Александр Титов
Ритуал
На пороге аудитории стоял всё тот же сутулый гимназист, только теперь от смущения он сжался ещё сильнее, а взгляд не отрывал от своих латанных-перелатанных башмаков.
– Что вы хотели? – спросил Васин.
– Извините пожалуйста, Клим Николаевич, я… у меня… Бога ради, как же неловко…
– Вы что-то спросить хотели? Так смелее, а то я решу, будто вы мне в любви объясниться изволили. – усмехнулся Васин в бороду.
Но гимназист не оценил шутку. Он грозно, хоть и не очень умело, взглянул на лектора и затараторил:
– Что вы себе позволяете! Не знаю, какие там у дикарей нравы, но меня с ними ровнять не смейте! Иначе… иначе…
Он не успел сказать, что именно сделает «иначе», очки предательски сползли на кончик носа. Дрожащей рукой гимназист начал их поправлять, и в этот момент Васин решил сбавить напряжение:
– Спокойнее, молодой человек. Если задел ваше достоинство, то приношу свои извинения. Но, право, переходите уже ближе к делу, а то придётся продолжить череду неудачных шуток.
Гимназист справился с очками и глубоко вздохнул, чтобы успокоиться.
– Да, простите мою вспыльчивость. Иной раз как нахлынет, так сам себя не узнаю.
– Молодой человек!
– Да, да, прошу прощения. Я хотел спросить вот о чём. Вы так живо описываете мистические обряды, но никогда не уточняли, принимали ли сами в них участие?
– Знаете, у многих племён есть обряды гостеприимства, отказ от которых может стать смертельным оскорблением. По-моему я рассказывал о них. Кроме того мне встречались такие сентиментальные вожди, которые, подозреваю, впервые видели белого человека и на ходу придумывали ритуалы, дабы почтить его, то есть моё, появление.
Гимназиста интересовало что-то другое. Он дослушал Васина и заговорщицким шепотом спросил:
– Это всё понятно, Клим Николаевич, но я не об этом. Бывали ли, скажем так, ситуации, когда вас допускали до сокровенного?
Гимназист резко замолчал, будто сам испугался своих слов, но на раскрасневшемся его лице было видно, сколь скабрезный смысл в них вложен. Васин колебался с минуту, рассказывать ли о таком малознакомому человеку, но в итоге плюнул и ответил как можно расплывчатей:
– Конечно, несколько раз я пытался уговорить туземцев на моё участие в некоторых мероприятиях, и даже иногда мне шли навстречу, но могу вас заверить, упоминание личного опыта не сказать, что добавило бы много деталей в лекции.
– Ничего не понял. – признался гимназист, нахмурив брови. – Так вы принимали участие в тех половых сношениях, о которых рассказывали на прошлой неделе?
– Молодой человек! Вы переходите грани дозволенного! – громогласно возмутился Васин.
Гимназист вновь сжался, втянул шею и отступил к двери.
– Но… но я… я просто… – мямлил он что-то бессвязное в своё оправдание.
– Во-он!!! – заорал Васин.
И гимназист бросился прочь из аудитории.
Разочарованию не было предела. Васин только обрадовался, что кому-то так же интересны первобытные племена, как и ему, но всё оказалось вульгарно и пошло. Нечто глубокое задел в его душе гимназист и долго ещё вспоминался. Уже на пароходе Васин охотно делился своим возмущением с матросами и офицерами, но ни у кого не находил понимание. Лишь на широте озера Виктория услышал он то, что расставило всё на свои места.
В один из тех живописных африканских вечеров, от которых захватывает дух вне зависимости от того, сколько раз его видел, Васин отправился на прогулку по палубе и встретил мичмана Андрусева. Крепкого, дочерна загорелого моряка, слывшего среди побратимов под прозвищем «Котик». Странное для обитателя суши имя Андрусев приобрёл благодаря прямым длинным усам, что давало сходство с крикливым морским животным. Поговаривали, что такими усами он обзавёлся ещё в детстве и с тех пор без них его никто не видел, но здесь побратимы скорее всего безбожно врали. Впрочем никаких других сплетен про Андрусева не ходило, потому как человеком он был хоть и замкнутым, но исключительно уважаемым.
Андрусев с трубкой устроился на перекур, устремил задумчивый взгляд в бесконечную даль и только выпустил первое кольцо дыма, как рядом пристроился Васин. Они долго молчали, словно могли спугнуть и без того скоротечный закат, а когда стемнело и небо украсила россыпь ярких, мерцающих звёзд, Васин заговорил:
– И всё-таки мне это не понятно. – заявил он так, будто продолжал недавно прерванный разговор. – Как же это? Я им рассказываю о вещах, которые они никогда не увидят. Вот здесь, например! – Васин махнул в сторону материка. – Есть одно племя, где вся верхушка это женщины от тринадцати до тридцати лет.
– Хм… – многозначительно озвучил свою позицию Андрусев.
– Ну, да я не об этом. Видите ли, не понимаю я, как при таком разнообразии они могут так плоско мыслить? Ничего их, кроме пошлости, не интересует. Считают, что могут многое, что могут перевернуть мир, но охотнее всего спотыкаются и стремглав катятся к самой презрительной низменности. Как же это омерзительно, милостивый государь, если бы вы только знали.
– Трусы. – кратко подытожил Андрусев.
– Ну, почему же сразу трусы? Они ведь чуть что, так сразу в драку лезут. О, нет, смелости им не занимать. Тут что-то другое.
– Они боятся увидеть, насколько велик мир. Поэтому и трусы.
Андрусев вытряхнул прогоревший табак из трубки, встал и удалился, раскачиваясь вместе с кораблём. А Васин так и остался сидеть, поражённый столь простым, но точным ответом.
Вскоре пароход причалил в Кейптауне и Васин сошёл на берег. Неделю он провёл компании двух знакомых буров, после чего направился в Гвинею, два дня погостил у старого приятеля Миклухо-Маклая, а затем погрузился на яхту и дал начало экспедиции.
Климат Полинезии был чем южнее, тем мягче, жара становилась всё более сносной, а солнце не таким белым, как на экваторе.
Васин всё реже вспоминал о неприятном разговоре в петербургской аудитории, а затем и вовсе забыл, когда появились первые объекты для исследований. Встреченные племена не обладали особой уникальностью, но всё же несколько ценных наблюдений Васин сделал.
Уже к середине путешествия стала заметна связь между ними, которая вполне могла быть вызвана развитым морским сообщением. Заключалась она в легендах о появлении племён архипелага. Все они отсылали к Великому Духу острова Наори. Он был настолько суров и беспощаден, что позволял жить рядом с собой лишь тем, кто способен доказать свою храбрость. Его испытание несло смертельную опасность и многие в страхе за свои жизни покидали остров. С тех пор возвращение на Наори стало непреложным табу, а предания о нём рассказывались по любому поводу и даже без него.
– Поразительно! – воскликнул Васин, когда впервые услышал про остров Наори и Великого Духа.
– Что так развеселило тебя, белый человек? – удивился старейшина. Он, как и все прочие племена архипелага, разговаривал на том диалекте языка маори, который Васин прекрасно знал.
