Александра Косталь
Трапеза Железного Господина
“Наш специалист нутрициолог поможет вам: похудеть, наладить метаболизм, скинуть несколько лет…”
Яна не смогла сдержать короткого смешка, едва различимого для остальных пассажиров лифта в гудении перемещающейся кабины. Рядом с ней ехала средних лет женщина с перекошенным от недовольства лицом и выпяченной до самого пупка нижней губой. Она, с потертой дерматиновой сумкой в пальцах-сардельках и собравшейся в уголках губ комками помады цвета фуксии поразительно точно олицетворяла для Яны жильцов этого дома: душных, скользких и до ужаса несчастных.
От соседки распространялся приторный аромат духов, балансирующий между цветочным и запахом гниения, а лифт все никак не доезжал до нужного этажа, чтобы закончить их с Кириллом мучения.
Яна перевела усталый взгляд на него. Тот переминался с ноги на ногу, явно сгорая от нетерпения, и даже коробка в его руках, которую Яна при всем желании не смогла бы сдвинуть с места, не мешала настрою.
Кирилл был рад ее переезду не меньше, чем она сама.
А как была счастлива Яна, когда он предложил ей съехаться! Едва удержалась, чтобы не броситься домой и не начать собирать вещи. Жизнь с родителями за двадцать два года успела надоесть, и ее сердце жаждало самостоятельности. А Кирилл был тем, с кем Яна была готова в эту самую самостоятельность окунуться.
Но когда отцовская машина затормозила около обшарпанной девятиэтажки с желтыми швами и ярко-красной полосой по основанию, уверенности в ней поубавилось. Резко захотелось обратно в родительский дом с пластиковыми окнами и широкой верандой, где любил спать кот Васька.
– Ну и погодка! Не повезло как… Надеюсь, вы все хорошо упаковали, не промокнет? – поинтересовался отец, глядя на рыхлое небо через лобовое стекло, когда на горизонте появился Кирилл. – О, бежит, щенок, как хвостом виляет, ты посмотри!
– Папа.
– Не папкай, – был ей ответ.
Небо над домом было грязным, будто его замочили, а постирать забыли, и все пятна расползались по ткани разводами. Едва Яна вышла из машины, на плаще стали расцветать мокрые горошины. Пока отец с Кириллом таскали вещи, они с мамой пережидали усиливающийся дождь под козырьком.
Подъезд встретил запахом хлорки вперемешку с ароматом тушеной капусты и чем-то сладковатым, неприятно сворачивающимся на языке.
Перед ними вошла та самая любительница помад цвета фуксия, оставляя за собой шлейф, от попадания которого в глаза был эффект не хуже, чем от хлорки.
Ей бы точно не повредил нутрициолог. Но есть ли у этой женщины деньги на специалиста?
“Первичная консультация всего две четыреста! Звони и записывайся…”
Яне подумалось, что рекламщика этой фирме точно стоит найти нового. Где же они в подобном доме собираются отыскать человека, который отвалит им такие деньги? Тем более не хирургу там, и не стоматологу, а неведомой зверушке, название которой они, наверное, и прочесть с первого раза не смогут.
Женщина вышла на пятом этаже, напоследок оглядев Яну с ног до головы и цокнув.
– Я обязательно сообщу Надежде Викторовне, какую шваль ее квартирант тащит в дом, так и знайте, Кирилл, – бросила она напоследок, пригрозив ему пальцем.
Тот улыбнулся настолько очаровательно, насколько только был способен. А когда двери лифта закрылись, у обоих сорвалось с губ:
– Вот же сука…
По дороге до квартиры злость немного поутихла, и каплю здравого смысла в ее словах Яна все же разглядела:
– А ты сказал хозяйке о переезде? Она не против?
Кирилл привалил коробку к стене, одной рукой придерживая ее, а другой копаясь в кармане.
– Она не будет против, я уверен. Так что не переживай, – отмахнулся он, наконец отыскивая ключи.
Ей осталось лишь констатировать:
– Значит, не сказал.
Ответом стало закатывание глаз и прижатый к губам палец. А едва за ними закрылась дверь квартиры, Кирилл заговорчески прошептал:
– Хозяин не она, а ее брат-сиделец, как я понял. Я живу здесь уже два года, и за это время никто даже не попытался прийти и проверить, не сжег ли я эту квартиру к чертям. Деньги перевожу на карту. Так что все нормально будет.
Яна решила поверить. В конце концов, соседка не испортит ей эйфории от совместной жизни с любимым человеком.
– Чувствуешь запах? – поморщилась она, принюхиваясь к собственной одежде. – Как будто гнилью какой-то. Неужели пока ехали от этой тетки впиталось?
Кирилл пожал плечами.
– Странно. Ничего не чувствую.
***
Едва она добралась до стиралки, сразу же закинула всю одежду, в которой была. Порошка насыпала щедро, и режим выставила не ежедневный или быстрый, а самый длинный, на два с половиной часа – чтобы ни одной частицы запаха не осталось.
Вечером Кирилл уехал на работу, а Яна осталась разбирать вещи. За окном не погодилось, а над потолком будто кто-то катал металлические шары и свистел. Она не впервые ночевала в этой квартире, потому нисколько не боялась странных звуков: последний этаж оправдывал каждый из них. То перекрытия шалили, то крыша свистела, то еще что-нибудь.
Как только любимый скрылся за дверью, Яна нащупала на дне коробки целлофановый пакет. Она закатила глаза, заранее зная, что сейчас увидит.
Маленький веник полыни. Вроде, если его прожечь, а пепел насыпать под ковер, в квартиру не сунется нечисть.
У дедушки все время пахло полынью, и мать зачем-то сунула ее и Яне, хотя сама, помнится, в подобное не верила. Гниль все еще мерещилась ей повсюду, потому пожечь немного трав не казалось такой уж плохой идеей. Потом она, конечно, купит диффузор, но пока можно обойтись и дедовским методом.
На мгновение мелькнувшая тень привлекла ее внимание. Нахлынувшие воспоминания нарисовали в зеркале лицо деда – такое же волевое, каким его запомнила Яна, но явно обеспокоенное. Наваждение рассеялось, едва из окна бросился солнечный луч.
Она провела ритуал без особого энтузиазма, но результат не заставил себя ждать – в носу начало драть, теперь от полыни.
Закончила разбирать вещи Яна далеко за полночь, и ветер с дождем уже успокоились, даже впуская в комнату лунный свет. Вымотанная, она уснула, едва залезла под одеяло – даже написать Кириллу не успела, телефон буквально выпал из рук на подушку, а глаза закрылись.
Сон был беспокойный, и Яне казалось, что она раз за разом просыпалась от далекого стука, но едва он прекращался, сразу же проваливалась обратно. В очередной такой раз Яна сгребла под себя прохудившееся одеяло, ожидая, что именно неудобная поза была причиной пробуждения. Но следом вновь раздался тот же звук.
Хотелось списать его на отголоски сна, стремительно тающие в голове, но стучали явно в реальности – причем очень настойчиво. В комнате еще был полумрак, и Яна протянула руку в попытках нащупать выключатель. Лампа под потолком, чудом болтающаяся на паре проводов, вспыхнула и разогнала из заросших паутиной углов маленьких пауков, собравшихся на променад.
Стук прекратился.
Яна протерла глаза, стараясь отогнать остатки тумана, и огляделась. Только теперь ей в голову пришла мысль: должно быть, это Кирилл ее разбудил! Наверняка сейчас копается по ту сторону двери в карманах. У него вечно там полно всего: и мелочь, и чеки, и пропуски, и банковские карты…
Она вскочила с кровати и, на ходу запутываясь в тапках, понеслась в коридор. Ей не пришло в голову взглянуть на часы – зачем? Если Кирилл вернулся, то уже точно больше пяти.
Но едва Яна занесла руку над защелкой, в нос ударил уже знакомый тошнотворный аромат. Выходит, это из подъезда так тянет? Как же она жить здесь будет…
Кстати, об испорченных вещах. Яна только что пробежала мимо сушилки, даже в приглушенном свете заметив, что футболка как была мокрая, так и осталась. Обычная, синтетическая, такие за час сохнут.
Ворваться в квартиру больше никто не пытался – любые звуки за дверью стихли. Яна на носках приблизилась к ней и заглянула в глазок. Там не было видно ничего, кроме темноты перегоревшей лампы над лестничной клеткой.
Кожа горела от ощущения присутствия, и тонкая пустотелая дверь не давала и половины от чувства безопасности, которое так требовалось Яне. Она едва перебирала пальцами, во все глаза глядя в линзу и боясь даже моргнуть.
Больших сил требовалось, чтобы отлипнуть от деревянной накладки – на щеке отпечатался характерный рисунок. Нога подвернулась, опустившись прямо на сапоги, и Яна повалилась всем телом, пролетая головой в сантиметрах от угла обувной полки. Она схватилась за висящую поблизости куртку, но предательская петля порвалась под весом и Яна упала спиной на кованые перекладины. Громко треснула пижама, а за ней и по коже пронеслась боль.
От переполняющей злости Яна ударила кулаком по кованой вешалке, но сразу же спохватилась, зажимая содранную на костяшках кожу.
Две перекладины для хранения обуви медленно переходили в крючки, извиваясь как виноградные лозы. Она больше напоминала массивный виноградный куст, нежели предмет мебели, но на нее все же и уложили ботинки, и повесили куртки, и на верхние сплетения даже бросили одинокий шарф. Тот, кто работал над этой ковкой, наверняка вдохновлялся именно этим растением. Но то ли закончить свою работу ему так и не позволили, то ли опил острых углов вовсе в нее не входил, но постоять за себя мог каждый из завитков. Яна вылила на спину половину бутылки с перекисью, прежде чем удалось остановить кровь. Пижама была безнадежно испорчена, и даже заштопанные дыры не спасли ситуацию – швы натирали свежие царапины, и Яна бросила кофту в корзину.
Кожу, где на груди висел дедовский крест, стало неприятно покалывать, и она обработала и ее на всякий случай.
С рассветом появился Кирилл. Как и следовало ожидать, он самостоятельно открыл дверь и пробрался на кухню так тихо, что прикрой она глаза хоть на мгновение, точно бы не услышала.
Уснуть снова не вышло, потому Яна принялась готовить завтрак. Обугленная сковорода взгромоздилась на синее пламя, а следом в нее полетело три яйца. Соседнюю конфорку занял пузатый чайник с вишнями на боку.
– А откуда у тебя эта вешалка? – осведомилась Яна, стараясь говорить как можно непринужденнее.
Кирилл чуть помолчал, наблюдая за движущейся стрелкой на часах, но все же ответил:
– Это хозяйская. Тебе мешает?
– Нет, просто… У нее такие острые углы. Можно порезаться.
Тот равнодушно пожал плечами. Он то и дело ронял голову с руки, явно утомленный работой, так что на разгадывание намеков сил уже не осталось.
– Ни разу такого не было.
Яна поджала губы. Выходит, Кирилл жил здесь ни один год, наверняка водил друзей, и никто за все время ни разу не травмировался, а она в первую же ночь располосовала всю спину.
Ей часто приходилось скрывать синяки и ссадины на теле от окружающих – одни сменялись другими, и почти все детство Яна проходила в зеленке. Наверное, именно поэтому она так и не решилась рассказать о случившемся Кириллу. Мать говорила, что дочь родилась с кривыми ногами, раз те ее не держат. Было обидно, и Яна всеми силами пыталась смотреть под ноги, но продолжала падать даже во взрослом возрасте, хотя количество травм сильно сократилось.
Она вся была неуклюжей, неловкой и запуганной, прячущейся за мешковатой одеждой и сгорбленностью. Привычка наблюдать исключительно за тем, на что сейчас наступишь, привела к тому, что Яна перестала смотреть на людей. Совсем.
Как она понравилась Кириллу, до сих пор оставалось для нее загадкой.
Чайник под боком засвистел, возвращая Яну в жизнь. Ту жизнь, где она была нужна и любима, а не затравлена всеми подряд.
***
Днем Яна решила прогуляться до магазина – вид холостяцкого холодильника невероятно удручал, и даже мышь бы не рискнула туда сунуться. Вдруг перепутают и съедят ее вместо колбасы?