Александр Тестов
Тень Орла
Пролог
Иногда нам снятся странные сны: совершенно нереальные, но необъяснимо, тревожно яркие… Проснувшись после таких запредельных видений, мы долго заново привыкаем к тому миру, который уже набил нам оскомину… и вдруг понимаем, что привыкнуть невозможно. Жизнь изменилась, и какая-то часть нашего сердца теперь навсегда принадлежит тому тревожному сну, который заставил его дрожать и замирать так страшно, так сладко!
…Акра. Как и в любом приморском городе, здесь перемешаны тысячи запахов и звуков. Не всегда приятных и полезных. Разноязычная речь, нередко переходящая в ругань, шум прибоя и стон снастей, крики морских птиц и тошнотворная масса гниющей рыбы, в которой копошатся черви и личинки, а над всем этим жужжат огромные черные мухи.
Смуглые от загара, въевшегося не просто в кожу, а и в самые кости, люди неутомимо складывают в утробы одних кораблей тюки золотистого шелка, мешки с кофе и чаем, шкуры животных, а из других выносят на берег огромные свертки тканей, оружие и вина. У причала – грудой некогда цветные паруса: сейчас они больше похожи на вылинявшие свитки сборщика податей, чем на большие и прекрасные крылья кораблей.
Акра – город торговый. Больших и маленьких лавчонок здесь, кажется, больше, чем самих жителей, да и заезжих покупателей, вместе взятых. Самую большую торговлю ведут, конечно, еверы. Терпеливо, до позднейшей ночи, не гасят они фонарей в своих закутках, и не напрасно. Точно так же не напрасно не задувают огонь в очагах всю ночь напролет в домах, сложенных из крупных известняковых глыб. Некоторые из этих внешне совершенно неподвижных и совершенно одинаковых глыб время от времени приходят в движение, совершая оборот вокруг своей оси. «Прибыл товар» – говорят они тому, кто умеет читать, нет, не книги, не древние письмена, а следы на воде да светящиеся строки звездных карт.
Это наверху, на земле.
А под землей оживает скрытый от посторонних глаз город-лабиринт, родной приют всех свободных торговцев побережья. Под Акрой и двумя хребтами, защищающими ее от злых северных ветров, переплелось бесчисленное множество подземных ходов, выбитых в серовато-желтом камне. Эти ходы тянутся на сотни лиг. Наверное, есть на земле (или под землей) тот, кто знает весь этот лабиринт, как свою ладонь. Только этот кто-то о своем знании помалкивает. А прочие знают лишь то, что им положено знать, и не больше того.
Во все времена, одним упоминанием о себе, каменоломни наводили страх на местных жителей. А каждый новый правитель, вступающий на престол, клятвенно обещал «замуровать все ходы и выходы из этих подземных ульев, дабы не вылетали оттуда, яко жалящие осы, бесчинствующие орды разбойников. А если кто сделает пролом в подземный город, то перед этим проломом до́лжно его убить и закопать». Однако дальше слов обычно дело не шло. То ли контрабандисты были так хитры и изворотливы, то ли доходы их каким-то непостижимым для простого смертного образом пополняли казну если не самого правителя, то ближайших его помощников. Военачальники, жрецы и сановники годами сетовали на вольных торговцев, и точно так же, годами, не могли разыскать ни одной «норы». И такое положение всех устраивало.
Днем же и гавань, и город, залитые ярким солнечным светом, казались совершенно безобидными, по-детски простыми и беззаботными. Маленькие серо-желтые домики, раскиданные среди множества холмов, кое-где прорезанных острыми зубцами скал, оплетали, соединяя вместе, сотни узеньких улочек-тропинок. Все это шумное, как птичий базар, человеческое поселение нависало над гаванью и городским рынком, который, в свою очередь, разноголосицей и разноцветьем мог поспорить и с тем и с другим.
Выше, у самого подножья гор, расположились совсем иные строения. Их уж никто, даже самый взыскательный из всех путешественников, когда-либо сходивший с палубы на эту землю, не назвал бы домами. «Дом» – это слишком короткое слово, чтобы обозначить все, что видел глаз. Это были, вне всяких сомнений, дворцы – дивные творения архитекторов и мастеров, чертоги правителя и его приближенных. Белоснежные стены и круглые, прямые колонны, державшие плоские крыши, скрывали от иссушающих лучей южного солнца густые заросли караганника и калютеи с возносящимися над ними прямо к выцветшему небу кронами шелковиц. Хотя блеклым небосвод казался только над крутыми склонами холмов. А над гаванью, над всем видимым глазу простором моря перемешивались, перетекали друг в друга все оттенки мягкого зеленоватого цвета и бледной синевы.
В этих краях море переменчиво: то искрится бирюзою в лучах теплого солнца, то хмурится, темнеет и начинает волноваться, то, вздымая свинцовые волны до крыш, грозит гавани и поселению. Все знают: море – это и первый друг человеку, и раб его, и безжалостный владыка. Только от ветра, волн, да силы и сметливости мореплавателей зависит, будет ли груз доставлен вовремя и именно туда, куда нужно. Здешним жителям лодка под парусом все равно, что иным – легконогий аргамак.
Когда-то на западную оконечность этого полуострова, пройдя через преграды подводных рифов, высадился вождь по имени Бальдр со своей командой. Люди они были отчаянные и о том, что такое страх, знали лишь понаслышке. Плыли они завоевывать новые земли, чтобы расширить свои владения и пополнить и без того значительные состояния. После долгих дней пути, когда уже подходили к концу запасы пищи и пресной воды, однажды на рассвете они выловили в воде сломанную зеленую ветвь. Листья на ней не были похожи на те, что росли в их родной стране. И вот, наконец, во всем блеске яркого солнечного дня, показался им скалистый, на вид неприступный берег. Вершина его, которую венчали два горных пика, сплошь была покрыта буйной растительностью. Склоны круто обрывались в море и были источены стремительными течениями. Торчавшие из воды, темные, от постоянно перекатывающихся через них волн, осколки камней, видно, тоже некогда были частью скалы. Они-то и не позволили мореплавателям пристать к берегу. Смельчаки спустили парус и на веслах, несколько раз едва избегнув гибели, все же смогли отыскать место, где можно без опаски высадиться на сушу.
Через несколько лет здесь было уже большое поселение. Народ, приставший к Бальдру и его воинам, был под стать первопроходцам: смелый до жути и отчаянный до безумия. Предводитель, ставший правителем поселения, на диво быстро находил общий язык с вновь прибывшими, на каком бы из известных или неизвестных ему наречий они не объяснялись. Его сподвижники стали первыми сановниками при дворе.
Город вырос, разбогател и заставил о себе говорить – причем говорить почтительно – на диво быстро. И это притом, что ни в какие боевые походы Бальдр не ходил, да и крупные морские сражения были здесь не в чести. Росли дома и домики, превращаясь в великолепные дворцы, украшенные арками, колоннадами, открытыми галереями и подвесными мостами, вздымали в напоенный ароматами роз прозрачный воздух алмазные струи фонтаны. Желтые камни, синие тени, узоры трещин на старых стенах… сюда не долетал шум из гавани. Здесь царили тишина и покой.
Правитель, пришедший из-за моря, умер, не оставив наследника.
Возложив тело своего предводителя на огромный деревянный помост, его друзья зажгли факелы, стоя по обе стороны от неподвижного тела – и как будто странная, неправильная заря разорвала вечерний воздух. Он невыразимой быстроты его течения звезды словно дрожали на ветру, но факелы не гасли. Молча и слаженно, как один, люди подняли их вверх, сомкнули над телом умершего и опустили вниз. Погребальный костер запылал на вершине того самого утеса, который они увидели первым, достигнув этой земли. Будто в ответ на прощальный зов костра море откликнулось, зажигаясь где-то в потаенных своих глубинах мерцающим холодным пламенем, белым огнем. Море цвета звезд прощалось со своим братом. Белые птицы с черной каймой на огромных крыльях с тоскливыми криками реяли над скалой, то возносясь без единого движения к звездам, то камнем падая в воду.
По обычаю их земли прах над морем должен был развеять сын вождя, наследник. Костер догорел. По углям пробегали тихие всполохи синего свечения. Все ждали знака. Первым к пеплу протянул руку верный друг и боевой товарищ Бальдра, Атгар. От углей исходил сильный жар, и воин не спешил взять горсть праха. Он поднял голову к луне, протянувшей к ним мерцающую живым серебром узкую тропинку. И вдруг воскликнул: «Смотрите! Белый орел!» И действительно, с заоблачных высот по серебряным нитям лунного света к ним летела огромная птица, окруженная белым сиянием, словно сама объятая пламенем, которым горели и небо, и море. Взоры всех обратились к гигантскому орлу. «Вот он, знак!» – громко произнес стоящий рядом с Атгаром Торн. Никто не заметил, как откуда-то сбоку к пепелищу протиснулся человечек и, сделав вид, что взял пепел, схватил горсть сухого песка. «На меня упала тень орла, – заголосил он, – я – наследник! Я – правитель!» Он размахнулся и бросил песок в воздух.
Так древняя легенда объясняет, почему в этом городе почти на десять лет воцарился Кинр, который и воином-то не был, лишь записывал дела прежнего правителя да считал расходы двора. Однако у него хватило хитрости, чтобы внести разлад в жизнь и своих приближенных, и тех, кто стал его подданными. Кинр боялся и не любил море, так же как и тех, кто бесстрашно преодолевал его, по старой привычке заходя в некогда приветливую гавань, чтобы укрыться от непогоды. Он издал указ, который велел высечь на всех каменных столбах у входа на пристань и по окраинам города. По этому указу каждый корабль, заходивший в порт, должен был поделиться большей частью груза с правителем. А тем, кто укрыл груз, и тем, кто помог им в этом – смерть.
С тех пор и стал расти под землей еще один город.
Не чувствуя себя в безопасности, правитель приказал замуровать ходы подземелий, объявив, что отныне клятвой наследников при вступлении в права будет обет: «защита честных, простых людей от морских разбойников», и народ вправе восстать и свергнуть правителя, который не даст такой клятвы.
Было это давно. Не так давно, чтобы не стоило вспоминать, но все же достаточно, чтобы в памяти людей стали стираться кое-какие детали…
Боясь, что не сможет удержать власть, и, опасаясь того уважения, которое уже успел завоевать Атгар, будучи военачальником старого Бальдра, Кинр выгнал его из Акры. Многие считали, что Атгар погиб. Но десять лет спустя в гавань Акры вошли восемь кораблей. Они несли черные паруса с белым орлом, распахнувшим огромные крылья: за ним сияла луна. Атгар вернулся с новой сильной дружиной. Он без особого труда захватил город, изгнав Кинра и его приспешников. Но для того, чтобы узаконить свою власть и не вызвать в народе волнений, Атгар принес клятву: «…замуровать все ходы и выходы из подземных ульев, дабы не вырвались, как жалящие осы…». Как и всякое обещание, данное при вступлении на престол, оно так и осталось словами. Его повторяли вслед за Атгаром все его наследники, ибо он, не в пример Бальдру, позаботился о том, чтобы род его не пресекся во веки, и привез с собой на одном из кораблей жену и сына.
А контрабандисты, помогавшие Атгару, занялись своими привычными делами, торгуя беспошлинно по всему побережью и безнаказанно ускользая от любых преследователей в подземные лабиринты города…
Город под городом жив и поныне, хотя вход в него сторожит вечное море. Но если уйдет вода, туда снова могут вернуться люди. А вот города на земле давно уже нет, ветры сровняли его с поверхностью, и мудрецы спорят о том, был он или только снился одному мечтателю, автору длиннейших свитков.
Акра – давний мой сон… который часто приходит ко мне и дает силы. Акра – колыбель страсти моей и спокойствия, мужества и нежности, разума и безумия. Мечта моя… Любовь моя… как же ты далеко.
Глава первая
На горизонте появилась крохотная, едва заметная темная точка. Сперва показалось, что она приближается, и быстро, но через некоторое время Наиль устал щурить светлые глаза.
– Ветра нет, – пробормотал он скорее себе, чем двоим приятелям, расположившимся на перевернутой лодке в тени акации, – даст Хальба, только к вечеру здесь будут.
Он поднес к полным губам молодое кислое вино, сделал глоток, причмокнул. Приятели его с видимым удовольствием повторили приятный ритуал и тоже причмокнули. Чашами им служили арбузные корки. Неподалеку из травы торчали три или четыре бурых холмика. Впрочем, может, их было и больше – высокая трава, тень от акации и безжалостное солнце, бьющее в глаза, мешали рассмотреть их как следует. Да никто и не пытался. Время от времени то один, то другой холмик оживал, приподнимая большие лохматые уши, и черным, влажным носом провожал арбузную корку, небрежно отброшенную в траву, но вскакивать и бежать за ней не торопился. Умные черные глаза, казалось, говорили: «Была нужда плестись по такой жаре и в такую даль… Хозяин и так накормит…»
Черная точка маячила на горизонте, но не спешила расти, превращаться в силуэт корабля. Видимо, гребцы придерживались того же мнения, что и рыжеватые ослики: в такую жару чем меньше суеты, тем тебе же лучше.
Три человека терпеливо ждали.
Внезапно ослики зашевелили ушами, один, самый нетерпеливый, даже вскочил на короткие ножки, похожие на четыре веретена.
Гибкий, словно большая кошка, юноша порывисто обернулся туда, где на порядочном расстоянии от укромной морской бухты взметнулась высоким городским валом вольная Акра, родная мама всех свободных торговцев.
– Ну и шо ты там увидел, Наке? – лениво спросил тощий рыжеватый человечек с жилистой шеей, маленькими темными глазами и кривоватой улыбкой, приоткрывшей парочку выбитых зубов.
– Отряд, – отозвался юноша, вглядываясь в оранжевую дымку, повисшую над дорогой, – человек десять. На конях. На том, что впереди, вышитая безрукавка. Это господин Рифат, дядя Танкар. Бежать надо. Срочно!
Тот, кого юноша назвал Танкаром, неторопливо развернулся, несколько мгновений смотрел на быстро приближавшийся конный отряд, потом пожал плечами и пинком выкатил из густой тени целый арбуз. Старый Наиль вынул из-за расшитого пояса кинжал и неторопливо и ловко пропорол смачно чавкнувшую зеленую корку.
– Дядя Танкар, – заволновался юноша, – они поворачивают к нам!
– Ну и шо? – невозмутимо спросил рыжий, надкусывая сахарную мякоть, – господин Рифат делает свои прямые обязанности – ловит контрабандистов, от которых казне Акры большой убыток. Мы тоже делаем свои прямые обязанности – принимаем товар мимо чиновников господина Рифата, от которых нам, вольным торговцам, тоже большой убыток. И я, и господин Рифат делаем свою выгоду. Так и я тебя спрашиваю, Наке, неужели два человека, которые спокойно делают свою выгоду, станут мешать друг другу, да еще в такую жару?
Словно в ответ на его слова маленький отряд свернул, не доезжая до убежища вольных торговцев какой-нибудь сотни шагов, и по короткой дороге устремился в сторону Акры.
Юноша с недоверием в черных, похожих на маслины глазах проводил отряд городской стражи.
– Шо ты стоишь тут с таким видом, словно я или господин Рифат тебя насмерть удивили? – спросил Танкар, сплевывая черные семечки. – Ешь арбуз, пей вино. С калоши старого Фасиха лодки спустили. Сейчас грузить будем. Удивляться станешь, когда дело сделаем и деньги получим. Тогда и я с тобой за компанию поудивляюсь…
Только тут юноша увидел, как от большой черной точки отделились две маленькие и по гладкой воде полетели к берегу.
Товар погрузили быстро. Полуголые матросы в широких штанах до колен, обожженные солнцем до цвета новой бронзы, обливаясь потом, перетащили из лодок с десяток больших тюков и дюжину тюков поменьше. На берегу Танкар, старик Наиль и юноша проворно оттащили их от воды и пинками подняли разомлевших от жары осликов.
Здоровенный детина с широким, как луна, и плоским лицом, поблескивая лысиной, поманил к себе Танкара. Тот неспешно подошел, вытирая руки о подол длинной белой рубахи.
– У тебя есть верный человек рядом с Рифатом? – спросил тот.
– Как и у каждого вольного, – Танкар пожал плечами.
– Тогда ты, наверное, сумеешь устроить так, чтобы «Дельфина» встретила в порту городская стража.
Танкар внимательно посмотрел на высокого, сильного человека, но переспрашивать не стал. Внезапно тот наклонился к нему и, почти не разжимая губ, быстро проговорил:
– Фасих велел передать тебе: пусть Танкар товар продаст сразу, деньги положит под матрац и сядет сверху. А еще пусть Танкар застегнет рот на три застежки…
Танкар в непритворном удивлении взметнул рыжие брови, но смолчал, что-то соображая про себя.
– Что мне передать Фасиху?
– Передай: Танкар слушал ушами, Танкар сделает.
– Хорошо, – кивнул человек Фасиха и, не прощаясь, отошел.
Когда быстрая, но валкая лодка, подчиняясь мерным взмахам весел, отвалила от берега, Танкар подозвал старика и задумчиво проговорил:
– Фасих хочет, чтобы на «Дельфине» сделали стражу. От таких новостей я сейчас умру.
– От таких новостей мы все сейчас умрем, – хладнокровно отозвался старик, проверяя широкий кинжал за поясом, – но сначала пусть Наке возьмет ноги в руки и бежит до Рифата.
Черная точка на горизонте шевельнулась и медленно поползла в сторону Акры.
В порту царила обычная суматоха. Что-то разгружали, что-то загружали, что-то шумно пересчитывали сразу на трех языках, что-то украли, кого-то поймали и тут же, беззлобно наваляв по бокам, срезали острым ножом прядь волос с правой стороны… У пойманного мошенника волосы срезались слева. Жрицы любви, усталые и вечно недовольные, с неизменными ковриками под мышкой, лениво пихались в толпе, норовя задеть грузчика или матроса полным бедром. Быстрые люди с внимательными, слегка сощуренными глазами ныряли в толпе, рассекая ее, как нож масло. Изредка доносился их торопливый говор, вспыхивали короткие деловитые ссоры без злости и без азарта, толпа их тут же гасила, как волнорезы гасят прибой. Солнечный диск стоял в зените, как улыбающаяся голова рыжеволосого бога Хальбы, покровителя беспошлинной торговли и сделок, заключенных без участия чиновников правителя.
Внезапно что-то случилось. Словно порыв северного ветра налетел с далеких гор и дохнул холодом. Пестрая толпа притихла и расступилась. Появился человек. Он был высок и беловолос. Морщины расчертили его темное лицо вдоль и поперек. Он двигался осторожно, опираясь на толстую сучковатую палку, с трудом неся на высохших ногах свое тело, кое-как прикрытое лохмотьями. Под снежно-белыми бровями чернели провалы бездонных глаз. В них не было ни злобы, ни доброты; ни печали, ни веселья; ни гнева, ни смиренья – ни одного из знакомых человеческих чувств. В этих темных глазах была Сила. И люди, чувствуя Силу, уступали нищему старику дорогу и бесшумно смыкались за ним, испытывая неловкость и странную боязливость, словно повстречались на узкой дорожке с тарантулом.
Но пропал старик, а с ним пропал и холод. Южное солнце затопило площадь, проникая в каждую щель в темном камне, в каждый лист платана, обволакивая теплом каждую иглу высоких, старых кипарисов, согревая каждого озябшего и приветствуя, как друга и близкую родню, каждую светлую улыбку. То была Акра, город, где говорят: «Пришла беда на двор – сади ее за стол».
В тени олив молодая полная женщина ловко чистила рыбу. Мальчишка в одной длинной широченной рубахе тут же жарил ее, поворачивая над сложенным из камней очагом на длинной оструганной палке. Выброшенные потроха с урчанием растаскивали большие полосатые коты. В жарком воздухе густой волной плыл запах, от которого можно было проглотить язык.
– Ай, как пахнет! Как пахнет в благословенной Акре! – услышал за спиной Танкар. – Можно лишь пить молодое вино и ни разу не закусывать!
Танкар обернулся. К нему проворно проталкивался старый Фрим, тот, о котором ходила молва, что он раза два уже совсем было собрался умирать, но боги не отпустили его, потому что за старика просили слезно семь молодых наложниц… Забавный старик, как всегда, был переполнен новостями и за одну… или, скажем, за пару чашек фалернского готов поделиться ими со всем светом.
Танкар хлопнул его по плечу и улыбнулся своей кривоватой улыбкой:
– Отчего бы не закусить, Фрим? Хальба закуску не запрещает.
Они устроились на плоском камне, нагретом за день так, что казалось, плюнь – зашипит, но сквозь толстую холстину каменный жар был вполне терпим.
Фрим мотнул головой в сторону спокойного моря, где пузатый «Дельфин» неторопливо и важно продвигался в сторону порта.
– Все знают, Танкар ходит ногами, а думает головой… Вот и скажи старому Фриму такую вещь: отчего у Фрима горе, если суп жидок, а у Фасиха – если жемчуг мелок?
Танкар хмыкнул:
– Ты у меня спрашиваешь такую простую вещь, словно сам ни разу не грамотный! Фасих богат оттого, шо за свои кровные никогда не пьет и очень редко ест. А ты, старый пень, беден оттого, шо никак не можешь проводить молодость.
– Ответил ты хорошо и мудро, – важно кивнул польщенный Фрим, – а теперь скажи вот что: люди говорили, что свой корабль ты проиграл в кости северянину. Это правда?
– А люди не говорили, шо спрашивать меня за такое дело до ужина чревато боком? – полюбопытствовал Танкар.
Фрим тихонько хихикнул, но на всякий случай отодвинулся.
– Если северянин его не утопит, у него будет самый быстрый корабль на весь Понт, – проговорил он.
– Он его не утопит, – отозвался Танкар.
«Дельфин» Фасиха величаво входил в порт Акры.
Суматоха на причале возросла, лишь перебросили сходни. Оказалось, что до этого в порту царил сонный покой, и только сейчас жизнь закипела.
Одновременно произошли две вещи: с борта «Дельфина» вымахнул человек в широченный черных штанах и безрукавке на голое тело и, зажав в зубах саблю, крупными махами поплыл к берегу. Десятник пешей стражи, встречавший корабль, тут же отрядил погоню. Люди на берегу заволновались, а неприметный человечек, который только что устроился со своим обедом напротив Танкара и Фрима, в волнении отшвырнул недоеденную рыбу и ввинтился в толпу. Взвыли коты, самый быстрый мгновенно сцапал добычу за хвост и взлетел на платан.
– Ставлю десять монет за то, что не доплывет! – азартно воскликнул Фрим.
– Заметано, – отозвался Танкар.
На полпути человек, которого ловили, вдруг забился, ушел под воду и вынырнул уже без сабли. Люди Рифата заметно воодушевились.
– Пятнадцать монет! – взвыл Фрим.
– Принято.
Человек выбрался на берег в районе камней, дал в зубы подлетевшему стражнику, пнул второго, скинув его в воду, встряхнулся, как пес, и ринулся вперед, проломив толпу, словно гнилой забор. В образовавшийся коридор устремилась погоня.
– Давай пятнадцать монет! – Танкар обернулся к Фриму… но того уже и след простыл.
Танкар обвел толпу задумчивым взглядом и неожиданно рассмеялся. Молодая женщина, та, что жарила рыбу и все слышала, поглядела на него с удивлением.
– Приду к нему домой, – давясь смехом, объяснил Танкар, – скажу, давай, Фрим, пятнадцать монет. А он ответит: какие десять монет? Никаких пяти монет я тебе не проигрывал! Ладно… Лувилла, дай ему четыре монеты, пусть подавится своими двумя… А вообще, катись ты со своей монетой…
* * *
Тонга летел по улице огромными прыжками. За спиной слышался топот городской стражи. Саблю он потерял, но даже если бы она была при нем, врагов было слишком много. К тому же, он не имел права умереть, пока не выполнит поручение своего повелителя.
Заросли акации укрыли его ненадолго. Не пробежав и полквартала, Тонга вновь оказался под лучами злого солнца. Узкие боковые улочки манили нырнуть туда и скрыться в их спасительной тени и сонной тишине, но Тонга совсем не знал этот город и боялся попасть в тупик. В его положении, с висящей на плечах стражей, свернуть туда было все равно что самому свернуть прямиком в городскую тюрьму.
Правда, были здесь еще и таинственные, запутанные и спасительные подземные лабиринты, но попасть туда было труднее, чем на обед к правителю Акры.
Какого-то невезучего торговца боги вынесли не вовремя, да хорошо бы одного, но здешний лукавый бог Хальба распорядился так, что торговец вывел за собой мышастого ослика, запряженного в повозку, груженную связками белых кур. И Тонга с разбегу влетел прямо в эту повозку!
Тележка опрокинулась, ослик упал и обиженно заревел на весь квартал. Полусонные куры сразу ожили и оглушительно заклокотали. Ноги Тонги увязли в жирных тушках, взметнулись белые перья, попали в глаза, в нос… Тонга чихнул, зажмурясь, и тут подоспела погоня.
– Стой! – рявкнул один из стражников, козлобородый человечек с лицом, красным от бега по жаре и перекошенным нешуточным раздражением. Он хватал себя за бедро, но сабля сбилась, и стражник никак не мог нашарить рукоять. – Стой, кому говорят!
– А кому говорят?
Тонга огляделся, присел, схватил связанную курицу за мягкую шею и с размаху ударил стражника по уху. Голова с козлиной бородкой мотнулась в сторону, стражник упал на колени, и Тонга добавил сверху той же несчастной курицей, едва не вколотив голову стражника в его же грудную клетку. В воздухе кружилась белая вьюга из перьев, за которой скрылись и улица, и Тонга, и избитый стражник. Осел продолжал реветь, хозяин повозки кричал тонко и так пронзительно, что его визг перекрыл даже рев осла:
– Люди! Поглядите, шо они сделали с бедного Шемаха? И на какую же выгоду они меня порушили?!
Тонга на что-то наступил, оно хрустнуло под ногой и брызнуло чем-то липким. Спустя мгновение он понял, что одна из связанных кур снеслась с перепугу и он раздавил яйцо. Грозный топот отставшей погони ворвался в белый туман. Яростные крики совсем оглушили бедного Тонгу. Он не понимал и половины, язык, на котором говорила Акра, не был ему родным… Он вдруг сообразил, что курица, которой он отбился от козлобородого, мертва, и отстраненно пожалел бедную, ни в чем не повинную птицу.
Тонга не помнил, как в его руке оказалась сабля стражника и как он ударил выросшую перед глазами фигуру. Ударил плашмя, зная суровые законы Акры, сулящие жестокую казнь за убийство стражника или чиновника. Тот крякнул и сел на мостовую прямо в яичный желток, а Тонга, не помня себя от ужаса, полетел вперед. В спину ему ударили ослиный рев, крик боли, грязная ругань на нескольких языках в адрес несчастного копытного. Тонга бежал так, словно у него на ногах выросли крылья, и по улице, навстречу ему, плыл, густея, сочный запах спелых дынь.
Тонгу спасло чудо. Вернее, дикое упрямство сбитого с толку осла. Рассерженный и напуганный мирный ослик превратился в разъяренного зверя. Он освободился от гнилых постромок, выскочил на середину улицы и с победным ревом встретил подбежавших стражников мощными ударами задних копыт. Те двое, контуженный курицей и тот, кому попало саблей, уже малость очухались и попытались оттащить беднягу… и познакомились с крепкими зубами твари! Да, это был явно не их день.
Хозяин осла не видел и не хотел видеть, что творила его животина. Он стоял у разбитой повозки, перепуганных кур, яичного желтка и оседающих на землю перьев и, хватаясь то за голову, то за сердце причитал:
– И на какое же богатство они меня разорили! И еще хотят, чтобы старый Шемах платил три монеты об городскую стражу! Старый Шемах таки отдаст три монеты, а потом его ждет такое, что это неслыханно!!!
Город, как известно, красят три вещи: красивая река, честный судья и богатый базар. Что до реки, то Акру омывало море, а оно лучше любой реки. Судья здешний был достаточно честен, чтобы ладить со своими клиентами и не морить голодом свою семью, но что до базара…
Ах, кто не видел базара в Акре, тот вообще не видел базара!
Увиденное ошеломило Тонгу.
Торжища Хорасана, Мешхары и Дамаска вмиг потеряли всю свою магию и сделались маленькими и жалкими.
Базар в Акре был огромен.
На несколько лиг тянулись торговые ряды, отрезавшие большую и лучшую часть города от порта. Базар был границей: шумный и неспешный, богатый и нищий, благоуханный и зловонный. Он казался неподвластным ни времени, ни правителю, им правили какие-то свои собственные законы. Изредка его пеструю гладь тревожили «подводные течения», но разобраться в них не смог бы не то что господин Рифат, но и сам рыжеволосый лукавый Хальба.
Базар был сердцем Акры. Кровью ее были бесчисленные караваны навьюченных лошадей и ослов и сгибающиеся под тяжестью чужого богатства вереницы портовых носильщиков, которые базар без устали втягивал в себя и выталкивал наружу, чтобы расходились по узким улочкам Акры золотые ручейки из темных и сморщенных или белых и холеных рук и наполнялись жизнью бесчисленные лавочки, постоялые дворы, бани, суды, публичные дома и воровские притоны.
Базар давал жизнь Акре. Он был ее неотъемлемой частью, но в то же время существовал как бы сам по себе, власть правителя здесь заканчивалась и начиналась власть Хальбы, которому некогда был посвящен самый первый торговый ряд города.
Базар показался Тонге центром мира, той самой осью, вокруг которой вращаются Акра, море, горы, близкая Иудея и далекая Индия, страшные подземелья с чудовищами и высокие равнодушные звезды. Базар возвышался над всем и вся, он высокомерно взглянул на тощий кошелек Тонги, но благосклонно кивнул и в мгновение ока втянул его в свое крикливое, многолюдное и необъятное чрево.
Для начала Тонга попал в ряды, где торговали фруктами и цветами, и едва не одурел от валящего с ног терпкого медового запаха. Ни один фрукт, ни одна истомившаяся под южным солнцем роза не могла пахнуть так тяжело и сладко, этот густой аромат был присущ лишь горам пронизанных светом дынь, прозрачной, похожей на янтарь алычи, бархатных персиков, красиво разложенных на циновках, пирамидам абрикосов и сочных, словно прозрачных груш, застывшим рекам черного инжира, самого вкусного на побережье, барханам сахарных фиников и фруктам совсем уж диковинным, которых Тонга никогда не видел и названий не знал. Над всем этим великолепием грозно гудели золотистые полосатые осы, как бы вторым ярусом нависали вороха бархатистых, нежных, ярких, источающих горько-сладкий аромат южных цветов, а между ними темнели загорелые лица продавцов, их гибкие кисти, глаза: то сонные, то яростные, словно у атакующего ястреба.
При виде Тонги продавцы даже не шевельнулись, каким-то присущим лишь торговым людям ясновидением поняли, что высокий, небрежно одетый чужеземец пришел на базар не за фруктами.
Тонга миновал фруктовые ряды и оказался в шорных. На тонких столбах цветных навесов, защищавших от яркого солнца, гроздьями висели дорогие уздечки на любого зверя, которого со времен начала мира человек додумался оседлать и взнуздать. Здесь же стояли богатые седла, расшитые бисером попоны, пахло размякшей от жары кожей и железом, натертым маслом.
