Александра Косталь
На дне озерном
Вода забурлила, словно в чайнике за секунду до его автоматического выключения, как над ухом прозвучало:
– Твоя очередь.
И кто-то с силой толкнул её на прогнившие от сырости доски пирса. Дашка упала, затормозила ладонями и загнала несколько заноз в пальцы. Но это было не столь важно в такой ситуации: Тоня надвигалась на неё, освещая совсем потускневшее от сумерек пространство белыми глазами-фонарями.
Нужно было бежать, когда была возможность.
Будто услышав её мысли, Тоня расхохоталась. Так хохочут злодеи в ужастиках, но Даша всегда думала, что это совсем не жутко и произойди это в реальной жизни, все бы испытали испанский стыд, но никак не страх. Теперь же, когда смех расходился волнами и резонировал об воду, возвращаясь новой волной, у Даши побежали мурашки по холодной и мокрой от испарины спине.
Она быстро зашарила по карманам, надеясь найти хоть что-то, что могло сойти за оборонительное оружие. Бабушкина куртка всегда была полна всяким барахлом, которое на долгие годы оседало на дне, и, если сунуть в карман руку, можно было достать артефакт эпохи динозавров уж точно.
Но сейчас, как назло, не попадалось ничего кроме разных фантиков, бумажек с уже не важными телефонами и рецептами, мелочь, какие-то купюры и упаковки от семян, сложенные в несколько раз.
Но Тоня шла к ней, медленно и целенаправленно, и путём отступления осталась только вода. Бурлящая вода, от которой совершенно не шёл пар, даже туман исчез, отогнанный порывом ветра, незамеченным Дашей.
– Не пытайся сопротивляться. Тебе суждено встретиться с Хозяйкой. Это честь, – задрав нос, проговорила Тоня, уже находясь в шаге от Даши. Отступать оказалось некуда. – От чести не бегают.
Наконец, Даша вспомнила о нагрудном кармане, оттягивающем плащовку вниз. Чтобы случайно не порезаться, когда лезешь рукой в карман, бабушка всегда оставляла секатор в нем. Благо, размер и замок позволяли.
Мама вечно на неё ругалась, что та в любой момент оступится и неудачно упадёт, напоровшись на острые края. Вот только Зинаида Григорьевна всегда складывала его, как ножницы, цепляя петельку, чтобы те точно не открылись. Это была едва ли не любимая бабушкина вещь, потому маленькая Даша даже однажды его схватила, когда та оставила его на огороде. У ребёнка не возникло мыслей о том, что его нужно закрыть: один раз зацепившись за острый край сверху, Даша распорола себе палец. Секатор тогда был только после работы в земле, и бабушка, обрабатывая рану зелёнкой, пугала её столбняком.
В два движения достав его из кармана и сняв предохранитель, Даша выставила его перед собой.
– Не подходи.
Тоня наклонила голову, с интересом рассматривая оружие, а потом с животным рёвом бросилась на неё сверху.
Даша упала, наполовину свешиваясь с пирса, а мавка оказалась сверху, вцепившись в её шею длинными гнилыми ногтями. Вот где столбняк, вот где антисанитария.
Секатор выпал из рук, и, тоже завопив, но только от боли, Даша принялась её душить. Поздно пришло осознание, что мавка – утопленница, и их наверняка нельзя убить. И руки у Даши совсем хилые, ещё с детства, когда во дворе все мерились, кто больше подтянется, она всегда стояла в сторонке.
Тогда Даша зарядила Тоне пощёчину.
И, воспользовавшись заминкой, схватила секатор с досок, чтобы всадить его остриями ей в шею.
Нечисть замерла. Чёрная кровь брызнула Даше на лицо и полилась струёй, какой обычно льётся молоко из бутылки. Она попала в глаза, нос и рот, и Даша едва могла задавить рвотные позывы. Сбросить Тоню с себя удалось даже с закрытыми глазами.
Мавка повалилась под воду, в разные стороны раздались всплески, но ногти все также держали Дашу за шею. Тормозя на досках, она наверняка всадила себе с десяток заноз, но сил сбросить её не хватило, и Даша повалилась в озеро следом.
Вода, на вид кипящая, оказалась ледяной. Она обожгла кожу, забралась под одежду и, кажется, достигла самых костей. Темнота оглушала, и даже глаза-фонари потухли, хотя Даша всё ещё чувствовала, как её держат костлявые пальцы. Движение все выходили медленные, слабые до того, что пятилетний ребёнок приложился бы с большей силой, чем Даша в тот момент. Она будто варилась в мареве, переливающимся всеми оттенками чёрного, словно калейдоскоп, но ни в одном положении не получалось разглядеть больше, чем силуэты и дым, в котором они скрывались, стоило только появиться.
Скорее всего, и не дым это был вовсе, просто в схватке то Даша, то Тоня задевали дно, и первый слой земли – или что там выстилает обычно дно? – поднимался облаками.
Даша чувствовала, как лёгкие начинает жечь, но вырваться не получалось. Тоня хватала то за руки, то за шею, то за ноги, когда, наконец, удавалось выплыть почти до верха. Мавка в воде была намного проворнее и будто рыба вертелась вокруг неё, даже рана нисколько её не замедлила. Но когда пальцы сомкнулись у Даши на руках и ногах наподобие оков, она с ужасом осознала: озёрная нечисть здесь не одна.
Но вдруг волны стихли. Руки разжались, и Дашу саму вытолкнуло на поверхность. Её трясло от холода, конечности не слушались, но она пыталась делать ими хоть что-то, раз не способна грести: опоры под ногами не было, но удержаться на плаву ей нужно любой ценой.
Небо почернело, солнце окончательно спряталось за горизонт, и у Даши в голове промелькнула мысль, что вокруг уже глубокая ночь: сколько же тогда её продержали под водой?
Она стёрла с лица остатки крови и грязи: похоже, они действительно всполошили дно. Даша оглянулась в поисках берега и осознала, что отплыла слишком далеко: она находилась в самом центре, на наибольшей глубине, и до земли было не меньше двадцати метров, в какую сторону не поплыви.
Ногу начало бить судорогой. Понимая, что времени у неё совсем немного, Даша стала грести в сторону берега. Ботинки и одежда намокли и тянули на дно, поэтому обувь и ветровку Даша скинула, оставшись в футболке и джинсах. С шарфом тоже пришлось попрощаться в угоду спасения жизни. Его когда-то связала бабушка, но Даша решила, что она точно поймёт, почему внучка его посеяла, и не осудит.
Её тело уже вовсю била крупная дрожь, но здесь, на чёртовом озере, Даша, наконец, осознала, как хочет жить. Она никогда об этом не задумывалась, как все вставала по утрам, ходила сначала в школу, потом в институт. Про таких говорят «плывёт по течению – куда занесет, там и обустроится». Когда умерла бабушка, Даша подумала лишь о том, что та наконец-то отмучилась. Не любили её люди, даже родные дети не любили. А жить без любви тяжело.
Вдруг из воды прямо перед ней начал подниматься какой-то горб. Когда он возвысился, Даша поняла, что это снова Тоня. Лица под чёрными патлами было не разглядеть, но сомнений, что это она, не возникло. Даша рванула в другую сторону, но и там поднялся силуэт в белом одеянии с закрытым волосами лицом. Они нависали над водой по пояс, хотя сама Даша не могла даже носками достать до дна.
Она развернулась в противоположную сторону, но и там ей преградила путь одна из сестёр-мавок. Их было не то пять, не то восемь – Даша не смогла посчитать в водовороте из звуков и силуэтов, который закрутил её, напрочь отключая сознание. Мавки шипели, как шипят ящерицы, если их схватить у какой-нибудь лужи за бока, так, чтобы ей не удалось укусить, и утащить похвастаться добычей перед друзьями со двора. Только их шипение было в разы громче, оно подбиралось в самую барабанную перепонку и выедало её, как опарыши выедают мертвую плоть.
Даша закричала, но её голос утонул в толще воды – кто-то снова схватил за лодыжку, утягивая на дно. Она зажмурилась, ожидая своей участи: надежда вырваться умерла. Её тело послужит примером, что мавки топят не только мужчин, и жители села обязательно сочинят пару баек по этому поводу.
В лёгкие залилась вода, и Даша закашлялась, но не ощутила характерного жжения, что пронзает гортань и лёгкие, когда кислород заканчивается. Она всё так же ничего не видела, но и нужды в воздухе не ощущала.
Может быть, Даша уже умерла? Сколько там человек может протянуть под водой? Три минуты, пять, десять? Когда перед глазами одна и та же картинка чёрного марева, время течёт как-то по-своему, по-особенному.
Судороги тоже исчезли. Даша будто вовсе перестала ощущать собственное тело, и вода вокруг перестала быть такой холодной, леденящей даже кости. Чернота перед глазами начала рассеиваться, когда под ногами, наконец, появилась опора. Даша опустилась на дно, завалившись боком, будто и не было никакой выталкивающей силы, только тяготение заставляло её примкнуть ко дну.
Оно было мягкое, словно пуховая подушка откуда-то из далёкого детства, когда бабушка перед сном всегда взбивала её, прежде чем Даша могла положить на неё голову. В этом маленьком, полуразвалившемся домике подушки всегда были мягче, одеяла теплее, еда вкуснее, и жизнь, сама жизнь была счастливее. Скорее всего, Даша вспоминала своё раннее детство, а в те года многого для счастья было не нужно.
Она протёрла глаза, но в них сразу же попал какой-то мусор, кружащийся рядом и не желающий опускаться на дно. Своим падением Даша подняла целое облако, мельчайшие части которого так и норовили забраться в нос, глаза, уши. Лишь когда оно осело, Даша решила оглядеться.
Резкий белый луч рассёк озёрную тьму – похоже, полная луна показалась из-за туч. Виднее из-за этого не стало, но её привлекло что-то под ногой, блеснувшее серебряным светом. Даша прикоснулась к находке и осознала, что это металлический значок, какие подростки любят носить на одежде. Он был приколот к какой-то темной толстой ткани, похожей на толстовку.
Даша проследила чуть дальше взглядом и вскрикнула, стараясь отползти подальше, но угодила в ту же ловушку.
То, что она приняла за подушку, оказалось синим, распухшим от воды с выеденной половиной черепа и глазами трупом.
Всё дно, что Даша могла разглядеть, было усеяно трупами.
Глава 4
Хозяйка золотой горы
Её крик утонул ещё в груди, а изо рта вырвалась лишь пара пузырьков. Даша поползла прочь, но куда не оглядывалась, нигде не было земли: только трупы разной степени разложения. И съедения.
От большинства лиц остались лишь черепа, сквозь пустые глазницы прорастали водоросли, шея, кисти и запястья были обглоданы или вырваны вместе с суставами. Эти места потемнели, будто их кто-то опалил, чтобы потом полакомиться еще раз.
Прямо над парнем со значком зажглись две маленькие луны. Сообразив, что это очередная мавка, Даша попятилась назад. Встать она не смогла, только пересесть и подогнуть под себя ноги, чтобы оказаться как можно дальше.
Там и здесь во мгле вспыхивали луны, и Даша сбилась со счёта ещё на шестой паре глаз. С появлением каждой новой у неё все больше подкатывала тошнота: чем больше было света, тем подробнее, сильнее прояснилась картина вокруг, которая ещё долго будет сниться Даше в самых страшных кошмарах.
Мавки сидели, коленями упираясь в груди утопленников, и что-то делали с их одеждой – перед глазами двоилось, потому было невозможно разобрать, чем именно они занимались. Но свет их белых глаз был устремлён на брошь, наручные часы, цепочки, металлические ключи…
Все они собирали трофеи.
То, что воины и герои из далёкой древности приносили в доказательство того, что враг был повержен. Но мавки забирали не оружие, а всякие побрякушки, совершенно неважные для голодных утопленниц. Блестящие, манящие их словно сорок… Неужели они убивали ради них? Неужели самым ценным в человеке для них являются безделицы? Хотя нет, есть же ещё живое мясо.
Собрав трофеи, каждая из сестёр поднялась и, немного оттолкнувшись, поплыла куда-то дальше, куда свет не поступал. Лишь когда они оказались совсем близко, стало ясно, куда они направляются.
Там виднелась гора. Выше человеческого роста в несколько раз, а возможно, доходящая верхушкой до самой поверхности. И вся она была сложена не из земли, глины или камней, даже не из трупов, как на мгновение подумала Даша, нет. Её свечение было обусловлено множеством стекляшек и металлических украшений, и в каждой из них отражались глаза нечисти.
Эта новогодняя ёлка освещала озеро на метры вокруг, и Даша сглотнула, представив, сколько людей нужно было убить, чтобы собрать её из трофеев.
Они утопили сотни, тысячи ни в чём не повинных. Неужели это озеро ни разу не прочёсывали в поисках погибших? Даша удивилась, как здраво мыслила в такой ситуации. Ей не хотелось думать, что в любой момент мавки вспомнят о ней, и страшно было представить, что случится тогда.
Ей придётся присоединиться к той компании, что выстилала дно озера.
Каждая сестра по очереди подплыла к золотой горе и положила свой трофей. После ритуала они терялись в темноте, пропадая из поля зрения и лишая единственного источника света. Когда скрылась последняя, дно вновь погрузилось во тьму.
Даша попыталась подняться, но ноги совсем не слушались. Её не тянуло к поверхности, это было более чем странно. Только трупы не стремятся к поверхности. Но она всё ещё в своём теле – значит, не труп. Даша начала грести руками в попытках подняться, но и эта попытка не увенчалась успехом. Она словно и не под водой была вовсе, а на суше, там, где невозможно взлететь, помахав ручками, если ты, конечно, не птица.
Мгла вновь начала рассеиваться – где-то вдалеке показался огонёк. Не пара, как если бы мавки распахнули глаза, а один, причём не больше горошины. Проследив за движением огонька, Даша поняла, что он приближается к ней. Другие горошины начали зажигаться по углам, освещая воду вокруг себя то там, то здесь. Больше всего их скопилось вокруг золотой горы, и, казалось, именно из её закромов и выплывали маленькие огни. На поверхности Даша бы сказала, что нарвалась на стаю светлячков, которые друг за другом вылетали из убежища на прогулку. Но откуда эти маленькие крылатые создания под водой?
Несколько водных светлячков сгруппировались и направились в сторону Даши. Она снова предприняла попытку отползти, но в голове вдруг раздался смех. Не её, чужой, похожий на то шипение, которое издавали мавки. Звук и на смех мало походил, больше напоминал влажный хлюпающий кашель, как у больного гриппом. Когда прошлой зимой Даша слегла с таким же, приступы начинались от одной мысли о смехе или слове. Тогда у нее диагностировали пневмонию.
Но издавать подобные звуки, похоже, было в природе той твари, что так стремительно приближалась.
Только… Как она проникла Даше в голову?
Нечто вильнуло хвостом и в одну секунду оказалось в полуметре от Дашиного лица. Она зажмурилась, но, когда между ушами вновь раздался хлюпающий смех, набралась смелости и открыла один глаз. Ничего не происходило. Зависшая перед её лицом рыба просто ждала, иногда хлопая плавниками.
Это была щука.
Не просто щука, а королева щук. Размерами она больше походила на белую акулу, что Даша видела в столичном океанариуме, когда родителям назначили туда командировку. Тогда рыбина произвела на неё неизгладимое впечатление и показалась длиной от пола до потолка. Теперь, сама став в несколько раз выше, Даша вспоминала об этом скептически: наверняка детский мозг просто преувеличил увиденное.
У страха глаза велики, как любила говорить бабушка.
Но теперь, когда щука зависла в полуметре от неё, Даша решила, что именно такая акула в воспоминаниях и была: длинной и, наверняка, тяжёлой.
Впалые глаза хлопали, вероятно, даже не видя Дашу: так далеко они были посажены друг от друга и смотрели в противоположные стороны. Губастый рот то и дело приоткрывался, но сразу же захлопывался с громким хлюпающим звуком. Только его Даша и слышала, хотя всегда была уверена, что звуков под водой нет. Будь всё иначе, зачем бы аквалангисты учили язык жестов?
Чешуя королевской щуки переливалась от сияния водных светлячков, а в стеклянных глазах свет находил отражение и распространялся, будто кто-то поставил вместо них прожектора. Скорее всего, и глаза мавок не имели собственного света, а лишь отражали найденный. Но где они нашли его в кромешной тьме озерного дна?
Щука вильнула хвостом и обплыла Дашу по кругу, рассматривая одним глазом, и вернулась на прежнее место.
А в следующую секунду напала, вгрызшись зубами-иглами Даше в шею.
Она не то, что сообразить не успела, а даже почувствовать боль: всё завертелось перед глазами, трупы смешались с золотой горой и светлячками, и всё, что она смогла почувствовать, это как огромная волна выбросила её на берег.
В нос ударил запах свежей травы и сырости. Даша почувствовала, как щёку холодила влажная земля, а волосы и шею, наоборот, начинало жечь. Шум воды и стрекотание где-то над ухом всё сильнее отгоняли марево в голове, когда Даша, наконец, распахнула глаза, ещё раз хорошенько их протерев, прежде чем сесть.
Вокруг цвело лето. Солнце слепило, тёплый ветер тревожил озеро и заставлял танцевать осоку и камыш, летающие создания на деревьях переговаривались о чём-то своем, птичьем. Дашина одежда почти просохла, только джинсы по швам продолжали неприятно прилипать и холодить кожу.
Сколько же она здесь провела? И где находится это «здесь»?
Даша обернулась и сразу же вскочила на ноги, заметив недалеко от себя девушку.
Она сидела на пирсе спиной к берегу и, судя по разложенным рядом травам, плела венок. Ветер доносил её тихое мелодичное пение, от которого у Даши мурашки побежали по спине. Она ещё раз осмотрелась, вгляделась вдаль, где должны были виднеться деревенские дома, но увидела лишь бескрайнее поле. Там, где должна была возвышаться зелёная крыша бабушкиного дома, был только кусок чёрной земли.
Тогда-то у Даши и сдали нервы.
Она в один шаг оказалась рядом с певуньей и, грубо развернув её за плечи, схватила ту за воротник расшитой рубахи, чтобы поднять на ноги.
– Кто ты такая и зачем меня сюда притащила?
Она улыбнулась и мягко обхватила её руки своими. Даша отдёрнула их от прикосновения ледяной кожи, как у недавно увиденных трупов.
– Не нравится? – расстроилась она, глядя на Дашину брезгливость. – Так будет лучше?
Мгновение, и нечисть обернулась Зинаидой Григорьевной. Не румяной и морщинистой от частых улыбок, а белой, спокойной и расслабленной. Такой, какой Даша видела её в гробу.
– Вот и я думаю, что не очень, – пожала плечами «бабушка» и снова обернулась молодой девушкой.
Настолько, что Даша не дала бы ей и шестнадцати. Маленькая и хрупкая, она была невероятно похожа на недавно встреченных мавок. Или они все так похожи на свою… Хозяйку?
«Тебе суждено встретиться с Хозяйкой. Это честь».
– … От чести не бегают, – одними губами закончила Хозяйка, прочитав Дашины мысли.
– Что тебе от меня нужно?
Сделав вид, что не услышала вопроса, она снова опустилась на доски, поджимая под себя ноги, и взялась за очередную ветку. В её руках куча листвы очень быстро превращалась в раскидистый венок. Чтобы даже не слышать Дашу, Хозяйка снова запела свою заунывную песню, от которой появлялось желание только поплакать.
Закусив губы, чтобы сдержать рвущиеся изо рта слова, о которых вскоре она может пожалеть, Даша присела рядом.
– Я умерла?
– Чёрный ворон я не твой…
– Не сильно похоже на рай. А я, между прочим, крещёная.
Хозяйка замолчала, а после паузы пожала плечами:
– А я – нет.
Ловкие движения её пальцев гипнотизировали, и Даша даже забылась на какое-то время. Очнулась, только когда та вплела последнюю ветвь зверобоя и закончила венок.
– Тебе не нравится моё дно, да? – с мгновенно намокшими глазами спросила Хозяйка, оборачиваясь к Даше. – А я так старалась!
– Главное, чтоб тебе нравилось, наверное, – пожала плечами она, решив, что это наилучший ответ для ребёнка.
А Хозяйка и правда вела себя как ребёнок, несмотря на физическую развитость. Все эти надутые губы и жалобные глаза – так манипулируют дети, чтобы им купили шоколадку у кассы.
– Поэтому ты перенесла нас сюда?
Её глаза остекленели, и она замотала головой, хотя по бегущим мыслям во взгляде Даша решила, что это к ней не относится.
Бабушка всегда говорила, что болтать с нечистью нельзя, как бы она ни хотела разговорить. Никогда ни на что не соглашаться. И что главное, никогда за ней не идти.
Но она упустила один момент: что делать, если нечисть молчит и закидывает куда хочет без согласия?
– Ты уже моя, – бросила Хозяйка через плечо, прежде чем Даша увидела её побелевшие глаза.
И расхохоталась.
Даша не узнала свой голос. Были ли то нервы, наконец перелившиеся через край, или защитная реакция, но нечисть она заставила напрячься. Жаль, замешательство было не слишком долгим, чтобы Даша смогла что-то предпринять. Хозяйка набросила на её голову венок, прижала ладони к Дашиным щекам и зашептала, заставляя смотреть на две луны, выпадающие из глазниц.
– Как трава ложится к земле, произрастая из неё, как вода течёт по ручью от истока, так же и ты, моя плоть и кровь, отныне со мной будешь до скончания своей жизни, служить и боготворить. Благословляю тебя, сестра. Ориха!
– Ориха! – отозвался хор женских голосов.
И Даша снова нырнула в ледяную воду.
* * *
Первым, что пришло в голову после долгой пустоты, была мысль, что она всё-таки жива. Тело трясло от холода, а значит, Даша ещё не отдала свою душу.
Она лежала на животе, свесив вниз руки и ноги, – тазовые кости на каждом толчке упирались во что-то жёсткое и острое. Может, чужие кости.
– Не рыпайся, лежи спокойно, – послышался мужской голос, когда Даша попыталась вырваться и чуть не свалилась с его плеча – шёл дождь, и куртка стала слишком скользкой, – и с удивлением узнала в нём соседского Витьку.
Сначала казалось, что тьма никуда не отступила, и голос доносится откуда-то далеко, будто её пытаются разбудить, но когда прерывистое дыхание зазвучало совсем рядом, Даша схватилась за глаза.
Нет, не ослепла. Только кто-то заботливо завязал их плотной повязкой.
– Ты зачем меня связал? – промямлила она сухим и слипшимся от недостатка влаги ртом и лягнулась ещё раз, пытаясь заставить Витьку поставить её на ноги.
Вместо этого он просто отпустил руку. По мокрой клеёнке Даша скатилась с плеча и рухнула на землю, взвыв от боли. Похоже, у неё сломано несколько ребер.
Витька присел рядом: голос зазвучал совсем близко:
– Будешь выпендриваться – оставлю здесь. Поняла?
Капли воды били по щекам и стекали с волос и подбородка, неприятно саднила царапина на лбу. Запястья, как и лодыжки, тоже оказались связаны жгутами, и выбраться из них самостоятельно Даша бы не смогла. Попыталась, но пальцы совсем не слушались, и развязать узел на ощупь не вышло – только ноготь сломала.
Витька наблюдал за этим с родительским терпением.
– Дура ты, Дашок. Молодая и глупая.
Даша отвлеклась от собственного спасения и обернулась на голос. Хоть она и не видела его лица, но живо представила залёгшую на лбу вертикальную складку, как бывало всегда, когда он так печально вздыхал.
– Угомонилась или до ангины полежим?
Поразмыслив пару секунд, Даша всё-таки сдалась, покорно повиснув на его плече.
Витька сделал всего пару шагов и закопошился в карманах. Вскоре скрипнула калитка: он принёс её домой.
Ботинки прошлёпали по лужам и грязи до дома, и, едва хлопнула дверь, стало тепло, светло и сухо. Вот только запах, солёный и жгучий, был совсем не похож на родной. Даша сморщила нос, принюхиваясь. Так пах Витька из её детства.
Он был вдвое старше неё, потому свойское «Витька» явно не подходило их отношениям, но, сколько Даша себя помнила, все вокруг обращались к нему именно так. Сама она в детстве никогда не шла на контакт первой к здоровому небритому мужику со стойким запахом перегара и сигарет, хотя и относилась к нему неплохо. Бабушка часто звала его в гости, кормила, он помогал ей с копанием картошки. Потому откровенного страха Витька не вызывал, всё же бабушка его любила и совсем не опасалась.
А ещё Витька был лично знаком с зайчиком.
Тем самым, который каждый раз передавал Даше сладости, а под Новый год принёс под ёлку мешок шоколадных конфет. Это был единственный Новый год, который они с семьёй отмечали в деревне, и Витька тоже был там.
С возрастом Дашка стала обращаться к нему «дядя Витя», но в голове так и мелькало то братское, семейное «Витька».
Он был очень одинок – это Даша тоже поняла с возрастом. И бабушка, после того как её дети разбежались кто куда, нашла в нём некую отдушину. Звала она его и пьяницей, и старым дураком, но всё равно ходила через забор, чтобы передать пирогов или блинов, которые всегда пеклись с расчётом на него тоже.
Даша ни разу не слышала о его семье, и есть ли у него кто-нибудь. Прошло много времени, но ни разу за эти годы у Даши не возникло мысли, что он может ей навредить. А теперь, когда Витька приволок её связанную к себе домой и закрылся на ключ – она услышала это отчётливо – страхи сами собой стали закрадываться в голову.
Он посадил Дашу на стул в углу, и она сразу же вжалась в него, как кошка, боящаяся оставить спину незащищённой. Какое-то время Витька просто сидел рядом, а потом, с облегчением вздохнув, будто засекал время на часах, потянулся к её голове.
– Да не боися, я повязку снять хочу.
Когда кусок ткани упал на колени, Даша едва смогла разглядеть больше: только тонкая церковная свечка и служила светом в небольшой кухне с советской плитой, столом, стульями и голыми стенами.
Она была ещё меньше, чем в бабушкином доме: здесь едва могли разойтись два человека. Хотя, зачем одинокому человеку большой дом? Со смертью бабушки к нему, наверное, и вовсе ходить перестали.
На пожелтевшей клеёнке поверх столешницы лежали пачка сигарет, спички, свеча в полной тарелке соли и пара рыболовных крючков. Последние особо заинтересовали Дашу: на загнутом конце проволоки болтался потемневший кусок вырванной плоти.
– Надеюсь, не человеческая?
– Борщевик тебе на язык, Дашка! – выругался Витька, ёрзая на табуретке. Его самого напрягала тишина, повисшая между ними. Наверняка он обрадовался, что Даша избавилась от неё сама. – Скажешь тоже.
– Может, развяжешь уже? А то я начинаю думать, что ты маньяк.
Витька замотал головой, будто пытаясь самого себя убедить, что нельзя. Даша закатила глаза, совсем осмелев: что этот старый алкоголик может ей сделать? Только если тоже налить стакан.
– Прости, Дашок, но не могу. До рассвета не могу. Сама знаешь, как это делается. Не могу.
– В том-то и дело, что ничего я не знаю!
Даша вытянула ноги, согнула, потом разогнула и окончательно удостоверилась, что онемевшая на дне нога работает как раньше. Потом сделала то же самое с руками, ощупала рёбра. Витька молча наблюдал, как она проверяет свои детальки на сохранность и правильную работу. За окном по наличнику тарабанил дождь. Если верить настенным часам, до рассвета оставалось больше шести часов.
Даша не выдержала первой.
– Это ты меня забрал? Со дна? – неуверенно спросила она, продолжая вертеться на месте от нетерпения.
Витька потёр пальцами трёхдневную щетину и махнул рукой.
– Не я. Это она тебя отпустила.
– Кто? Хозяйка?
Он невесело усмехнулся.
– А говоришь, ничего не знаешь! – с облегчением вздохнул Витька, но, взглянув в серое потерянное лицо Дашки, снова посерьёзнел. – Я это, так и не понял, ты зачем на озеро попёрлась?
– А ты зачем мне щуку принес? М?
Глаза его расширились, ноздри раздулись, а синеватая кожа побагровела:
– ТЫ ЕЁ ВЫПУСТИЛА!?
Даше на мгновение даже стало страшно: таким злым она видела его впервые. Витька подскочил на ноги, стал мельтешить перед глазами, так что Дашу вновь замутило. Он что-то тихо причитал, но она смогла уловить только отдельные отрывки:
– Это же надо, так…
– Нет, ну какой же дурой нужно быть…
– Кто же на озеро осенью ходит?..
– Ты, – прервала его бессмысленный поток эмоций Даша.
Витька замер, медленно оборачиваясь. Кажется, он вовсе забыл о её присутствии.
– Ну, сравнила! – замахал он пальцем в укоризненном жесте. – Ни разу за жизнь, главное, не ходила, а здесь вдруг собралась на променад, барышня!
– Я была на нашем озере! Не купалась только… Но это совсем по другой причине!
Витька снисходительно хмыкнул и спрятал руки в карманы камуфляжных штанов, уже потёртых на коленях от старости.
– Верю-верю. Бабка твоя так отвадить могла, что потом на дух не переносишь, бежишь сломя голову.
– Тебе что-то не помогло, – огрызнулась на его пренебрежительный тон Даша, кивая в угол, где стояло несколько бутылок с мутной белой жидкостью, за которой к нему ходили со всей деревни.
Вот почему Витька всегда был сыт и пьян: за волшебный самогон ему тащили всё, что могли развести в хозяйстве. Кто-то картошки пару мешков, кто-то несушек, кто-то молочки от коз, – в общем, кто чем был богат.
Был у этого бизнеса лишь один минус: человек спивался. И Витьку это стороной не обошло.
Он пил, сколько Даша его помнила, но до сих пор имел физическую форму лучше, чем большинство её сверстников. Наверное, жизнь в селе давала о себе знать: снег зимой откопай, до магазина пару километров дойди, крышу перекрой. В Алексеевке, как и в других сёлах, жизнь была слишком тяжёлой, чтобы здесь выживали слабаки.
Даша припомнила, как в детстве с остальными ребятами они втайне от родителей бегали на озеро. Жара, солнцепёк, а вода всегда прохладная. Так Даше говорили остальные. Сама она, как ни пыталась себя пересилить, зайти в озеро, не видя собственных ног под водой до колена, не могла.
– Зато меня слепни не кусают! – кричала она, когда остальные начинали смеяться и дразнить её трусихой.
Больше всех старался Матвей.
Хоть она никогда не купалась, один бабушкин запрет всё же нарушала. Дорога до озера шла через поле. Летом оно блестело золотом пшеницы, и ходить через него днём воспрещалось. То ли солнечный удар хватит, то ли пшеницу чужую потопчет; Даша уже не помнила почему. Но одна никогда не ходила.
– Какой к чёрту удар, Дашок! Не разочаровывай меня! – с неким азартом проговорил Витька. – По… Полу…
– Полудница?
– Вот! Зинка от тебя беду отводила, вот ты и в поле боялась ходить! Знаешь, как полудницы любят есть маленьких детишек?
– А вот как вы мне это говорили, я отлично помню, – мрачно кивнула Даша. – Нанесли, между прочим, ребёнку психологическую травму!
– Ой! – отмахнулся Витька. – Вот нас родители и лупили, и ночью к комарам голыми отправляли, и ничего! Никаких травм не было!
– Вам кажется, – себе под нос буркнула Даша и продолжила, – То есть, бабушка боялась, что… Что?
– Тебя она берегла, от Хозяйки озера, между прочим. А ты, балда, прям к ней в гости сама и заглянула!
– А зачем ты мне щуку притащил?
– Откуда мне было знать, что ты такая сердобольная? Как их там… вегетарианка! И вообще… Не тебе она была.
– А кому?
– Бабушке твоей, Зинаиде Григорьевне, царство ей небесное, – на последних словах он перекрестился.
Это показалось Даше донельзя странным: как-то рассказы о местной нечисти совсем не вязались с православным мировоззрением. А даже если крестами люди защищались от всяких-разных, то не очень-то это спасало.