать, почти не болела. Сосновский с удовольствием носил перевязь, сделанную из бинта, и старательно морщился и поглаживал рукой свою дорогую рану. Перевязки ему делали каждый день. Приходила или смешливая пухлая блондинка Кристель, или серьезная чопорная Бригитта, носившая очки больше для солидности. Кристель в Сосновском души не чаяла, и он несколько раз слышал, как она с восторгом рассказывала о майоре Кауфмане, называя его просто Максом, хотя наедине она себе таких вольностей не позволяла. В госпитале не приветствовались личные отношения медицинского персонала и пациентов.
С Бригиттой было сложнее, но и она уже через два дня с трудом прятала улыбку, когда Сосновский начинал с ней шутить.
– Ах, господин майор, ну как вы можете! – девушка старалась делать серьезное личико, хотя внутренне буквально таяла от общения с таким симпатичным офицером из Берлина.
Это Сосновский тоже понял почти сразу. Большая часть персонала военного госпиталя состояла из местных фольксдойче – этнических немцев, проживавших на территории Чехословакии еще до войны. Истинные немцы, или рейхсдойче, прибывшие сюда из Германии, относились к местным немного свысока, хотя никаких притеснений или унижений не было. Большинство фольксдойче мечтали со временем перебраться в Германию, а для этого хорошие отношения с симпатичным майором из Берлина были совсем не лишними.
Сегодня утром на перевязке присутствовала доктор Герда Кранц. Она осмотрела заживающую рану, затем изучила больничную карточку пациента, в которой фиксировалась температура и назначения врача. Перевязку сегодня делала Кристель, но в присутствии врача она была не похожа сама на себя: серьезные глазки, ловкие руки, быстрая сосредоточенная работа. На майора Кауфмана девушка даже не смотрела – косилась в основном на врача, госпожу Кранц.
Сосновский тоже посмотрел на немку. Строгое лицо, плотно сжатые губы, локоны светлых волос вьются вокруг правильного арийского лица. «Типичная», – в который уже раз подумал Сосновский, с удовольствием разглядывая врача. Вот походка у нее не женская. Как на ходулях ходит. А ведь, судя по фигуре, спортсменка. Такая, как кошка, должна ходить.
– Почему вы на меня так смотрите, господин майор? – не поворачивая головы, спросила врач.
Сосновский машинально, как нашкодивший мальчишка, отвел взгляд. Черт, у нее глаза на затылке? А, нет, не на затылке – до Михаила дошло, что женщина заметила его взгляд в зеркале, висевшем на стене напротив перевязочного стола. Надо было спасать положение. Конечно, можно все свести к шутке, но это будет совсем не по-немецки. Да и вести себя майор вермахта должен иначе, не так, как майор Красной Армии, и уж тем более не так, как майор СМЕРШа на лечении в госпитале.
Сосновский сделал холодное лицо и вежливо склонил голову:
– Вы образец немецкой женщины, достойный подражания, фрау Кранц. А вам, Кристель, стоит многому поучиться у госпожи доктора. Вы ведь мечтаете переехать в рейх, не так ли?
Сосновский сейчас пытался убить двух зайцев – не упасть в глазах фрау Кранц, а заодно осадить излишне навязчивую Кристель. Девушка надула губки и стала торопливо собирать медицинский инвентарь на столе.
– Ваше ранение не опасно, господин майор, – перебила Сосновского врач. – Мы можем вас выписать. Раз в несколько дней вы будете приходить сюда для осмотра и перевязки. Ваши служебные обязанности вы можете выполнять в ограниченном объеме. Нельзя тревожить руку, нельзя давать большие физические нагрузки, и, кроме того, вам предписывается здоровое калорийное питание. Надеюсь, вы найдете такую возможность здесь, в Протекторате, на время вашей командировки.
Сосновский подумал, но вопрос так и не задал. Явно не по адресу, да и оскорбить можно строгую немку такими вопросами. А он хотел узнать, есть ли в городе приличные заведения: ресторан, офицерский клуб. Но не воспримет ли фрау Кранц этот вопрос как оскорбительный, который не следует задавать даме. Застегивая больничную куртку, Сосновский поднялся со стула.
Деловитым шагом в сопровождении двух врачей в кабинет вошел главный врач, полковник медицинской службы Отто Цигглер, именовавшийся в немецкой системе воинских званий – оберст-арцт.
– Как состояние майора? – даже не посмотрев на Сосновского, спросил немец и взял карту пациента. – Ну, я вижу, все в полном порядке – воспалительный процесс локализован. Я попрошу вас, фрау Кранц, подготовить сегодня же к выписке выздоравливающих. Нам нужно освободить максимальное количество коек.
– Да, конечно, герр Цигглер, – строго сведя на переносице брови, ответила врач.
Оставшись наедине с пациентом, Кристель не проронила ни слова. Надув обиженно губки, она собирала материалы. Сосновский улыбнулся и вышел из кабинета.
Так, все понятно. Где-то Красная Армия здорово ударила по фашистам, и скоро в Чехословакию прибудут большие партии раненых. А ему самому придется позаботиться о квартире. Конечно, заводоуправление предоставит ему жилье на время командировки, но необходимо найти и второй вариант, где он мог бы ночевать, а то и вообще отсидеться, случись что-то непредвиденное. Но для этого нужны вторые документы. А документы, как предупредил Платов, сможет подготовить местный резидент, с которым еще предстояло встретиться. Один контрольный срок встречи с советским разведчиком Сосновский уже пропустил. Но Михаилу казалось, что легенда с ранением важнее сроков. Она укрепит к нему доверие немцев. Ведь мало попасть на завод именно в те цеха, которые работают на проект «ФАУ», надо еще найти людей, с чьей помощью получится добраться до технической документации. Шелестов с другими членами группы будет работать с одной стороны, а Сосновский – с другой.
Берия вернулся от Сталина в третьем часу ночи. Платова предупредили, что нарком ждет его сразу по приезде. Петр Анатольевич с материалами последних операций, собранными в толстой папке, прождал в приемной наркома около получаса, когда наконец открылась дверь. Стряхивая капли дождя с полей шляпы, Берия быстрыми шагами пересек приемную, блеснул стеклами пенсне в сторону Платова и скрылся в кабинете. И только через полчаса терпеливого ожидания адъютант кивком дал понять комиссару госбезопасности, что можно войти.
– Разрешите? – Платов начал было докладывать о прибытии, но нарком остановил его взмахом руки.
Берия поднялся из-за своего стола и, заложив руки за спину, прошелся по кабинету. Платов насторожился. Он хорошо изучил своего начальника и часто мог безошибочно угадывать его настроения по нескольким признакам. Когда нарком начинал вот так молча ходить по кабинету, тем более после возвращения от Сталина, значит, произошло что-то важное, значит, получено новое задание от Верховного главнокомандующего. И сейчас Лаврентий Павлович перед началом разговора прокручивает в голове детали. Возможно, анализирует источники информации. А они у Берия были!
– Сядь, – коротко приказал Берия. – Думать мы с тобой будем. Есть о чем подумать.
Платов подошел к длинному столу для совещания, неслышно подвинул стул, скользнув полированными ножками по мягкому ковру, сел. В кабинете Берия, как и в рабочем кабинете Сталина, полы были застелены мягкими коврами, которые гасили звуки шагов. Сталин не любил, когда в его присутствии топают по-солдатски. Он и сам носил мягкие кавказские сапоги, которые делали шаг по-кошачьи тихим. Сталину старались подражать все, даже Берия. Но Берия предпочитал армейские хромовые сапоги. И сшитую по индивидуальному заказу форму он носил всегда аккуратно. Наверное, так он хотел чувствовать себя своим в среде кадровых военных. Знал Лаврентий Павлович, как трепетно военные относятся к форме и боевым наградам.
– Вот что я тебе скажу, разведчик, – начал Берия, задумчиво барабаня пальцами по зеленому сукну, покрывающему стол.
Сарказм и скрываемое раздражение не ускользнули от внимания Платова. Видимо, Сталин не очень лестно отзывался о деятельности разведки. А может быть, Берия получил сведения из другого источника, хотя полагал, что должен был получить их именно от Платова. И все же беседа началась в странной манере и совсем не в стиле полного «служебного разноса». Хотя Берия редко срывался и давал волю нервам. А еще он умел ценить кадры и понимал, что от ошибок не гарантирован никто. Не ошибается только тот, кто ничего не делает.
– Есть сведения, что на одном из заводов вблизи Праги производятся комплектующие для немецких летающих снарядов «ФАУ», которыми они бомбят со своей территории Великобританию.
– Насколько точные сведения? – тут же спросил Платов.
– Точность примерно такая же, как и у самих снарядов «ФАУ», – криво усмехнулся нарком. – Большинство не долетает до британских островов и падает в море. Но если мы ошибемся, то «ФАУ» будут долетать до нас.
– Я понял, Лаврентий Павлович, – кивнул Платов и сложил руки на принесенной папке. – Я получал подобные сведения и уже занялся их проверкой. По моим сведениям, речь идет о предприятии в населенном пункте Велижбор на берегу Влтавы. Это пригород Праги. Сигналы поступали и раньше, но когда я понял, что это не дезинформация, то принял меры к установлению истины. У меня есть сигнал из чешского подполья, что с завода сбежал бывший советский военнопленный. Он в тяжелом состоянии, и подпольщики его прячут.
– У вас есть резидентура в Праге?
– Есть, Лаврентий Павлович, – коротко ответил Платов. По негласным правилам, о которых был осведомлен и Берия, уточнять и раскрывать подробности о своей агентурной сети и источниках в разведке не полагалось.
– Ваш план действий?
– Через этого пленного мы можем получить более полные данные о производимой на этом заводе продукции, о расположении производственных цехов и складских помещениях. Думаю, самым рациональным в данной ситуации было бы не наведение на завод нашей дальней авиации, а попытка вербовки кого-то из инженерного состава предприятия и получение технической документации на продукцию, имеющую отношение к программе «ФАУ».
– В крайнем случае, захватить документацию с боем, – глаза наркома прищурились. – Нам важна каждая техническая ниточка в этом вопросе. Нельзя отпускать врага в этом вопросе, его нужно настигать и перехватывать инициативу. Нам в спешном порядке нужно форсировать собственные разработки в вопросах ракетостроения. Оружие большой разрушительной силы лишь тогда имеет смысл, когда оно имеет современное средство доставки. Самолет легко сбить, а вот ракету, летящую на большой скорости, поразить средствами ПВО очень сложно. У нас нет времени на ожидания!
– Я направил в Прагу группу Шелестова.
– Шелестова? – Берия внимательно посмотрел на Платова. – Ну что ж, одобряю. Эта группа показала неплохие результаты, действуя как раз в условиях ограниченной информированности, когда работать приходилось почти без подготовки. Экспромт и интуиция – их сильная сторона. Переброска прошла успешно, без эксцессов и случайностей? Малейший намек на то, что мы заинтересовались Велижбором, может привести к провалу.
– Да, я отдаю себе в этом отчет, – согласился Платов. – Мне стало известно, что и в Берлине, и в Протекторате ведутся разговоры о том, что в случае приближения Красной Армии документацию следует вывезти, уничтожить цеха и рабочих, участвовавших в проекте «ФАУ». А там не только наши пленные, там и чехи, и рабочие из других стран. Из этих соображений я ввожу группу в операцию в несколько этапов. Сосновский, по легенде, является представителем инженерного управления из Берлина, он прибыл для определения возможности перевода производства в рейх и разработки совместно с руководством завода плана мероприятий по уничтожению производства при приближении нашей армии. Документы у него надежные, практически подлинные. Настоящий представитель исчез по дороге, а в Праге его никто в лицо не знает. Остальная часть группы входит в операцию через подполье. Задача с обеих сторон – получить достоверную информацию о производстве, месте хранения документации, о ведущих специалистах, имеющих беспрепятственный доступ к технической документации. Шелестов должен будет провести вербовку, а в самом крайнем случае организовать похищение документации. Вплоть до открытого огневого боя.
– Хорошо, в Шелестове я уверен, – ответил Берия, помолчав. – Но захват документации с боем – это до такой степени крайний сценарий, что мне даже думать об этом не хочется. Вы понимаете меня, Петр Анатольевич? Вы понимаете, чем это грозит?
– Да, понимаю, – спокойно ответил Платов. – Мы можем не получить интересующую нас информацию и навсегда потерять доступ к проекту «ФАУ».
– Так, Петр Анатольевич, – усталым голосом подтвердил Берия. – Работа Шелестова и его группы в Норвегии очень помогла нам, мы получили в союзники немецкого специалиста в области атомной программы. Доступ к немецким разработкам, в которых они продвинулись дальше всех, позволит сэкономить нам годы работы. Годы! Которых у нас нет. Победа близка, она не за горами, но победа над Германией – это еще не гарантия существования нашей страны. Вы понимаете это не хуже меня. К сожалению, в правительстве не все это понимают. Есть у нас деятели, страдающие болезнью «шапкозакидательства».
Платов знал это. Он был хорошо осведомлен о том, почему западные союзники тянули с открытием второго фронта. Не сомневаясь в том, что Красная Армия одолеет фашистскую Германию, они хотели максимально измотать советское государство в этой войне, обескровить его до такой степени, чтобы Советский Союз стал после войны сговорчивее. Знал Платов и о мнении Черчилля, всемогущего премьер-министра Великобритании, начавшего свою политическую карьеру еще в 1899 году, когда он впервые баллотировался в парламент от Консервативной партии. Первые свои шаги политика на мировой арене он сделал во время англо-бурской войны. Именно Черчилль был одним из главных сторонников и основных инициаторов интервенции в Советскую Россию, заявив о необходимости «задушить большевизм в колыбели». Именно Черчилль заявил о том, что в мире разразилась не Вторая мировая война, а продолжается 30-летняя. Так он оценивал события на европейском театре действий. Рассчитывать, что Великобритания и Черчилль стали вдруг союзниками и верными друзьями СССР, мог лишь наивный дурак.
Платов отдавал себе отчет в том, что открытие второго фронта произошло в тот момент, когда возникла реальная угроза продвижения Красной Армии в Европе. Что произойдет в тех странах, которые СССР освободит от гитлеровской оккупации? К власти придут правительства, лояльные СССР. Чем больше территорий освободит Советский Союз, тем больше станет социалистический лагерь. Поставки по ленд-лизу тоже были весьма своеобразной помощью Советскому Союзу. Это долговые обязательства, по которым СССР будет расплачиваться не один десяток лет.
Помощь в победе над Германией гарантировали США сохранение государственности СССР и выплату по долгам. Нет никаких гарантий, что после войны Запад не начнет душить измотанный Советский Союз экономически. Возможно, что давление будет сопровождаться угрозами и диктовкой своих условий, вплоть до угрозы новой войны со стороны Запада.
Берия прав! Если у Советского Союза к тому времени будет ядерное оружие, если он станет ядерной державой, то разговор вести с нашей страной придется на равных. Тут уже угрозой войны не ограничишься. Воевать с ядерной державой нельзя. Любая доктрина будет оправдывать применение ядерного оружия, когда возникнет угроза существования стране, его имеющей. Берия прав, надо спешить.
Черняев открыл глаза. Над ним был серый, давно не беленный потолок. Лежать было неудобно, или он просто отлежал бока. Эта мысль пришла в голову мгновенно, за ней последовали мысли, что лежит он давно, что он был без сознания. И главным является вопрос: где же он находится? В лагерном лазарете, в камере под землей. Да, были в цеху такие камеры, где сидели проштрафившиеся или лежали на нарах больные, которых лечил местный лекарь.
Иван закашлялся, горло тут же наполнилось вязкой субстанцией. Он с трудом сглотнул мокроту и прислушался к себе. В груди во время дыхания что-то скрипело и царапало. Болело во время вдоха с левой стороны. «Наверное, воспаление легких», – подумал Черняев обреченно. Он сразу вспомнил свой путь под землей, холод, потом реку и как он потерял сознание на берегу.
Но тут перед ним появилось женское лицо – хорошее, доброе, обрамленное аккуратно повязанной косынкой, так что волосы из-под нее почти не выбивались. Женщина улыбнулась и поднесла к губам больного керамическую чашку. Приподняв Черняеву голову, она приятным голосом проговорила по-чешски:
– Пей. Надо пить.
Стараясь опираться локтями о постель, Иван принялся жадно пить горячий травяной отвар. Лоб моментально покрылся испариной, в груди потеплело, и даже показалось, что стало легче дышать. Когда женщина отняла от его губ чашку, он успел увидеть окно, зелень листвы за белой занавеской и кусочек голубого неба. Сознание прояснялось. Он увидел, как пожилой мужчина с бородкой вошел в комнату и поставил на столик у изголовья железный стерилизатор, в котором обычно кипятят шприцы. Сразу стало понятно, что болит не столько спина, которую он отлежал, а ягодицы от уколов. Видать, его часто кололи. И уже не первый день.
– Ну что, отживел? – спросил старик по-русски с сильным акцентом. – Крепкий ты парень! Не сдаешься. Ну, теперь полегче будет.
– Где я? – спросил Иван, удивившись, что голос у него слабый и слова прозвучали так тихо, что женщина в косынке его даже не услышала.
– Ты у друзей, – ответил старик, усаживаясь на край постели и похлопывая Ивана по руке своей старческой ладонью. – Выходили тебя. Кризис миновал. Теперь тебе на поправку идти.
– Меня будут искать, – попытался подняться с кровати Черняев, возбужденно хватая за руку старика. – Надо спрятаться. Отлежусь – и на восток, к своим надо пробираться.
– Лежи, лежи, – усмехнулся старик. – Ты вон лучше поворачивайся. Сейчас тебе укол сделают. Нацисты тебя тут не найдут. Мы хорошо тебя спрятали.
Иван не только ощутил, но даже услышал, с каким скрипом протыкает игла его кожу. «Странное состояние, – думал Черняев, снова откинувшись на подушку. – Я не чувствую себя в безопасности. Это какая-то деревенька, в которую в любой момент могут нагрянуть немцы. Но у меня нет сил бояться. Мне уже все равно: жить или умереть. Лишь бы все это скорее закончилось».
– Ты лежи, отдыхай, – заговорил старик, который, оказывается, не ушел, а все так же сидел рядом. – Лежи и слушай. Меня Павел зовут. По-здешнему Павел Блага. Мне тогда как тебе сейчас было. В плен я попал. Это еще в ту Германскую было. Помотало меня по разным лагерям, а потом меня и еще двоих чехи у немцев выкупили. Работниками своими сделали. Кожевенное дело я знал хорошо, чинил сапоги, вот они меня и выкупили. Хозяин один меня в артель взял тут, недалеко от Праги. На дочери его женился. Два друга моих на Родину подались. Не знаю, что с ними стало, а я так тут и осел. Думал вернуться, а оно вон как там, в России, повернулось. Революция, говорят, война Гражданская, лютая да кровавая была. Зачем, думал, мне туда. Навоевался я в Европе, хватит с меня. Так и не собрался. А в тридцать девятом немец снова пришел сюда. Чехи сдались, не стали сражаться за свою родину.
– Что же ты сам-то не подался на Родину, если понимал, что Гитлер и до Советского Союза доберется? – спросил Черняев. – Ты ведь солдатом русским был!
– Не выбраться отсюда было, – покачал головой старик. – Да ты не о том думаешь сейчас. Я свою жизнь прожил. Худо ли, бедно ли – прожил. А ты, мил человек, о своей жизни думай. Повезло тебе, что к нам попал. За себя говорить не буду. Я не молодой уже воевать, а вот эти, они против гитлеровцев, антифашистами себя называют. Поняли по одежке твоей, что ты с завода бежал. А когда в беспамятстве лежал, слышали, как ты разговаривал, меня позвали. Так и поняли, что русский ты. Тебе теперь жить надо. Про завод этот самый рассказать надо. Все, что на фашистов работает, все против мирной жизни, против русской земли. Ты теперь для нас ценный человек. Знаешь много про завод этот, на котором немцы что-то секретное производят. Не зря же оттуда никто не выходит. Даже госпиталь у них там свой под землей. Инженеров и тех не выпускают.
Иван задремал под монотонный голос старика. Укол подействовал, горячее питье растеклось по жилам. И он снова провалился.
Когда открыл глаза, увидел, что все еще лежит на кровати. Теперь он был один, и глаза закрывались, и сознание все время тянуло куда-то. И опять он шел мрачным коридором, где на стенах плясали сатанинские тени. Одна за другой перед ним поднимались ржавые решетки и цепи. И он рвал и ломал их, задыхаясь, из последних сил, падая и снова поднимаясь. За ним гнались собаки, их тени были выше его головы, и он бежал, бежал, а ноги были как ватные и никак не удавалось оторваться от преследования. И вот он уже не бежит, а плывет и снова никак не может сделать сильный гребок, вода тянет его на дно, сдавливает. Хотелось дышать, во рту пересохло, сухими губами он хватал воздух, пальцы зарывались во что-то мягкое и бесформенное. Это «что-то» было похоже на грязную жижу, о которую он не мог опереться, от которой никак не мог оттолкнуться.
Буторин сидел у стены вагона и перематывал портянку. Поезд шел медленно, огибая большой лесной массив. В этом товарном вагоне, видимо, недавно перевозили лошадей – запах оставался неистребимый, несмотря на то что вагон был тщательно выметен.
– Леса тут неплохие, но маленькие, – прокомментировал Шелестов, стоящий у приоткрытой двери вагона. – Это вам не брянские леса, это вам не Белоруссия. В случае чего одной роты эсэсовцев хватит, чтобы прочесать.
– Зато здесь населенные пункты встречаются чаще, чем у нас, – натягивая сапог, заявил Буторин. – Город на городе, село на селе. Прага с пригородами – это как большой лесной массив, только не из деревьев, а из домов, различных строений, предприятий и тому подобного. Тоже своего рода заросли. И в них затеряться можно, если как следует изучить эти городские ландшафты.
– Вот тут ты прав, Виктор, – поддержал Коган, лежавший у стены на расстеленной плащ-палатке. – Тут главный принцип – затеряться среди себе подобных. Хочешь потеряться в лесу – стань деревом или кустом. Медведем прикидываться нельзя – они редкость и привлекают внимание. Так и в городе среди людей человеку затеряться легче, если принять вид обычного для этой местности человека.
– У нас очень мало времени. – Шелестов вернулся к своим товарищам и уселся на пол. Побег рабочего с завода не мог остаться незамеченным. Его будут искать. Секретное производство – и такой риск утечки секретной информации. Немцы понимают, что беглец мог попасть к подпольщикам. Возможно, они полагают, что именно подполье и организовало этот побег.
– Логично, – согласился Буторин. – А для подпольщиков главное – сражаться с оккупантами, освобождать свою землю. И если их заинтересовал этот завод, значит, без советской разведки тут не обошлось. Значит, немцы навалятся на местное подполье всеми силами и будут использовать все методы, вплоть до внедрения в их ряды провокаторов. Классика жанра!
– Вот поэтому нам и нужно спешить, – кивнул Шелестов. – Придется потратить на изучение города не более двух суток. А затем действуем вот по какому плану. Слушайте и запоминайте…
Патрулирование самого города и его окрестностей практически не велось. Силы самообороны, хотя и были экипированы в военную форму вермахта, службу несли из рук вон плохо. У каждого солдата или офицера в Праге было много знакомых, друзей и родственников. Вести себя как оккупанты они не могли, да и не умели. Охраняли мосты, электростанции, другие важные объекты, ремонтировали и возводили новые оборонительные сооружения, ориентированные фронтом на восток и юго-восток.
Передвигаться по городу можно было почти без опаски, правда, только в дневное время. Хотя комендантский час в Праге и не вводили, по ночам количество военных патрулей возрастало в несколько раз. Проверяли документы у всех поголовно.
Шелестов за эти двое суток успел понять многое. Можно не понимать речи, не говорить с людьми, но глаза есть, и увиденное говорило о многом. В Советском Союзе к военным относились с уважением, как к героям, которые встали на пути врага. Шелестов хорошо помнил, с какими интонациями обращались, например, в Москве к людям в военной форме, к фронтовикам. В глазах каждого человека светилась любовь, безграничная благодарность и уважение.
Здесь же, в Праге, на военных, на своих же соотечественников, а тем более на немцев прохожие старались не смотреть, отводили глаза в сторону. Большая часть населения, хотя и находилась в относительной безопасности, понимала неизбежность гибели этого мира, основанного на нацистской гегемонии. Невозможно перекрыть все средства информации. Население знало, что Красная Армия успешно заканчивает освобождение своей территории от немецких войск, гонит их на запад и готовит освобождение от нацизма Европы. Очевидно, что фронт докатится и до Чехословакии. Как будут вести себя русские, вынесшие все ужасы нацистских зверств на своей земле? Будут они мстить чехам за то, что те добровольно сдались на милость Гитлера, приняли его власть, помогали, работая на заводах и фабриках, снабжали вермахт оружием, боеприпасами, военной техникой? Чехословакия добровольно приняла немецкий порядок, покорилась и стала помогать Гитлеру в войне против Советского Союза. Формально чешский народ был врагом русского, население Праги это понимало и всерьез беспокоилось.
Но расслабляться было нельзя. Нельзя было надеяться, что каждый чех в Праге, узнав в тебе русского, тем более разведчика, кинется помогать. Нет, фронт еще дойдет сюда не скоро, и многим еще предстоит определиться, с кем он и против кого. А пока здесь не братская Чехословакия, правительство которой, находясь сейчас в Лондоне, начинает активно искать контакты и сотрудничать с советским правительством. Пока здесь германский Протекторат Богемия и Моравия. И это надо учитывать. И операция, которую спланировал Шелестов, должна показать, что группа людей, участвовавших в боевом столкновении в Праге, имеет целью исключительно борьбу с нацистами. Поэтому большая часть убитых должна быть немцами: солдатами, прибывшими из рейха, а также бойцами местных сил самообороны Протектората, но этническими немцами – фольксдойче.
Шелестов долго обсуждал со своими помощниками, где им провести эту операцию. Основная цель – привлечь к себе внимание подполья, спровоцировать честных чехов, противников нацизма на помощь неизвестным. А для этого операция должна быть понятной, нельзя, чтобы кто-то сомневался. Не имитировать, а провести полноценное нападение на немцев.
Подполье в городе есть, это установлено совершенно точно, об этом предупреждал еще в Москве Платов. И подполье обязательно ведет наблюдение за такими важными объектами, как городская комендатура, тюрьма, здание городского управления полиции, мэрия, казармы, рестораны, в которые ходят немецкие офицеры. Вопрос в другом: откуда подпольщики могли вести наблюдение? Ответа на этот вопрос группа не нашла, и это было логично. Если бы ответ был очевидным, немцы давно бы переловили всех чешских патриотов. Любая квартира, любая крыша могла быть точкой наблюдения. На расстоянии ста метров, километра – это не важно. С хорошей оптикой расстояние не помеха. Не исключено, что в системе наблюдения использовались и люди, которые по роду своей профессии могли находиться вблизи ключевых мест, за которыми нужно наблюдать. Это могли быть доставщики продуктов, дворники, почтальоны, продавцы газет, цветов.
