Александр Вулин
Сошествие/Descensus
– Цивилизованные народы вовсе не должны держать слово, данное дикарям.
Кукловод кивнул, соглашаясь и улыбкой скрепил договор. С мусульманами, хорватами и сербами он работал часто и умел делать это безукоризненно:
– У нас у всех одна мать, просто она по ошибке отдавалась разным отцам – втолковывал он людям, с которыми вёл свои дела и которым никогда не глядел в глаза, ограничивая контакты вялым пожатием руки в которой спящей змеёй грелись серебряные чётки. На встречах Кукловода и его так называемых партнёров, интересных той пёстрой незначительностью различий, которая толкала их уничтожать друг друга, споров не было. В работе с ним они применяли уроки, полученные на западе и исходили из сходства, а не отличий, которые хранили в сердце своём как память о единокровном сиротстве.
Де Вилье, вынимая одну за другой сигариллы из пачки и уничтожая их в пепельнице после пары затяжек, подал знак, что встреча подходит к концу. Кукловод хоть и был ему в чем-то близок и понятен, но был также невыносимо противен: простой работорговец без собственных идей и убеждений, человек, верить которому нельзя. И пусть после долгих лет сотрудничества сугроб недоверия подтаял, но всё равно между ними было достаточно холодной осторожности. Кукловод же с приклеенной улыбкой глядел на полковника, окутанного дымом уничтожаемых им сигарилл и презирал за высокомерие, которое он считал слабостью, за стремление придать себе больше важности, чем есть на самом деле и за барскую надменную глупость человека, уверенного в ничтожестве мира, огромного и чужого, находящегося за оградой европейского уютного изолятора.
Кукловод также не питал особой симпатии ни к своим согражданам и соотечественникам, истинным компатриотом он считал личный денежный капитал, хотя иногда в глубине души и признавал, что хотел бы быть изначально частью европейского дивного и стерильного мира, что заставило бы де Вилье общаться с ним на равных. Это желание – встать вровень с миром сильных чувствовалось во всем: в поведении, одежде, даже в этих нарочитых киношных очках. Но, увы, беседы наподобие этой, снова и снова убеждали Кукловода, что ни он, ни его дети никогда не смогут преодолеть этот незримый и такой крепкий и ощутимый барьер. И дело – не в деньгах, врёт капитализм об обществе равных возможностей. Впрочем, к черту капитализм и дивный мир, создаваемый им.
Закончив встречу, мужчины попрощались равнодушно и расстались с видом случайно встретившихся едва знакомых людей. Де Вилье посмотрел на часы Patek Philippe — до рейса было свободных ещё часа три. Размеренными шагами, мало отличаясь от обыкновенных туристов, полковник легко смешался с толпой: тень в море подобных. Утонув в море престарелых пар, наконец-то осуществивших мечту повидать мир, закрутившись в вихре разноцветных рубашек, японских камер и путешествий в кредит, де Вилье продвигался вперёд, морща нос от запаха потных тел и их затхлых тривиальных желаний и радостей.
Покинув пёструю смесь людей и языков, Кукловод, отыскал на парковке за автостанцией свой зелёный металлик Mercedes Benz Karavan, где ожидала его крупная, может даже полнее чем нужно, блондинка, чьи волосы также были чуть светлее, чем нужно, а толстая змейка золотой цепочки на груди чуть желтее, чем следовало бы. Это была супруга Кукловода, а на заднем сидении томились два черноволосых потных мальчугана. Не обращая внимания на извинения мужа, она завела какую-то свою историю, то укоряя его, то рассказывая о своих покупках. Кукловод сел в автомобиль, погладив детские головы мальчишек с той нежностью, на которую он, по мнению де Вилье, не был способен, и двинулся домой.
Подобно тому, как обманный мир заменил правдивую войну, так и лживые военные идеи стали частью реальной жизни. Для Срджана, Мрджана и Младжана – детей, сформировавшихся и возмужавших на войне, в этом мире подразумеваемой лжи не было места. Их самих, их имена и лица мир стремился забыть, как чуждых подкидышей. Их вынуждены были терпеть, но их стыдились и терпели, когда не удавалось скрыть от дорогих неожиданных иностранных незваных гостей. Поначалу они не хотели смириться с такой ролью. Они не считали свою молодость унизительной. Это были страшные времена, оставившие страшные воспоминания, которые хотелось забыть как кошмарный сон, но это была их молодость, за которую сейчас, так навязывало им общество, они были должны каяться и считать преступной. Ими перестали гордиться и перестали ставить их в пример, хотя раньше носились с ними как с полковым знаменем. Они уже не удивлялись натыкаясь на отказ, где им предлагалось потерпеть и подождать, они уже привыкли к бегающим глазам и неуверенным слова, что всё наладится и вернутся старые добрые времена. Они больше не хмурились, когда вчерашние приятели совали им в их ладони, вспотевшие от стыда, мятые купюры в ответ на их просьбу о работе, в ответ на их дружески протянутую руку. Они стали привыкать к новым правилам игры этого нового мира, в создании которого когда-то сами принимали прямое участие. Он был плох, несправедлив и несовершенен этот мир, поэтому они не имели прав и оснований гордиться результатом своих трудов.
По приезде в Сербию они делали то, что, по их мнению, умели делать лучше всего: подрабатывали вышибалами в ночных клубах, публичных домах и на дискотеках, корешились с бандитами или с теми, кто воображал себя ими. Вечно полупьяные, окружённые проститутками всех мастей, которых они защищали, они остро ощущали собственную продажность. Будучи ещё молодыми, они на жизнь смотрели всё повидавшими пожившими глазами, которым знаком запах страха и бремя зависти. Зависти к тем, кто прожил свою молодость достойнее и лучше. Наступившее ожидаемое завтра застало их врасплох, сбило их с толку и оказалось, что желание пережить военную ночь и встретить победное утро не награда, а суровое наказание.
– И что теперь? – спросил Мрджан, потягиваясь так что заскрипел деревянный расшатанный стул.
– Говорят, что собирают отряд в Африку – продолжил Младжан. – Слышал пару дней назад от Жёлтого, ты его должен помнить, он служил с нами, но был комиссован из-за грыжи, хотя на самом деле дал на лапу докторам, так вот, он всегда во что-то ввязывается. – Какая ещё Африка, какой отряд? – заинтересовался Мрджан. – Срджан, ты веришь вракам этого придурка?
– А чему тут не верить? – ответил Срджан, взглянув на братьев Делич. – Если бы он сказал, что ему предложили какую-то достойную работу, я бы не поверил, но ведь нас приглашают на бойню, так что вполне вероятно, что всё это правда.
– Да оставьте вы всё это, отряды и Африку, ну хотя бы ты, Срджан! – выпрямив больную спину, в разговор вмешался хозяин буфета Миле, всё это время их внимательно слушающий. – Мало ли вам было в жизни бойни? С ума посходили, мать вашу, идите разгружайте уголь, всё лучше, чем сдохнуть у чёрта на куличках ни за грош. – Вот, значит, как говоришь, Миле. Уголь лучше, чем сдохнуть у чёрта на куличках. А вот скажи мне честно, что может быть хуже нашего нынешнего положения и что, по-твоему, нас ждёт, если мы останемся здесь? И как сейчас живут остальные, те, кому были нужны тогда? Читают лекции по Оксфордам задрав носы и о нас забыли напрочь. Не думаешь ли ты, Миле, что нас ждут большие пенсии и торжественные линейки в школах, где мы будем рассказывать детишкам воспоминания о войне, как, например, уже лет пятьдесят рассказывают твои старики, после чего их, вручив им путёвки, отправляют на лечение в пансионат? А может, ты найдёшь нам работу? Нашёл ведь своему Васе. Вот ты сюда таскаешь портреты Караджича, а сын у тебя в кантональной полиции, которую создали те, с кем он когда-то боролся. Как же меня от вас тошнит, разжиревшие ондатры! – рубанул в ответ Срджан резко и сразу же замолчал, стиснув зубы, как всегда делал в минуты приступа злости. – Да что со всеми вами сегодня, уже и слова нельзя сказать! всё, валите по домам, довольно! – буркнул Миле, кидая на барную стойку грязную тряпку и собираясь закрыть буфет.
Вечернее препровождение Срджана, Мрджана и Младжана всегда заканчивались одинаково – недоумением от бессмысленно проведённом времени и отвращением к новому дню, который, несмотря ни на что, всё же маячит впереди. Не сказав ни слова в ответ (а к чему лишние слова?) они встали и вышли в ночь, где молча распрощались, зная, что вечером встретятся на том же самом месте, и потечёт привычный, скучный и бессмысленный разговор.
Влажная земля грунтовой главной улицы столицы Республики Сербской мягко пружинила, налипая на подошвы. Так и они вляпались в собственное прошлое, которое на них оставило свой след и въелось в них настолько, что они не могли отмыть эту липкую рельефную печать. Воспоминания же были хоть и надоевшими, но их личными. Они не содержали в себе сюрпризов и неожиданностей, а если и приносили боль, то эта была ожидаемая привычная боль, иногда даже желанная.
Срджан Малешевич, в прошлом надежда кафедры всемирной литературы, майор армии Республики Сербской, был уверен, что Африка куда более реальна, чем этот тёплый вечер. Он видел своё будущее, там далеко на юге так ясно, что не обернулся, когда братья Деличи помахали ему на прощание. Он шёл на съёмную квартиру думая свою думу и судьба в образе хромого пса, сунулась было скуля предупредить его о грозящем одиночестве, но Срджан, не обращая внимания, обошёл пса и продолжил свой путь, с которого уходить было уже поздно. Слишком поздно.
Слухи не обманули. Африка действительно была. Чёрный континент расположившись далеко на юге не только был вполне реален, но и ожидал их, настойчиво к себе призывая. Со всех сторон доносились вести. Никто не знал, откуда ползут слухи, кто их распространяет. Они просто приходили: невидимые вестники доносили таинственные и неясные послания в места, где собирались всё те, кто оказался на обочине жизни. Не было ни одного кабака или ночного клуба, куда бы не просочились слухи, представляя собой волшебное решение, которое всё может изменить. Слухи был билетом, дающим возможность одним ударом, одной поездкой поставить крест на бедах и унижениях, на скуке и отупении. Забытые всеми ветераны подмигивали друг другу молодо, как носители некой скрепляющей их воедино тайны, которой высокомерным штатским не понять. Даже боль утихла, исчезла где-то, затаилась. Масштаб слухов рос не по дням, а по часам: золота столько, сколько каждый сможет унести, деньги, чины и новые должности, а те, кто после столь лёгкой победы скажут, что с них довольно, получат и землю в желаемом количестве и людей для её обработки. Они уже видели себя владельцами собственных усадеб, которые они, словно в фильмах, будут объезжать на резвом коне, улыбаясь по-голливудски заходящему солнцу.
Слишком прекрасная, чтобы быть правдой, сказка о прощении грехов предлагалась им как награда за всё пережитое. Наконец им показали то, о чём каждый из них сокровенно мечтал.
Они убеждали себя, что ещё не всё потеряно, что-то, что научили они в бетономешалке войн, куда их затянуло против их воли, не было бессмысленным и кому-то пригодилось. Носители тайны, которых ныне было легко распознать по изменившимся жестам и взгляду, после пары опрокинутых рюмок начинали вспоминать своё военное ремесло, рассказывая даже то, что делать никогда не делали и не умели. Они подбадривали нерешительных, убеждали слабых, злили высокомерных, и знали – их время пришло. Им дан Великий Шанс.
Когда алкоголь и военные байки разбудили спавшую в глубине их сердец надежду, с ней проснулось и желание борьбы, желание жить на полную катушку, желание счастья. Они взглядом ощупывали публику, останавливаясь на каждом мало-мальски серьёзном незнакомце, спрашивая себя не тот ли это давно ожидаемый заморский агент, нуждающийся именно в них. Они легко убедили себя в том, что кто-то там знает о них всё, что таким, как они, ведут счёт, наблюдают за ними и берегут для них место в невероятной истории, масштабней, чем сама жизнь. Они вспомнили, что их учили тому, что история намного важней, чем сама жизнь, которая, впрочем им и так давно не принадлежала, так же как и они ей.
Срджан, Мрджан и Младжан историю встретили в привычном будете Барсук, за привычной ракией. С ними в компании сидел Жёлтый – худощавый нервный парень, с слишком быстрыми жестами и взглядом, который скакал ртутный шарик. Слова так и сыпались горохом: – Говорю вам, нет ничего легче, всё люди наши. Мы встретимся с человеком, он вам всё объяснит. Будете работать на какого-то тамошнего Бута, Бату, чёрт его знает. Вы просто погуляете, негры подумают, что вы белые боги и при вашем виде побросают пушки и убегут. Платят очень хорошо, всё, что сможешь унести – твоё. Некоторые из наших уже были, вернулись с карманами полными денег. Он набрал воздуху, чтобы продолжить, но его прервал Срджан: – Раз было так хорошо, чего же тогда вернулись? – Потому что сосунки – уверенно выпалил Жёлтый у которого ответ был уже готов. – Маменькины сынки, говорят, мол, с нас довольно, сыты по горло. Но ты-то со своей командой не таков. Вы-то можете нехило разбогатеть, а ты станешь генералом. А уж девки – масляная улыбочка раздвинула губы – отдаются за горстку песка в пустыне, и каждая вторая – родная сестра Наоми Кэмпбелл.
Жёлтый всё говорил и говорил, расцвечивая прокуренный зал Барсука дивными видениями, и голос его заглушал скептическое покашливание хозяина Миле, грязная тряпка которого натирала стойку упорнее, чем когда либо. Мрджан и Младжан уже чувствовали на своих плечах холод погон, а в руках тяжесть и тепло «калаша». Они, как и Срджан, как любой другой, прекрасно понимали, что большие деньги легко не достаются, но все эти скучные резоны были уже неважны. – Я организую вам встречу с нашим человеком, он всем руководит. Серб из Белграда. У него огромные связи там. Я слышал, что этот тип связан со всем, что делают службы, говорят даже, что у него есть нефтяная вышка в Африке, и поэтому он в таком тесном контакте с тем Бутом. Если вы согласны, завтра можем с ним встретится – частил Жёлтый, избегая упоминать имена.
Срджан, Мрджан и Младжан переглянулись, уже не слушая Жёлтого, который продолжал говорить. Уехать, оставить всё. А всё – это что? Воспоминания, жизнь, которая с каждым днём становится всё более чужой, всё более мелкой и ненужной. Это уже была не их страна, и в ней жили чужие им люди. А там? Может, их там и правда ждёт удача? Там, где ещё есть место для каждого, в том числе, и для них. Где-то, где их имена не значат ровным счётом ничего, где прошлое теряет значение своё, поскольку его больше нет, а будущее не страшит, потому что его не существует. Там есть только настоящее. То настоящее, что сделают они сами. Может, там, где их никто не знает, всё начнётся сначала, и они найдут себя и пойдут на закат навстречу счастью. Почему бы это не могло быть правдой? Может это Великий Шанс. Новое Начало. Возможность уйти не оглядываясь. Возможность не встречаться в зеркале глазами с рожей алкоголика. Возможность не видеть в нем и прошлого наивного щенка. Возможность покинуть все и уйти от себя, забыв нынешнюю жизнь навсегда.
А новая жизнь начнётся там, далеко отсюда, в этой самой Африке, в Заире. Бриллиантовые реки и золотые берега, доступные женщины и податливая власть. Всё как раньше, когда они были молоды, наивны и достаточно безумны, чтобы верить в невозможность поражений, предательств и измен. Всё как раньше, когда они верили, что жизнь и война имеют смысл и оправдывают себя. Может, они даже вернутся. Почему бы и нет? Они будут богатыми, знаменитыми, загорелыми, с кучей денег, в дорогих одеждах и на первоклассных авто. Они будут сидеть перед новыми огромными особняками и плевать на мелких серых людишек, которые будут смотреть на них со страхом и завистью. Всё как когда-то мечтали они, молодые и красивые, отправляясь на фронт в грузовиках, которых девушки усыпали цветами. Тогда даже те, кто, кто не мог или не был обязан стремились надеть форму и вступить в армию, собирающуюся под знаменем, рвущимся в небеса, чтобы отправится на славную короткую войну, которая несомненно закончится победой и нужно успеть стать частью этой славной героической сказки.
И сейчас они мечтали о том, что будет, когда они вернутся. С каким восторгом будут смотреть на них соседские подросшие пацаны. С таким, наверное, с каким они в своё время глазели на соседа Влада, вернувшегося после контракта в Иностранном легионе. Он казался богом – его возил Peugeot, а необычно ароматные сигареты прикуривал от золотой зажигалки Ronson на которой сиял значок с изображением парашюта. Он вернулся и они – вернутся. И всё будет совсем, совсем по-другому. Должны же и они когда-то победить. Невозможно, чтобы вся жизнь была бесконечной полосой поражений и неудач.
Впрочем, иногда холодок сомнений забирался за воротник: – А что, если это всё-таки западня, ловушка? Ещё одна в серии тех, которые удалось едва-едва избежать, унося шкуру? Да, они слышали, что одна группа парней из Сербии поехали в Африку, куда заманил их никому не известный французский контрактник. Но они не слышали, чтобы кто-то сумел вернуться. Холодок сомнений таял после ракии, а в душе пробивались робкие подснежники надежды, ростки желания победить. Победить хоть раз в жизни. Желание требовало веры. Вера твердила, что сказки становятся былью и что свет возможен даже на дне самого глубокого колодца. Они ничего не требовали от жизни, лишь бы была надежда, лишь бы хоть часть её, хоть долька.
Молчание затянулось. Никто не решался заговорить первым. Братья Делич переглянулись, и после согласного взгляда Мрджана, Младжан повернулся к Срджану с вопросом:
– Ну как, кум? мы едем?
Срджан не спешил с ответом. Он, понимая, что у них кроме головы на плечах, которая даже им уже в тягость, ничего нет, но всё же медлил. Окурок тлел в клубах дыма, режущего глаза, а он всё глядел на неоновый свет тусклой лампы, прикидывая. Посидев так с минуту Срджан кивнул головой соглашаясь и Жёлтый с энтузиазмом кинулся их хлопать по плечам говоря, что в таких героях не сомневался ни капли. Он опять начал расхваливать работу и обещать ожидающие их чудеса. Тяжёлый горный ливень неожиданно ударил в окна, заглушив музыку и слова, до которых никому уже не было никакого дела.
На следующих день ранним утром Срджан, Мрджан и Младжан ожидали Жёлтого у привычного Барсука. Они, натощак курили, зажав сигарету жёлтыми зубами, заполняя разговором пустую голову и изголодавшее сердце. Затем слишком быстро ехали вдоль реки Врбас в неудобном и маленьком для них Volkswagen Vento цвета «гнилой вишни», слушая радио, которое всё время включал и выключал сидевший на переднем сидении Срджан, тем самым раздражая Жёлтого, по привычке болтавшего не затыкаясь. Его спутники угрюмо молчали, уйдя каждый в свои мысли и не обращая внимания на скалы среди которых ехали, не видя ни их, ни тонких осин и диких яблок, упорно карабкающихся вверх: корни их висели в воздухе, словно питаясь им.
Мелкая, вся в мутной пене, река Врбас гнала воду по ущелью, оставляя на дне ветки и мусор и выливалось на простор чистой прозрачной рекой детства. Далее в долине, она вновь превращалась в снулую грязную воду, у берегов которой приткнулись ржавые кузова старых автомобилей.
Вдоль русла Врбаса по обеим сторонам побережья ютились маленькие горные хижины, а за ними простирались луга и перелески. Хвойные деревья пятились к неприступным горным вершинам, оставляя пни, которые человек выкорчёвывал, строя свои незамысловатые дома. Утро ещё только начиналось. Ещё у домов были зажжены ночные огни. Ещё клубился в глубине ущелья туман, от которого тянуло прохладой. Привычно ловко объезжая ямы и камни, которых ливень выкинул на дорогу, они ехали так быстро как могли, резко тормозя лишь перед случайно возникшей на их пути тяжелогруженой фурой или каким либо замешкавшимся трактором напоминавшим о том, что от своих поражений сербы, спасались оседлав трактор. Нет, конечно, были и те, кто удирал от огня в дорогом автомобиле, но такие вряд ли знали как горчит истинное поражение. На тракторах же уходят те, у которых кроме земли и могил предков ничего нет. Он долго не решаются покинуть ни одно, ни другое, а уходя уходят окончательно, поскольку зло, прогнавшее их, «обло и озорно, стозевно и лаяй».
Рассматривая тракторы, на которых сохранились таблички уже несуществующих общин и государств, Срджан и Деличи пытались восстановить историю жизни их хозяев: Этот бежал от Бури[2], а вон тот должен был ехать через Купрес, а у этого крыло пробито гранатой, будто он проехался по Трпиньи, в этот подожгли, когда его хозяин пытался пробиться через узкое горло коридора.
Нигде в мире ни одна машина, созданная для плуга и нивы, не перевозила такого количества людей. Груженные чадами и домочадцами, а также прибившимися близкими и дальними, набитые облупившейся мебелью, снами и кошмарами, страхами и жалобами. С могильными крестами и полуистлевшими дорогими останками, с скотом и кормом для него, с дровами и мольбами. Сильнее смерти и выносливее, чем было запланировано конструкторами, они тянули на себе вместо плугов караваны отчаяния, спасая тех, кто бежал. Они, тянули борозду, перепахивая навечно путь, по которому вернуться назад нельзя.
По левую сторону дороги возле просторной стоянки притулился ресторанчик Белый ягнёнок. Рядом с надписью нарисованный дедок в пастушьей шапке поднимал кружку пенного пива, улыбаясь в усы и приветствуя путников. На стоянке уже толпился народ: курили, гомонили, приветственно окликая новоприбывших. Срджан, Мрджан и Младжан остановились, кивая знакомым лицам, которых было довольно много на этом пятачке, ожидая чтобы Жёлтый представил их нужным людям.
Все собравшиеся знали, зачем сюда пришли, однако вслух никто не упоминал и не озвучивал цель собрания. Собравшиеся здесь люди были похожи: прошедшие через сито войны они не смогли себя найти в мирной жизни и сейчас откликнулись на зов. Сейчас они чувствовали себя будто перед свадьбой или похоронами, поэтому не знали что делать и томились в ожидании какого либо действия. Прибытие Деличей и Срджана всколыхнуло их, убедив, что недаром собрались они этом утром у ресторана Белый ягнёнок. Трое друзей были известны как искусные воины, как храбрые и отважные люди, которым можно верить, а уж о Срджане каждый рассказывал свою легенду, в которой либо присутствовал, либо услышал и пересказал, приукрасив. – А вот и Медведи! – шептался народ, указывая на них пальцами. Эта фраза звучала почти также как на войне, когда они появлялись на сложных участках фронта. Они были Медведи. Группа майора Малешевича были надеждой армии, и долго, как сказал бы Срджан, слишком долго, верили в то, что они её гордость.
Но для тех, кто этим утром томился на стоянке в ожидании переклички, которая изменит их жизнь и судьбу, они всё ещё были гордостью и надеждой. Ветераны, толпящиеся у дороги, помнили о том, кем они были и когда их выстроили в очередь, им, этим людям, на плечах которых, привыкших к военной форме, неуклюже топорщились кожаные дешёвые куртки, в присутствии самих легендарных Медведей было легче побороть сомнения и страх.
Внутри за деревянной барной стойкой, потемневшей от времени и дыма, на единственном высоком стуле, спиной к входным дверям, сидел человек лет сорока. Щеголеватый, в сером костюме и белой рубашке с крахмальным воротником, в тёмных очках Ray Ban, несмотря на плотно занавешенные окна и полумрак внутри ресторана. Кукловод. Толпа зашелестела, передавая информацию остальным. И волнами поползло: говорили, что он может всё, что он шеф сербской тайной службы, что он и западный, и восточный шпион, что его не раз убивали, а он ещё жив, что во время войны он был в контакте и с сербским, и с хорватским, и с мусульманским генеральным штабом. Ещё говорили, возбужденно жестикулируя, что он голыми руками задушил огромного (как комод!) человека, лишь за то, что тот пролил ему на галстук пиво. Говорили, что он разбогател на торговле оружием, людьми и наркотиками, и что его беззвучного смеха боялись даже самые безбашенные и отмороженные. О нём шептали, что он был наёмником ещё во времена Тито, и с тех пор держит на крючке всех политиков.
Никто не знал его настоящего имени. Его называли Кукловодом, поскольку он дёргал людей за верёвочки, зная их слабости и используя их. Его холодные как у вчерашнего трупа руки, всегда были спокойны, улыбка – вежливой, а глаза – доброжелательны. Но даже спустя годы и жертвы, и партнёры Кукловода просыпались ночами, вспомнив его лицо. Шли даже слухи, что Кукловод использовал только слепых проституток, чтобы они не могли ни запомнить его, ни посмотреть ему в глаза. И что прежде, чем предстать перед ними нагишом он с ног до головы обливался одеколоном, чтобы его не выдал запах собственного тела, а в момент наивысшего наслаждения гасил в себе всякий звук или стон, чтобы его голос не запечатлелся в чьей-то памяти.
Те, кто думали, что знают больше, чем остальные, говорили о том, что нет такого человека, убеждая, что Кукловод – это и есть сама Контора. Контора – это имя, которое народы Югославии дали тайной полиции. O Конторе, о её мощи и вездесущности рассказывали легенды. Люди верили, что тот, за кем не следит Контора незначителен и не заслуживает упоминания. Неважно, друзей она искала или врагов, но Контора точно и без промахов определяла место в обществе и роль каждого. Подтверждая эту истину Кукловод олицетворял мощь, привлекая и ужасая одновременно и люди, как заворожённые светом свечи бабочки, слетались на огонь, точно осознавая его опасность. Вот и сейчас он, тихий и спокойный, почти добродушный, сидел, глядя на людей вроде бы безучастно, а тем не менее после его короткого взгляда в их сторону наступила гробовая тишина.
– Добро пожаловать, господа. Мы всё знаем, почему здесь собрались – сказал Кукловод деловым тоном. Губы его едва шевелились. Голос был сух. – Я предлагаю вам работу вашей мечты. Заир, Африка. Люди Кабилы развязали гражданскую войну. Наш друг Мобуту Сесе Секо просит о помощи приятелей по всему миру. Работа лёгкая, противник – необразованные дикари, которые ружья в руках никогда не держали. Земля чертовски богатая. Власти – никакой. Рай для решительных и способных. Заплатят много, вам признают все чины, да ещё и дадут на порядок выше. Господа, предложение действительно только здесь и сейчас. Мои сотрудники – он кратким движением руки, в которой змейкой блеснули серебряные чётки, указал группку столпившихся возле Жёлтого людей – дали мне всю информацию. Никто из вас не знаком со мной, но я знаю вас всех, некоторых – особенно хорошо.
Мрджану показалось, что Кукловод на долю секунды дольше задержал свой взгляд на Срджане. – Я знаю, что вы не упустите такой возможности. В остальном – дальнейшие слова он произнёс размеренно, сопровождая каждое звоном бусинки чёток – если кто-то не едет, на его место мы приведём десяток более сообразительных и смышлёных. Надеюсь вы понимаете это.
И опять на толпу легло глухое одеяло тишины. А слова поднялись вверх, к потолку и остались висеть там как дамокловы мечи: решительные и острые. Беззвучно, как тень Кукловод поднялся со стула и сопровождаемый вооружённой охраной покинул ресторан. И только тогда, когда одинокий стул возле стойки и звук уезжающего автомобиля подтвердили его уход, бывшие военные, будущие контрактники, набрались мужества, чтобы заговорить. – Кукловод, Африка! – раздавалось по углам. Они вновь и вновь повторяли эти слова, глядя друг на друга и сталкивая с глазами, в которых плескались такие же желания, и те же вопросы. Они хотели верить в то, что они слышали и есть истина. Они хотели бы, чтобы то, что они слышали и было истиной. Они хотели чтобы кто-то ещё кроме них самих укрепил их, терзаемую страхом, веру. Но всё проходит, в том числе и сомнения: один за другим будущие наёмники подходили и записывались, делая окончательный выбор. Отправление назначено через семь дней. У них ещё оставалось достаточно времени на алкоголь, похвалы, плач и проводы, если, конечно, было кому их провожать. Через семь дней их снабдят документами, поделят на группы, раздадут оружие и дальше пойдёт всё своим чередом – так думали они. Или, по крайне мере, хотели надеяться.
Те, кто согласились продать себя, получали аванс к которому прилагалось чувство собственного достоинства о наличии которого многие уже забыли. И они ринулись жить отведённую им неделю так, как будто она чужая и им выдали её в кредит. Они бахвалясь, рассказывали встречным и поперечным о своих будущих подвигах так, как будто они уже произошли. Они заполонили рестораны, бары, ночные клубы и публичные дома. Они пили так, будто завтрашнего дня не будет, и легко выкидывали деньги на ветер, поскольку это были деньги, заработанные торговлей собственным мясом.
Это была редкая неделя в жизни Срджана, Мрджана и Младжана, когда они расстались. Мрджан и Младжан поехали с визитом к родственникам, поехали повидать, бывших жён и их новых друзей, и даже умудрились во время особенно буйного пьянства, заехать в Сербию. Срджан не покидал Баня-Луку, большую часть времени проводя на реке Врбас, где днями рыбачил, несмотря на непогоду. Он не хотел никого видеть, а холодная река охотно отвечала этой его прихоти. Его единственным компаньоном был вокмэн непонятного происхождения, купленный на рынке. Дженис Джоплин, Джими Хендрикс, Боб Дилан – музыка и герои молодости Срджана, чьи сообщения он больше не мог ни расшифровать, ни понять. Река Врбас задыхалась от тишины, на её берега не забегали даже бродячие собаки. Только изредка нарушали мёртвую тишину звуки подводного взрыва, когда люди, желающие быстрой прибыли кидали в реку самодельные бомбы глуша рыбу. Взрывы выбрасывали на берег ошеломленно зевающую добычу: крупную рыбу уносили браконьеры, а напрасно погибшая мелочь гнила на берегу. После каждого такого набега Срджан расчищал себе место для рыбалки, чтобы не сидеть в окружении дохлой рыбы с отупевшими глазами.
В редких и мелких волнах Врбаса Срджан пытался увидеть своё прошлое, разглядеть своё будущее. Словно в сказках, которые рассказывались когда-то длинными зимними вечерами, Срджан искал ответы, хотя изначально знал, что искать их нужно лишь в себе самом, а не в мутной воде, в которой ничего нет, кроме ила. Невозможно найти ответ в реке, которая, как и жизнь Срджана, из чистой полноводной красавицы превратилась в сточную канаву, на берегах которой гниют останки редеющего рыбного обилия. Легконогую жизнь всегда уравновешивает бремя сомнения. Но когда если жизнь показывает человеку истинный суровый свой лик, то вера и надежда не покидают лишь храбреца. И лишь храбрецы, поддерживаемые собственным упрямством могут многое. Но если человек сдаётся, если он слаб, если его терзают сомнения, то пиши пропало: человек остаётся только с грузом собственных мыслей, которые будут травить его ядом, пока он не сгниёт в бездействии и тоске. Спасение одно – искать в себе самом источник надежды. Откапывать его в каменной пустыне своей души. Срджан уже давно перестал черпать силу из своего источника. Но на дне уже иссякшего родника хранились некие крохи: пару горстей живительной надежды. Говорят, что на войне и в несчастье человек познаёт Бога. Говорят, что когда возле уха свистят пули и нет разумного объяснения, почему кто-то остался жив пор кромешным огнём, а кто-то умер от нелепой случайности, находясь в полной безопасности, люди начинают верить. Если не в Бога, то в судьбу. И познавать мир, в котором им довелось родиться.
