Олег Таругин
Штрафбат в космосе. С Великой Отечественной – на Звездные войны
Интерлюдия
– Идут, скоты… Как у себя дома. Идут и не боятся, – тихо ругался старший сержант НКВД Харченко, наблюдая, как немецкие грузовики, танки и полугусеничные бронетранспортеры вздымали июльскую пыль белорусских дорог.
– Надоело, блин, прятаться! – ответил ему боец Горох. – Давайте ударим, тащ старший сержант. Ведь от самой заставы отступаем. Ну, сколько ж можно?
– А чем ударим? Две винтовки, пистолет и граната.
– Вы как хотите, товарищ старший сержант, а я гранату сейчас попользую.
– Сидеть, Горох! Я что, один документы тащить буду?
– Документы, документы… Да кому они на хер нужны, те документы, когда немцы – вот они.
– Слышь, боец… Всему свое время. Дойдем до наших, будем и с немцами драться. А сейчас у нас приказ начальника заставы доставить документы.
– Вот и доставляйте, тащ старший сержант.
И боец погранвойск НКВД Горох пополз навстречу немцам.
А старший сержант тех же погранвойск того же НКВД Андрей Харченко лежал и, не дыша, смотрел. Смотрел, как его боец ужом скользнул в придорожных кустах. Смотрел, как он достал гранату, сдвинул предохранитель и приподнялся для броска на одно колено. Смотрел, как взорвался тупорылый серо-зеленый немецкий грузовик и как попрыгали оттуда объятые пламенем фрицы.
А потом он выдохнул сквозь плотно сжатые зубы и побежал в глубь леса, придерживая мешок с документами и знаменем заставы. Бежал, глотая слезы; бежал и не видел, как рядового Гороха расстреляли в упор из карабинов, а потом добавили для верности прикладом.
Кровавый июль сорок первого…
* * *
Майор Харченко стрелял из своего «нагана», встав на колено и не обращая внимания на осколки. Проклятый немецкий Pz-IV Ausf. H лениво ворочался в изломанных кустах и плевался фугасными снарядами по распластавшемуся вдоль дороги батальону. Очень так прицельно, к сожалению, плевался… Противотанковые пули только звонко цвиркали по толстокожей лобовой броне, покрытой остатками немагнитного циммерита, или теряли силу, прошивая жестяные фальшборта башни и отскакивая от основной брони. Тем временем Крупенников, вытирая кровь с лица, поднимал во фланговый обход роты Свинцова и Зайца.
Когда они, наконец, отжали фрицев, проклятый панцер дернулся было следом, но не успел. Кто-то из солдат ловко метнул противотанковую гранату под гусеницу, разорвав ее аж в двух местах. Обездвиженная «четверка» успела еще раз неприцельно рявкнуть орудием, но штрафбатовцы уже бросили ей под брюхо новую гранату. А после двое бойцов вскарабкались на кружащуюся на месте обреченную бронемашину, приоткрыли люк командирской башенки и забросили внутрь одну за другой пару «лимонок». И со всей возможной скоростью сиганули прочь. Внутри гулко бухнуло, затем рвануло еще раз, уже куда сильнее. Выбитые ударной волной крышки люков, кувыркаясь и сбивая с деревьев ветки и листья, отбросило далеко в стороны, а сорванная с погона башня медленно, будто нехотя, сползла куда-то вбок. И натворившая столько бед тварь замерла, воняя на весь лес смрадной гарью синтетического бензина и сладковатым запахом горелого человеческого мяса…
Скоротечный бой закончился.
– Вот прендегасты! – коротко и зло выругался Лаптев. – И откуда они тут взялись?
– Окруженцы, – хрипло ответил ему Харченко, перезаряжая барабан своего «нагана». Руки у него мелко тряслись, как всегда после боя. Особист этого стеснялся, хотя и знал, что это не от трусости. – Мы когда-то так же тут…
– Здесь начинал, майор? – спрыгнул в кювет комбат.
– Немного южнее. Ранен?
– Нос разбил. Он и так у меня ломаный, да тут еще в стекло вмазался, когда водитель тормознул. Кстати, где он?
– Хер его знает. Где-то тут, наверное, – тяжело дыша, ответил Лаптев.
– Командиры рот! Доложить о потерях, – гундосо крикнул Крупенников, поднявшись во весь рост. И добавил, покачав головой: – Ты смотри, что натворила, тварь. Три грузовика в хлам.
В белорусское небо поднимались четыре столба черного вонючего дыма.
А немецких трупов оказалось всего семь, если не считать тех, кто догорал, размазанный по стенам боевого отделения, в танке. И один раненый. Штрафники не любили брать пленных. Не любили, но иногда приходилось.
Экспресс-допрос провел особист. Выяснилось, что фрицев было двадцать человек, действительно окруженцы. У танка кончалось топливо и боеприпасы. Вот и решили атаковать русских из засады. Смертники, блин.
Немца наскоро перевязали и сунули в один из уцелевших грузовиков, строго-настрого приказав бойцам-переменникам довезти пленного живым и слегка здоровым до передовой.
А вот после этого начались настоящие проблемы. Или даже так – ПРОБЛЕМЫ. Когда грузовики догорели и их сбросили с дороги, командиры рот долго копались в воняющих горелой резиной остатках студебекеров. Потом они медленно пошли к «Виллису». Лица у офицеров были, мягко говоря, озадаченными.
– Что так долго копались? – раздраженно рявкнул комбат.
– Товарищ майор… – начал Заяц. В этот момент он отчего-то перестал напоминать волка, став похожим именно на зайца. Беляка. Ибо лицо его было белым как мел.
– Что мнетесь, как барышня после променада? Докладывайте, старший лейтенант! Что у вас с потерями? – подключился к разговору Харченко, тоже почуяв недоброе.
– Так это… нету потерь…
– В каком смысле нет? – поднял голову приготовивший акты Лаптев.
– У меня пропали первый и четвертый взвод, – уставился на свои сапоги Заяц.
– Что значит пропали? Как так пропали? Старлей, ты соображаешь, что говоришь? – крикнул на Зайца Харченко.
– Соображаю, товарищ майор. В сгоревших машинах нет трупов солдат. И оружия нет. Ничего нет. Вообще. Как будто испарились.
– Заяц, ты пьян, что ли? – не выдержал Крупенников.
– Идите и посмотрите сами, – внезапно обиделся старлей.
– Посмотрим, не переживай. А у тебя, Петровский? Тоже потерь нет?
– Так точно, товарищ майор, нет, – убитым голосом ответил командир первой роты. – Только пропавшие без вести.
– А ну пойдем, посмотрим! – сорвался с места Харченко. За ним скорым шагом двинулись Крупенников с Лаптевым. Хотя обоим очень хотелось побежать, но командирам в армии суетиться не положено.
Они долго копались в остатках догоревшего переднего грузовика, но ровным счетом ничего не обнаружили – ни обгоревших трупов, ни личного оружия, ни даже звездочек с пилоток. И в двух других – то же самое.
– Шестьдесят два штрафника пропали без вести, – убито подытожил капитан Лаптев.
– Плюс двое моих, – буркнул подошедший Свинцов.
– Тоже из грузовика сбежали? – мрачно спросил Харченко.
– Нет. Тут совсем странное что-то. Они бежали в атаку, как все. А потом пропали.
– Что тут странного? Рванули в лес и всё! – зло сказал Крупенников.
– Нет. Их бы заметили. Они именно бежали, а потом исчезли. Вообще. Как будто их и не было вовсе.
– Они что у тебя, привидения? Как исчезли? Ты можешь объяснить?
– Никак нет, товарищ майор, не могу, – мрачно покачал головой Свинцов.
– Подожди, товарищ майор, – остановил красного от гнева особиста комбат. – Ты машину, которая впереди шла, помнишь?
– Помню, Крупенников. Вот она, – кивком показал на обгорелый остов начальник особого отдела.
– Полог был откинут, и было видно бойцов, сидящих в кузове. Так?
– Ну? И к чему это ты?
– А к тому, что из машины, в которую ударил первый снаряд, никто не выскочил.
– Твою мать… – Харченко схватился за голову. – А ведь точно… Меня контузило, что ли?
– Да нас всех в таком случае, похоже, контузило, товарищ майор. Кстати, водители тоже пропали.
– Может быть, немцы какое новое оружие применили? – подал голос Заяц.
– Следаки из военной прокуратуры и СМЕРШа разберутся, – ответил ему Крупенников.
– А пока они разбираются, гражданин майор, мы с вами будем исполнять обязанности переменного состава батальона вместо пропавших штрафников. А на наши места поставят уже других, – Харченко прикусил нижнюю губу, став похожим на озлобленного бульдога. Вместо ответа Крупенников шмыгнул разбитым носом и крикнул:
– По машинам!
Колонна двинулась лишь через пять минут, поскольку оказалось, что вместе с водилами трех грузовиков пропал еще и шофер командирского «Виллиса». За баранку пришлось сесть самому комбату. Зато трясти стало меньше. Крупенников оказался осторожным шофером. Он аккуратно объезжал ямы и воронки и никуда не спешил. Потому как думал о том, что случилось. Впрочем, Харченко и Лаптев, похоже, думали о том же самом, потому за весь остаток дороги никто не проронил ни слова. А вот когда добрались до места, начались чудеса. Харченко убежал докладываться своему начальству, Крупенников – своему. Причем каждый в ожидании того, что вернется в батальон уже в качестве штрафника…
– Майор Крупенников в ваше распоряжение прибыл, товарищ генерал-майор!
– Один? – проворчал пухлый лысый генерал, внимательно разглядывавший огромную карту, раскинутую на столе.
– Никак нет! Вместе с вверенным мне отдельным штрафным батальоном.
– Это хорошо… хорошо, – задумчиво кивнул командир дивизии. – Как добрались? Без приключений?
– Увы, – вздохнул майор Крупенников. – В лесу напоролись на немецкий танк и взвод пехоты. Немцы уничтожены, наши потери… – и тут комбат замялся, мысленно прощаясь с новенькими погонами.
– Какие потери? Что молчишь, как девка после греха?
– Шестьдесят четыре бойца переменного состава, трое офицеров – командиров взводов и четверо водителей из автобата пропали без вести! – выпалил на одном дыхании майор, пытаясь не зажмуриться. – Итого семьдесят один…
– Это как? – удивился комдив. – Что значит – пропали без вести? Поясните, майор!
– Танк успел расстрелять три грузовика, практически в упор. После боя оказалось, что в сгоревших машинах нет тел. Оружие также не обнаружено.
– Сбежали?! – ахнул комдив. – Ты, майор, как там тебя…
– Крупенников.
– Ты, Крупенников, хоть понимаешь, что это значит? У тебя чуть не полбатальона дезертировало! Да ты сейчас сам под трибунал пойдешь!
– Одна машина шла перед моим «Виллисом». Я ее прекрасно видел. Оттуда по дороге никто не выпрыгивал. И я лично видел людей, сидевших у заднего борта за секунду до взрыва.
– Час от часу не легче, – генерал нервно заходил вдоль стола, тяжело грохоча сапогами. – У немцев что, уже сверхоружие появилось, которое людей испаряет вместе с оружием?
– Выстрел был произведен в упор, с расстояния примерно в сорок пять – пятьдесят метров, может быть, сила взрыва оказалась так велика…
– Что исчезло все, кроме автомобильного железа? – язвительно посмотрел на майора комдив. – Я, Крупенников, еще с Финской войны воюю, разное повидал, но таких баек еще не слышал.
– Товарищ генерал-майор…
– Я знаю, кто я такой! – заорал на комбата комдив.
Крупенников же, не обращая внимания на командирский гнев, продолжил:
– Пошлите прокурорских на место происшествия, пусть они сами все осмотрят! Я не вру, честное офицерское. Мои слова могут подтвердить все командиры рот и взводов, а также начальник особого отдела майор Харченко.
– Харченко-хуярченко… Не учи ученого. Следствие разберется.
– Так точно, товарищ генерал-майор!
– Ну, раз точно, иди к карте. Смотри. Вот здесь ваш батальон утром пойдет в атаку. Перед нами стоит полевая дивизия люфтваффе, а вот за ними – сборная группа «Кампф», ее собрали из выбравшихся из котла эсэсовцев. Ваша задача прорвать оборону, выбить сброд из траншей и сдержать удар эсэсманов. Можно даже будет отступить, чтобы «Кампф» завяз на ваших позициях. Продержаться нужно около суток, затем танки и пехота ударят по флангам немцев, и мы получим маленький котел. Если ты со своими оставшимися четырьмя сотнями штрафников не подведешь, конечно. В чем я теперь уже не уверен. Пропаданцы, понимаешь…
– Не подведу, товарищ генерал-майор… – угрюмо буркнул Крупенников, не пряча взгляда. – Я ж не виноват, что у меня люди пропадают… бесследно, блин.
Генерал-майор раздраженно дернул щекой:
– А ты не пьян ли часом, а, комбат?
– Еще нет, – не подумав, ляпнул Крупенников. – Ой! То есть никак нет.
– А может, тебя того, контузило? Или закемарил в машине, сон приснился? Вот и не заметил, как твои подшефные в лес сдернули? Что молчишь-то?
Говорить Крупенникову и вправду нечего было.
– Знаешь что, майор? Заходи-ка через час. Оклемаешься немного, поспишь, отдохнешь, протрезвеешь, может, таблетку какую примешь. А там и поговорим.
– Ну, я не пил, товарищ генерал-майор! Дыхнуть могу!
– Да я тоже могу… дыхнуть, – командир дивизии шумно отхлебнул из стакана что-то темно-коричневое. Потом, не морщась, поставил посудину, достал из-под стола бутылку коньяка и доплеснул до нормы, известной ему одному.
– Чай лучше пей, майор. Адмиральский. В моем случае генеральский. Иди. Жду через час. Вместе со своими штабными.
Странное чувство нереальности, начавшееся еще там, на лесной дороге, так и не покинуло Крупенникова. Более того, оно еще и, пожалуй, усилилось…
Следаки из прокуратуры вернулись лишь к вечеру и всё подтвердили. Бой был. Сгоревший танк, полностью уничтоженный в результате детонации остатка боекомплекта, семь немецких, начинающих уже подванивать, трупов, остатки трех студебекеров – и все. Больше ничего, никаких следов. К этому моменту Крупенников уже отзвонился в штаб фронта, доложился о прибытии.
– Что танк завалили, это хорошо, – сказал на вечернем совещании командир дивизии. – Как, кстати, сумели?
– А чего там уметь? Пехоту прикрытия частично положили, частично оттеснили в лес, зашли с флангов, гранатами закидали, делов-то! – пожал плечами Крупенников. А Харченко и Лаптев переглянулись.
– Да… Растет молодежь. Мы вот в сорок первом, помнится, и от «двоек» с «единичками» бегали по неопытности. А что тех танков? Ползут себе по полю, а ростом чуть выше меня, соплей перебить можно. А мы от них ох как бегали. Зато сейчас на средние танки, вон, в атаку без пушек бегаем. И без потерь…
Крупенников мысленно почесал затылок.
– Да и хрен с ним, с панцером этим, – продолжил комдив. – Давайте, товарищи офицеры, к делу. Начальник штаба! Докладывай.
И генерал-майор отхлебнул своего генеральского чая.
Глава 4
Будущее, 2297 год
Автарк мрачно курил, сидя в низком кресле. Курил и морщился от собственного же дыма, попадавшего в глаза. Сигареты уже давным-давно были безникотиновыми и лишенными канцерогенных смол, но дым все так же раздражал глаза и заставлял кашлять по утрам.
А ученые и вспомогательный персонал лаборатории изображали активную деятельность. Поначалу руководитель проекта попытался было объяснить Маурье, что именно они делают, но тот лишь раздраженно отмахнулся. Все эти корреляции ассоциировались у правителя с каракатицами, а эксперименты с экскрементами. Не говоря уж про всякие там «имплозии» с «генерирующими активаторами темпор-поля». От этих терминов мозг рвался как вдоль, так и поперек.
По большому счету, Автарка интересовали лишь сроки. А этого-то как раз ему и не могли сообщить.
– Флюктуации у них… – проворчал он, мрачно смотря на суетящихся лаборантов. – У всех флюктуации. У меня их – каждый день по десять штук в час, и все решать надо. А кроме меня – кто решит?
Если бы Автарк мог, он бы сейчас разгневался. Но ген «горячей агрессивности» ему заморозили еще до рождения, как, впрочем, и всем остальным эйкуменцам. Ну… или почти всем, но об этом как-то не принято было вспоминать… Собственно говоря, именно благодаря успехам психогенетики человечество и стало таким, каким оно сейчас и было. Активным, любопытным, радующимся жизни, стремящимся познать свой мир, ни в чем себе при этом не отказывая. Но – мирным. Не жестоким. Не умеющим ни воевать, ни доставлять боль и страдания какому бы то ни было живому существу.
По крайней мере, так казалось…
По крайней мере, в этом не принято было сомневаться…
Гены «холодной» или, как называли это психогенетики, инструментальной агрессии были сохранены, иначе человечество просто вымерло бы в благостной нирване покоя. Впрочем, были радикалы, которые предлагали и холодную агрессию вывести, но, к счастью, здравые умы выбрали золотую середину и сохранили конструктивную агрессию.
Но вот сейчас вдруг выяснилось, что ее совершенно недостаточно для того, чтобы люди сумели защитить себя и дать отпор врагу. Из неведомых джунглей Дальнего Космоса высунулась окровавленная пасть. И она расширялась и расползалась, пожирая одну планету за другой. Конечно, можно было провести и обратную генмодерацию, но что это даст? Пока поколение «агрессивных» людей подрастет, достигнув комбатантного возраста, человечество просто исчезнет…
– Автарк, в принципе, у нас все готово, – голос руководителя проекта вернул к реальности задумавшегося Клауса.
– В каком принципе? – попытался пошутить правитель.
– В обычном, гиперрелятивистском! – пожал плечами тот.
– Ну да, ну да… Каковы гарантии успеха вашего опыта?
– Никаких, – нервно огладил белый халат подошедший заведующий хронолабораторией. – Хроноскоп действует нормально, его мы отладили уже давно. Впрочем, вы наверняка слышали о новых методах исторических исследований, доклад о которых делал наш коллега, старший доцент института…
– Короче, прошу вас! – Автарк историей не увлекался, резонно считая, что человечеству надо смотреть вперед, а не оглядываться постоянно назад.
Завлаб сбился на секунду, но продолжил:
– А опыты по хронопереносу мы не проводили – Сенат и вы лично запретили нам экспериментальные исследования, поэтому мы ограничились теорией, создав многомерные математические модели, а также эскизный проект установки. Только это и помогло нам в кратчайшие, всего три недели, сроки создать Изделие…
– Изделие? – вскинул брови Маурья.
– Да, мы решили упростить название объекта. Ибо это не совсем прибор, а, скорее, целый комплекс…
– Его можно увидеть? – снова перебил он ученого.
– Вы находитесь внутри него.
– Внутри? – удивился правитель.
– Да. Это здание, компьютеры, приборы, люди и даже мы с вами – отдельные части Изделия. Дело в том, что хроноконтинуум непосредственно связан с континуумом пространственно-материальным. Ведь время, упрощая сие понятие, есть скорость изменения материи по отношению к другой материи; в нашем же случае – корреляция обратна. Чем медленнее изменяется объект, тем быстрее преодолевает он временное расстояние между веками. Мы как бы заморозили на атомарном уровне изменения материи объектов…
Вспотели оба, и Автарк, и завлаб. Первый честно пытался понять ученого, второй то и дело удерживал себя от попыток объяснить происходящее на более привычном языке формул и чисел.
– Когда объекты будут здесь? – спросил Автарк.
– Они уже здесь.
– Это-то каким образом?! Ведь сами сказали, что процесс только начался!
– Перенос мгновенен. А вот адаптация займет около недели, тем более, их сознание все еще в прошлом.
– Так вы что, трупы сюда перекинули?
Завлаб тяжело вздохнул:
– С их точки зрения, трупы – это мы. Мы просто не существуем для восприятия этих людей…
Автарк окончательно отказался что-либо понимать:
– А закончите вы когда? Время не ждет!
– Вот именно, что у нас время ждет, – горделиво ответили руководитель проекта и завлаб практически одновременно. – Все будет готово через неделю. Не забывайте, что, помимо необходимой после переноса психореабилитации, мы должны дать им основные знания о нашем мире. Сейчас они даже всеобщим языком не владеют, не говоря уже о чрезвычайно, просто катастрофически низком уровне научных и технических знаний. Процесс ускоренного гипнообучения как раз и займет неделю. Минимум.
– Если через неделю вас ящеры жрать не будут, – буркнул Автарк. – На них посмотреть-то хоть можно?
– На ящеров?
– На объекты.
– Да, конечно. Идемте…
Прошлое, 1944 год
Утро выдалось туманным.
– И увидел комбат туман, и сказал, что это хорошо. И стал туман быть, – прокомментировал Лаптев, пытаясь разглядеть хоть что-нибудь в мутной молочной пелене.
– Утро туманное, утро седое, – неожиданно козлиным голосом спел из-за плеча Харченко.
– Тьфу ты! – ругнулся на особиста Крупенников. – Не подкрадывайся. Стрельнуть могу!
– Я те стрельну, – беззлобно ответил особист, но петь перестал.
– Баба-яга, млять, в тылу врага… – усмехнулся Лаптев.
– Тебя чего сегодня на афоризмы тянет? – буркнул Крупенников, не отрываясь от бинокля, хоть это и было совершенно зряшным делом.
– Нервное, товарищ майор!
– Ааа… ну, бывает.
Минуты тянулись медленно, муторно. Словно муха, попавшая в мед, – пытается вытянуть одну лапку, а другие завязают все больше, и муха та все медленнее и медленнее движется. Крылышками жужжит, а толку никакого. Так и минуты перед боем, да и не только перед боем. Иногда Крупенникову казалось, что бой – атака ли, оборона – это спрессованная квинтэссенция всей человеческой жизни. Жизнь и смерть, а между ними нейтральная полоса. И больше во всей Вселенной нет ничего, кроме тебя, врагов в фельдграу и этой исковерканной железом земли. И ты сейчас один. Нет, конечно, рядом стоят бойцы и тоже ждут, сжав до судорог в пальцах автоматы, но на самом деле ты все равно один. Это только в тебя летят пули, осколки, мины, снаряды, штык сделавшего выпад вражеского пехотинца. Да, те, что свистят где-то возле уха, проносясь по-за самым краешком сознания, те – мимо. Но все одно ты будешь кланяться каждому из свистов, потому что ты хочешь жить. Потому что сейчас ты, майор Крупенников, – само средоточие жизни. Жития твоих предков, давших тебе возможность вдыхать влажный воздух самого главного утра. Жизни твоих детей, еще не рожденных, но верящих в то, что Виталий Крупенников – будущий папа, дедушка, прадедушка – переживет этот день и родит их всех.
Перекрестие жизни.
Вечный твой крест, майор Крупенников. Жить ради жизни. И убивать ради жизни.
Капелька пота сбежала по виску, щекоча тонкую синеватую жилку, бьющуюся под кожей.
– …я ей, главно, говорю, день рождения у меня! А она в слезы, дура. И молчит, главно. Я водки ей наливаю, она ее со стола смахивает. И еще больше ревет. Я ей – ну чего ты, дура, ревешь? А она мне хлобысь пощечину! И чего, главно, пощечину-то? Чего я сделал-то? Ну, выпил с мужиками после работы, и чего?
Крупенников захотел было оглянуться на захлебывающийся в воспоминаниях голос, но не успел. Секундная стрелка медленно и тягуче щелкнула по римской цифре «12» и словно замерла, ожидая, пока комбат, продрав руку через вязкий, ватный воздух, подымет ракетницу и выпустит в воздух ракету.
И траншея загремела железом. Штрафники, выбираясь из окопов, поползли в атаку. Именно поползли. Это только в кино в атаку бегают, а в жизни все сложнее, да. Когда первые шеренги исчезли в тумане, время еще больше замедлилось, хотя казалось, уже больше некуда, а майор Крупенников еще больше занервничал, хотя тоже казалось, что больше уже некуда.
И когда туман вдруг взревел грохотом разрывов, когда тишину разрезали густые очереди пулеметов, когда молочная белизна утра полыхнула изнутри красным, майор даже облегченно вздохнул.
Началось!
Но что именно там началось, комбат не видел. Оставалось только догадываться, что там и как. А вот этого он не любил, поскольку знал – выпускать из рук управление боем равносильно поражению, а, значит, и смерти.
– Эй, боец! – окликнул Крупенников невысокого бойца, лицо которого было усыпано веснушками так густо, что казалось, кто-то измазал его в краске. – Фамилия как?
– Иванов, гражданин майор. 1-я рота, 3-й взвод.
– Временно откомандировываю тебя, Иванов, – сказал комбат, подумав, что везет ему на эту фамилию.
– Так точно, – совершенно не удивился рыжий штрафник. И с сожалением, да, да, именно с сожалением, посмотрел на туман, в котором грохотал бой.
Крупенников усмехнулся:
– Связным у меня побудешь. Сейчас бегом вперед, выясни, что там, и пулей обратно. Понял?
– В лучшем виде все сделаю, гражданин майор! – осклабился рыжий, ловко выскочил из траншеи и побежал вперед. Сначала зигзагами, низко пригибаясь, затем вдруг нырнул и ужом пополз между воронок. Потом вовсе исчез.
– Однако, – одобрительно сказал Крупенников. – Профессионально…
– А у нас большинство таких, товарищ майор, – ответил Харченко. – Иванов из разведки. Пятнадцать языков у него лично, тридцать шесть в группе. По поводу представления на Героя нажрался и особисту так морду начистил, что того с переломами лица в госпиталь. Ну, а Иванова, понятно, сюда.
Харченко рассказал эту историю спокойно, как будто бы даже одобряя действия разведчика.
– Ну, положим, не все такие, – вступил в разговор Лаптев, сосредоточенно разглядывая карту и делая на ней свои пометки. – Правда, Белогубов?
Пожилой, а на войне все, кому за сорок, отчего-то кажутся пожилыми, боец Белогубов, бывший военный прокурор, согласно кивнул. Так он ползать не умел. Зато умел кое-чего другое…
