Александр Амфитеатров
Волны
Джyлія не отвѣчаетъ.
Лештуковъ. Джулія!
Джyлія не отвѣчаетъ.
Лештуковъ (подходить къ ней и слегка касается ея плеча). Джулія!
Джyлія. А, это вы… Вы замѣтили: онъ на меня послѣднюю взглянулъ, когда уходилъ отсюда… и еще кивнулъ мнѣ головой, когда сѣлъ въ экипажъ…
Лештуковъ. Джулія!
Джyлія (рѣзко и быстро). Онъ, кажется, оставилъ вамъ деньги для меня? Они съ вами? Дайте.
Лештуковъ (смотритъ на нее съ удивленіемъ. Въ сторону). Довольно прозаической финалъ для столь возвышенной драмы.
Открываетъ письменный столъ, вынулъ столбикъ золота, завернутый въ бумагу, передаетъ Джуліи.
Получите.
Джyлія. Онъ сейчасъ, дѣйствительно, въ Римъ поѣхалъ?
Лештуковъ. Да, кажется.
Джyлія. Я на эти деньги за нимъ поѣду, синьоръ.
Лештуковъ. Напрасно, Джулія.
Джyлія. Да, синьоръ. Не качайте головой: поѣду и найду его, гдѣ бы онъ ни былъ, въ Римѣ, въ Неаполѣ, въ Миланѣ.
Лештуковъ. Эхъ, Джулія, ничего изъ этого не выйдетъ. Не пара вы.
Джyлія. Синьоръ, онъ сынъ крестьянина, какъ и я… Развѣ ваши крестьяне благороднее нашихъ?
Лештyковъ. Да не то, Джулія. Не о происхожденіи рѣчь… А не годитесь вы другъ для друга.
Джyлія. Синьоръ… синьоръ… не людямъ, мнѣ судить объ этомъ. Мое сердце выбрало его.
Лештуковъ. Ну, А его сердце не хочетъ и не умѣетъ знать ничего, кромѣ своего таланта, который y него, дѣйствительно, огромный… Вотъ вамъ никогда и не понять другъ друга.
Джyлія. Талантъ… даръ божій… А моя красота развѣ не великій даръ Божій? Если Богъ одарилъ его, то и меня Онъ не обидѣлъ. Мы оба равны передъ Нимъ, синьоръ.
Лештуковъ. Да, вы прекрасны, Джулія. И вы хорошая дѣвушка. Вы стоите большой любви.
Джyлія. Онъ не любить меня, синьоръ, но долженъ будетъ полюбить. Потому что иначе… отъ любви, какая въ моемъ сердце, надо умереть, синьоръ! (Поклонилась Лештукову и быстро побѣжала къ выходу).
Лештуковъ. Любовь сильна, какъ смерть. О, Соломонъ, мудрый царь Израиля!
Отворилъ окно и стоитъ около него. Комната наполняется шумомъ грозно ревущаго моря, небо совершенно черно и вспыхиваетъ по временамъ яркими зарницами…
Ого, какъ расходилась. А воздуха всетаки ни на вздохъ. Точно свинецъ въ легкихъ.
Идетъ за драпировку: приостанавливается.
Въ концѣ концовъ дерево этотъ Ларцевъ.
Стукъ подъѣхавшаго экипажа.
Неужели наши.
Выходить изъ-за драпировки переодѣтый въ легкую шелковую блузу. Перевѣсился за окно.
Отчего такъ скоро?…. Не слышу…
Переходить къ винтовой лѣстницѣ и, открывъ дверь, перекликается съ Амаліей и Бертой.
Лештуковъ. Проводили?
Амалія. Едва успѣли. Наши часы врозь съ желѣзнодорожными на цѣлыя десять минутъ.
Берта. Чуть чуть успѣлъ вскочить въ поѣздъ. Велѣть вамъ кланяться.
Лештуковъ. Спасибо.
Амалія. Сойдете внизъ ужинать?
Лештуковъ. Нѣтъ, благодарю. Нездоровится, хочу въ постель.
Амалія. Ой, какая скука!
Берта. Мы совсѣмъ одни. Маргарита Николаевна тоже съ мигренью, прошла прямо къ себѣ.
Лештуковъ. А художники?
Амалія. Закатились въ курзалъ.
Лештуковъ. На всю ночь, конечно?
Берта. Вероятно. Франческо угощаетъ по случаю скриттуры.
Лештуковъ. Жалѣю, что не могу сдѣлать вамъ компанію. Я уже раздѣтъ.
Амалія. Если такъ, Берточка, не отправиться ли и намъ по своимъ коморкамъ? ѣсть совсѣмъ не хочется.
Берта. Я бутербродъ захвачу. Въ постели съѣмъ.
Амалія. Ну, покойной ночи.
Лештуковъ. Покойной ночи.
Отходить.
Берта. Да! Дмитрій Владимировичъ!
Лештуковъ (возвращается). Ну-съ?
Берта. Осмотрите наружную дверь мнѣ показалось, что она y васъ открыта.
Лештуковъ. Хорошо. Сейчасъ.
Амалія. Еще заберется кто-нибудь.
Лештуковъ. Кому тамъ? Покойной ночи.
Прошелъ къ выходной двери и распахнулъ ее: за нею въ темнотѣ стоитъ Альберто, смущенный, блѣдный, слегка выпившій.
Лештуковъ. Визитъ поздній и весьма некстати, но не скажу, чтобы неожиданный.
Альберто (мнетъ шляпу въ рукахъ). Простите.
Лештуковъ. Я такъ и думалъ, что вы не утерпите, чтобы не зайти.
Альберто. Онъ уѣхалъ, синьоръ?
Лештуковъ. Какъ видите.
Альберто. Это вы его заставили, не правда ли?
Лештуковъ. Заставить я не могъ, А совѣтовалъ очень…. Ой, какъ вы скверно выглядите.
Альберто. Я съ утра ничего не ѣлъ и не могу ѣсть. Все противно… за то жаждою глотку сожгло. Стаканъ вина позволите, синьоръ?
Лештуковъ. Сдѣлайте одолженіе… Чокнемся, Альберто.
Альберто (пьетъ и потомъ съ громаднымъ облегченіемъ вздыхаетъ). Такъ это вѣрно? Уѣхалъ и не вернется?
Лештуковъ. Ни въ какомъ случаѣ.
Альберто. Стало быть, есть еще честные люди на свѣтѣ. Тѣмъ лучше для него. (Бросаетъ стаканъ объ полъ). Синьоръ, такъ да разлетятся всѣ злыя мысли.
Лештуковъ (глухо). Аминь!
Альберто (со слезами на глазахъ, дружески трясетъ ему руку). Синьоръ, вы меня изъ мертвыхъ подняли.
Лештуковъ. Богъ съ вами! Не преувеличивайте.
Альберто. Вы уѣдете далеко, вы большой баринъ, А все-таки помните, что y васъ здѣсь есть другъ, который для васъ, если понадобится, не пожалѣетъ жизни.
Лештуковъ. Спасибо, Альберто. Не волнуйтесь такъ. Я не сдѣлалъ ничего особеннаго. Хорошо, что дѣло кончилось миромъ: вотъ что главное.
Альберто. Я радъ, очень радъ, что мнѣ не надо обижать художника. Опъ мнѣ нравится, я хотѣлъ быть ему другомъ. Но что дѣлать? Жизнь приказывала его убить.
Лештуковъ. Мой совѣтъ: не слишкомъ преслѣдуйте Джулію. Пусть опомнится, придетъ въ себя: дайте влюбленности остыть – самолюбію успокоиться. Лишь бы она сгоряча не сдѣлала какой-нибудь дикости.
Альберто. Все равно, синьоръ. Отъ судьбы не уйдешь. Мнѣ вотъ уже который день кажется, что я пропащій человѣкъ. Кто-то темный гонится за мною по пятамъ, и добромъ намъ съ Джуліей не разойтись.
Лештуковъ. Вы сами сказали сейчасъ: да погибнуть злыя мысли.
Альберто. Что же? Галеры, такъ галеры. Только я и на галерахъ не позабуду вашего стакана вина и вашей ласка.
Лештуковъ. Затѣмъ на галерахъ? Мы еще увидимся и въ Віареджіо.
Альберто. Хорошо знать, что имѣешь преданнаго друга, даже когда живешь на другомъ концѣ свѣта. Помните, синьоръ: нѣтъ услуги, которой не сдѣлалъ бы для васъ я, матросъ Альберто… Ваши друзья – мои друзья. Ваши враги мои враги. Это говорю вамъ я, матросъ Альберто. Вы меня поняли?
Лештуковъ (глухо). Думаю, что понялъ.
Альберто. Такъ вотъ помните… Пріятныхъ сновидѣній, синьоръ.
Лештуковъ. И вамъ.
Альберто (обернулся въ дверяхъ, въ важной позѣ). Ваши враги – мои враги. А я – матросъ Альберто.
Лештуковъ (запираетъ за нимъ дверь на ключъ и гаситъ электричество, за исключеніемъ одного рожка за драпировкою. Сцена погружается въ полумракъ, освѣщенная лишь узкимъ лучемъ изъ-за драпировки.
Лештуковъ. Если-бы я былъ подлецъ, то два слова этому преданному другу, и за горло г. Рехтберга я не поставлю одной лиры.
Заглядываешъ на винтовую лѣстницу.
Темно… тихо… разошлись… Точно колодецъ… Да, еще окно…
Идетъ затворитъ окно, задергиваетъ его коленкоромъ. Отверстіе двери на винтовую лѣстницу вспыхнуло на мгновеніе отсвѣтомъ электричества, открытаго въ нижней комнатѣ, и мгновенно же погасло. Вслѣдъ затѣмъ Маргарита Николаевна, въ бѣломъ пеньюарѣъ показывается въ той же двери, оглядѣлась, идетъ къ письменному столу.
Маргарита Николаевна. Предупреждаю тебя: я долго остаться не могу – я очень рискую. Ты заставилъ меня сдѣлать большую подлость. Ты знаешь, что я иногда принимаю сульфоналъ. Вильгельмъ всегда пьетъ на ночь сельтерскую воду, и я ему дала тройную дозу этой мерзости сульфонала… Конечно, это безвредно, но… мнѣ казалось, что я дѣлаю шагъ къ преступленію. Сейчасъ Вильгельмъ спитъ, какъ… Очень крѣпко спитъ.
Лештуковъ. Ты хотѣла сказать: какъ убитый, и не рѣшилась?
Маргарита Николаевна. Да, непріятное сравненіе.
Садится слѣва.
Лештуковъ (медленно прошелся по комнатѣ и остановился за кресломъ Маргариты Николаевны). Я хотѣлъ убить его.
Маргарита Николаевна. Какой ужасъ!
Лештуковъ. Да… хотѣлъ.
Маргарита Николаевна. Я чувствовала, что ты всѣ эти дни именно о чемъ-то такомъ думалъ.
Лештуковъ. Но я не могу. Нѣтъ. Я много думалъ. Отъ мыслей y меня голова стала вотъ такая. Не могу.
Маргарита Николаевна встала, подойдя къ нему, руки на его плечи.) Ты и убійство развѣ это совмѣстимо?
Лештуковъ. Отчего нѣтъ? Отчего нѣтъ? У меня отнимаютъ мое счастіе, я долженъ защищаться.
Маргарита Николаевна. Милый мой, да вѣдь счастье-то наше было краденое.
Лештуковъ. Неправда, краденаго счастья я не хотѣлъ. Ты знала, какъ, я смотрю на дѣло. Если ты понимала, что не можешь дать мнѣ иного счастья, кромѣ краденаго, какъ рѣшилась ты остаться на моей дорогѣ? Какъ смѣла ты дѣлить мою любовь?
Маргарита Николаевна. Кажется, ты уже не Вильгельма, А меня убить хочешь?
Лештуковъ. Въ самомъ дѣлѣ не знаю, что лучше, – отдать тебя твоему… собственнику, или убить тебя, вотъ на этомъ мѣстѣ, и самому умереть съ тобою.
Маргарита Николаевна. Тѣ, кого на словахъ убиваютъ, два вѣка живутъ.
Лештуковъ. Не шути! Не время. Не дразни дьявола, въ борьбѣ съ которымъ я изнемогаю.
Маргарита Николаевна. Ты невозможенъ. Шумишь такъ, что весь домъ разбудишь. Чего ты хочешь? Развѣ я тебя не люблю? Ты не смѣетъ этого сказать. Да, не смѣешь. Пусть будетъ по-твоему: я труслива, я мелка, я не могу отвѣчать на твое чувство съ тою силою, какъ ты желаешь. Но, какъ я могу и умѣю, я тебя люблю и надѣюсь любить очень долго. Ты человѣкъ независимый. Самъ себѣ судья, никто тебѣ не страшенъ. А я сама себя нисколько не боюсь, людей же ужасно. Я тебѣ говорила, что если бы открыто сошлась съ тобою, то измучила бы и самое себя, и тебя. Жаль, нельзя попробовать. Это было бы лучшимъ лекарствомъ отъ твоей болѣзни мною.
Лештуковъ. Болѣзни?
Маргарита Николаевна. Да, ты любишь меня неестественно, ты слишкомъ полонъ чувствомъ ко мнѣ. Я не могу вѣрить въ нормальность такой страсти. Право, ты на любви ко мнѣ немножко сошелъ съ ума, какъ другіе бываютъ помѣшаны на римскомъ папѣ, на свадьбѣ съ китайскою императрицею… Я твоя манія, твоя болѣзнь. И это очень утѣшительно. Отъ болѣзни вылечиваются, отъ любви никогда.
Лештуковъ. Это недурно сказано. Ты умна!
Маргарита Николаевна. Дурой меня еще никто не считалъ, хотя я иногда веду себя, какъ дура. Если бы не маленькое сумасшествіе, могъ ли ты полюбить меня? Я совсѣмъ не въ твоемъ характерѣ. Взгляды на общество y насъ разные. Требованія отъ жизни тоже. Ужъ одна возможность огласки представляется мнѣ такимъ страхомъ, что, право, мнѣ не пережить его… Я зачахну, я захирѣю.
Лештуковъ. А тебѣ не страшно, что я могу дойти до презрѣнія къ тебѣ? Мнѣніе нѣсколькихъ ханжей и кумушекъ тебѣ дороже моего?
Маргарита Николаевна. Представь: дороже. Мой здравый смыслъ велитъ мнѣ считать правыми ихъ, А не тебя. Они – общество, ты единица. Да. Пора бы тебѣ догадаться, что въ душѣ я гораздо больше съ ними, чѣмъ съ тобой. Я дитя толпы. Рѣзкая оригинальность, смѣлое положеніе, особнячество меня пугаетъ. Я готова любоваться ими вчужѣ и издали, готова играть въ нихъ, какъ роль въ спектакль, но стать въ нихъ серьезно нѣтъ, благодарю покорно. Я будничная и только умѣю дѣлать видъ, будто я для праздниковъ.
Лештуковъ. Ты не была такою, когда я тебя узналъ.
Маргарита Николаевна. Нѣтъ, была. Только ты не видалъ. Ты не хотѣлъ видѣть. Ты слишкомъ поэтъ и фантазеръ. Ты сочинилъ себѣ меня по своему вкусу, А потомъ влюбился въ свою выдумку. Я это хорошо видѣла, но не могла тебя предостеречь.
Лештуковъ. Почему?
Маргарита Николаевна. Во-первыхъ, ты мнѣ не повѣрилъ бы. Затѣмъ, мнѣ очень льстило, что ты такъ красиво обо мнѣ думаешь. И, наконецъ, ты мнѣ очень нравился. Мнѣ хотѣлось угодить тебѣ. И… я немножко играла.
Лештуковъ. Зная, что изъ этого не выйдетъ ничего добраго?
Маргарита Николаевна. Кто же могъ думать, что на свѣтѣ еще водятся такіе бѣшеные, какъ ты.
Лештуковъ. Ахъ, Маргарита, Маргарита!
Маргарита Николаевна (жалобно). Право, я сама не рада, что y меня такая сухая натура, что я такъ мало умѣю любить… Но зато, сколько есть любви y меня въ сердцѣ, она вся твоя. Мнѣ подумать страшно, какъ я буду безъ тебя… я такъ къ тебѣ привыкла…
Заплакала.
Ты поступаешь жестоко, А не я. Ты ставишь мнѣ свои ужасныя – или-или. Точно топоромъ рубишь. А я люблю, какъ любится и какъ можно любить. Если бы ты, действительно, меня любилъ, ты бросилъ бы свои громкія фразы, сумѣлъ бы ужиться съ Вильгельмомъ. Подумай, глупый! Чѣмъ мѣшаетъ онъ тебѣ, если я вся твоя, ему принадлежу только по имени?
Лештуковъ. Вѣчно лгать?
Маргарита Николаевна. Ну, и лгать. Что за правдивость особенная напала? Ты сейчасъ произносилъ слова пострашнѣе, чѣмъ «лгать». Ты Вильгельма убить собирался.
Лештуковъ. Чего же именно ты хочешь отъ меня?
Маргарита Николаевна. Ты это какъ спрашиваешь, серьезно или опять для сцены и криковъ?… Мнѣ бы хотѣлось, чтобы ты, мѣсяца два спустя, пріѣхалъ въ Петербургъ.
Лештуковъ. Зачѣмъ? Чтобы любоваться твоимъ семейнымъ благополучіемъ и слушать мудрыя рѣчи Вильгельма Александровича?
Маргарита Николаевна. Петербургъ великъ. Ты можешь никогда не видать Вильгельма и каждый день видѣть меня.
Молчаніе, слышенъ шумъ нарастающаго прибоя.
Ночь черна, какъ тюрьма. Сквозь занавѣсы на окнахъ поблескиваютъ яркія зарницы… Робко кладетъ руку на голову Лештукову.
Придешь?
Лештуковъ. Не знаю.
Маргарита Николаевна. Я буду думать, что придешь…
Лештуковъ молчитъ.
Ты позволяешь мнѣ ждать?
Лештуковъ (внезапно сползъ съ кресла и очутился y ногъ ея). Не знаю я… Ничего не знаю. Сдѣлать, какъ ты просишь, гнусно. Потерять тебя страшно… Я не въ силахъ разобраться… Это послѣ придетъ. Но если я приду, это будетъ ужъ не то, что было… Я прощаюсь съ мечтою… Прощаюсь съ мечтою хорошаго и честнаго счастія… Со свѣтомъ любви… А тамъ будутъ потемки: рабская ложь и рабская чувственность.
Занавѣсъ.
Дѣйствіе IV
Набережная въ Віареджіо съ моломъ, уходящимъ далеко въ море. На горизонтѣ дымитъ большой пароходъ. У набережной, на якорѣ или привязанный къ толстымъ каменнымъ тумбамъ, качаются барки, галіоты. Цѣлый лѣсъ снастей. Въ глубинъ, разбиваясь о волнорѣзы мола, вплескиваются пѣнистые валы. Время за полдень. Поэтому на молѣ тихо и пустынно. Только далекая группа рыбаковъ тянетъ сѣть, сверкающую серебряными рыбками. По набережной и въ судахъ около нѣсколько матросовъ спятъ въ растяжку. Правая сторона сцены начало набережнаго бульвара, лѣвая даетъ перспективу на рынокъ, – вдалекѣ подъ краснымъ маякомъ и старой обомшенной башней. При поднятіи занавѣса, пароходъ даетъ гудокъ. Леманъ стоить на набережной слѣва и говоритъ съ хозяиномъ одной изъ барокъ. Тотъ улыбается и киваетъ головою.
Кистяковъ и Франческо входятъ съ бульвара съ простынями на плечахъ.
Франческо. А мы тебя поджидали y Черри.
Леманъ. Только что собирался итти. Вонъ съ этимъ гидальго заговорился. Торговалъ его вести Рехтберговъ на пароходъ.
Кистяковъ. Засидѣлись они въ Віареджіо.
Леманъ. Вильгельмъ Великолѣпный прямо въ отчаяніи: чуть не двѣ недѣли просрочилъ.
Кистяковъ. Успѣетъ адмиралтейской пушки наслушаться.
Франческо. И хитрячка же, братцы мои, эта Маргарита!
Кистяковъ. Дама съ дарованіемъ!
Леманъ. Этакіе, можно сказать, идеальные башенные часы, какъ ея высокопочтенный супругъ, – и тѣ умудрилась привести въ опозданіе.
Кистяковъ. И болѣла-то она, и портниха-то съ дорожнымъ платьемъ опоздала, и по пятницамъ-то не выѣзжаю, и тринадцатое-то число день тяжелый, и съ эмигрантскимъ пароходомъ ѣхать нельзя: вѣрная зараза, и неспокойнаго моря боюсь.
Франческо. У бабы 77 увертокъ, покуда съ печи летитъ.
Кистяковъ. И что ей здѣсь такъ особенно любо. Сезонъ кончается, съ литераторомъ, сколько замѣчаю, дѣло пошло на разстройство.
Леманъ. Да, онъ сильно отъ нея откачнулся.
Кистяковъ. А, впрочемъ, пожалуй, именно потому и капризничаетъ. Таково ужъ ихъ дамское сословіе. Покуда ты къ дамъ всей душою, она тобой помыкаетъ, А чуть ты къ ней спину поворотилъ, тебя-то одного ей, голубушкѣ, оказывается, и не достаетъ.
Франческо. Ля донна е мобиле.
Леманъ. Да вѣдь y блистательнаго Деметріо тоже равнодушіе-то лыкомъ шитое. Что-то ужъ слишкомъ его въ мореплавательную трагедію ударило. Какъ на море погода, такъ его чортъ и толкаетъ въ лодкѣ кататься.
Кистяковъ. Еще счастливъ его Богъ, что намедни прибоемъ на берегъ выбросило. Лодка въ дырьяхъ, одно весло сломано, другое потерялъ.
Франческо. Самъ весь въ синякахъ, въ царапинахъ… сущій идолъ морской…
Леманъ. Подъ Шелли гримируется. Шелли въ этихъ мѣстахъ утонулъ – ну, и нашему охота.
Кистяковъ. Какой тамъ Шелли! Просто дуритъ. По-моему, ежели ты топиться хочешь, то и топись взаправду оптомъ, А въ розницу одна блажь. Не люблю.
Леманъ. Ай скучища же стала, братцы, y Черри съ тѣхъ поръ, какъ уѣхала Джулія.
Франческо. Вернулась.
Леманъ. Ой ли? видѣли? служить?
Кистяковъ. Нѣтъ еще. При насъ пришелъ какой-то рыбакъ….
Франческо. Иль пескаторе.
Кистяковъ. Предупредить Черри, что видѣлъ ее на рынкѣ. Тотъ на радости насъ даже вермутомъ угостилъ.
Франческо. Прекрасный вермутъ: прямо изъ Турина.
Кистяковъ. А рыбака сейчасъ же погналъ къ ней звать на мѣсто.
Леманъ. Очень радъ. А то я уже собирался перейти въ другое stАbilimento. У Черри одинъ Альберто его прелестный что крови испортить. Постоянно пьянъ, мужчинамъ грубить, съ дамами нахальничаетъ.
Кистяковъ. А какой хороши парень былъ въ начали сезона!
Леманъ. Да, но теперь въ него просто вселился чортъ… Совсѣмъ бездѣльникъ.
Франческо. И зазнался мочи нѣтъ.
Кистяковъ. Ну, ужъ въ этомъ наши же Ларцевъ съ Лештуковымъ виноваты… Нянчились съ нимъ, за ровню себѣ держали, вотъ и вынянчили сокровище!
Леманъ уходитъ направо по набережной мимо бульвара, Кистяковъ и Франческо налево, пересѣкая рынокъ.
Кистяковъ (вслѣдъ Леману). Ты не слишкомъ увлекайся купаньемъ: надо проводить великолѣпнаго Вильгельма честь честью…
Франческо. Конъ уна помпа.
Леманъ. Ладно!..
Джулія и рыбакъ входятъ съ бульвара.
Джyлія – она очень похудѣла, поблѣднѣла и похорошѣла. Хорошо. Скажи хозяину, что я хоть завтра же приду на работу. Впрочемъ, послѣ сьесты, я сама зайду къ нему, тогда и условіе напишемъ…
Рыбакъ кивнулъ головою и уходитъ.
Джyлія. Какая пустыня! Словно всѣ мертвые!.. И какая тоска!..
Идетъ на молъ, садится на одну изъ якорныхъ тумбъ.
Сьеста уже къ концу. На нѣкоторыхъ судахъ проснулись матросы. На рынкѣ открылись двѣ-три лавчонки. Нѣсколько горожанокъ проходятъ мимо бульвара и съ бульвара, по направленію къ рынку. Замѣтивъ Джулію, онѣ перешептываются, пересмеиваются. Нѣкоторыя смотрятъ на нее съ презрительнымъ вызовомъ, другія чопорно проходятъ мимо, дѣлая видъ, будто ее не узнаютъ. Когда проходить первая группа, Джулія сдѣлала было движеніе къ нимъ навстрѣчу, но, замѣтивъ враждебное настроеніе женщинъ, остается y своей тумбы, съ гордо сложенными на груди руками, неподвижная, какъ статуя, смѣло встрѣчая недружелюбные и насмѣшливые взоры. Когда все прошли:
Узнать не хотятъ… вотъ какъ!.. Ну, что же? того и стою… Пускай!
Садится на молъ, свѣсивъ ноги къ морю.
Альберто почти выбѣгаетъ со стороны рынка, онъ запыхался, дышетъ тяжело. Увидавъ Джулію, остановился и не рѣшается заговоритъ.
Джyлія (обернулась). А, это ты…
Альберто. Здравствуй, Джулія.
Джулія молча киваетъ головой.
Мнѣ только-что сказали, что ты пріѣхала. Я бросилъ работу и побѣжалъ искать тебя по городу.
Джyлія молчитъ, небрежно играя пальцами по камню.
Альберто. Тебѣ непріятно меня видѣть?
Джулія. Нѣтъ, ничего… все равно.
Молчаніе.
Джyлія. Ты все еще y Черри?
Альберто. Все y Черри.
Джyлія. Значить, опять будемъ вмѣстѣ.
Альберто. Вотъ и прекрасно, Джулія.
Джyлія. Что этотъ графчикъ изъ Вѣны, все еще здѣсь?
Альберто. Что тебѣ до него, Джулія?
Молчаніе.
Джyлія. Что же ты не спросишь, гдѣ я была?
Альберто. Не спрашиваю, потому что… гдѣ бы ты ни была, Джулія, я рѣшилъ забыть и простить.
Джyлія. Забыть и простить… вотъ какъ! Помнится, я не просила y тебя прощенія.
Альберто. Джулія!..
Джyлія. Тебѣ нечего прощать. Ты, конечно, какъ всѣ, воображаешь, будто я жила съ художникомъ? Успокойся: этого не было. Вы правы въ одномъ: я уѣхала съ тѣмъ, чтобы такъ было. Чтобы стать его женою. Не женою, такъ любовницею… горничною его любовницы, судомойкою, собакою, только бы съ нимъ!..
Альберто. О, Боже мой!..
Джyлія. Ну… онъ убѣжалъ отъ меня: честенъ очень. «Не люблю – и не погублю». Ха-ха-ха! рыцарь! Что говорить, благородно! Спасибо.
Альберто. О, да! спасибо ему, спасибо, Джулія!
Джулія. Убѣжалъ, какъ отъ врага. Ха-ха-ха! Ихъ, должно быть, изъ снѣга дѣлаютъ, этихъ русскихъ великановъ. Просилъ меня вернуться сюда, къ Черри. Что же? Я послушалась, вотъ она, здѣсь. Только на прощанье сказала ему, что онъ раскается, потому что я отомщу ему – онъ не ожидаетъ, какъ.
Альберто. Что ты затѣяла, Джулія?
Джyлія (съ рѣзкимъ смѣхомъ). А вотъ ты увидишь… ты, да, именно ты это увидишь.
Альберто. Я тебя, Джулія, не понимаю.
Джyлія. И не надо. Когда время придетъ, поймешь.
Альберто. Джулія! Я знаю: ты вернулась такою же чистою, какъ уѣхала. Зачѣмъ же это отчаяніе? зачѣмъ думать о мести? Ты знаешь, какъ я тебя люблю. Вотъ тебѣ моя рука. Прими ее и, чортъ возьми, поставимъ крестъ на всемъ прошломъ.
Джyлія (мрачно). Нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ, Альберто. Женою твоею я не буду. Я видѣла свѣтъ за это время и многое узнала. Во мнѣ есть сила, которой я сама не понимала раньше. А если бы и понимала, такъ не дала бы ей воли.
Альберто. Значить, это что-нибудь нехорошее?
Джyлія. Художникъ могъ снасти меня. Я была бы сыта его любовью. Я бы ничего больше не спросила отъ жизни. Но теперь, если мнѣ не далось немногое, чего я искала, я возьму себѣ все, чѣмъ веселятся и утѣшаются люди.
Альберто. Вотъ какъ!..
Джyлія. Ты говоришь, вѣнскій графчикъ все еще здѣсь? и съ этой своей крашеной француженкой? Наканунѣ: какъ мнѣ уѣхать, онъ шепталъ мнѣ, что одно мое слово, и онъ пошлетъ француженку къ чорту.
Альберто. Вотъ что! вотъ что!..
Джyлія. У меня будутъ брилліанты, и я буду пить шампанское за завтракомъ. Я заведу себѣ мальчишку-негра, чтобы носить за мною зонтикъ и плащъ.
Альберто. Все дастъ графчикъ?
Джyлія. Онъ или другіе. Я красавица. Если меня не любить тотъ, кого я хочу, пусть любитъ меня, кто заплатить.
Альберто. Такъ, такъ. Только этого не будетъ.
Джyлія. Ты помѣшаешь?
Альберто. Да, я.
Джyлія. Попробуй.
Альберто. Ты думаешь, мнѣ легко было пережить стыдъ твоего бѣгства, когда всякій говорилъ о тебѣ самыя подлыя слова, самыя скверныя сплетни? Я укротилъ свое бѣшенство, я примирился со своимъ позоромъ, я принесъ тебѣ ту же любовь, что и прежде. А ты хочешь надругаться надъ собою? надо мною? Нѣтъ. Не удастся. Честь художника спасла тебя отъ одного стыда, А моя любовь спасетъ отъ другого.
