Алексей Брусницын
За горизонтом событий

Полная версия

Глава 5.

Двор следственного изолятора Абу Кабир был насквозь просвечен солнцем и полон горячей пыли. Подследственных высадили из автозака и загнали в клетку на улице, где с них сняли наконец наручники. Всего там набралось около двадцати в большинстве своем угрюмых типов.

Последними люди в оливковой форме солдат ЦАХАЛа привели двоих пленных с мешками на головах. Это было пугающе странно. «Наверное, террористы», – предположил Александр. В клетке мешки сняли, обнажив головы двух молодых арабов, почти мальчишек. Они сели прямо на землю и принялись болтать и смеяться. Их показное веселье было неприятно, однако терпеть его долго не пришлось – их увели внутрь тюрьмы первыми.

Потом стали уводить остальных. Как это принято в Израиле, все начали толпиться и пытаться прорваться вперед, как будто там их ожидало нечто приятное. Александр же, как всегда в таких случаях, никуда не спешил. Кроме того, что не любил толкотню, опасался обыска перед водворением в камеру. Гадал: заставят ли раздеться и предоставить для досмотра задний проход. Он пытался заранее относиться к этому как к медицинской процедуре, но никак не получалось…

Досмотр оказался формальным, в задницу ему никто, слава богу, не полез. Тюремной полосатой робы ему также не выдали, повели по коридорам как был: в футболке, джинсах и сандалиях.

Следующим пунктом был медосмотр. Пока русскоговорящий доктор или – кто он там, фельдшер? – мерил температуру и давление, Невструев рассказал о своем вчерашнем недомогании.

– Мне это все малоинтересно, – отвечал неприятный старикашка с затхлым запахом изо рта. – Своему семейному врачу расскажешь, когда освободишься. В сопроводиловке вот написано: угрозы здоровью нет. Сейчас у тебя давление почти как у космонавта. А вчера выпил небось, вот оно и скакануло? Так?

Александр смутился и пожал плечами.

– Так иди и позови следующего, – махнул на него рукой старикашка.

В камере оказались туалетно-зеленые стены, двухъярусные кровати и запах как в спортивной раздевалке с нотками восточных пряностей. С десяток арабов сидели кучкой и разговаривали. Любитель водьки оказался одним из них. Он зловеще посмотрел на Невструева и начал быстро-быстро лопотать по-своему.

– Шало́м ле куля́м! – поприветствовал всех вновь прибывший. – Они Александр. ²⁰

– Ас-саля́му але́йкум, – ответил за всех один из арабов, развалившийся в самой вальяжной позе, по-видимому старший. Он не представился и стал что-то выспрашивать у вновь прибывшего.

– Ани ле медабе́р иври́т, – перебил его Невструев. – Англи́т, бевекаша́.²¹

– Ле англит, ле русит рак иврит вэ аравит,²² – ответил старший и встал со своего места.

Он подошел к самой дальней кровати и похлопал по верхней ее части.

– Ата́ по.²³

Александр поблагодарил и полез наверх. Это оказалось не так-то просто – вспомогательных лесенок не обнаружилось. В отличие от КПЗ в СИЗО были подушки. Хлипкие, серые, без наволочек, но все-таки подушки. Он проложил руки между тканью и головой и растянулся с комфортом. «А что, жить можно», – подумал, но не тут-то было…

Старший вернулся к своим, и они продолжили общение. Очень активное. Пожалуй, даже слишком. Ранее, когда Невструев слышал арабскую речь, она казалась ему экзотической и местами даже мелодичной. Теперь же это было сплошное, безостановочное «гыр-гыр-гыр», периодически прерываемое грубым смехом. Один замолкал, и его тут же подхватывал другой. Они даже умудрялись говорить одновременно вдвоем, втроем, а то и все вместе. Причем происходило это исключительно на повышенных тонах, как будто участники полемики спорили, или ругались, или находились друг от друга очень далеко, а не на соседних койках. Александр попытался абстрагироваться, подумать о будущей книге, но это оказалось невозможно. Как если бы он находился в палате для буйнопомешанных.

Скоро это превратилось в пытку. Александру захотелось закричать, потребовать заткнуться. Вместо этого он спустился с полки и пошел в туалет. За стеклянной стеной, завешанной простынями и полотенцами так, чтобы посетителя заведения не было видно, располагался самый обыкновенный унитаз, а не какое-нибудь очко и самый обычный душ. Это немного порадовало.

Когда Невструев вышел из санузла, его подкарауливал старший. Очень возмущенно, на смеси английского, иврита, арабского языков и даже одного русского слова «биля́ть» он принялся объяснять, что в туалет ходить нельзя, когда в камере кто-то ест.

– Ми охе́ль? Ани ле роэ́,²⁴ – удивился Александр.

Араб указал на травмированного. У того в здоровой руке был очищенный мандарин.

– А… Слиха́,²⁵ – извинился Александр.

Старший укоризненно покачал головой, зыркнул гневно и отошел.

Невструев вернулся на свою полку, и пытка арабским продолжилась.

Они говорили и говорили, не оставляя тишине ни одной миллисекунды. Приходилось только удивляться скорости мышления этих людей, которым совсем не нужно было время на обдумывание очередной фразы. Мука усугублялась тем, что Александр не мог определить время, сколько он уже находится в этом кошмаре – полчаса, час или два.

Принесли обед. Он был ужасен: хлипкое пюре на воде и кусок рыбы в омерзительнейшей серой подливе. Арабы поглощали снедь с аппетитом и при этом умудрялись продолжать свою бесконечную дискуссию.

«Да не может же такого быть, чтоб над русским человеком так издевались! Еще немного, и я их понимать начну, – отчаялся Александр. – Да и потом, шайтан их знает, арабов этих, зарежут еще ночью во имя Аллаха за то, что мочился, когда они трапезничали. «Водька» этот еще наверняка на меня нажаловался. Прибил, дескать, калеку за песенку».

Он подошел к двери в виде решетки и стал звать надзирателя. Тут арабы наконец замолчали. Александр затылком ощущал, как они наблюдают за ним. К счастью, вертухай не заставил себя долго ждать и говорил по-английски.

Невструев произнес прочувствованную речь, в которой посетовал на условия содержания арестантов в чужеродной культурной среде, и поинтересовался, не найдется ли в этой тюрьме камеры с более близкими ему людьми по духу и воспитанию.

– You want to Russians? Why didn’t you say it earlier?²⁶ – усмехнулся вертухай, отпер камеру и повел заключенного вон из арабского плена.

«Это приколы у них такие, что ли?» – подумал Александр, но ничего не сказал.

Глава 6.

Смотрящий «русской» камеры бухарский еврей Гриша принял Невструева радушно. Со снисходительной улыбкой выслушал его историю.

– Ты здесь по недоразумению, брат, – резюмировал он с легким азиатским акцентом. – Если твоя жена на суде покажет, что сама порезалась, тебя сразу отпустят. Ну а если нет, на полгода присядешь минимум.

– Тебе еще повезло, – заметил один из сокамерников с живым лицом и модной прической. – Может быть, полицейские и жену твою, и тебя спасли. Я вот, например, от синьки совсем дурной делаюсь. Могу и зашибить кого ненароком. Потому и не пью. Почти.

На что бухарский без особой злобы поинтересовался:

– Что это ты, Артист, за мусоро́в впрягаешься?

Невструев на всякий случай заступился:

– А ведь он прав, в натуре. Всякое могло быть.

Откуда только слово такое в лексиконе недавнего доктора взялось – «в натуре»? Видимо, блатная романтика, как любому родившемуся и выросшему в России, через многочисленные книги и кинофильмы о местах заключения и урках и просто через наблюдения за живыми людьми, проникла в сознание, въелась в подкорку и, оказавшись в подходящих условиях, полезла в его активный словарь.

Гриша спорить не стал.

– Я тебе одно скажу: если бы ты был местный, они бы тебя не тронули и извинились бы еще за причиненное беспокойство.

– Да конечно, – усмехнулся Артист. – Мало местных, что ли, за домашнее насилие сидят?

– Не мало, но должно бы гораздо больше, – урезонил его бухарский.

Сам Гриша совершил проступок посерьезней, чем домашнее насилие. В поисках денег на дозу тяжелых наркотиков заприметил он сувенирный магазинчик, в который продавец, когда выходил по нужде, не запирал дверь, а отсутствовал минимум минуты три. Улучив момент, Гриша проник внутрь, дернул деньги из кассы, а когда выходил, навстречу ему попалась бабка, у которой на шее висела массивная золотая цепь. Будучи на кураже, он и цепь ту тоже дернул. Скачок вышел фартовый, но не учел Григорий, что магазинная камера оказалась-таки не муляжом. Приняли его тем же вечером. Тепленького и поправленного забрали прямо из дома.

Теперь он ждал суда, надеялся получить года три. Смотрящему было разрешено иметь телефон, он звонил своей девушке и просил дождаться.

За время, проведенное в СИЗО, Гриша «перегнулся», хотя мог, по его словам, и за решеткой раздобыть кайф. В общем встал на путь исправления.

Смотрящий был щедр. Когда приносили тюремную еду, доставал из своей тумбочки какие-нибудь консервы и делил на всех. Предлагал Невструеву свой телефон, чтобы позвонить жене, но тот отказался.

«Артист», как его прозвал Гриша (Невструеву смотрящий, кстати, также не особенно креативно, чисто по профессиональной принадлежности, дал кличку «Доктор»), он же Аркадий, обладал удивительной историей попадания за решетку. Ограбил банк. Такая разновидность криминального заработка сама по себе вызывает уважение, но в его случае особое уважение заслуживал способ, который Аркадий придумал для грабежа. Профессиональный актер, окончивший в России престижный театральный вуз, в Израиле не нашел себе работы: русскоязычных вакансий для лицедеев в этой стране не так много, и все они оказались заняты, а на иврите он говорил недостаточно хорошо, чтобы представлять на подмостках наравне с аборигенами. На завод он идти не хотел, так как обладал редким актерским даром. Когда закончилась его корзина абсорбции, а также накопления, привезенные с собой, Аркадий на последние деньги накупил пластического грима и спецэффектов и сделал себе маску вампира.

В строгом черном костюме и с упырским ликом он пришел в небольшое банковское отделение, в котором не было охранника, выхватил из очереди в кассу эффектную блондинку и у всех на глазах длиннющими клыками прокусил ей шею. Хлынула кровь, блондинка без чувств рухнула на пол. Кровь, конечно же, была бутафорская, а блондинка подставная – тоже безработная актриса, с которой Аркадий познакомился на одном из кастингов. Отыграли они эту сцену идеально: публика находилась под впечатлением, кое-кто даже упал в обморок. У одного из зрителей оказался пистолет, что не редкость на Святой Земле, и он навел его на монстра. На что вампир заявил, что если пули не серебряные, то обладатель оружия жестоко пожалеет о том, что родился на свет. Произнесено это было на иврите со славянским акцентом, но так убедительно, что «герой» положил свой бесполезный пистолет на пол. Кассирша выдала наличность без колебаний. Однако подельница заигралась в мертвую и упустила момент, когда под шумок нужно было улизнуть с места преступления, ее задержали доброхоты, которые попытались оказать ей первую помощь и обнаружили, что шея у нее абсолютно целая, а «кровь» пахнет какой-то химией. Она сдала своего подельника с потрохами, и того взяли в ресторане, где он ожидал ее, чтобы отпраздновать и поделиться добычей.

На втором этаже тюрьмы для выгула заключенных использовался балкон, как специально выходящий на тот самый ТРЦ «Панорама», в котором Невструев совсем недавно работал. «Я охранял, теперь меня охраняют, – усмехнулся про себя Александр. – Воистину пути господни неисповедимы. А еще от тюрьмы и от сумы не зарекайся… Как все-таки забавно и странно, насколько непредсказуема бывает судьба подчас. Работаешь такой фрезеровщиком, например, весь такой властелин металла, а тут херак! – и палец в станок затянуло. И ничего не предвещало беды, и вроде бы трезвый. Еще секунду назад палец был на месте, а теперь его как через мясорубку провернуло и восстановлению он не подлежит. Обидно… Или еще хуже. Вот идешь здоровый и бодрый по улице, и мир тебе улыбается… а тут раз! и самосвал тебя переехал. Насмерть. Тем более обидно. А, впрочем, все это уже было: про пролитое масло и про трамвай – ничего нового уже не придумать. И вывод какой из этого всего, непонятно…»

Смотрящий любил поразглагольствовать о тюремных порядках и воровских законах. Как-то Александр спросил у него:

– А ты как думаешь, Гриша? Воры в законе булки себе раздвигают на досмотре, когда в какой-нибудь централ заезжают?

– Ну тогда сразу в петушарню, минуя пики точеные, – предположил Артист.

– Одного грузинского вора в России переодеться в тюремное заставляли. Он отказался, так его до смерти вертухаи забили, – проникновенно поведал Гриша.

За подобными разговорами и форсированным сном прошли остаток пятницы и вся суббота. Александр пытался представить, как в худшем случае проведет месяцы в подобных условиях. Тоскливо, конечно, но ничего смертельного. Понял, что это можно пережить и остаток жизни посвятить тому, чтобы больше так не попадаться.

В воскресенье с утра Гришу увезли в суд. Он вернулся ближе к вечеру грустный. Лег лицом к стене и часа три не отвечал на вопросы. Потом отошел немного и поведал, что, вопреки его ожиданиям и заверениям бесплатного адвоката, дали ему семь с половиной лет. У бабки, с которой он сдернул цепочку, оказались повреждены шейные позвонки.

Он позвонил своей девушке и сказал, чтоб она его не ждала.

Невструева ни на какие следственные действия не возили, весь день он терзался муками неизвестности.

– Значит, ничего на тебя нет, – утешил его Артист. —Жену твою, наверное, сегодня опрашивают. А завтра самого в суд повезут. Слушай, я-то точно отсюда долго не выйду. Может, тебе пригодится?

И рассказал, что незадолго до того, как сесть, напал в соцсетях на объявление от конторы под названием Golden Key, в котором говорилось о развитии творческих способностей с помощью некой технологии гипносна. Им в качестве подопытных нужны добровольцы. Артист не особенно вник в суть, но, будучи человеком, расположенным ко всяческим экспериментам, особенно в творческой сфере, позвонил по телефону, указанному в объявлении.

– Я записался на завтра в пять вечера. Вот адрес, – он передал Александру бумажку. – Думаю, ты после суда успеешь. Сходи, скажи, что вместо меня пришел, даст бог, тебе это поможет.

(Накануне вечером в порыве откровенности Александр рассказал сокамерникам о своих писательских потугах).

Глава 7.

В понедельник с утра за Невструевым и его сокамерниками пришли, чтобы везти в суд. Он как раз успел проделать гигиенические процедуры с помощью куска мыла и зубной щетки с наполовину обрезанным черенком, которые ему выдали вместе с простыней и наволочкой вечером первого дня в тюрьме. Носильных вещей тут не предоставляли. Можно было через полицейских передать просьбу жене, чтобы она привезла смену белья, но Александр не хотел ни о чем просить Анну. На второй день заключения он постирал с помощью того же мыла трусы и футболку, а пока они сохли, ходил завернувшись в простыню.

На всякий случай он простился со всеми, особенно душевно с Артистом и Гришей.

В суд их повезли, заковав и в наручники, и в кандалы для ног. Нижние конечности освободили перед сортировочной камерой, а верхние – через специальное окошечко в двери, когда завели внутрь.

Камер было много по обеим сторонам коридора, и народу в них натолкали изрядно. На скамейках, привинченных к стенам, не всем хватало места. Некоторые сидели прямо на полу. Атмосфера была тяжелая, давящая, и запах стоял такой же. За бетонным ограждением высотой по ребра тут же находились толчок и раковина.

Примерно через час Невструева вызвали и повели, но, как оказалось, не на суд, а к бесплатному русскоязычному адвокату.

Защитник, щуплый и юркий, предложил быть откровенным и рассказать все как было. Александр ответил, что ему нечего добавить к показаниям, которые он давал следователю.

– Что ж, тогда все зависит только от слов вашей жены.

– И что мне грозит, если она покажет против меня?

– От полугода до двух лет тюрьмы, – безразлично констатировал щуплый.

– А вы с ней не говорили?

– Не получилось, – и было непонятно: то ли это адвокат настолько халатно относится к своим обязанностям, то ли сама Анна не пожелала идти с ним на контакт.

Эта беседа только добавила Александру волнений. Его отвели обратно в отстойник, и началось томительное ожидание.

Наручников здесь не надевали, но падла конвоир, застегивая наножники, специально поддернул джинсы Александра вверх – в тюрьме так не делали, наоборот, заботливо поправляли штанины, чтобы металл не соприкасался с кожей, – и, пока его водили по длинным коридорам суда, щиколотки натерло до крови.

Ждать пришлось долго. Часа три.

Чтобы скоротать время, народ разбивался на пары для негромких разговоров. Звучало здесь по самым скромным подсчетам языков пять: иврит, арабский, эфиопский, английский и даже французский. Для Невструева русскоязычного собеседника, как назло, не нашлось.

Когда принесли какие-то дрянные сэндвичи, замотанные в целлофановую пленку, парнишка лет тридцати в кипе, передавая сверток Александру, сказал по-русски:

– Держи.

Это было неожиданно, он совсем не походил на русскоязычного. Они разговорились. Артикулировал парнишка картаво, с сильным израильским акцентом, но вполне внятно. Нимало не смущаясь, рассказал, что ждет приговора за то, что вел сайты для видеочат-моделей.

– А как это сочетается с твоей религией? – Александр указал глазами на его кипу.

– Ничего плохого я не делаю. Когда есть только два плохих выбора, господь учит нас выбирать-таки тот, который лучше. Я увожу девочек с улиц и из махо́нов²⁷. Им больше не нужно контактировать с клиентами физически, а зарабатывают они при этом больше. Что плохого я делаю?

Невструеву оставалось только пожать плечами.

– Ну вот. А теперь попробуй объяснить это судье… – задумчиво произнес парнишка.

Ему грозил серьезный срок, но относился он к этому спокойно, по-философски.

Они разговорились. Сетевой сутенер высказывал оригинальные соображения по самым разным жизненным аспектам, при этом с интересом и пониманием выслушивал мнение Александра. Пожалуй, интереснее собеседника Невструев в жизни не встречал. Он предложил обменяться контактами.

– Зачем? – удивился парнишка.

– Мне кажется, людям со схожим образом мысли надо объединяться.

– Сейчас не нужно объединяться, не нужно искать единомышленников. Благодаря развитию информационных технологий любых целей можно достичь самостоятельно.

– Так а зачем же тогда Интернет? Разве это не самый замечательный способ для того, чтобы создать коллективный разум? Время одиночек прошло…

– Наоборот! Оно только начинается.

За парнишкой пришли раньше.

– Мы встретились здесь, – бог даст, встретимся еще раз, – сказал он, пожимая Невструеву руку.

Когда в отстойнике уже почти никого не осталось, наконец наступила очередь Александра. Тот же садист облачил его в ножные кандалы и снова поддернул штанины вверх.

– Ля́ма ата́ осэ́ ка́ха?²⁸ – спросил Александр.

Тот лишь ухмыльнулся гнусно и приказал:

– Лех леха́!²⁹

На скамье подсудимых находились одновременно человек восемь. Их дела разбирались по очереди. Все происходило, естественно, на иврите, и Александр на таком уровне не понимал ничего, даже общей сути. Сначала, видимо, выступал прокурор, потом адвокат. Потом из зала выходили свидетели. Судья что-то уточнял у всех, потом коротко совещался с двумя коллегами, сидящими по сторонам от него, и выносил вердикт. На одного подсудимого уходило максимум минут пятнадцать.

Судья был очень сердит и как будто изначально ненавидел всех, чью судьбу должен был решать. Приговоры произносил с одинаковой интонацией, и было непонятно, обвинительные они или оправдательные.

Александр нашел в зале суда Анну. Она сидела с отсутствующим выражением лица и даже не глядела в его сторону. Помахать рукой он не решился.

По мере того как людей перед Невструевым становилось меньше, его волнение нарастало. Он дошел до такого уровня стресса, что ему было уже все равно, чем закончится разбирательство, лишь бы побыстрее.

Наконец судья назвал его имя. Рядом с невысоким ограждением появился адвокат и сделал Невструеву знак подняться. Через некоторое время показал, что можно опять садиться. Александру казалось, что дело его разбирается дольше всех предыдущих. Выступал прокурор, потом адвокат, потом Анна отвечала на их вопросы. Потом судья говорил что-то, угрюмо глядя на Невструева. Адвокат перевел. Судья хотел знать, причинял ли Невструев физический вред супруге и не угрожал ли ее жизни и здоровью. Подсудимый все отрицал.

Коллегия совещалась безумно долго. Зачем-то в процессе обсуждения несколько раз обращались к адвокату, тот явно спорил с ними. Александр решил, что обсуждается длительность его срока и уже смирился со злой судьбой. Он был раздавлен. А как могло быть иначе? Если уж все плохо, так до конца… Адвокат что-то сказал ему, но Александр не понимал уже даже по-русски, слова доносились как будто сквозь вату. Тогда адвокат перегнулся через ограждение, похлопал подопечного по плечу и практически прокричал:

– Александр, вас отпускают! Идите!