Алексей Маслов
Бусидо. Кодекс чести самурая
Бусидо во всех его вариантах носил вполне конкретный характер практических наставлений. Он учил воина реагировать на ту или иную ситуацию в соответствии с традиционными представлениями о долге. Например, чувство мести считалось вполне отвечающим традиционной морали. Один из кодексов Бусидо давал такое наставление: «Самурай, имя которого осталось неизвестным, был однажды оскорблён. Не сумев оружием защитить свою честь, он был лично опозорен. Если случается такое, что требует отмщения, действуйте, не теряя времени, даже если бы это стоило вам жизни. Вы можете потерять жизнь, но честь – никогда. Если вы задержитесь, чтобы обдумать, как лучше отомстить, вы можете не дождаться другого шанса. Считая врагов, вы можете навсегда упустить удобный шанс. Будь против вас хоть тысячи, решительно бросайтесь вперёд, разите каждого, и вы достигнете того, к чему стремитесь».
Западное представление о самураях, сильно идеализированное, рисует образ некоего универсального человека, способного в равной степени прекрасно фехтовать на мечах, управлять горячим боевым скакуном, слагать изящные строфы, составлять аранжировки из цветов и находить философскую глубину в чайной церемонии. В реальности же самурайские правила, сам дух Бусидо устанавливали приоритет именно военного, а не культурного начала. Важнейший воинский кодекс периода Токугавы «Букэ сёхатто» («Уложения о боевых лошадях», или «Княжеский кодекс»), являвшийся стандартом поведения самураев, требовал совершенствоваться в боевых искусствах даже в период мира.
«Необходимо постоянно упражняться в искусстве мира и войны, включая стрельбу из лука и вольтижировку на лошади. С глубокой древности правилом было “практиковать искусство мира левой рукой и искусство войны – правой”, и в обоих следует совершенствоваться. Стрельба из лука и вольтижировка являются важнейшими для воина. И хотя оружие зовётся инструментом зла, бывает время, когда всё же следует прибегнуть к нему. И в мирное время мы не должны забывать об опасности войны. И разве не должны мы готовиться к ней?» [1]
Чтобы стал ясен подтекст этого пассажа, напомним, что во времена написания «Букэ сёхатто» и других знаменитых сборников воинских правил эпоха войн и заговоров давно минула. Япония, объединённая мощной рукой Токугавы Иэясу (1543–1616), пребывала в мире, никаких крупных войн даже и не намечалось, остатки оппозиции были разгромлены в середине XVII века. Самураи, лишённые своего единственного занятия, предавались обычным человеческим слабостям, воздавая должное вину, женщинам и азартным играм. Те, кому удалось получить сравнительно систематическое образование, действительно обратили взоры к изящным искусствам, но таких было меньшинство. Резко падала дисциплина в армиях местных даймё, уменьшалось количество школ кэн-дзюцу, по сути рушилась основная идея, на которой веками держалась самурайская культура. А следовательно, возникла необходимость напомнить воинам об их основном занятии.
Токугавский сёгунат, придя в XVII веке к власти, сразу же занялся строгой регламентацией жизни каждого сословия, особенно выделяя роль самураев. В 1615 году сёгун Токугава Иэясу выпускает специально для самураев кодекс «Букэ сёхатто», содержавший 13 статей, в которых точно определялись занятия и формы жизни военной верхушки Японии. Фактически этот кодекс повторял большинство неписаных положений Бусидо. Самураи уже чувствовали себя полными хозяевами страны, причём поведение их было не всегда достойным. Положение становилось столь сложным, что «Княжеский кодекс» напрямую требовал от самураев соблюдения умеренности, ибо «главной причиной разорения княжеств служат чрезмерная приверженность женщинам и азартным играм» [3]. Правила Бусидо в отличие от наших представлений о них не столько говорили о поведении воина в бою, сколько о том, как ему «сохранить лицо» в условиях мира.
В конце периода Эдо особую популярность приобретают романы о подвигах самураев, созданные по мотивам знаменитых произведений. Так, например, эпос «Гэндзи моноготари» (Х в.) стал основой для повести «Нисэ Мурасаки Инака Гэндзи» самурая Рютэем Танэхико (1783–1843). Повесть разошлась небывалым для Японии тиражом в 10 тыс. экземпляров. Танэхико принадлежал к числу интеллектуальной элиты того времени и был хорошо знаком с воинской жизнью. В его романе самураи сражаются с ниндзя, участвуют в заговорах и без конца убивают друг друга. Главный герой повести принц Мицудзи, сын сёгуна Асикага Ёсимаса, действует как настоящий ниндзя – хитрый, безжалостный и коварный. Все его действия направлены против некоего весьма хитрого врага, который стремится лишить его права на сёгунский престол. Принц Мицудзи не может стерпеть такой несправедливости. Блестящий знаток боя на мечах и дзю-дзюцу, он, например, выслеживает в «весёлом квартале» шпиона-ниндзя, который работал на его конкурента, и повергает его на землю приёмом дзю-дзюцу.
При этом принц – автор подчёркивает это особо – обладает тонкой, аристократической душой. В повести есть такой эпизод. Как-то к Мицудзи был подослан убийца-ниндзя. Лунной ночью Мицудзи в одиночестве упоённо играл на струнном инструменте кото. Момент был прекрасный и романтический. Принц не замечал ничего вокруг, унесённый звуками музыки в даль космических сфер. И тут у него за спиной тихо появился убийца. Далее произошло то, что должно было вызвать у японского читателя восхищение не только самообладанием Мицудзи, но прежде всего соответствием его поведения всем ритуальным нормам: «Не сказав ни слова, загадочный человек, чьё лицо было целиком закрыто, вытащил свой меч. Мицудзи же без малейшего промедления протянул к нему левую руку, в то время как правой продолжал играть на кото. Вошедший, смутившись, вложил свой меч в ножны» [4]. Великий мастер боя Мицудзи сумел остановить убийцу лишь одним жестом, даже не прервав волшебную игру на кото! Мицудзи проявил не только колоссальную силу духа, но и соответствующую ритуальную сдержанность и строгость, абсолютную достаточность действия, что так высоко ценилось в самурайской культуре.
Но каким образом самурай мог сочетать приверженность конфуцианским идеалам гуманности, буддийской концепции милосердия ко всему живому и тонкий эстетизм с жестокостью и даже коварством? В японской культуре выработался достаточно чёткий ответ на этот вопрос: надо проявлять гибкость и воздавать каждому «по заслугам». Примечательно, что, объясняя этот принцип, самураи обращались не к дзенским заповедям, а к словам самого Конфуция. Проследим, как тонко это делалось, на материале одного из кодексов Бусидо, «Уложения в семьдесят статей», созданного в 1480 г. известным даймё Асакурой Тосикагэ.
«Знаменитый монах однажды сказал, что тот, кто правит людьми, должен быть подобен двум буддийским божествам – Фудо и Айдзэну. Хотя Фудо держит в руках меч, а Айдзэн – лук со стрелами, эти предметы отнюдь не предназначены для ударов сплеча и стрельбы, но лишь для успокоения злых духов. В сердцах этих божеств живут только сострадание и осмотрительность. Подобно им, правитель самураев должен прежде всего очистить свой собственный путь и лишь затем вознаградить своих преданных вассалов и воинов и уничтожить среди них тех, кто неверен и вероломен. Если вы можете понять разницу между разумным и неразумным, между добром и злом и действовать в соответствии с этим, ваша система поощрений и наказаний может считаться управлением с состраданием. С другой стороны, если ваше сердце полно предрассудков и предубеждений, уже не важно, сколько писаний древних мудрецов вы знаете, – все они превращаются в ничто. Вы можете видеть, что “Речи и суждения” Конфуция содержат следующее высказывание: “Благородный муж, в котором отсутствует стойкость, не может вызывать уважение”. Не стоит считать, что понятие “стойкость” означает лишь жёсткость. Самое важное – вести себя таким образом, чтобы жёсткость и снисходительность могли гибко применяться в случае необходимости».
Отрывок весьма примечателен. С одной стороны, речь ведётся от лица некоего буддийского монаха, с другой стороны, в основе рассуждений лежит цитата из Конфуция. Такой буддийско-конфуцианский синкретизм достаточно точно отражает реальную ситуацию и тот настрой, который был характерен для японских воинов. Их мораль, их этика всегда были глубоко конкретными и прагматичными. Конфуцианское человеколюбие и буддийское сострадание являлись не столько целью самурая, сколько рычагами, благодаря которым можно добиться победы в борьбе за власть или подчинить себе других людей.
Миф о самурайском милосердии
В кинофильмах о самураях мы привыкли видеть двух благородных воинов с открытыми лицами, которые вежливо предупреждают друг друга о нападении, долго стоят один перед другим, подняв мечи, а после сражения победитель лично хоронит побеждённого, воздавая ему почести как достойному сопернику. Такое тоже встречалось, хотя чаще можно было наблюдать картину прямо противоположную.
Великий фехтовальщик средневековой Японии Мусаси Миямото, не любивший лукавить, говорил о смысле боя просто: «Скрещивая свой меч с мечом противника, не думай о том, рубишь ли ты сильно или слабо, – просто руби и убей врага. Не пытайся рубить сильно и, конечно же, даже не думай о том, чтобы рубить слабо. Твои мысли должны быть заняты лишь тем, как убить врага» [5]. Главное – убить врага, и ни в одном каноне не сказано, что это необходимо сделать в открытом поединке. Лучший пример – истории о том, как сам Мусаси побеждал своих врагов.
В двадцать один год Мусаси приезжает в императорскую столицу Японии город Киото. Здесь разворачивается его конфликт со знатным семейством Ёсиока, большинство членов которого были отменными бойцами и служили инструкторами кэн-дзюцу в доме сёгуна Асикаги. Причиной конфликта стал давний спор между родами Мусаси и Ёсиока. Некогда сам сёгун пригласил Мусаси Мунисая – отца Миямото – в Киото для показа боевых приёмов. Дело в том, что Мунисай отлично владел стальной дубинкой дзиттэ с крюком на конце для захвата меча соперника. Приглашение провинциальной знаменитости из тех, которые в течение многих лет монополизировали в Киото преподавание боевых искусств, вызвало естественное недовольство у Ёсиоки Сё, который в тот момент считался лучшим фехтовальщиком Японии и был наставником сёгуна Асикаги Ёсиаки. И именно сёгун отдал приказ, чтобы Ёсиока и «заезжая знаменитость» Мусаси Мунисай померялись силами в трёх поединках. Силы мастеров оказались почти равны, однако Ёсиока выиграл лишь один поединок, два же остались за Мунисаем. И тогда сёгун пожаловал последнему звание сильнейшего воина Японии. Ёсиока считали, что выиграть им помешала досадная случайность, и окончательно разрешить эту ситуацию мог лишь Мусаси-младший. Было решено провести, как и раньше, три поединка между Мусаси и представителями Ёсиока.
За городской стеной в окрестностях Киото в местечке Рэндайно состоялся первый поединок Мусаси Миямото с главой рода Ёсиока Сэйдзюро. Они яростно бросились друг на друга, «словно дракон и тигр». Но всё кончилось очень быстро: после первого же удара деревянным клинком (мокуха) со стороны Мусаси, Ёсиока на глазах у всех рухнул наземь и потерял сознание. Мусаси помог ему прийти в себя, а ученики уложили раненого на доски и унесли. Травма была очень тяжёлой, лишь приём специальных лекарственных средств и купание в горячих минеральных источниках вернули его к жизни. И все же Сэйдзюро решил окончательно забросить фехтование и принять монашеский постриг.
Следующий поединок состоялся с братом поверженного Сэйдзюро – Ёсиокой Дэнситиро. Дэнситиро явился на поединок с деревянным клинком длиной около 150 см. Однако Мусаси ловко отобрал у него оружие и сам нанёс им же удар. Дэнситиро рухнул на землю и тотчас умер.
Честь знатного самурайского рода Ёсиока была сильно задета, и Мусаси вновь получил вызов на бой. Ученики Ёсиоки обвинили Мусаси в убийстве и тайно сговорились друг с другом: «Нам не следует выходить с врагом на поединок, поскольку он искушён в фехтовании. Лучше придумать какой-нибудь хитроумный план». Решили сделать так: мастер Ёсиока Матаситиро вызвал Мусаси на поединок на мечах за городом в местечке Сагари-мацу. Одновременно несколько сотен его учеников, вооружившись холодным оружием, палками и луками, решили неожиданно напасть на Мусаси. Однако Мусаси прекрасно понимал, на что могут пойти его соперники, и тщательно подготовился. Прежде всего, он отослал своих учеников, сказав им: «Вы в этом деле посторонние, так что бегите отсюда немедля. Что же до меня, то даже если мои заклятые враги соберут целый отряд, для меня они будут всё равно что плывущие облака в небе. Ничего страшного в этом нет». И как дальше повествует летопись «Хонтё бугэй сёдэн», многочисленные враги Мусаси рассеялись, словно дикие звери, за которыми припустила гончая. В город они вернулись, трясясь от страха.
Позже произошёл ещё один примечательный случай, который может служить отличной иллюстрацией мифа «о благородном отношении к мечу». В 1612 году противником Мусаси оказался знаменитый воин Сасаки Кодзиро. Дело происходило в городке Огура провинции Будзэн, славившейся своими оружейниками и искусными фехтовальщиками. Сасаки создал школу Ганрю, известную в том числе приёмом цубамэ-гаэси – «контрудар ласточки», названным так за изумительные движения мечом, чем-то напоминающие трепетание хвоста ласточки в полёте. Сасаки владел и одним из самых драгоценных мечей работы мастера Нагамицу из Будзэн. Этот меч перерубал толстый металлический прут, проходя сквозь него, как сквозь масло, и раскалывал надвое мечи соперников. Словом, Сасаки Кодзиро суждено было стать одним из самых именитых противников Мусаси.
Прибыв в город, Мусаси первым делом обратился к местному даймё Хосокаве Тадаоки, на чьи деньги и содержалась школа Цубамэ-гаёси, с просьбой разрешить сразиться с Сасаки. Разрешение было получено, вызов на поединок принят, бой назначен на восемь часов утра следующего дня. Было определено и место – небольшой островок в нескольких километрах от Огурё.
Накануне Мусаси спокойно отправился пировать в дом своего старого друга Кобаяси Таро Дзаэмона и пропьянствовал там всю ночь. Наступило утро. Сасаки Кодзиро вместе со своими слугами и секундантами прибыл на место. Он прождал почти час, а Мусаси всё не было. Сасаки, потеряв терпение, послал гонца за своим противником. Гонцом вызвался быть некий Сато Окинага, который когда-то учился фехтованию у отца Мусаси. Оказывается, Мусаси просто крепко спал после бурной ночи, и Сато Окинаге потребовалось немало усилий, чтобы разбудить его.
Наконец, пробудившись, Мусаси невозмутимо выпил воды из тазика для умывания и неторопливо пошёл к лодке.
Сато сел на весла, а Мусаси, наспех подвязав волосы грязным полотенцем и перехватив бумажными лентами рукава кимоно, чтобы не мешали в бою, принялся обстругивать обломок старого весла, пытаясь превратить его в некое подобие меча: свой меч он «где-то позабыл». Так и не завершив работы и решив, что обструганной рукояти будет вполне достаточно, он вновь заснул в мерно покачивающейся лодке.
Лодка причалила, и великий Мусаси с обломком весла в руках сошёл на берег. Кодзиро и его свита, поражённые, взирали на растрёпанного и неопрятно одетого Мусаси, у которого даже не было меча. Сам же Мусаси, нимало не смутившись, ринулся с деревяшкой на Кодзиро. Тот едва успел выхватить свой меч и отбросить ножны в сторону. Этот жест был встречен колким замечанием Мусаси: «Правильно, они тебе больше не понадобятся!»
Никто не ожидал, что дуэль будет столь быстротечна. Первым же ударом Сасаки рассёк хатимаки на голове Мусаси, но в ответ тотчас получил сокрушительный удар в голову. Сасаки рухнул ничком, лицом вниз, но, собравшись с силами, сделал последний взмах мечом и… рассёк подол куртки Мусаси (сусо). После этого он уже не двигался, а из ушей и носа у него хлынула кровь. Мусаси опустился рядом с ним на колени, положил руки на голову и наклонился, чтобы понять, убит ли противник. Убедившись, что Сасаки мёртв, Мусаси поклонился распростёртому телу, секундантам и после этого удалился. Его традиционные штаны хакама сползли, открыв изумлённым секундантам и ученикам некоторые интимные части тела великого Миямото Мусаси. Тот же невозмутимо поклонился присутствующим (самурайский ритуал обязывает!), развернулся и направился обратно к лодке.
