Алексей Михайлович Величко
Идея государства
III
Другие признаки также не обладают приписываемыми им свойствами «лакмусовой бумаги», например, территория. С одной стороны, говоря о конкретном народе, невозможно отделить его от земли, на которой он проживает. С другой, бессмысленным было бы отрицать тот исторический факт, что древние евреи времен Моисея в течение 40-летнего исхода из Египта, обладая всеми признаками государства, не имели своей территории.
Видимо, по этой и аналогичным причинам Н.Н. Алексеев (1879-1964), к примеру, не считал территорию непременным атрибутом государства. Да, полагал он, фактически все исторические государства действительно имели территорию. Однако этот «эмпирический признак никоим образом не вытекает из самой идеи государства, ибо общение и власть способны выходить из этих эмпирических границ»23.
И Леон Дюги (1859-1928) полагал, что значение территории вовсе не так важно, как нередко полагают. Она лишь позволяет определить совокупность индивидов, на которых распространяется власть государства, да и то далеко не всех: ведь есть и такие подданные, которые проживают вне его, сохраняя вместе с тем гражданство. Как следствие, власть государства на них практически не распространяется. Следовательно, территориальный суверенитет не является автономной функцией государственной власти24.
Не удивительно, что другие исследователи, не пожелавшие сводить признаки государства к территории или «меняющейся, расплывчатой совокупности, именуемой народом», в качестве альтернативы доказывали, что главный признак государства – это «самостоятельно осуществляемое властвование одних членов общества над другими»25. В.В. Розанов (1856-1919) был убежден, что «государство есть сила26, и не он один. Другой мыслитель писал: «Цель и происхождение государства, та или другая его природа, все это вопросы спорные. Но никто не сомневается, что необходимую принадлежность каждого государства составляет власть»27.
Увы, и здесь нас ждет множество вполне устойчивых исключений, которые нельзя списать на отдельные прецеденты.
Как «законами» могут называться социальные правила, к государству никакого отношения не имеющие, так и властвование в обществе может исходить от лиц и органов, не связанных с государством. В отдельные периоды Римо-католическая церковь не только непосредственно осуществляла политическую власть во многих христианских государствах, но и считалась ее источником. О ней даже иногда говорили, как о «церковном государстве», поглотившем все соприкасающиеся с Церковью политические союзы28. Более того, даже в период своего упадка, в конце XV в., папство из своих владений в Италии организовало настоящее государство, которое специалисты находили сходным с устройством Венецианской республики. Но власть-то в нем принадлежала понтифику29.
Справедливости ради отметим, что не только Римо-католики, но византийцы и русские также неоднократно сталкивались со случаями осуществления властных полномочий священноначалием своих Церквей, решительно вторгавшегося в вопросы политической жизни.
Другой, хотя и менее симпатичный пример, – преступные сообщества, живущие по своим правилам, «воровскому закону», противопоставляемого государственному, и под своей властью. Представители преступного сообщества не считают себя связанными с каким-либо государством чем-либо, идее государственного «общего блага» они противопоставляют «благо воровское». Для них их «власть» – единственная, которую они признают и которой подчиняются. И даже тот факт, что не признаваемая ими государственная власть систематически привлекает их к уголовной ответственности, едва ли что-то меняет: мы вправе лишь говорить о том, что одна власть выше или сильней другой, но не можем отрицать факта известного «многовластвования» в данном обществе.
Можно привести и другие, менее «преступные» прецеденты, когда целые народы или отдельные территории отказывались подчиняться государственной власти. Вандею, например, которая на протяжении всего времени правления Наполеона I (1804-1814) так и не признала над собой его достоинства, хотя само Французское государство нисколько не сомневалось в том, что и она входит в его состав, просто жители этой провинции – мятежниками. Однако вандейцы считали иначе…
Единство закона и управления (даже при наличии единой высшей политической власти) также вовсе не является непременным признаком государства. Возьмем в качестве примера такое многовековое и величественное политическое образование, как Священная Римская империя германской нации (для удобства используем чуть более позднюю редакцию ее наименования) от времени ее становления при Карле Великом (800-814) до централизующих реформ династии Габсбургов (XV – XX вв.).
Была ли она унитарным политическим телом, конфедерацией или федерацией? Ни тем, ни другим, ни третьим. В ее состав входили королевства Германия, Сицилия, Бургундия, Италия, Чехия, курфюршества, маркграфства, более 70 имперских князей, имперские графы и имперские прелаты, сотни герцогств и свободных городов, полуавтономных графств, баронств и имперских рыцарей. Все они были соединены фигурой императора, Римо-католической церковью и десятками тысяч личных отношений на основе оммажа (вассальной присяги)30.
Да, в Империи присутствовал имперский закон, основанный на римском праве, имперский суд и имперские органы управления. Желая упрочить этот политический союз, император Фридрих II Гогенштауфен даже допустил прямое обращение любого своего подданного непосредственно к себе, как к универсальной судебной инстанции. Но наряду с ними существовали и местные суды, местное, «народное» право и сборники прежних законоположений, местные чиновники и даже таможни. О народности в Империи приходится решительно забыть, повсеместно доминировали сословные интересы, и германскому барону был несравненно ближе французский дворянин, чем собственный крестьянин-немец, который жил у стен его замка31.
Внешне для современного исследователя все это выглядело как политический хаос, единство которого держалось на императоре. Но, как ни странно, этого оказывалось достаточно для современников той эпохи, чтобы гигантское имперское здание существовало и процветало. «Отнимите у нас права императора, и кто тогда может сказать: этот дом – мой, а эта деревня принадлежит мне?», – вопрошал современник тех событий32. Ему вторил Цезарий из Гейстербаха (XIII в.): «Как звезды небесные получают свой свет от Солнца, так и короли принимают свою власть от императора»33.
Император присутствовал лично везде, где в том возникает потребность. Исключительно от него проистекали рыцарское и дворянское достоинство. Пусть не de facto, но de jure все христианские короли, включая Францию, Англию, Испанию были подвластны Римскому императору. Равно и остальные правители Священной Римской империи германской нации правили лишь вследствие своего ленного отношения к императору, который являлся не только единственным источником феодального права, но и верховным его толкователем. Эту мысль в свое время до совершенства развил все тот же Фридрих II Гогенштауфен.
«Но строй этой Империи, – говорят нам, – был отрицанием идеи государства». И, отталкиваясь от современных понятий и практик, нередко утверждают, что входившие в состав Империи политические образования государствами не являлись34. Не правильнее ли, однако, говорить, что Священная Римская империя германской нации и державы, входившие в ее состав, основывались на какой-то собственной идее государства, непонятной или отвергаемой нами сегодня, а не вообще отрицали ее? И если Империя не являлась государством, то чем же тогда она была?!
В аналогичном положении пребывала и Франция, существовавшая в форме королевства. Едва ли кто-либо скажет, что она объединяла собой весь французский народ и имела единое управление, суд, налоги, монету и общефранцузские законы. Власть короля Франции распространялась лишь на наследственный домен Иль-де Франс и некоторые другие территории, где он выступал для своих подданных в качестве обычного сеньора. И справедливо утверждение, что король был только первым среди равных, герцоги и графы подчинялись ему сверх оговоренных оммажем условий, когда только сами этого желали35. Аналогично выстраивались отношения и в Испании.
