Алексей Евтушенко
Чужак из ниоткуда
– А как же школа? – спросил я.
– Освобождаю тебя от школы личной властью, – толстые губы подполковника изобразили улыбку. – На неделю. А там посмотрим. И чтобы завтра… хотя нет, завтра рано. Послезавтра, девятнадцатого февраля, в пятницу, был здесь, как штык. В девять утра.
– Зачем? Я хорошо себя…
– Чувствовать ты себя можешь, как угодно хорошо, – отрезал Алиев. – Главное, чтобы и я себя хорошо чувствовал. А для этого мне нужно точно знать, что с тобой всё в порядке. Осознал?
– Осознал, – кивнул я.
Улица, на которой мы жили, называлась Карла Маркса. Но это, как и многое другое, я узнал позже. А сейчас водитель – солдат-срочник с нашивками младшего сержанта, как мне показалось, буквально за две минуты доставил нас к дому. Отец тут же уехал, поцеловав маму и меня и сославшись на срочные дела по службе.
– Ну, пошли, – сказала мама. – Накормлю тебя и тоже на работу побегу. И так два дня за свой счёт брала, дел, небось, без меня накопилось выше крыши.
«Командирские» часы на моей левой руке (подарок отца на последний тринадцатый день рождения, как я помнил, не разбились, ура), показывали десять часов пятнадцать минут. Утро, понятно, весь день впереди. Интересно, где работает моя мама? Здешняя мама. И единственная, кстати, потому что свою настоящую маму, маму Кемрара Гели, я не помню. Как и папу. Они погибли при взрыве исследовательской лаборатории на спутнике Гарада – Сшиве, когда мне было два годика. Меня воспитывали родное государство и бабушки с дедушками, спасибо им.
Значит, планета Гарад, а её спутник – Сшива. В системе двойной звезды. Крайто – та, что ближе и Гройто – та, что дальше и меньше размером. А здесь – Земля и Луна, которые вращаются вокруг одной звезды по имени Солнце.
Задумавшись, я машинально проследовал за мамой в подъезд двухэтажного, выкрашенного в светло-песочный цвет, дома.
Три ступеньки, площадка, на которую выходят две двери. Мама открывает ту, что справа.
Вхожу за ней, быстро осматриваюсь. Ничего не узнаю, но при этом нужно делать вид, что мне всё здесь знакомо. Наверное, в каких-то крайних случаях, когда нет другого выхода, можно сослаться на частичную амнезию после серьёзной черепно-мозговой травмы, но точно не сейчас.
Справа – встроенная печь. Я узнаю её по чугунной дверце топки, поддувалу и задвижке наверху. Заодно вспоминаю, что топить её зимой – моя обязанность. И не только её. Вторая печь, которая отапливает ещё две комнаты, – слева, за стенкой. Ещё бы вспомнить, где брать топливо… Ага, вот и ведро с кусками блестящего на изломе чёрного угля. Антрацит, появляется слово. Здесь же, на тонком металлическом листе, прибитом к деревянному полу (чтобы выпавшие из печи угольки не устроили пожар), – ещё одно пустое жестяное ведро с железным совком, кочерга, два полена, и растопка из тонких щепочек.
Печное отопление, надо же. Заря цивилизации. Есть электричество, почему они топят дровами и углём?
Глава третья
Квартира. Самая южная точка. Крест. Пацаны
Слева, напротив печи, – вешалка для одежды. Мама снимает пальто и короткие – до середины голени – сапоги, переобувается в тапочки.
Я повторяю её действия. Стягиваю тёмно-серую, почти чёрную, плотную куртку из какого-то гладкого и скользкого, не слишком приятного на ощупь материала – судя по всему, непромокаемому. Вешаю на крючок рядом. Теперь ботинки. Хорошо, что шнурки имелись и у той обуви, которую я носил в прежней жизни, а принцип их завязывания-развязывания одинаков. Прежняя жизнь… Чем больше я сопоставляю доступные мне воспоминания с реальностью, в которой нахожусь, тем больше поражаюсь совпадениям. Главное из которых заключается в том, что все мы – люди. Или силгурды, если перевести на мой родной язык. Во всяком случае, я не замечаю принципиальных различий. У меня, Кемрара Гели, жителя планеты Гарад, находящейся в системе двойной звезды Крайто-Гройто, были две руки, две ноги, по пять пальцев на каждой конечности, одно сердце (слева) и печень (справа), два лёгких, два глаза, один рот и нос, два уха.
Всё точно так же, как у мальчика Серёжи Ермолова, в теле которого я оказался. Жителя планеты Земля, третьей планеты в системе единственной звезды по имени Солнце. Со спутником Луна. Уверен, что мама, как и другие земные женщины, ничем не отличается от женщин Гарада. То есть, я, конечно, займусь более тщательными поисками разницы в анатомии и физиологии, но пока мне кажется, что мы идентичны. Что наводит на определённые размышления.
– Это папины тапочки, – говорит мама. – Ты же знаешь, он не любит, когда их надевает кто-то другой. Даже ты.
– Извини, – я смотрю вниз, выискивая свои. Ага, наверное, вот эти, с коричневым верхом, поменьше размером. Сую в них ноги. Да, удобно, мои.
Дверь справа закрыта. Дверь слева открыта, мельком заглядываю. Вижу печную топку слева в углу, справа – диван, напротив, у окна, – книжный шкаф, разбросанные по ковру на полу игрушки – несколько кубиков и куклу.
Кукла? У меня есть сестра? Выясним.
Из комнаты с диваном и куклой ещё одна, крашеная белой краской, дверь ведёт в мою комнату. Помню, что моя, но не помню, что в ней. Потом посмотрю. Дальше по коридору, справа, небольшой журнальный столик. На нём – эбонитовый чёрный телефонный аппарат с ручкой сбоку. Я помню, что для того, чтобы позвонить отцу, нужно покрутить ручку, снять трубку и сказать кодовое слово «вымысел». Тогда неведомый телефонист на другом конце провода щёлкнет рычажками и соединит нас. На столе в кабинете командира танкового полка зазвонит такой же телефон, и папа снимет трубку. А больше никуда по этому телефону позвонить нельзя. Или можно, но я не знаю, куда и как.
Телефон, однако, занимает моё внимание не больше двух секунд – ровно столько, чтобы вспомнить слово «вымысел» и всё остальное. Гораздо интереснее номер газеты «Советская культура», лежащий рядом. № 19 (4299) за воскресенье 14 февраля 1971 года. Цена 3 коп. А сегодня, как мне уже известно, семнадцатое февраля, среда. Значит, это свежий номер еженедельной газеты, быстро соображаю я, и на дворе у нас одна тысяча девятьсот семьдесят первый год.
«ПОСТАНОВЛЕНИЕ ЦК КПСС, – схватываю верхние строчки, набранные крупно курсивом на первой полосе. И ниже прямым жирным шрифтом. – О ПРОЕКТЕ ДИРЕКТИВ XXIV СЪЕЗДА КПСС ПО ПЯТИЛЕТНЕМУ ПЛАНУ РАЗВИТИЯ НАРОДНОГО ХОЗЯЙСТВА СССР НА 1971–1975 ГОДЫ». Дальше три пункта обычным шрифтом пропускаю, останавливаюсь только на подписи жирным курсивом: «Генеральный секретарь ЦК КПСС Л. Брежнев».
ЦК КПСС – это Центральный Комитет Коммунистической Партии Советского Союза, легко расшифровываю аббревиатуру, – главной организации в стране. А Генеральный секретарь ЦК КПСС Леонид Ильич Брежнев – главный человек в стране. Выше него только бог, которого, как известно, нет. Делаю зарубку в памяти, чтобы потом внимательно почитать номер газеты, иду дальше.
Коридор упирается в дверь и поворачивает направо – в кухню. Уже слышно, как там хлопочет мама. Тут четыре двери. Одна – на кухню – открыта, остальные закрыты.
– Мой руки! – доносится из кухни голос мамы. – И садись за стол, уже скоро.
Быстро, бесшумно и поочерёдно открываю три закрытые двери. За одной комната. Почему-то неотапливаемая – оттуда тянет холодом. Вижу зеленоватый ковёр на дощатом полу (весь пол в квартире дощатый, как и в госпитале и крашен той же коричневой краской); круглый деревянный стол; три низких кресла (тёмно-красное, жёлтое и синее), низкий журнальный столик, какой-то ящик на четырёх чёрных ножках с чёрной передней панелью в верхней части и светлой в нижней. На верхней панели, которая кажется стеклянной, – две белые ручки-верньера по бокам и клавиши внизу того же цвета.
«Ригонда» – прочёл я надпись белым курсивом.
Что-то знакомое…А, радиола, радиоприёмник и проигрыватель пластинок одновременно. Эдакий примитивный комбайн. Можно слушать радио и музыку.
Вторая дверь – в ванную. Здесь расположена сама ванна, умывальник с краном и металлический цилиндр чуть ли не до потолка и с дверцей топки и поддувала внизу. Титан. Его тоже нужно топить, чтобы получить горячую воду. Ох, примитив… Ладно, освоимся. За соседней дверью – туалет с таким же, как в госпитале, унитазом и бачком высоко над ним. А также узким окном, замазанным белой краской так, чтобы только пропускать дневной свет. Сюда мне не надо.
Возвращаюсь в ванную комнату, мою руки холодной водой с мылом, вытираю их полотенцем, которое висит тут же на крючке и иду на кухню.
Надо же, как мечтал. На столе – тарелка с горкой пюре и тремя котлетами, куски сероватого хлеба на отдельной тарелке и компот из сушёных яблок в гранёном стакане. Ещё, кроме стола, покрытого клеёнкой в красно-синюю клетку, на кухне имеются четыре лёгкие белые табуретки; холодильник белого цвета с закруглёнными верхними углами и надписью «Юрюзань»; сервант с посудой; раковина; сушка для посуды; белая газовая плита (любят, однако, здесь белый цвет, ещё зелёный и коричневый); большой красный баллон с газом сбоку от неё, у стены, и, наконец, деревянная, со стеклянным верхом, дверь на веранду.
– Ешь, – мама села напротив меня и некоторое время смотрела, как я, чуть ли не с урчанием, расправляюсь с котлетами, пюре и хлебом.
– Горюшко моё, – вздохнула, подпёрла щёку ладонью. – Как же ты нас всех испугал… Ленка ревела всю ночь, спрашивала: «А братик правда не умрёт? Правда не умрёт?». Она всхлипнула, полезла в кармашек платья, вытерла слёзы платком.
– Ну ма-ам, – протянул я. – Перестань. Всё же хорошо, я жив и здоров.
Ага, значит, сестрёнка и впрямь есть, и зовут её Ленка, Елена.
– Ладно, – мама спрятала платок. – Потом расскажешь всё.
– Да что рассказывать…
– Всё, – твёрдым голосом, в котором не осталось ни следа слёз, произнесла мама. – Где и с кем стоял, откуда этот котёнок взялся, и зачем ты кинулся его спасать, если видел, что афганец гнал этот свой грузовик дурацкий, разрисованный, как цирковой балаган, глаза б мои их не видели…
– Потому и кинулся, что он гнал. Раздавил бы котёнка. Не рассчитал, конечно, это да, прости. А стоял – сама знаешь, с кем, после школы провожал.
– С Иркой Шуваловой, – утвердительно сказала мама. – Что ты в ней нашёл, не понимаю.
– Да я и сам не понимаю, мам, – ответил я совершенно искренне.
Действительно, как понять, если я не помню, как выглядит эта самая Ирка Шувалова. Как и все остальные мои одноклассники. Одна надежда – узнаю, когда увижу. Ну а не узнаю, – буду заново знакомиться и ссылаться на провалы в памяти. Авось, не замучают медициной. Здесь же фронтир, а значит, как и на любом фронитре, – ставка при болезнях и травмах должна быть больше на здоровые силы организма, поскольку не до жиру. Что правильно. Ибо организм человеческий имеет такие резервы, о которых здешняя медицина не догадывается. Хотя и подозревает об их наличии.
После того, как мама, по её же словам «убежала» на работу, я предпринял более тщательное исследование квартиры, в которой мне теперь предстояло жить.
В квартире оказалось четыре комнаты. Та, не отапливаемая, с тремя креслами и радиолой, служила гостиной. Дверь справа при входе вела в родительскую спальню, где между шкафом и стенкой я обнаружил оружие – пятизарядную малокалиберную винтовку Тульского оружейного завода. Магазин винтовки был пуст, но две коробки с патронами (по пятьдесят штук в каждой, одна початая) нашлись на кухонном серванте, рядом с начатым блоком отцовских сигарет (бело-голубая пачка, изображение реактивного пассажирского самолёта и надпись «TU–134»).
Проходная комната напротив, как я уже понял, была комнатой сестры.
Моя комната, которая шла за ней, сразу мне понравилась.
Длинная и узкая, с одним окном, забранным снаружи решёткой и выходящим на улицу, название которой я уже знал – Карла Маркса. За окном был тротуар, отделённый от проезжей части забетонированной узкой канавой («арык», вспомнил я очередное слово) и пологим травяным склоном. Виднелось несколько голых по зимнему времени деревьев и желтоватая стена длинного забора на другой стороне улицы.
В комнате, у окна, так, чтобы дневной свет от него падал слева, стоял секретер и стул со спинкой. Напротив у другой стены, – односпальная заправленная металлическая кровать с пружинной сеткой и матрасом поверх неё. Далее – кресло зелёного цвета, точно такое же, как стоящие в гостиной, и узкий одёжный шкаф. Над кроватью – узорчатый настенный ковёр. Слева от ковра, прямо на побелённой штукатурке, красочно изображено дерево с листьями и пятнистой корой. Берёза, вспомнил я название.
Что ж, спать я не хочу – выспался за пять суток, есть тоже не хочу, чувствую себя нормально и даже хорошо.
Новая информация и впечатления, поступающие в мозг сплошным потоком, не только усваиваются, как должно – быстро и чётко, но и, словно расшевеливают, будят, заставляют работать слой за слоем уже имеющиеся залежи.
Те, что относятся к мальчику Серёже Ермолову, – быстрее; те, которые принадлежат Кемрару Гели, – медленнее.
Хотелось бы наоборот, но здесь я пока ничего изменить не могу, будем довольствоваться тем, что есть.
Пойду-ка я на улицу, пожалуй, на разведку. Квартиру в первом приближении изучил, теперь пора и город посмотреть.
Как мне уже известно, я нахожусь в Кушке – самой южной точке СССР, на фронтире.
Практически вплотную к городу проходит граница с Афганистаном, а севернее начинаются пески пустыни Каракумы. Я видел их, когда ехал с мамой и сестрой на поезде.
Почему-то мне кажется, что это было не очень давно. Возможно, несколько месяцев назад.
То есть, в Кушку моя семья перебралась недавно? А где жили до этого? Смутно припоминаются белые облака, плывущие над вершинами сосен, неширокая тихая речка, лес… Потом узнаю, память подскажет.
Да, это не моя память, а мальчика Сергея Ермолова. С другой стороны, уже моя. Потому что его воспоминания – это теперь и мои воспоминания. И деваться мне некуда – нужно привыкать, что Сергей Ермолов – это я. Привыкать крепко-накрепко. Так, наверное, привыкали к чужой личине советские разведчики в Великую Отечественную войну (фильм «Щит и меч», подсказала мне память Сергея Ермолова, хорошо бы пересмотреть при случае уже глазами Кемрара Гели).
Я здесь чужак. Чужак из ниоткуда, если разобраться. То есть, я-то сам знаю, откуда. Другие – нет. И знать им не надо. Может быть до поры до времени, а может быть, и никогда.
Хотя нет, последний вариант меня не устраивает. Пусть будет всё-таки до поры до времени.
Я оделся, обулся, подумал, не надеть ли шапку, но обнаружил только меховую заячью с длинными ушами. Явно не по погоде, на улице хоть и пасмурно, но довольно тепло. После короткого размышления решил идти без шапки.
Ключи мама оставила на журнальном столике, на газете, возле телефона.
Я взял ключи, подумал, разулся и отнёс газету в свою комнату. На всякий случай. А то ещё порежут на туалетную бумагу (что-то мне подсказывало, что номера газет с подобным содержанием не пользуются бешеной популярностью).
Снова обулся, вышел из квартиры, запер дверь и отправился на разведку.
Как будто специально для меня тучи слегка разошлись, поднялись выше, между ними показалось синее небо. Солнечные лучи ударили в прорехи, рассыпались по земле, домам, деревьям и дальним сопкам, окрашенным в серую зимнюю, давно выцветшую охру. Стало веселее. Я вдохнул сыроватый чистый воздух и повернул от подъезда налево.
Обогнул дом, вышел на тротуар улицы Карла Маркса. Передо мной лежало три пути: налево, направо и почти прямо. Почти, потому что проезжая часть улицы поворачивала не сразу передо мной, а чуть правее – там, где начиналась аллея с памятником какому-то лысому мужику в пиджаке на высоком, обложенным белой плиткой постаменте, деревьями, высаженными в два ряда, и бюстами военных на постаментах пониже.
Аллея Героев – ухватил я клочки чужой-моей памяти. А памятник Ленину – основателю Советского государства. Владимиру Ильичу.
Туда пока не пойду, надо посмотреть на город с верхней точки.
Ближние сопки начинались сразу за улицей Карла Маркса (кажется, этот человек имеет какое-то отношение к Коммунистической Партии Советского Союза, но точно вспомнить не могу).
Туда я и пошёл. Как оказалось, – правильно. Город кончился почти сразу, а дорога, покрытая растрескавшимся асфальтом, потянулась в гору. Вскоре она закончилась и перешла в бетонную лестницу. Поднявшись по ней, я повернул налево, преодолел ещё одну лестницу и оказался перед входом в бассейн с вышкой для прыжков в воду.
По зимнему времени бассейн был сиротливо пуст.
Я уже находился над городом, но обзор отсюда меня не устраивал, и я отправился дальше. Обошёл бассейн справа за металлической оградой и ступил на хорошо утоптанную тропинку, поднимавшуюся вдоль склона сопки.
Тропинка вывела меня к довольно обширной площадке на вершине.
Посреди площадки высился каменный Крест. Именно так, с большой буквы.
Был он светло-рыжего цвета, семи-восьми метров высотой и опирался на мощное бетонное основание с закруглёнными краями, которое возвышалось над землёй ещё на два метра с лишним. Если не на все три.
Я обошёл необычное сооружение по кругу, с интересом разглядывая. Да, метров десять, если с основанием брать, не меньше.
С тыльной стороны – металлическая дверь. А с парадной – той, что обращена к городу, – прибит двуручный чёрный меч. Метра четыре длиной. Ну, может, чуть меньше.
С задней стороны Креста имелись ступеньки, по которым можно было подняться на бетонное основание.
Так я и сделал.
Вот отсюда вид былчто надо.
Я постоял, разглядывая долину и город внизу. Теперь было заметно, насколько он мал.
Три улицы вдоль и несколько поперёк. Если пешком, – минут двадцать, чтобы пройти с юга на север или наоборот. Много – двадцать пять. С запада на восток и того меньше. Чуть правее, сразу за центральной улицей, виднелся стадион, за ним – одноэтажное здание вокзала с зелёным куполом и нитка железной дороги с водонапорной башней. Ещё дальше поблёскивала речная вода.
Речка Кушка, вспомнил я. И город Кушка, и речка с тем же названием.
Сразу за речкой вырастали сопки. На одной из них были хорошо заметны остатки земляных укреплений. А что, удобное место. Оборудуй пару орудийных позиций на вершине и держи под прицелом весь город и подходы к нему. Похоже кто-то когда-то так и поступил.
По правую руку, на соседней сопке, высилась металлическая серебристая фигура солдата в каске, плащ-палатке и с автоматом на груди. К памятнику вела длинная – уступами – лестница.
По левую руку, на горизонте, где тучи окончательно разошлись, таяли в небе далёкие горы со снежными вершинами. Там был Афганистан.
Больше на Кресте делать было нечего.
Я постоял ещё немного, стараясь хорошенько запомнить то, что вижу. Затем спустился вниз и отправился исследовать город ногами.
Первым делом они вынесли меня на стадион, ограниченный с восточной стороны невысокими, в несколько рядов, трибунами, а с западной – сплошным забором. Для чего он существовал, – непонятно, поскольку ни калиток, ни ворот в заборе не наблюдалось – только проёмы. Один – широкий – вёл на привокзальную площадь, другой, полускрытый кустами, виднелся с южной стороны рядом с каким-то то ли недостроенным, то ли заброшенным одноэтажным серым зданием, третий был с севера. Внизу, на футбольном поле, ближе ко мне, кучковалось несколько мальчишек.
Примерно моего возраста.
И кажется, что-то они не поделили.
– Череп, харэ залупаться!
– Врежь ему, Билли, не ссы!
– Кончайте, пацаны!
– Да пошёл ты…!
Отсюда, с верхнего ряда трибун, я хорошо видел, как один, на полголовы выше других и шире в плечах, с тонкими, словно прилипшими к черепу белёсыми волосами и длинным лошадиным лицом, толкал в грудь другого – маленького и щуплого, с круглой русоволосой головой. Щуплый был явно слабее, а посему пятился, нелепо закрываясь руками.
Череп и Билли, догадался я. Большой и сильный на маленького и слабого. Так не пойдёт. Остальные тоже догадывались о неправильности происходящего, однако вмешиваться не спешили. Видимо, Черепа побаивались.
По ступенькам я сбежал к первому ряду, спрыгнул на беговую дорожку, ступил на неровное кочковатое футбольное поле, поросшее жухлой прошлогодней травой.
Глава четвёртая
Новые старые знакомства. Варан. Директор школы. Вспомнить всё
Меня заметили.
– О! – воскликнул кто-то. – Вон Гуня идёт.
– Где?!
Головы пацанов повернулись ко мне.
– Привет, Гуня!
– Гля, живой-здоровый.
– А нам сказали, тебя сильно поломало.
Ясно, Гуня – это я, меня знают. Даже кличка есть. В детстве, в интернате, у меня тоже была кличка. Боец. Хорошая кличка, точная. Не потому, что я любил драться (таких мало, а с теми, кто проявлял излишнюю агрессию, работали психологи и чаще всего успешно), а потому, что никогда не отступал.
Интернат, да…
В памяти мелькнули белые купола у моря, тенистые аллеи, стадион, чем-то похожий на этот, но только гораздо лучше, обширное поле для полётов с антигравом, галечный пляж, трёхэтажное разноцветное здание школы с просторными, залитыми солнцем и свежим, пахнущим цветами и морем, воздухом классами. Внимательные и красивые лица наших воспитателей – людей, сознательно выбравших труднейшую и самую уважаемую профессию на Гараде.
Мелькнули и пропали.
Они вернутся, обязательно. Но не сейчас.
Маленький Билли тоже повернулся, чтобы посмотреть на меня. Этим немедленно воспользовался Череп и смазал его пальцами по лицу. Не больно, но обидно.
– Салют, пацаны, – сказал я, отодвинул Билли в сторону и встал перед Черепом. Теперь было хорошо заметно, что он действительно выше ростом и шире в плечах. Скорее всего, старше.
– Проблемы, Череп? – осведомился я небрежно. – Могу помочь в решении.
– Чё? – маленькие водянистые глаза Черепа уставились на меня. Я в них заглянул и признаков развитого интеллекта не обнаружил.
На секунду мне стало его жалко. Но лишь на секунду. В конце концов, каждый сам выбирает свою судьбу. Хоть на Гараде, хоть на Земле.
– Хрен через плечо. Отвянь от Билли.
– Чё? – тупо повторил Череп. – Ты за него пишешься, что ли, я не понял.
– У тебя с пониманием, гляжу, совсем плохо. Я сказал отвянь, – значит, отвянь.
В предчувствии интересного зрелища, нас окружили.
– Гуня, – произнёс сзади Билли. – Не надо, ну его.
– Надо, Билли, – сказал я. – Спокойно, я быстро. Ну что, Череп. Или давай, вали отсюда, или иди сюда. Я встречу.
– Да я тебя… – Череп протянул руку, чтобы ухватить меня за грудки.
Я поймал его запястье снизу, шагнул навстречу, перенёс свой правый локоть через его, заломил ему кисть и одновременно подставил ногу, толкнув для верности плечом.
Череп потерял равновесие и грохнулся на спину.
– Ни хрена себе, – восхитился кто-то из пацанов. – Ты где так научился, Серый, у погранцов, что ли?
Я не ответил. Врать не хотелось, а правду говорить – и подавно. Что я им скажу? Что на самом деле я не их товарищ Сергей Ермолов, он же Серый, он же Гуня, а тридцатидвухлетний житель планеты Гарад Кемрар Гели, с детства отменно владеющий приёмами боевого комбо (плотно занимался в интернате, как и многие другие мальчишки и потом не забывал, даже в планетарных Играх участвовал. Чемпионом не стал, но всё же).
Только сейчас, в прямом столкновении с Черепом, я понял, что мог бы войти в орно – особое состояние организма, при котором в несколько раз обостряются все чувства, ускоряется реакция и сила мышц. В состоянии орно видна аура живого существа и биотоки, циркулирующие в его теле. Да, это тело пока откровенно слабовато для полноценного орно, но – смог бы.
Ничего, телом займёмся. Главное – оно молодое, пластичное и вылепить из него можно всё, что хочешь.
Череп попытался встать.
Я толкнул его ногой в грудь, снова укладывая на жухлую траву.
– Скажи, «Серый, я больше никогда не буду обижать Билли».
– Да ты…
– В следующий раз горло вырву, – пообещал я.
Мы снова встретились глазами.
– Серый, я больше не буду обижать Билли, – пробормотал он.
– Никогда.
– Никогда, – повторил он.
– Вот теперь хорошо. Можешь встать.
Череп поднялся и, ни на кого не глядя, ушёл со стадиона через южный проём.
– Смотри, Гуня, – предупредил невысокий квадратный пацан с тёмным лицом, словно изрытым крупными оспинами (пендинка, вспомнил я, комар заразный укусил, потом язва и шрам на всю жизнь, у многих здесь такое). – Он тебе припомнит.
– Не пугай, Данатар, – выступил вперёд стройный мальчишка с быстрой улыбкой, синими глазами и чубом тёмно-русых волос, то и дело на эти глаза падающим. – Я слышал, как ты Черепа подбивал Билли в табло сунуть[3]. Мол, он говорил, что у того челюсть, как у обезьяны. А это не он говорил, это ты говорил.
– Ничего я не говорил, – набычился тот, кого назвали Данатар.
– Говорил. Вчера, когда чилимил[4] за туалетом с пацанами из восьмого «А». Вообще, ты заманал[5], Жека, Черепа натравливать на тех, кто слабее. Все знают, что он лось[6], ты и пользуешься. Думаешь, если с восьмиклассниками корешишься, на тебя укорота не найдётся?
– Да он и так короткий, куда больше, – усмехнулся я, ощущая явную симпатию к этому синеглазому мальчишке. Возможно, мы дружили.
– Пошли вы… – Жека, он же Данатар сверкнул чёрными глазами. – Весь кайф обломали, козлы. Ты, Тимак, если что слышал, держи при себе, целее будешь. А ты, Гуня, что-то много на себя стал брать. Гляди, как бы не уронить больно.
– Пацаны, харэ цапаться, – вмешался ещё один мальчишка с густойроссыпью веснушек по всему лицу. – Давайте лучше в школу вернёмся. Что-то мне уже не хочется ничего.
– Да ну, Тигр, – возразил Тимак, посмотрев на часы. – Полчаса ещё плюс десять минут перемена. Сорок минут. Море времени.
Уже через пару минут я понял, что это мои одноклассники из шестого «Б» класса. Сачканули с урока туркменского языка и отправились на стадион. Не туркменский же учить, в самом деле. Во-первых, скучно и нудно – дальше некуда. А во-вторых, все и так его знают. Ну, почти все. Во всяком случае, на простом разговорном уровне. Чего там знать? Окувчи – ученик. Салам – здравствуй. Йок – нет. Хава – да. Чёрек – хлеб. Ну и всё прочее подобное. Легкотня.
– Так может, в лянгу[7] сыграем? – предложил Тигр. – Я как раз новую замастырил[8], гля, – он вытащил из кармана лянгу, подбросил, поймал.
– Надоело, – сказал Данатар.
– Я слышал, если в лянгу часто играть, можно грыжу заработать, – сообщил Билли с авторитетным видом.
Он был самый маленький и теперь, когда опасность в виде Черепа миновала, старался держаться на равныхс остальными.
– Это от кого ты слышал? – презрительно осведомился Данатар. – От мамочки?
– И вовсе нет…
– Значит, от папочки. Херня всё это, сказки. Просто надоело. И потом, я всё равно всех сделаю.
– Ну, это как сказать… – протянул Тимак.
– Сделаю, сделаю, – уверенно сказал Данатар. – Я лучше всех в школе играю, и вы это знаете. Давайте лучше варана поймаем.
– Где?
– А вон он, шарится в кустах, – показал пальцем Данатар.
Мы посмотрели. Действительно, в кустах, что густо росли неподалёку, возле южного проёма, что-то шебуршало.
– Да ладно, – сказал Тигр. – Это собака.
– Или кошка, – добавил Билли.
– Варан это, – уверенно возразил Данатар. – Я сам видел. Пошли!
Варана мы поймали.
Точнее, поймал Данатар, пока остальные отрезали перепуганному животному пути к отступлению.
Варан оказался не маленький – метр с лишним, если вместе с хвостом. Вот за хвост Жека его и поймал, улучив момент. Гигантская ящерица страшно шипела, но было понятно, что она нас боится гораздо больше, чем мы её. А Данатар так и вообще не боится (позже я узнал, что Жека из местных – родился и вырос в Кушке, в отличие от нас, приезжих детей офицеров).
Как только хвост варана оказался зажат в кулаке Данатара, животное перестало метаться из стороны в сторону и ринулось вперёд, куда глаза глядят.
– За мной! – скомандовал Жека и бросился за вараном, не отпуская его хвост и действуя им как рулём. Хвост влево – ящерица берёт правее. Хвост вправо – левее.
Вслед за Данатаром и вараном с гиканьем и свистом мы выскочили в проезд, заросший с обеих сторон кустами и деревьями, промчались по нему со скоростью ветра и вскоре оказались во дворе школы.
Азарт необычной игры-погони кружил головы. Никто не думал, что делать дальше, и чем это кончится – все просто бежали за Данатаром.
А Жека направил варана к открытому чёрному входу и скрылся в недрах школы.
Мы нырнули за ним, и взлетели на второй этаж. Перепуганный чуть не до смерти варан показывал небывалую прыть и мгновенно вскарабкался по лестнице, не хуже любой собаки.
Данатар повернул по коридору налево и затормозил у дверей какого-то класса.
– Билли! – громким шёпотом позвал он. – Открывай!
Маленький Билли распахнул дверь и отскочил в сторону.
Первым в класс ворвался варан. За ним, крепко держа ящерицу за хвост, вбежал Жека Данатаров. Следом за ними – все остальные.
– Здравствуйте, ДурсунПолыевна, – вежливо поздоровался Тимак. – Извините за…
Договорить он не успел. Пяток девчонок, увидев варана, который шипел и разевал пасть, с диким визгом вскочили на парты.
Две из них были в одинаковой форме коричневого цвета с белыми фартуками и красных галстуках, повязанных особым образом. Остальные в обычных юбках и кофточках (тёмная юбка, светлая кофта). Но галстуки были у всех.
Пионерские галстуки, подсказала память. У меня тоже есть такой. Все мои одноклассники – пионеры. Верные ленинцы. А у пацанов галстуки сейчас – в карманах и портфелях. Потому что гулять вне школы в галстуках – западло. За исключением дороги в школу и обратно.
– Данатаров, бес ет![9] – крикнула маленькая учительница в длинном коричневом платье, расшитом на груди и до самого низа ярким красивым орнаментом, и выскочила из класса.
– Всё, – сказал Тимак. – К Примусу побежала. Ну сейчас будет.
– Подержи-ка, – Данатар сунул Тимаку хвост варана, вскочил на пустую парту у окна, поднял-опустил шпингалеты и что есть силы дёрнул на себя ручку.
Как и в моей квартире, окна были заклеены по периметру полосками газет. На зиму, чтобы не дуло. Кроме форточки, которая оставалась свободной – для проветривания. Но засунуть варана в форточку было проблематично.
Полоски газет с треском отлетели и повисли. Правая створка распахнулась. Ещё рывок, и открылась вторая – наружная.
– Давай его сюда! – Жека протянул руку.
– Ты охренел? – осведомился Тимак. – Он же разобьётся.
– Ни фига. Я его за хвост на крышу опущу, которая над подвалом. Там метр падать, не больше. Фигня. Давай!
Тимак встал на парту рядом с Данатаром и поднял варана за хвост. Варан дёрнулся, пытаясь освободиться.
Или хотя бы дотянуться до обидчиков и цапнуть их, за что попадётся.
Не удалось.
Жека перехватил ящерицу, ловко забросил её тело в окно, лёг животом на подоконник и отпустил.
Через две секунды класс, прилипший к окнам (включая ещё недавно визжащих девчонок), с интересом наблюдал, как перепуганная животина, ощутив себя на свободе, мигом пересекла школьный двор, юркнула в дыру в заборе и пропала.
