Александра Горячко
В Самую длинную ночь
Дом
Тук-тук-тук.
Вилли испуганно встрепенулась. Она уже почти закончила вычищать очаг, и среди глухого шарканья метелки этот короткий стук прозвучал отчетливо. И пугающе.
Девочка задержала дыхание, прислушалась.
Она слышала, как гулко стучит ее собственное детское сердце. Слышала, как тяжело дышит мама, заботливо укрытая тулупом. Слышала даже, как скребутся и пищат под полом мыши. А стука больше не слышала.
Вилли выдохнула. Ух, показалось. То, верно, она задела башмаком ножку стула, а может, просто заскрипел старый бревенчатый дом, уставший к концу дня, или ветка яблони, что растет у самого порога, заколыхалась от сильного ветра.
– Глупая, – обиделась за собственный испуг девочка, – дома нечего бояться.
Сказала и на всякий случай глянула в сторону окна. Действительно ли нечего? А не в доме? В золотом свете низкого осеннего солнца гроздья рябины в оконной раме горели словно живой огонь. И крохотное пламя реального огонька – оплывшей свечки на подоконнике – терялось среди них. И все-таки пылало. А значит, защита еще держалась.
– Нечего бояться, – уже увереннее повторила Вилли, поправила выбившиеся из-под косынки темные волосы и вновь принялась выметать сажу.
Тук-тук-тук.
Вилли пискнула.
Спрятаться! В очаг! Скорее!
Но она была слишком велика, чтобы поместиться там. Потому так и замерла на месте, с метелкой в руках, скрючившись, как вековая старуха, когда самой ей едва-едва исполнилось десять.
Тук-тук-тук.
– Меня нет, – захныкала Вилли. – Я ушла за водой к колодцу. Я спустилась в погреб. Я сплю! – горячо зашептала она, будто пытаясь заговорить незваного гостя.
Тук-тук-тук.
Едва набравшись смелости, девочка еще раз глянула за оконную раму. Слюда искажала лицо, и впору было бы испугаться еще больше. Но затем…
– Виллейна! – крикнули из-за двери. – Виллейна! – и в этот раз уже не застучали – забарабанили! – в окно. – Куда подевалась?
Тетка Имар… Тетка Имар! Вилли чуть не расплакалась от облегчения. Вскочила тут же на ноги, бросилась к двери. Но эти самые ноги, ставшие от страха мягкими, словно набитые лебяжьим пухом подушки, не слушались. И, с трудом шагая, девочка молила об одном: только бы тетка Имер дождалась ее, только бы не ушла!
– Долго же я тебя ждала! – недовольно закудахтала старая соседка, как только Вилли приоткрыла дверь. Приоткрыла и сама повисла на тяжелом засове, когда Имар – хоть и пожившая уже свое, но все так же сильная и напористая – вместе с порывом холодного октябрьского ветра распахнула дверь (так что пламя Последней свечи опасно заколыхалось). – Спала, что ли? Нет, вижу, что не спала. Чисто. Прибрано. Молодец, молодец, – она говорила скоро, не ожидая ответа. И так же скоро, с неожиданной для человека ее возраста и размеров ловкостью, ходила по дому.
Заглянула в кладовку, под пол и на кухню. Проходя у кровати, где беспокойным болезненным сном спала мама, поправила тулуп. Проверила очаг, глянула на подоконник – убедилась, что свеча – последняя в этом году, горит, цыкнула одобрительно.
– Готова, – закончив проверку, довольно сказала тетка Имар и опустилась за обеденным столом. Чуть кивнула, приглашая Вилли, и девочка, все стоявшая у распахнутой двери, поспешно закрыла ее и вскарабкалась на высокий стул. Со спинкой.
Отцовский.
– Виллейна, – начала соседка важно, накрыла своей сухой теплой ладонью маленькую ручки девочки, заглянула ей в глаза (так что Вилли заерзала на стуле от неловкости), – ты точно хочешь остаться?
Это был серьезный вопрос. Самый серьезный вопрос из всех, что когда-либо задавали Вилли за ее десять лет. Взрослый. Она бы была рада, если бы тетка Имар спросила что-нибудь попроще. Что-нибудь, что она знает.
Сколько вылупилось цыплят, например, ведь Вилли уже умела считать. Любит ли она чечевичную похлебку, и нравится ли ей Ома, что зовет порой поиграть. Но тетка Имар спросила, хочет ли Вилли остаться. Здесь, в своем доме, в Самую длинную ночь. И Вилли молчала, не зная еще, как отвечать на такие серьезные и взрослые вопросы.
– Я понимаю, как тебе страшно, – по-своему расценив ее молчание, сказала Имар. – Мне было многим больше лет, когда я стала Хозяйкой в доме своего мужа, и даже тогда я боялась. Как я боялась! Чуть не забыла все нужные слова, – она мягко улыбнулась воспоминаниям и вновь обратилась к девочке. Обратилась по-другому.
– Вилли, если ты захочешь уйти, никто не скажет тебе и слова. Самая длинная ночь не лучшее время для маленьких девочек, чтобы быть храбрыми.
Та тут же освободила ладонь. Почувствовала, как вспыхнули от несправедливого сомнения щеки. Выпрямилась на стуле, лопатками касаясь спинки.
– Я остаюсь, – сказала со всей твердостью, на которую была только способна. От порыва ветра задребезжали ставни, девочка вздрогнула, но голос ее не изменился: – Я Хозяйкой Ночи в этом доме.
Тетка Имар не была удивлена ее ответом. Хотя и выглядела неуверенно, будто бы решая для себя: не настоять ли? Не увести ли девочку силой, пока не случилось беды? Но вместо этого произнесла:
– Не выходи за порог…
Вилли вторила ей:
– …не зови гостей, да не туши огня. В Самую длинную ночь боги крепко спят, в Самую длинную ночь ты сам береги себя.
Этой присказки еще совсем маленькую, не понимающую значения всех этих слов, ее научила мама. А мама, научила ее мама. А ту – ее. И теперь два голоса: скрипучий старческий и звонкий детский, нараспев читающий старые слова, звучали одной мелодией с голосами многих и многих поколений дочерей и матерей. Будто бы нить пронизывающей время от этого дня и до Первого Костра.
Они закончили говорить разом. Вилли чувствовала, как у нее подрагивает нижняя губа. Но в этот раз, то было не от страха или бессилия перед наступающей Ночью. Ей было так волнительно и трепетно! Вместе со словами заговора, она почувствовала себя… почувствовала частью чего-то большего! Не просто Виллейной, а одной из многих. И по взгляду тетки Имар (хоть у той и не дрожали от слез губы) она поняла, что и старая соседка разделяет ее трепетное чувство.
Вилли выжидательно посмотрела на Имар. Было ли это ее последнее испытание или соседка и так уже все решила?
– Тебя ждет долгая Ночь, – наконец вздохнула та. – Пожалуй, еще более долгая, чем каждую из нас.
Вилли перестала дышать.
– Но ты справишься, – чуть улыбнулась старая Имар. И девочка услышала в этом разрешении другие слова, которые не были произнесены: «Ты должна справиться».
На этом взрослый разговор был окончен и начались приготовления.
– А теперь иди-ка умойся.
Более не в состоянии изображать из себя взрослую и серьезную, Вилли заулыбалась, закивала и соскочила с отцовского стула.
– Сарафан! – вслед ей крикнула Имар и пришлось вернуться за чистой одеждой, ею же самой, подготовленной еще со вчера.
Что-то, а умыться ей точно не помешало. Она склонилась над лоханью с колодезной водой – натаскала с самого утра! Бледное лицо было вымазано сажей, но даже она не могла скрыть россыпи веснушек. Редкие косы темных волос растрепались, рубаха пестрела пятнами: где грязь, где жир от свечей, а у самого ворота – слезы.
Вилли сбросила с себя одежду, вместе со всеми сомнениями и страхами. А затем наскоро, пока не заледенела от холода, обтерлась мокрым куском сукна. Праздничный сарафан, яркий, желтый был еще детским. Но положенного, красного, у нее еще не было. А мамин ей оказался слишком велик, она мерила!
Ее сарафан совсем не подходил Хозяйке Ночи. Так считала Вилли. И потому пришила по его краю красные ленты для волос. И теперь она вся, невысока и тонкая, сама стала походить на огонек. Последними Вилли расплела косы, смочила гребень водой и расчесала волосы, а поверх повязала такую же ярко-алую косынку.
Глянула на свое цветастое размытое отражение в мутной воде и осталась довольна. Совсем как мама!
От мысли этой ей вновь нестерпимо захотелось плакать, лицо на секунду искривилось, но девочка сумела совладать со страхом и в этот раз. Теперь она – Хозяйка Ночи. Поплачет завтра утром, когда все будет позади.
Когда она вернулась, тетка Имар уже заканчивала последние приготовления. Она принесла с собой плетеную корзинку, полную всякой снеди, хотя кладовка в доме и без того обещала богатый стол. И Вилли с благодарностью приняла соседские дары: пареную репу, запеченное в углях мясо, пестрые, как осенние листья, яблоки. И даже кулек сахарных леденцов – редкое угощение даже собственных детей, и очень щедрый подарок для соседских.
А затем тетка Имар принялась наставлять маленькую Хозяйку. Показала, как правильно и в каком порядке зажигать свечи: от Последней – той самой, на подоконнике – и по кругу вслед за солнцем, осветить каждую комнату и каждый порог. Затем запалить очаг и замкнуть круг, поставив на подоконник новую свечу. Подсказала, как правильно дышать, чтобы не сбиться с ритма – набирая воздух глубоко-глубоко, до самого нутра и выдыхая на каждом слове.
Проверила, помнит ли Вилли слова песен и заговоров. И девочка, которая и без того знала все это, и, готовясь к этой ночи, повторяла все бесчисленное количество раз, следовала за старой наставницей из комнаты в комнату и старательно повторяла слова и движения.
Не упуская короткого перерыва, чтобы подойти к постели матери, поправить тулуп, вслушаться в ее хриплое неровное дыхание и поцеловать в лоб.
В детском сердце еще теплилась надежда, что маме станет лучше. Что сейчас она откроет глаза, потянется в постели, будто бы после долгого сна и велит принести воды из колодца. А затем станет Хозяйкой Ночи и обережет их дом, как оберегала всегда, еще на один год. Но лихорадка не отступала, забытье было крепко. И Вилли, отерев лоб матери холодным полотенцем, возвращалась к подготовке.
Тетка Имар не отпустила ее, пока не убедилась, что девочка готова. Хотя бы – готова попробовать. И пусть боги, хоть трижды спящие, сохранят ее и ее порог.
Она уходила все такая же громкая и стремительная. Только смотрела по-другому. С сочувствием, сожалением… Сомнением? Тетка Имар точно думала, что Вилли не понимает этого ее взгляда. Как всякому взрослом, старому даже, ей казалось, что не доросла еще малышка до таких сложных чувств. Но Вилли была уже не ребенком. Она была Хозяйкой Ночи! И ей горько было от этого жалостливого сочувствия.
– Спокойной Ночи вашему дому, – на прощанье сказала Имар.
– Жаркого пламени в очаге! – со всей важностью, на которую только была способна, ответила Виллейна и закрыла за гостьей дверь.
На засов.
***
Вилли злилась на тетку Имар.
Сначала та посчитала ее трусихой, а затем еще и этот взгляд! Как же так!
Девочка хорошо знала его. С тех пор, как прошлой Самой длинной ночью исчез ее отец и занемогла мать, каждый взрослый в деревне считал своим долгом посмотреть на нее так!
«Бедная малышка, отца увела Дева Холмов!»
«Не повезло дитя, осталась сиротой при живых родителях!»
«Мать болеет – то Дева изводит. Ревнует, гадина! Мужа забрала и жизни лишит!»
Вилли в эти сказки не верила. То есть в Деву, холмы и опасность Ночи да! Верила, конечно! А вот в то, что отец бросил их, прельстившись магией той стороны – нет.
Ее папа умер. Умер в Самую длинную ночь, вдалеке от своего порога. Так думала девочка. Да, думать так было сложнее и больнее. Думать так, означало перестать ждать, что однажды он появится в доме и все будет как прежде. И все же, все же это было не так больно, как поверить в то, что отец есть где-то там за холмами. Может быть, обнимает какую-то другую дочку, не Вилли и любит другую маму.
Но деревня долго не давала забыть об их потере. Впитывая от взрослых, также с сожалением, смотреть пытались и дети. Только сочувствовать и жалеть у них не очень получалось, а получалось скорее смеяться.
«Посмотрите! Принцесса Холмов! Осенью – за папаней следом пойдет!»
«Не ходите в лес за нечистой! Как огонек в болото заведет, там и сгинете!»
«Видно, не любил тебя папаня, что за зеленой жабой в Ночь сбежал! Бросил!»
Но только Вилли недолго позволяла насмехаться над собой и своей семьей. Пара разбитых носов, несколько порванных платьев и вот: ее снова стали принимать в игры, звать за ягодами да на речку. И помалкивать.
Вот только если детям быстро надоели такие злые забавы, то взрослые в жалости своей предела не знали. И потому теперь Вилли не могла согласиться на такую желанную помощь тетки Имар. Уйти вместе с ней в ее дом, в чужую семью, под защиту чужого огня. Оставить маму. Пусть даже на одну Ночь. Она бы не смогла согласиться на это даже в самую обычную ночь. Не согласилась и в эту.
Мама не справится одна. В последние дни лихорадка разгулялась, и она почти не вставала с постели. Ей было не смочь.
Потому сегодня Виллейна – не по своей воле старшая из женщин рода – должна была стать Хозяйкой Самой длинной ночи и уберечь семью и порог от бед.
Ветер за окном завыл с новой силой, зло заколотил в окно, так что щеколда задребезжала, а огонек свечи затрепетал. И Вилли охнула от страха. Как же сложно это оказалось – быть храброй!
– Доченька, – слабым голосом позвала ее мама.
И одного этого короткого слова, сказанного родным голосом, оказалось достаточно, чтобы все ее смелость и гордость тут же исчезли. Вилли вернулась к постели, прижалась губами к горячей – слишком горячей! – ладони, всхлипнула. И опять стала тем, кем и была – маленькой девочкой, дочкой.
– Да, мама.
Но та долго не отвечала. Дышала тяжело, со свистом и хрипами, будто не человек – метель в зимнюю ночь. Вилли не хотелось слышать это. Вилли было страшно. Она зарылась лицом в одеяло, так чтобы складки его закрывали уши, но стоило ей услышать тишину – пустую тишину – девочке стало еще страшнее.
– Да, мамочка, – позвала она снова.
Мама чуть сжала ее ладошку, услышала.
– Ты такая храбрая, девочка моя, – сказала, будто листья прошелестели. – Взрослая.
Она закашлялась, но приступ быстро прошел.
– Он теперь твой, – слабой рукой зашарила по тулупу, пытаясь найти край. – Должен быть у тебя.
– Нет! – вскрикнула Вилли. – Не сегодня! Не сегодня!
Она схватила ее за руку, но мама мягко высвободилась. На тонких бледных губах появилась улыбка.
– Не бойся, – эмоции дочки, будто придали ей сил, – я не собираюсь уходить сегодня, – она опять закашляла, будто кашлем этим лихорадка хотела поспорить с ее словами. – Не в эту Ночь.
Мама все-таки нашла край тулупа и вытянула из-под него ремешок.
– Ты Хозяйка, – она слабо потянула и ничего не произошло. – Ты Хозяйка, – повторила мама, и голос ее стал сильнее, а скулы загорелись багряным, – он должен быть у тебя. Не даст злу прикоснуться к тебе, не даст беде зайти за порог.
Вилли хотелось расплакаться, но она не посмела и всхлипнуть. Она потянулась и развязала кожаный шнурок. В ладони осталась подвеска. Замкнутое, стальное колечко из расплющенного темного металла. Можно было бы подумать – обычное украшение, но стоило присмотреться и становилось понятно, что это гвоздь – вон шляпка на одном из концов.
Вилли очень хорошо знала, что это такое.
Это был мамин оберег. Нет, их оберег. Самый первый гвоздик дома. Только забивали его не в дерево, а в род, связывая семью и порог, за которым она жила.
Такой амулет был и у тетки Имар, и у других их соседок. Старшие дочери, хранительницы рода – Хозяйки Ночи. Мама часто рассказывала о том, как сама много-много лет назад получила его от своей матери, когда пришло ее время становиться Хозяйкой. И Вилли знала, что когда-нибудь и она повесит себе на шею это неприметное железное колечко на кожаном ремешке. А затем передаст своей дочке, а может – невестке.
Да, Вилли знала, что когда-нибудь это произойдет. Но когда-нибудь потом! Через много лет! Не сейчас!
– Теперь ты настоящая Хозяйка, – с улыбкой сказала мама. – Вот так.
Дыхание ее вновь стало свистящим и глубоким. Она уснула.
– Вот так, – повторила за ней дочка, а в следующую секунду порывом ветра распахнуло ставни. Да так, что щеколда брызнула щепками!
Потухшая Последняя свеча подкатилась к ногам девочки. Вилли ахнула.
И сумрак затопил дом, будто поднятая со дна речки илистая муть.
***
Вилли не плакала, больше не плакала. У нее уже не осталось слез для плача. Не было сил реветь, не было сил тормошить спящую маму, в надежде, что она сможет хоть что-то исправить.
Все, что могла сейчас Вилли – только ходить по дому из комнаты в комнату и тихонько подвывать. Так, что сама уже не могла сказать, не стала ли она уже духом?
Ущипнула себя, дернула прядку волос, выбившихся из-под косынки, зажмурилась крепко-крепко, так чтобы солнечные зайчики перед глазами заплясали – нет, кажется, не дух. Пока еще не дух.
«Но если не найдешь огня, обязательно им станешь!» – сказали ей страхи голосом тетки Имар, и девочка снова всхлипнула.
В памяти тут же всплыли и старая колыбельная, и наставления соседки. А еще – сказки и легенды, что так любили пересказывать друг другу дети. Все как одна – про таких же неумех и растяп, как сама Вилли. Страшные, и, обязательно – с плохим концом.
В этих сказках все начиналось точно так же! Какая-нибудь растяпа теряла Последний огонь, роняла свечу или забывала закрыть окошко, а иногда – тушила намеренно, от злости или неверия (как дуреха Нэн из Виллиной любимой сказки). И в канун Ночи дом оставался без защиты.
Духи той стороны стягивались к нему, словно по приглашению. Уводили домашних в холмы, подменяли детей, морили скот. А затем портили поля, чтобы земля больше не родила, травили колодцы, портили и чужие, до того защищенные дома. И порой целые деревни стояли мертвыми, и самые смелые путники, проходящие мимо, видели в пустых окнах только духов бывших жителей. Эти истории никогда не заканчивались хорошо. Только Дуреха Нэн, поняв, что совершила, смогла сходить в холмы и обратно и успела зажечь Свечу до рассвета. Вилли потому и любила эту сказку – в ней единственной, она чувствовала надежду, что не все потеряно. Представляла себя как Нэн, храброй и умной, способной обвести вокруг пальца саму Деву Холмов.
Но теперь она понимала, что если что-то и роднит ее с героиней сказки, так это звание дурехи! Ума тут точно не было. И если бы ей и встретилась сейчас Дева Холмов, то Вилли могла бы разве что разреветься, уткнувшись ей в платье.
Все-таки не зря старуха Имар сомневалась в ней. Не зря не хотела оставлять в доме за главную. Знала ведь, что Вилли не справиться. Вот – не справилась. Не уберегла дом.
Дзынь!
То колечко-гвоздик покатилось по полу прямо к очагу. Девочка и не заметила, как кожаный ремешок оберега выскользнул из рук. Она остановилась посреди комнаты. Постояла так, смотря заплаканными глазами на колечко. А затем как затопала! Как запрыгала! Только кричать не стала, чтобы не разбудить маму.
Разозлилась! Ну сколько можно было себя жалеть?! Чтобы подумал он ней сейчас папа? За потушенную свечу, может, и не поругал бы. А вот за то, что распустила нюни – точно! Он ведь учил ее, его девочку, юыть храброй и сильной. И брать ответственность за свои поступки. И не сдаваться.
Жизнь ведь не сказка, тут все по-другому. Что значит не справилась? Ночь ведь еще не настала, время “справиться” еще есть! Да, было так легко опустить руки уже сейчас, даже не попытавшись бороться. Сдаться своему страху, забраться к маме под тулуп и дожидаться, когда жители той стороны, мерзко хихикая прокрадутся в дом, чтобы забрать ее жизнь.
Как ей хотелось действительно сдаться! Сдаться и отказаться от ответственности. От обязанностей. Да! Ей бы очень хотелось этого.
Как бы легко было просто знать, что ты не смог и больше от тебя ничего не зависит. И дальше ожидать лишь воли богов, отказавшись от собственной.
Но теперь она была Хозяйкой Ночи.
И она не могла.
Да, Свеча потухла. Да, Вилли очень испугалась.
– Это нормально, – сама себе сказала она. И даже погладила себя по голове. – Ничего страшного в том, что ты испугалась.
И, как ни странно, этот легкий самообман подействовал. Слезы высохли, а страх – не отступил, нет, но больше не имел над ней такой власти.
– Если страшно, бойся, – продолжила девочка наставительно, подражая интонации тетки Имар. – Бойся, но делать не переставай.
Что именно делать? Она пока что не знала. Но вот ее взгляд упал на оберег, все еще лежащий на полу у камина, и решение родилось само собой.
Да, она была той еще дурехой, но это совсем не мешало ей стать героиней собственной сказки. Хотя бы попытаться.
Ветер, будто почувствовав ее решимость, смерил свой рык, успокоился. И в эту минуту затишья девочка повязала себе на шею оберег.
Перед тем как уйти, она поправила тулуп, чтобы мама не замерзла. Ничего ей не сказала, но про себя пообещала скоро вернуться. А затем сняла с гвоздика у двери теплый плащ.
Ведь Самая длинная ночь еще не наступила. А она уже была Хозяйкой. И значит, была обязана сделать все, чтобы защитить свой порог.
Заскрипел старый засов, поднялся сквозняк. Вилли приоткрыла дверь, выглянула в вечерний сумрак. Прислушалась.
Тук-тук-тук.
То билось ее сердце.
Девочка в последний раз оглянулась на маму. Сжала в кулаке Последнюю свечу и, зажмурившись, шагнула за порог.
Папа мог бы ей гордиться.