Алексей Марков
Жлобология 2.1. Откуда берутся деньги и почему не у меня?
2.6. Удалённая работа и потеря себя
Как и подавляющее большинство редакций СМИ, PlanetMoney в 2020 работала на удалёнке (23). Каждое утро они проводят общую видеоконференцию через GoToMeeting, переговариваются в Slack, подкасты записывают в шкафах и используют Dropbox для передачи файлов. Они пытаются работать изо всех сил – да что там, они вообще-то рады, что у них есть работа в это чудесное время, – но в то же время такой способ взаимодействия никому не нравится.
(23)
Футуристы давно предсказывали офисам смерть и забвение – примерно сразу после начала производства персональных компьютеров. Ведь если у нас есть видеочат, мгновенный обмен сообщениями и документами, зачем же тратить время на пробки, жечь бензин и сидеть в некомфортных бетонных коробках? Мы же там тоже большую часть времени тупо пялимся в экраны.
Но выяснилось, что офис куда более полезен, чем мы себе представляли. С 2005 по 2015 годы, несмотря на всеобщее проникновение высокоскоростного интернета и удобных приложений типа Зума, Слэка и Дропбокса, количество людей, постоянно работающих удалённо выросло лишь на 2–3 процентных пункта. Вроде бы – вроде бы 37 % работы американцев может полноценно выполняться из дома, но до пандемии из дома работало только 4 % сотрудников – и это не те, что работают исключительно дома, а когда хотя бы половина работы из дома.
Во времена страшного ковидла примерно треть людей работала удалённо, а многим это даётся нелегко. Радиоведущие, например, не могут записать свои передачи достаточно качественно и особенно тяжело тем, у кого в передаче несколько ведущих – привычное взаимодействие у них не удаётся. Согласно последнему исследованию американского общества управления трудовыми ресурсами, более 70 % работодателей испытывают проблемы с удалёнкой. PriceWaterHouse пишет, что примерно половина компаний заметно теряет в продуктивности.
Одно из неожиданных последствий дистанцирования – это то, что мы гораздо чаще теперь остаёмся наедине с очень узким кругом людей. Но кто мы, если нас больше никто не видит, не обсуждает и не узнаёт? Модный костюм и красивая машина больше не играют роли. Нас гораздо меньше хвалят (хотя и ругают тоже меньше). Фидбэка вообще гораздо меньше – даже прямого, не говоря уже о невербальных подсказках. Так можно потерять самого себя. Не чувствуете такого?
Стэнфордский психолог Джереми Бейленсон (не подумайте, что из Одессы) потратил два десятилетия, изучая человеческое общение и записал все способы взаимодействия – в том числе и те, которые не работают. Ребята пообщались с ним через Zoom. Этот способ не так уж хорош. И в этом часть проблемы.
Бейленсон говорит: «Когда мы находимся в одной комнате, мы на самом деле не смотрим друг другу в глаза так долго», – а в видеочате вы будете пялиться на рожи коллег беспрерывно. Это выматывает – да и вообще странно часами смотреть на говорящие головы без тел, особенно когда они тоже на тебя смотрят.
«У людей есть довольно чёткие представления насчёт личного пространства», – пишет социолог, но во время видеоконференции это расстояние определяет камера вашего ноутбука. В реальной жизни такой близкий и пристальный взгляд показался бы совершенно ненормальным. Если бы вы ко всем подходили настолько близко, у отдела кадров возникли бы вопросы. Ведь обычно это означает либо конфликт, либо очень интимную ситуацию.
Понятно, что не всегда это прямо плохо. Бейленсон провёл ряд экспериментов и выяснил, что, например, взгляд преподавателя при онлайн-уроке способен вызывать кратковременный рост продуктивности учеников, совсем как у Оруэлла. Но постоянный контроль от руководителя ведёт к психической перегрузке. Исследователь уверен, что если бы он продолжал свои опыты на протяжении недель или месяцев, продуктивность бы резко скатилась на самое дно.
Работодателям, естественно, нравятся офисы, потому что там видно, кто работает, а тех, кто не работает, можно как-то дико взбодрить, например. Офисное пространство – это, как говорил Стив Джобс, место для счастливых случайных взаимодействий. Компании типа Гугла и Фейсбука тоже впряглись в эту тему и организовали крутейшие пространства с кучей общих мест, чтобы стимулировать творческие порывы. Социологи вроде Бейленсона называют это «эффектом кулера» – и это то, чего недостаёт даже специализированным мессенджерам типа Slack, не говоря уже о Зуме, – когда не принято кого-то перебивать, и ничего не происходит спонтанно или просто одновременно.
Офис – ещё и место для социального взаимодействия, тимбилдинга, наставничества и профессионального развития. Мы – социальные животные, и у нас есть 100500 невербальных сигналов для коммуникации. В двумерном пространстве с плоским экраном эти сигналы теряются.
Возможно, что для многих видов работы общение лицом к лицу и не требуется. Исследование китайских колл-центров показало, что сотрудники работают даже лучше, когда они дома. Плюс не нужно тратить время на дорогу. Вообще куча айтишников говорят, что дома продуктивность у них выше, потому что и график комфортней, и штаны надевать не надо, и силы не тратятся на стояние в пробках. Но опять же, это они так говорят, а в реальности им приходится работать больше, чтобы выдать сопоставимый с офисом результат. Кроме того, сотрудники больших корпораций говорят, что у них стало гораздо хуже с психикой, хотя вряд ли тут дело в самой работе, скорее в общей изоляции. В итоге у 70 % удалёнщиков Фейсбука и 64 % Гугла заметно ухудшилось ментальное здоровье.
Джереми Байленсон надеется, что технологии улучшат возможности для удалённой работы. Он потратил многие годы, изучая и улучшая виртуальную реальность, дополненную реальность и все те технологии, которые помогут освободить нас от пробок и дурно пахнущих коллег. Ну, или коллег от нас.
Хотя сильно надеяться на это не надо. Самая занимательная история про эту чёртову виртуальную реальность – это когда из-за вируса отменилась знаменитая конференция IEEE Virtual Reality в Атланте, они решили провести её виртуально – через гугло-очки, зум, твитч и всю эту херню. И что бы вы думали? Поучаствовать в виртуальной конференции решилась только четверть тех, кто собирался на живую конференцию. То есть вместо того, чтобы привлечь новых зрителей, вышло наоборот. Видать, виртуальное общение не нравится даже людям, которые разрабатывают эти самые технологии.
2.7. Пара слов о кожаном ублюдке
Из нескольких вещей, которые мне понять не под силу, самая популярная – это футбол (на втором месте рыбалка). Но, как и вселенную Звёздных Войн, которую я не переношу абсолютно, этот культурный феномен надо изучить хотя бы для того, чтобы не прослыть приличным человеком.
Футбол важен по нескольким причинам. По сути, это общемировой суррогат капитализма вообще и конкуренции в частности. Плюс международные отношения на грани войн фанатских легионов, которые даже не понарошку, а всамделишно происходят неприятными на ощупь битами, ремнями и кирпичами. Как красиво выразился телеграм-канал имени Гоббса (24), «именно фанаты и принимают пилюлю с конкуренцией в наиболее неотрефлексированном виде».
(24)
Футбол – невероятно успешный коммерческий проект, который не то что доказывает превосходство капитализма – этого уже лет 50 как не требуется, – но легитимизирует текущее положение вещей, представляя (опять цитирую канал им. Гоббса) «узкую группу богатых победителей как норму, которая нивелирует все риски, связанные с участием в данных практиках».
При этом инвестиции в футбол вполне допустимы даже при авторитарных режимах – этого никто никогда не осудит, а команду диктатора с радостью встретят на чемпионате мира. Чего уж говорить о традиционных игрушках олигархов: футбольных клубах и стадионах имени себя. Получается, это типичнейший элемент заговора рептилоидов!
Такой подход очень интересен: занятно ведь представить, что какие-то тёмные силы злобно развивают футбол, чтобы незаметно угнетать нас с вами. Говоря точнее, чтобы путём навязывания красивой и радостной культуры «международного футбольного праздника» под традиционным (тщательно подогретым) соусом «патриотизма» и «боления за наших» тихонько программировать население на покорность судьбе и смирение перед империалистами.
Сам феномен оголтелого боления и фанатения от чего-либо мне кажется весьма странным. То есть в 15–19 лет это ок и даже прикольно, но потом как-то тупо. Респект легендам и кумирам останется, а фанатеет пусть молодёжь. Но, как мы видим, пипл готов упарываться по подобным вещам и после сорока, особенно если под пиво.
Есть такой знаменитый испанский социолог Мануэль Кастельс (25). Он постмарксист, но какой-то правильный: коммунизм терпеть не может и считает, что информационные технологии раскроют силу разума, резко увеличив производительность людей, – и мы сможем больше отдыхать. Это, в свою очередь, позволит человеку достичь «большей духовной глубины и осознания важности окружающей среды». Вроде как полезно, так как снизит потребление ресурсов; хотя лично я так не считаю. Скорее будет наоборот: чем цивилизованнее общество, тем больше электроэнергии оно потребляет; это убедительно доказал любимец Билла Гейтса Вацлав Смил в своих книгах по истории энергетики.
(25)
Кастельс, урбанист и большой знаток социальных связей, утверждает, что капиталисты и авторитарные лидеры – представители одной и той же группы подозрительных лиц. И национально-патриотическая обёртка футбола лишь скрывает главный смысл игры – перенос конкурентных отношений с экрана в повседневность и их незаметное оправдание. Ну, типа, чтобы народ привыкал к тому, что есть сильные, богатые и умелые (игроки, клубы и сборные) и они закономерно, хотя и с небольшой долей случайности, побеждают слабых, бедных и неумелых, и это нормально. А почему они сильные, богатые и умелые – ну так повелось. Не вашего ума дело.
О том, что большой спорт не имеет со здоровьем ничего общего, не стоит и говорить. Да и мы с олигархами тоже немного разные. Хотя нас всё меньше, а их всё больше. Глядишь, скоро останется на планете несколько тысяч рептилоидов и 10 миллиардов нищебродов.
Средним тут, похоже, места нет.
Глава 3. Исчезновение среднего класса: прощай, пролетарий!
Американское исследовательское агентство с говорящим названием «Пью Рисёч Центр» объявило (26), что средний класс вымирает чуть менее чем повсеместно. Там у них есть свой «ржавый пояс» (Rust Belt), «глубокий юг» (вот как это называется!) и Аппалачи, ну, стандартные захолустья; однако, выяснилось, что плохеет-то на самом деле везде.
Большинство взрослых американцев уже не входят в средний класс. Несколько десятилетий растущего расслоения и перевод производств в Азию сделали своё дело. Доля середнячков упала даже в мегаполисах типа Вашингтона, Сан-Франциско, Атланты и Денвера. Выяснилось, что в 203 из 229 американских городских округах средний класс увял.
(26)
Закономерный вопрос: а средний – это какой? У нас в вечной мерзлоте были какие-то попытки установить средний класс в 2,5 прожиточных минимума, но сам этот минимум какой-то идиотский: месяц-другой протянуть можно, а вот год с таким доходом прожить уже не получится – оскотинишься. У них средний класс – это от 2/3 до 2 медианных доходов; у нас же до сих пор чиновники не представляют, что это такое. На американскую семью из трёх человек в 2014 году это был диапазон от 42 000 (мало) до 125 000 (очень неплохо) долларов в год. Кстати, тот факт, что медианный доход с 2000 года падал, вроде бы означает, что войти в средний класс должно быть проще. Но не тут-то было!
Расслоение растёт, и кое-кто заявляет, что это одна из глубинных причин избрания святого Дональда на свой пост. По мере исчезновения среднего класса высший и низший классы растут и по размеру, и по своей важности. Исследование показывает, что верно и обратное: в районах, где нарастает расслоение, средний класс уменьшается. Поэтому берегите середнячков: без них жизнь будет куда как маргинальней.
Я наткнулся на интересную серию статей во вражеском издании «Вашингтон Пост» (27). Это прямо-таки находка для соловьиных киселей и прочих яростных хулителей тлетворного Запада. Сейчас расскажу несколько занятных историй.
(27)
3.1. С рождения Бобби пай-мальчиком был
В 1966 году Бобби Томпсон работал на потайной фабрике к югу от Лос-Анджелеса – покрывал волшебной пеной какой-то секретный кусок металла. В июле 1969-го он сидел в баре и смотрел, как этот кусок металла везёт человека на Луну. Вот было время! Тот бар потом снесли под строительство хайвея, фабрика давно закрыта, а городок всё ждёт космического корабля, который отправит его обратно в средний класс. Ждёт уже больше десяти лет, но достойной работы, увы, нет.
Нет её не только в этом городке, но и во многих других. Да, фондовый рынок пёр после кризиса, безработица падала, но простой американский работяга получает всё меньше и меньше. Сейчас медианный доход домохозяйств ниже того, что был 10 лет назад. Средний класс в беде!
Эта херня началась уже давно, задолго до кризиса 2008-го, и собака успела зарыться очень глубоко. Но попытаемся разобраться. Раньше при росте экономики доход рос у всех – в том числе, конечно, и у рабочего класса. Но за последние 25 лет американский ВВП вырос на 85 % (с корректировкой на инфляцию), а вот доход средней семьи не вырос совсем. При этом по доле в экономике корпоративные прибыли стали в два раза толще! Плюс рабочие сейчас производят в два раза больше товаров в час, чем 20 лет назад, но как класс они стали получать даже меньше.
Только небольшая доля американцев выигрывает от экономического роста. Вот после Второй мировой процветание доставалось всем. Сейчас и республиканцы, и демократы пытаются разными красивыми лозунгами возродить средний класс, да вот не выходит.
Со времён Великой депрессии и до конца 1980-х рецессии и восстановления происходили по вполне логичной схеме: работодатели сокращали рабочие места во время кризисов и добавляли вакансии во время роста. В начале 90-х ситуация уже была иной, а в 2000-х только ухудшилась: рабочие места восстанавливались гораздо медленнее. Если вообще восстанавливались.
Что произошло? Почему экономика перестала нести радость и процветание простым людям? Ответ не так уж прост. Снижение налогов, стимулирование потребления и низкие ставки не вернули средний класс к послевоенной стабильности. Видать, дело в чём-то ещё.
Вернёмся к нашему Бобби, которому уже не суждено вырваться из нищеты. Он закончил высшую школу (это типа первые два курса колледжа по-нашему), отслужил в армии и вернулся, хватаясь за любую работу. Рядом открылась космическая фабрика «Рокуэлл», и его наняли за 2,59 долларов в час – это примерно в два раза выше минимальной зарплаты в 1965 году. В день, когда его взяли на работу, Боб поехал в магазин и купил себе первый в жизни цветной телек – аж за триста баксов. Когда он заполнял заявку на кредит, клерку оказалось достаточно того, что он сказал о фабрике. В тот момент Томпсон чувствовал себя королём.
За годы работы на заводе он поменял кучу профессий. В кризисы его несколько раз сокращали, но всегда оставляли мелкую сдельную работу и брали обратно при восстановлении потока заказов. Он протусил там до 2007 года, когда ему платили уже 25 баксов в час; и сейчас его пенсия куда выше средней.
Социальный взлёт Боба Томпсона совпал с открытием фабрики, а рост фабрики – с процветанием городка, а оно совпало с процветанием Южной Калифорнии. Процветание Калифорнии совпало с процветанием всей Америки.
В 1961 году они получили контракт на строительство «Аполлона» и наняли 25 тысяч человек. Люди купили дома и вырастили бесполезные зелёные лужайки. Когда в 1972 году «Рокуэлл» получил контракт на «Спейс Шаттл», один из главных инженеров отдал ключи от своего пикапа молодому рабочему и выкупил ближайший бар на всю ночь.
В 1990 году в аэрокосмической отрасли Лос-Анджелеса работало 200 тысяч человек, и за 20 лет местный медианный доход вырос почти на 20 % (учитывая инфляцию). Что произошло потом?
А потом закончилась холодная война, и государственные расходы резко сократились. Больше половины рабочих потеряли свои места, а когда нашли новую работу, оказалось, что она гораздо хуже предыдущей. Завод купила корпорация «Боинг», чтобы в 1999 году закрыть его насовсем.
В следующие 20 лет при каждом кризисе рабочие места для среднего класса убывали, а во время роста – не возвращались. Ну, если сильно надо, можно пойти поработать официантом за минимальную зарплату. И люди идут!
Бобби ещё надеется, что американцы прошагают и по Марсу. Ну, как говорится, Маск в помощь. Для начала пусть на Земле жить научатся.
3.2. Жильё на колёсах
Обеднение приносит неприятные последствия. Нам с нашими приватизированными советскими квартирками этого не понять, но американцам просто становится негде жить! Аренда растёт, ипотеку не дают. Если семья получает меньше 30 % среднего медианного дохода по штату, шанс найти жильё у неё очень небольшой – всего лишь 21 %. Четверть потребностей закрывают социальные службы, и получается, что больше половины (54 %) бедняков должны ютиться в палатке. Проблема не только в этом. За последние годы ситуация только ухудшилась: во-первых, бедных в США стало больше (вываливаются из среднего класса), а во-вторых, они стали беднее – я нашёл целое огромное исследование (28) на эту тему. Появляются всякие занятные жилищные эффекты.
Трейлер-парки давно стигматизированы как «нежелательные». Трейлер – это последняя остановка перед чертой бедности для обычной семьи с детьми или для стариков с минимальной пенсией. Жить там довольно херово, а совершать злодеяния, наоборот, довольно удобно. Но средний класс неумолимо исчезает, а социального жилья не хватает. В последние годы американцы стали присматриваться к трейлерам – и инвесторы из богатых дядек не заставили себя ждать! Для начала сборища сараев на колёсах переименовали в «сообщества передвижных домов», и жителям сразу стало веселее. Сообщество – это же совсем другое дело!
(28)
Изначально трейлеры появились как ответ на безработицу и нищету Великой депрессии. Если тут работы нет, можно поехать в другое место и поискать там – очень удобно. К 1950-м такие дома уже считались просто более дешёвой альтернативой обычному жилью, и некоторые из них начали сбиваться в стаи и даже в целые деревни. Со временем такие поселения стали не очень-то приятным местом для житья.
Но всё меняется! В 2018 году средний американский домик стоит 286 тысяч долларов (на минутку, это 20 миллионов рублей!) – около 8 лет медианного дохода. А быстросборный панельник (правда, без колёс) можно купить тысяч за 70. Аренда такого домика тоже, конечно, намного дешевле обычного. И по мере роста цен на недвижимость средние американцы уже задумываются о переселении в такие места.
А капиталисты тут как тут! Девелоперы и инвесторы – как, например, вездесущий Уоррен наш Баффет – вкладывают немалые деньги, чтобы выдоить из беднеющего среднего класса последние копейки. На стоянках строятся бассейны, парки, дома быта и даже дворцы культуры! Нужно же как-то зарабатывать на миллениалах. В американской недвижимости это сейчас самое жирное направление.
3.3. Шофёрская доля
Чёрный парень по имени Эд Грин подметает ореховую шелуху и вытирает лужи от пролитой газировки в холле стадиона. Потом уносит ведро с водой и идёт опустошать мусорку. Он работает уже 12-й час: утром он клал асфальт, а на закате переоделся и поехал на стадион, где подрабатывает разнорабочим. Вдруг его вызывают по общему радио! Он спускается на поле к боссу, где его ждёт сюрприз. Перед 6 тысячами фанатов клуб благодарит уборщика и называет его работником года. Толпа аплодирует. Игра продолжается. Грин идёт обратно наверх: мусор сам себя не уберёт.
У Эда когда-то была обычная работа для среднего класса. Сейчас, чтобы заработать детям на институт, ему приходится работать на двух полновесных работах: укладчиком асфальта и разнорабочим на стадионе.
Американская экономика перестала предоставлять процветание всем подряд. Почему? Потому что миллионы рабочих мест за последнюю четверть века испарились. Мне было интересно узнать, что сталось с теми, кто там работал.
Амеры работают как проклятые, только чтоб заплатить по кредиткам. Грин – один из них. Рабочие обесценились в глазах государства, которое выдавило их на менее оплачиваемые позиции. В 1981 году 59 % американцев были средним классом. В 2011-м их было около половины. При этом их доля в национальном доходе упала с 60 до 45 %, то есть середнячок ещё и заметно обеднел.
Можно винить три рецессии, которые повлекли за собой цепную реакцию увольнений и уменьшения зарплат. В 1990-м, 2001-м и 2008-м годах рабочие места резко сокращались. Но страшно другое: они не восстанавливались обратно при экономическом росте, как это случалось раньше, в послевоенные годы. Почему? Короткий ответ: потому что эти места переехали в Азию или заместились машинами.
Заглянем глубже. Когда работы становится меньше, нужно либо найти себе работу попроще, либо посоревноваться с другими уволенными. Конкуренция дико давит на доходы простых работяг. Эд Грин работает, не покладая рук, но всё равно не может заработать столько, сколько зарабатывал четверть века назад водителем автобуса в Нью-Йорке. Сейчас ему платят 12 баксов в час на асфальтоукладчике и 9 долларов на стадионе – не так уж мало. Жена его работает полный день социальным работником за небольшую зарплату. На двоих выходит 120 часов в неделю – три полноценные работы.
С учётом инфляции они получают как раз столько, сколько типичная американская семья зарабатывала 25 лет назад. Только вот работать приходится намн-о-ого больше.
А если рабочий класс зарабатывает меньше, то он и тратит меньше. И времени на детей у него меньше. И свой бизнес простой паренёк из Оклахомы точно не начнёт.
Жирный средний класс – залог появления стартапов и предпринимателей. В местах, где среднего класса много, и детям бедняков пробиться гораздо легче. Этим можно объяснить и тягу гастарбайтеров привозить свои семьи с родины. Родителям трудно, зато детям будет проще.
Грин вырос в обычной семье, он сын водителя автобуса. Он рано женился (ошибка номер один), рано завёл детей (два) и вылетел из института (три) – поэтому стал шофёром в Нью-Йорке, как папа. Зарабатывал 68 тысяч в год – это довольно неплохо, – был членом профсоюза и планировал выйти на жирную пенсию госслужащего. Но у его мамы случился рак, а она жила в Северной Каролине. Грину с семьёй пришлось переехать туда (ошибка номер четыре). Он искал хорошую работу на заводе, а Каролина как раз славилась своей промышленностью. На дворе был 2000 год, и Грин вдруг начал осознавать, в какую дыру он попал. В Северной Каролине был самый эпицентр вымораживания среднего класса. Кончилась работа на заводах, в колл-центрах и сервисных компаниях. Одновременно.
Он нашёл место на фабрике аккумуляторов, где зарабатывал двенадцать баксов в час – это примерно в 2,5 раза меньше, чем в Нью-Йорке. Потом поработал шофёром, но и тут платили гораздо меньше, чем раньше. Потом он пошёл укладывать асфальт. У него шестеро детей (ошибка номер пять), и он всех хотел отправить в институт. Поэтому ему пришлось подрабатывать уборщиком в церкви пару раз в неделю. Потом добавился стадион. «Если я не могу заработать больше денег в час, придётся добавить рабочих часов», – говорит Эд. Звучит логично.
За последние 10 лет рабочие места на американском производстве сократились примерно на 40 %. Это из-за растущей мировой торговли: просто большинство товаров стало дешевле производить в Китае.
Китай нанёс удар именно по синим воротничкам. Самый ценный актив любого рабочего – его навык делать то, что другие не умеют, то есть редкость своего, так сказать, таланта на рынке. Если талант перестаёт быть редким, работать приходится больше.
Поэтому дорожный рабочий Эд Грин начинает смену в 7 утра, а потом едет на стадион вкалывать уборщиком, билетёром или охранником. Чтобы выйти на пенсию, ему надо доработать до 68 лет. Работа на асфальтоукладчике, сами понимаете, – весьма и весьма пыльная, и здоровьем он похвастаться не может. Работать он привык много и упорно (мы, честно говоря, даже этого не умеем), но вот толку – чуть.
