Александр Амфитеатров
Катенька
Дальше – все по шаблону. Девушки споили, развратили – «до того, что стала я из всего хора самая отчаянная!..» Заливать девичью совесть вином стало потребностью. А организм оказался из слабеньких, натуришка рыхлая, – девушка летела вниз стремглав и в какие-нибудь три года переработалась в алкоголичку-психопатку, с буйными порывами. В хоре стали на нее коситься: скандалистка. Прибила какого-то богатого биржевика за то, что тот швырнул ей в стакан с вином обмусленный окурок своей сигары, – вовсе выгнали… Другой хор похуже, третий, четвертый, Нижегородская ярмарка, захудалый петербургский шато-кабак, купец за купцом, гость за гостем, и – финал: страшная болезнь, после которой нет пристанища даже в хорах…
– Видите, видите, и вы отшатнулись! – закричала она в истерических слезах, когда дошла до этого места своего рассказа. Я покраснел за свое малодушие, но она была права. Было время, когда, юношески рисуясь презрением к жизни, я спокойно сидел на кровати оспенного больного, но тут невольно двинул стул, чтобы положить почтительное расстояние между собою и моею посетительницею… этою Катенькою, которой я когда-то «подарил Брэма с картинками». И – так отшатывались от нее все, отшатывались и физически, и нравственно. Она осталась одна в огромном городе – одиноким, нищим, больным, голодным животным, на которое всякий дивился: и с чего еще жива? как ты не издохнешь? и зачем не издохнешь? А издыхать, тем не менее, – не моги! Полтора года назад бросилась в Фонтанку – и дежурный городовой или дворник вытащил и награду за то получил. С тех пор с простудою пошло еще хуже…
