Алексей Гравицкий
Калинов мост
Сергею за помощь, поддержку и идеи.
Пролог
Москва. 24 июля 2002 года.
– Ты куда меня притащил? – клиент с брезгливым любопытством оглядел тесную комнатушку сторожа.
– Всевидящая ждет вас. Вы присядьте, присядьте, – Егор Тимофеич заискивающе поглядел на клиента и подставил табуреточку.
Клиент скосился на табурет и поморщился, словно давая понять, что его значимость с плебейским предметом меблировки не совместима. Тимофеич стушевался и, буркнув «сейчас все будет в лучшем виде», скоренько прошмыгнул через заднюю дверь.
– Ты куда? – взревел гость, дернувшись было следом.
Дверь, в которую упорхнул Егор Тимофеич, закрылась было, но тут же приоткрылась снова. В комнатушку, гордо задрав хвост, вошел жирный рыжий кот. Потершись о ноги оторопевшего клиента, кошак вспрыгнул на табуретку и принялся вылизывать межягодичное пространство.
– Твою мать, – несолидно выругался солидный дядька. Ему не столько было жалко задатка в сотню долларов, сколько обидно, что его, похоже, развели, как дешевого лошка. Если это так, то пусть этот упырь пеняет на себя.
– Не дай бог, – тихо прошлепал губами клиент. – Найду и оторву все, что выпирает.
Клиент бросил сердитый взгляд на кота, тот застыл и, спешно лизнув, чего они там обычно лижут от нечего делать, спрыгнул с табурета. Мужик смахнул кошачью шерсть, поморщившись, плюхнулся на табуретку и расстегнул пиджак. В комнатушке было душно.
Егор Тимофеич тем временем вприпрыжку скакал между вольерами и орал благим матом. Единственное цензурное слово, которое прорывалось между потоками грубости, было «старая».
– Старая!! Мать етить, где тебя заразу носит…
Сторож огляделся. Почему-то внимание его привлек указатель с хищниками и он поспешил туда.
Передвигаться по территории Егору Тимофеичу было теперь тяжело. Возраст и ежедневные вливания давали о себе знать. В московском зоопарке Тимофеич проработал лет тридцать. И ведь раньше бегал дай боже. А теперь… Правда, тогда, когда пришел сюда впервые, алкоголя в крови было поменьше, да и не называл его тогда никто ни Тимофеичем, ни Егором Тимофеичем. Кликали Егоркой. Да, пожалуй, он один из старейших сотрудников зоопарка. Из старой гвардии теперь остались только он да старуха. Но старуха вообще отдельный разговор. Сейчас никто не знает с каких пор старая здесь работает. Когда он только устроился сюда, она уже тогда была старейшим сотрудником и старухой.
Интересно, сколько ей лет? На этот вопрос она никогда не отвечала прямо. Либо отшучивалась – что никто не считал. Либо делала вид что кокетничает, и бурчала, что дамам подобных вопросов не задают. В ее устах подобное кокетство звучало особенно смешно.
Если бы кто-то спросил его, Тимофеича, сколько старой лет, он бы честно ответил, мол столько не живут. Но его теперь никто ни о чем не спрашивал. Да и тому, что говорит, не особенно верили. Все знали, что сторож пьет. Потому Егор, не будь дурак, сам втихомолку стал присматривать за старухой, а когда понял, что та далеко не так проста, как кажется, предложил ей бизнес. Так родилась ведунья в третьем колене Всезнающая. По их уговору Тимофеич давал объявления в газетах и на столбах, приводил клиентов, а старуха гадала на картах, кофейной гуще и бараньей лопатке. Иногда проводила какие-то ритуалы. Клиенты покупались на эту чушь, ведь чудес в неспокойное время всем охота, а старуха и сторож имели с них неплохую денежку, которую делили пополам.
Свою долю Тимофеич как правило пропивал и шел к старухе на поклон. Старая взаймы не давала, зато наливала мутного самогону. Пес знает откуда она его брала, но самогон был знатный и Тимофеича такая ситуация вполне устраивала.
Старуху он нашел у клетки с пантерой. Огромный черный кот тоже жил здесь сколько Егор себя помнил. Удивительно, как до сих пор не сдох. А ведь не сдох, даже старым не выглядел. Здоровое, мощное, крупное даже для пантеры животное. Старуха со зверем сидела подолгу, видимо нравились ей долгожители.
– Ты чего здесь? – тяжело выдохнул запыхавшийся сторож.
– Думаю, – отозвалась та. – Тебе чего, Егорушко?
– Сколько раз просил, – огрызнулся Тимофеич. – Не называй меня так. Какой я тебе Егорушко?
– А кто ты? – хитро усмехнулась старуха. – И как прикажешь тебя звать, когда я тебя пацаном зеленым помню.
– Егор Тимофеич, – фыркнул тот почище тюленя, что плавал кстати неподалеку.
– И что за панику ты тут развел, Егор Тимофеич? – старуха снова перевела ясный, вовсе не старческий взгляд с Егора на пантеру в клетке. – Не пожар, чай. Клиент всего лишь.
Тимофеич опешил:
– Откуда знаешь, что клиент? Я ведь не говорил.
– Нешто я слепая? – усмехнулась старая. – Сам же в газетенках пишешь, что ясновидящая.
– Я тебе за деньги еще не то напишу, – хмуро пообещал Тимофеич. – Идем, он там заждался уже поди.
Старуха прикрыла глаза и улыбнулась.
– Нее, не заждался. Он там Ваську твого наблюдает, и думает, что с тобой сделать, если ты с его задатком ушел и не вернешься. Сейчас вот про тазик с цементом думает и про мутные воды реки Москвы.
Сторож поперхнулся, закашлялся. На пожилую смотрительницу выпучился так, словно перед ним находился судья со смертным приговором, а не бабулька – божий одуван.
– Меня в цемент? И ты сидишь тут?.. А ну пошли. Живее.
Тимофеич ринулся было схватить старушку в охапку и поволочить к себе силой. Старая резко поднялась на ноги. Чистые глубокие глаза посмотрели на сторожа с такой пронзительностью, что тот оторопело замер, растеряв всякое желание трогать бабульку руками.
– Чего встал, Егорушко? – ядовито поинтересовалась старушка. – Пошли уже.
Сторож вяло, словно муха в киселе, потопал следом.
– Живее, – прикрикнула старая, ускоряя и без того резвый для ее возраста шаг.
Клиент встрепенулся, явно намереваясь бросится к Тимофеичу с претензией, но следом за сторожем вошла маленькая ветхая старушка с удивительно ясными глазами. По виду ее казалось, плюнешь, потонет. Но от старческой фигурки веяло такой силой, что клиент растерял всю свою решительность и сел обратно на табурет.
– Меня зовут…
– Для меня это совершенно не важно, Сергей Грачикович, – перебила старуха и выразительно поглядела на Тимофеича.
Притулившийся в уголочке Егор вздохнул и послушно вышел. Ему всегда было любопытно посмотреть, что же такого делает с этими богатыми мужиками старуха, что те столь легко расстаются со своими деньгами. Однако такой возможности старая ему не давала.
– И с чем вы ко мне пришли? – спокойно поинтересовалась старуха, когда дверь за сторожем закрылась.
– Я, знаете ли, хочу вложиться в новое дело… кхммм… и, знаете ли, не хотел бы потерять свои деньги.
– Обратитесь к экономистам, – старушка повела ветхими плечами. – Пусть выстроят вам хороший бизнес план.
Клиент поерзал на табуретке и подался вперед, словно пытаясь подавить собеседницу и вернуть себе обычную самоуверенность.
– Понимаете ли, бизнес план… кхммм… Даже самый хороший бизнес план это только предположения. Мне нужно знать, выгорит мое дело или нет. Знать точно. И я готов заплатить за это знание.
Старуха усмехнулась.
– Ну, хорошо. Рассказывайте о своем деле, Сергей Грачикович.
– В смысле? – не понял клиент.
– Рассказывайте про свой бизнес.
– Вы хотите, чтобы я выдал вам ноу хау? – Сергей Грачикович хохотнул. – Я так похож на идиота? Это мой бизнес, и я…
Старушка не стала слушать, просто выставила ладонью вперед сухую стариковскую руку.
– Вы меня не поняли, дорогой мой, у меня свое дело, ваше мне не нужно. Но если хотите, чтобы я делала свое, говорите. Не хотите говорить, всего хорошего.
Клиент закашлялся, замахал руками, став похожим на ветряную мельницу.
– У вас дар убеждения, Всевидящая.
– Я работаю в зоопарке, – пожала плечами старуха. – Если могу убедить неразумных животных, то уж с разумными проблем быть не должно. Разве нет?
– Иногда мне кажется, что с дикими зверями проще чем с людьми, – отозвался бизнесмен. – Ладно, с чего начать… У меня есть дело, которое стабильно приносит доход. Но в наше время ни в чем нельзя быть уверенным. Поэтому сейчас, когда скопилась некоторая сумма, я хочу вложиться в какое-либо совершенно новое направление, и…
Голос мужчины постепенно потерял четкость, расплылся, сливаясь, превращаясь из потока слов в ровный гул, вибрирующую волну. Она расслабилась, отдаваясь этой волне и поплыла куда-то, теряя связь с реальностью. В этом гудящем нечетком еще «где-то» был и тот, что сидел напротив. Она видела его вполне четко, видела других людей.
Внутри что-то дрогнуло, засвербило неясной тревогой. Что? Ощущение было сродни тому, которое возникает, когда видишь лицо в толпе, по инерции пробегаешь взглядом дальше, а потом долго ищешь то, что мелькнуло только-только и снова потерялось из-за поспешности.
Интуиция не подвела. Вот оно! Среди живых людей она вдруг отчетливо увидела мертвеца. Затем еще одного и еще. А потоки лиц двигались куда-то и вскоре вокруг были одни мертвецы. В голове дернулось болью, лица смыло темной волной. Теперь она видела до черноты красную, словно венозная кровь, реку. Вокруг было так же черно, лишь выделялся каким-то тусклым пятном горбатый мост. Мост был далеко от нее, и сейчас невозможно было понять, что на нем происходит, но что-то там происходило. Дальний край моста налился чернотой и…
– Эй, бабуля! Ты уснула что ли?
Картинка рухнула. Возвращение к реальности было тяжелым. Она чувствовала себя не лучше, чем выброшенная на берег рыба. Сердце колотилось так, как не билось уже лет сто. Дыхание стало хриплым и порывистым.
– У тебя все нормально будет, только когда будешь свой бизнес строить, делай это подальше от центра города.
– Но я планировал парк за ЦДХ попользовать.
– Пользуй, – согласилась старуха. – Только учти, что тогда от твоего бизнеса через двадцать лет ничего не останется.
– И все?
– И все.
– А там ритуал какой? Или жертва?
Старуха покачала головой. Клиент кивнул и достал бумажник.
– Сколько с меня?
– Сколько не жалко, – небрежно отозвалась старуха. – Ты ж сам грозился, что за ценой не постоишь.
Сергей Грачикович долго возился в бумажнике, перебирая пальцами стодолларовые купюры, наконец, решился и выволок какое-то количество зеленых бумажек на стол. Старуха кинула на деньги небрежный взгляд.
– До свидания, Сергей Грачикович.
– До свидания, – поднялся с табурета бизнесмен. – Но если что не так…
Он многообещающе показал зубы в странной, похожей на оскал, улыбке и вышел вон. Хлопнула дверь. Старческая рука сграбастала стопку американских денег. Палец провел по ребру стопки, прошелестев купюрами.
– Жлоб, – констатировала старуха и поспешно метнулась следом.
Клиент не успел еще далеко уйти.
– Сергей Грачикович, – окликнула старуха.
Бизнесмен остановился и повернулся на голос. Старуха приблизилась, пристально, словно рентгеновский аппарат, заглянула в глаза клиенту.
– Вот еще что, – сказала ровным и бесстрастным голосом. – Насчет жертвы. Жертва должна быть детской.
– Что? – вздрогнул мужчина. – Это ребенка что ли убить?
– Не в том смысле, вы сейчас сходите в ближайший роддом или школу какую-нибудь, узнайте их реквизиты и анонимно переведите на их счет вот эту сумму.
Старуха протянула бумажку с накорябанным числом. Брови бизнесмена взлетели вверх.
– А без этого нельзя?
– А без этого ничего хорошего вам не видать.
Сергей Грачикович кхмыкнул, сунул бумажку в карман и быстро-быстро пошел к выходу. Старуха довольно потерла руки. Подошел сторож:
– Что за жертва такая странная? – поинтересовался у старухи.
– Да не жертва это, – отмахнулась та. – Так просто… пусть что-то доброе в своей жизни сделает. Хоть и не по собственной воле.
Черные, поблескивающие в неясном свете волны катились и перекатывались. Река казалась гладкой и скользкой. Звуков тут не было. Точнее сказать, она их не слышала, только видела черные волны и маленький горбатый мостик, соединяющий этот берег с тем не менее черным, чем вода в реке. И чернота эта, затаившаяся до поры, готова была сейчас перехлестнуть через мост, обрушиться на этот берег, похоронить под собой все, что можно.
На мостике происходило какое-то шевеление, но разобрать с такого расстояния что там творится было невозможно. Опоры моста почернели, дальний его край провалился в непроницаемую тьму, не то растворился, не то обрушился.
Тьма, словно живая, пожирала мост, приближалась…
Над рекой калина спелая,
Налитая соком.
Обожгла ты руки белые
В молодой осоке.
В молодой осоке прячутся
И дожди и солнце.
Ой, кому-то нынче плачется,
А кому смеётся…
Голос прорвался сквозь видение, разрушив его, как камень упавший в воду разбивает отражение. Старуха вздрогнула и перевела дыхание. Она снова сидела у клетки и смотрела в блестящие черным глаза громадной пантеры. Песня оборвалась.
Ночной зоопарк жил своей жизнью, и звуки здесь были свои, совсем не московские. Что-то стрекотало, кто-то всхрапывал, откуда-то издалека доносились еще какие-то отголоски животного существования.
Лязгнуло металлом решетки. Послышались невнятные чертыханья. Потом совсем рядом зашелестели шаркающие шаги, и нетрезвый голос сторожа затянул прерванную песню.
Ой, кому-то нынче плачется,
А кому смеётся.
А калина поразвесила
Золотые гроздья,
У кого-то в доме весело
За столами гости.
Гости пьют за парня русого,
За его невесту.
Отчего играют грустную
Гармонисты песню.
Из клетки утробно рыкнуло. Старуха глянула на своего любимца. Дикий кот сидел, уткнувшись лбом в металл решетки. Глаза огромной пантеры наполнились смертельной тоской. Со стороны могло показаться, что зверь понимает смысл песни.
От чего играют грустную
Гармонисты песню.
Улыбнись слезинка скатится
Со щеки на платье.
Пусть у них всё в жизни ладится,
Будет в жизни счастье.
На дорожке между вольерами появился Егор Тимофеич с ополовиненной квадратной бутылкой в руке. Замер, вгляделся в ночь и направился к старухе.
В молодой осоке прячутся
И дожди и солнце.
Ой, кому-то нынче плачется,
А кому смеётся.
Ой, кому-то нынче плачется,
А кому смеётся. 1
Сторож остановился и приложился к горлышку.
– Ой, кому-то нынче плачется, а кому смеется, – повторил он обычным голосом. – Старая, а тебе смеется?
– Мне улыбается, – отозвалась старуха. – Опять напился, Егорушко?
– А че еще делать? – сторож приложился к бутылке, крякнул и глянул на этикетку. – О! Знаешь что это? Абсент. Знаешь, сколько стоит? Уууу. Можно было бы за те же деньги пол-ящика водки купить. А то и ящик…
– Так чего ж не купил?
– Пока деньги есть, хочу попробовать. А то так жизнь проживешь и помрешь в неведении. Водку-то я пробовал и еще успею. А этого… От него, говорят, можно зеленую фею увидеть. А я вот сколько выпил, а вижу только старую ведьму.
Сторож хихикнул собственной шутке, потом отчего-то опечалился и зло сплюнул:
– Не смеется мне сегодня, старая. И вообще не смеется. Вся жизнь несуразная. Вот ведь. Даже фею зеленую и то не вижу… Ван…
Сторож запнулся и запустил пятерню в волосы, словно пытаясь выковырять из башки забытое имя. Потом опять сплюнул.
– Ван… иностранец какой-то с этого дела фею видел. Даже вроде портрет ее намалевал. А мне вот не везет. А ты все со своим котом диким сидишь. Вот смеется тебе? А ему?
Пантера отступила от решетки и ушла в дальний угол.
– Не смеется, – кивнул Тимофеич. – Плачется. А ведь он кот, хоть и лесной. С чего ему плакать? А я тебе так скажу, старая, у нас тут всем плачется. А кому смеется, тому до слез.
– Пьян ты, Егорушко, – покачала головой старуха. – Иди-ка спать.
Сторож покачнулся и двинулся прочь. Потом остановился, повернулся и глянул на старуху.
– Спать-то я пойду… а вот ты мне скажи чего спрошу. Ты вроде как чье-то будущее видишь, чего-то там про кого-то знаешь… Вот увидь пожалуйста, когда нам смеяться начнет? Когда плакаться перестанет? Вот что будет лет через двадцать, а?
Старуха пожала плечами.
– Не знаешь, – горько усмехнулся сторож. – А еще всевидящая.
Она смотрела в удаляющуюся ссутулившуюся спину обиженного жизнью человека. Не дай бог ему узнать о том, что ей привиделось. И без того пьет без просыху, а если узнает о том, что через двадцать лет, может и вовсе ничего кроме слез не будет…
Впрочем, если сидеть и ничего не делать, так может случиться, что и слезы лить некому станет. Старухи поднялась и двинулась вглубь парка.
С этой стороны, где не было фонарей, пруд казался бездонным и черным, как глаз пантеры. Старуха опустилась на колени у самой кромки воды и принялась вглядываться в собственное отражение. Полная луна и ясное небо были кстати. А вот ветерок, что рябил воду и рассыпал картинку, мешал сконцентрироваться, чем немало злил.
Однако злость в задуманном была плохим помощником, и старуха откинула все эмоции. Наконец, отражение оторвалось от той, что его отбрасывала, и поплыло совершенно самостоятельно куда-то вдаль и вглубь по лунной дорожке.
Она двигалась от блика к блику, от года к году, зная только точку, в которую должна попасть. Все дальше и дальше удалялась от оставшегося на берегу пруда тела. Вглубь воды, вглубь времени. Вглубь пространства. Вскоре блики пропали вовсе, и она поняла, что попала туда, куда шла.
Понимание того, что она стоит на дне, а вокруг плотная и непроницаемая вода, пришло вдруг. В первое мгновение захотелось рвануть вверх, спасая легкие, но она переборола животный инстинкт. Не надо рваться вверх. Надо идти вперед. Шаг, еще шаг. Старуха знала куда двигаться, помнила путь, хотя с последнего ее здесь появления прошли сотни лет. Еще несколько шагов. Дно было вязким, ноги проваливались словно в ил. Еще несколько шагов и над головой расступилась водная гладь.
Старуха не останавливалась и вскоре оказалась на берегу. Вода накатывалась черно-красными, как венозная кровь, волнами. Далеко впереди горбатился знакомый мостик. В груди тревожно защемило. Ноги сами понесли в ту сторону.
Мост оказался дальше, чем можно было бы предположить. И был он не маленьким и горбатеньким, а имел довольно внушительные размеры. Поодаль вдоль всего берега была пустошь, чуть дальше топорщились головешками обгорелые остовы изб. Пахло гарью и тлением. Впрочем, на пейзаж, как и на запахи, она не обращала особого внимания. Интересней была фигурка всадника, что отделился от моста и скакал ей навстречу.
Она узнала воина прежде, чем тот успел доскакать и остановиться, резко вздернув коня на дыбы. Простая кольчуга, черный плащ, хотя раньше он носил красный, притороченное к поясу странного вида оружие. Он не изменился с тех пор, как она видела его в последний раз мертвым. И очень незначительно изменился с той поры, как был живым. Только задавленной безразличием тоски в глазах поприбавилось.
– Здравствуй, Милонег.
Витязь спрыгнул с коня, бросил поводья.
– Смешная шутка желать здоровья мертвому. Почему ты здесь?
– Видения, – отозвалась старуха. – Тревожно мне. Чувствую что-то мощное, темное… чую, что близко оно. Скажи, как на той стороне?
– Никак. Затихли. Дня три тому последний раз перли. Но как-то вяло. Они теперь осторожничают что-то. Не чаще чем раз в неделю ломятся и то будто для отчету. Сильно не бузят.
– Значит, начали готовиться. Силу копят. Вот что, Милонег, ты нужен мне там.
Милонег посмотрел на старуху как на заморское диво.
– Ты заговариваться стала, не иначе. Мертвым отсюда ходу нет, тебе ли этого не знать. Да и нужды нет. Мы заставу держим.
Старуха кинула взгляд на тот берег, что терялся во тьме, пристально посмотрела на витязя.
– Если они серьезно готовятся к прорыву, то застава ваша не сдюжит. И я там не справлюсь. Мне нужна помощь. А как тебя вернуть, это уже моя забота. Мертвым ты там не будешь, уж поверь мне.
– Верю. Но Ящер так просто не отпускает.
Милонег глядел сурово. Мальчишка, зло пронеслось в голове, учить меня вздумал. Старуха повернулась и пошла прочь, к тому месту, где вышла на берег.
– Ступай за мной, – бросила не оборачиваясь. – И не перечь. Я покон знаю, будет Ящеру жертва.
Она сделала еще несколько шагов, за спиной было тихо. Начиная яриться, старуха обернулась. Богатырь стоял там же, с места не двинулся.
– Ступай за мной, – повторила старуха.
– Не пойду.
Злость готова была плеснуть через край, и она не стала сдерживаться.
– Добренький? – гаркнула старуха так резко и мощно, что богатырский конь всхрапнул и испуганно отпрянул. – Все вы добренькие. Одного мученика им жалко, а сотни невинных это плевать. Вроде как богами предначертано. Не зли меня, ради богов. Твой дружок знает каково меня сердить. До сих пор в себя прийти не может.
Богатырь потупился.
– Ступай следом и не отставай, – смягчилась старуха и побрела к воде.
Витязь шел следом и недовольно сопел, однако ослушаться не решился. Старуха остановилась только когда дошли до нужного места. Замерла у самой кромки воды и посмотрела на витязя.
– Слушай и запоминай. Пойдешь за мной. След в след. Отстанешь хоть на шаг, считай пропал. Как доберемся до места, двигайся на свет. Запомнил?
Богатырь молча кивнул. Он по-прежнему был хмур и неразговорчив. Старуха решила на этом закончить. Лишние знания – лишние вопросы, а лишние вопросы это лишние сложности. Сейчас они никому не нужны. Сейчас нужно только одно – успеть вернуться до захода луны.
Милонег двигался на шаг позади, стараясь держаться старухиных следов. Впрочем, скоро это стало невозможным, потому как ноги оказались в воде. Сквозь черные волны было невозможно разглядеть ничего. Вода покрыла с головой и все, что видел впереди – старушечью спину.
Наверху лег дорожкой мертвенный свет полной луны. Старуха дернулась туда и заскользила от блика к блику. Витязь не отставал, один раз только отвлекся, когда мимо, в обратную сторону, пронеслось что-то маленькое, напуганное, готовое разреветься, но боящееся даже слезинку пустить.
Ребенка сгубила, пронеслось в голове. Значит, его вместо дитя малого…
Додумать Милонег не успел, лунная дорожка превратилась в мощный поток света. Свет ударил по глазам, выбив и мысли и память о прошлом. Потом стало холодно и плохо. Возмущение выплеснуло наружу, но слов не было, их попросту не осталось в голове, и он закричал.
Москва. 24 июля 2002 года.
3-ья Красногвардейская улица, дом 81
– Все, – врач устало опустил руки.
Хотел было потянуть вниз повязку, но сестра вдруг вздрогнула и повернулась, сверкая глазищами. Под повязкой явно была улыбка.
– Пульс. Доктор он дышит!
Доктор постарался сохранить спокойствие, но получилось плохо. К младенцу рванулся, словно студент, впервые принимавший роды. Сестра молча стояла рядом, а он вдруг почувствовал, что его прорвало.
– Дыши, дыши, маленький, – бормотал он себе под нос едва слышно. – Господи, как ты меня напугал.
Ребенок зашевелился, наморщился и закричал. Доктор бережно поднес младенца к матери:
– Ну, мать-героиня, смотри на своего дважды рожденного. Как назвала-то? Или не решила еще?
– Олег, – с трудом улыбнулась женщина. – Его будут звать Олег.
Запершись у себя он курил, чего никогда себе не позволял на работе. Причем курил судорожно, не накуриваясь. Руки тряслись, и доктор никак не мог успокоиться. Зашла сестра, выпучилась на него, как на восьмое чудо света.
– Что с вами, Виталий Валерьевич?
– Ничего, – он судорожно затушил бычок. – Ничего. Устал я что-то. Надо бы отпуск, что ли, взять. Что у нас плохого?
– У нас хорошее, – улыбнулась сестра. – Главный звонил, просил составить список чего нам нужно, есть средства на реорганизацию.
– Откуда деньги?
– Анонимное пожертвование. Вся больница об этом говорит.
Доктор рассеянно кивнул и сожалением посмотрел на недокуренную, варварски затушенную сигарету.
– Хорошо. А как наш дважды рожденный?
– Олег? – сестра снова засияла. – Все хорошо. Спит.
