Алексей Николаевич Загуляев
Три рассказа
Рыба-луна
С самого своего младенчества Натали была удивительно спокойным ребёнком. Особенно же удивительным выглядело это на фоне беспокойной семьи, в которой ей суждено было появиться на свет. Отношения между родителями никогда не отличались взаимопониманием, особенно обострившись после того, как повзрослел старший сын Поль. Весь свой характер он целиком унаследовал от мамы, и каждый его шаг был направлен на то, чтобы поступить наперекор чьей-нибудь воле. В школе он почти совсем не учился, и полицейские были, пожалуй, самыми частыми гостями в их доме. В 14 лет Поль совершенно неожиданно исчез и только через год прислал с трудом читаемое письмо, в котором излагал краткую историю своего исчезновения. Закончилось его противостояние обществу вполне логично, потому как обратным адресом на конверте значилась затерянная на юге тюрьма. К этому времени Натали исполнилось 10 лет, о чём, кроме неё, никто, пожалуй, не помнил, потому что в их доме никогда не распевали Happy Birthday и не подавали к столу праздничных пирогов со свечами. Натали была просто тенью или отражением в зеркале; казалось, что она вот-вот должна улыбнуться, поэтому родители всякий раз, заметив это, смущённо отводили глаза, потому что не хотели и не могли улыбнуться в ответ. Когда девочке исполнилось одиннадцать, родителям пришло извещение о смерти Поля: мальчика загрызли собаки, когда он пытался бежать из тюрьмы. Тогда семейные споры неожиданно завершились, и над домом нависла зловещая тишина. Мать перестала даже мельком смотреть на свою дочь; вместо этого она постоянно разглядывала свои руки, словно боялась обнаружить на них следы какого-нибудь преступления. Не изменился только отец; ещё больше времени он стал проводить в своём кабинете на втором этаже, уткнувшись в книги и беспорядочно разбросанные по столу бумаги.
Натали любила отца. И не просто любила, но даже испытывала трепет всякий раз, когда имела возможность находиться с ним рядом. Он был для неё богом; он сам и его кабинет – это было то, что Натали виделось настоящим, меж тем как всё остальное казалось призрачным и случайным. Когда отец уходил наверх, девочка незаметно следовала за ним, садилась где-нибудь в уголке и так сидела до тех пор, пока не наступал ужин, единственное мероприятие, на котором семья собиралась вся вместе, чтобы помолчать сообща, уткнувшись глазами в гремучие фаянсовые тарелки. Иногда девочка оставалась в кабинете одна. Тогда с замирающим сердцем она подходила к папиному столу и гладила ладошкой рассыпанные по нему бумаги. От них исходило особенное тепло, пронзающее её душу; и ладошка потом долго источала аромат чернил, казавшийся Натали самым благородным из всех запахов в этом доме. К двенадцати годам Натали уже неплохо разбиралась в отцовских записях, читала его книги, проводя в кабинете целые ночи. Отец был генетиком и пытался найти доказательства того, что человек как вид развивался независимо от обезьяны. Натали не нужны были никакие доказательства. Если так считал её отец, значит это вопрос решённый.
Однажды промозглым осенним вечером, как обычно притаившись в углу за книжными шкафами и наблюдая за работой отца, Натали почувствовала, как всё её тело внезапно облекла слабость. Её будто заковали в ледяной панцирь, так что она не могла и пошевелиться. Перед глазами поплыли невероятных размеров кактусы, которые то плющились, то вытягивались в неимоверные формы. Было противно и отчего-то обидно за то, что ей никогда не покупали на день рожденья никаких подарков. Силуэт отца, склонённого у настольной лампы, сделался сначала матовым, а потом скользко-мутным; перед глазами заплясали чёрные точки, и вскоре всё происходящее представилось жутким сном, из объятий которого она не могла освободить даже кончик своего пальца. Натали поняла, что это всего лишь болезнь. Она и раньше болела и молча переносила подобные неудобства. Ей не хотелось обращать на себя внимание, не хотелось отвлекать от очень важного дела своего папу. Так она и продолжала сидеть, обхватив руками коленки и ощущая на губах солёные капельки пота, похожие по вкусу на слёзы. Между тем она заметила, что стол опустел и лампа освещает лишь скомканные бумаги и колпачок от ручки. Колпачок неожиданно покатился и упал на ковёр. И только тогда появился её отец. Он поднял колпачок, повертел его перед глазами, словно не мог понять его назначения и, вместо того чтобы положить обратно на стол, сунул его почему-то в карман брюк. В другой руке он держал стакан, наполовину заполненный водой. Поставив стакан, отец смахнул со стола на ладонь какой-то мусор и уставился на него точно также, как до этого смотрел на колпачок. Неожиданно этот мусор принял для Натали неестественно чёткие очертания, и она увидела, что это таблетки: обычно их каждый вечер после ужина принимала мама, чтобы лучше спать. Последнее усилие сознания оказалось столь напряжённым, что сразу же вслед за ним Натали выпала из реального мира и погрузилась в хаос зловещих лиц и огненных крыльев, обжигающих холодом её тело.
Натали пролежала в больнице всё то время, пока хоронили её отца. Даже когда она поправилась, врачи бестолково пытались объяснить ей причины, по которым она ещё немножко должна полежать в их больнице. Ситуация прояснилась, когда в смежную палату привезли соседского мальчика. Он-то и рассказал Натали о случившейся в их доме трагедии, добавив, что и маму её упекут, скорее всего, в психушку, поскольку сначала она устроила пожар в кабинете покойного мужа, а потом раскопала ночью могилу своего сына, уверяя всех, что тот жив и непрестанно зовёт её на помощь.
Ночью бесцельно бродящую по коридорам девочку приютила у себя регистраторша. Натали забилась в самый тёмный уголок и просидела так до утра, не проронив ни звука и не отводя глаз от женщины, склонённой в полудрёме у тусклой дежурной лампы. Утром за Натали заехал мужчина в чёрном костюме. Сначала они побывали в доме, где жила Натали. Девочке позволили взять необходимые вещи, объяснили ей, что мама теперь переехала жить на Остров Грёз (так романтично называлась психиатрическая клиника), и что саму её теперь поместят в пансион, где она окончит учёбу и будет самостоятельно устраивать свою жизнь. Из вещей Натали взяла только папину авторучку без колпачка, а на все вопросы и пожелания лишь утвердительно кивала русоволосой головкой, к которой стремились прикоснуться все, кого она встречала по пути в пансион.
Сам пансион оказался довольно мрачным местом. Особенно поразили девочку огромные дубы, голые и неприятно скользкие от непрекращающихся декабрьских дождей. Все строения, ограждённые древней каменной стеной, были такого же грязно-бурого цвета, как и дубы; и даже лица воспитателей и педагогов словно пропитались этой вековой жутью, так что не сразу можно было отличить человека от кучи перегнивших дубовых листьев.
У Натали никогда не было друзей. Она совсем не умела заводить знакомства, и её молчаливость от постоянных вопросов детей делалась только ещё упорней. За это девочку прозвали Рыбой-луной и совсем скоро перестали обращать на неё внимание. Училась Натали прилежно; больше всего ей нравились уроки биологии, особенно после того, как к ним приехал откуда-то с севера новый учитель, удивительно похожий на её покойного отца. Знания Натали в этой области были столь велики, что она прямо сейчас могла бы выдержать университетский экзамен. Но непонятная скованность охватывала её каждый раз, когда учитель задавал ей самый простой вопрос. К концу года оценка по биологии выходила неудовлетворительной, хотя в начале успеваемость по предмету была превосходной. На все вопросы преподавателя Натали отвечала смущённым взглядом и лёгкой дрожью тонких красивых пальцев.
– Поцелуйте её, мистер Фэнси, – шутили мальчишки из класса, глядя на эту немую сцену. – Может, она проснётся.
Натали покрывалась румянцем и исчезала, тенью просачиваясь сквозь толпу розовощёких весёлых детей.
Весной, когда казавшиеся страшными дубы покрылись свежей зеленью молодых листьев, Натали исполнилось тринадцать. По вечерам, под шуршание одеял и шёпот соседок-сокурсниц, на девочку стали находить странные состояния. По всему телу словно рассыпались лёгкие искры, и сердце начинало биться так быстро, что хотелось взмахнуть руками и улететь в небо. Именно в это время появился у Натали первый в её жизни друг. Он появился внезапно, среди ночи. Просто возник перед её постелью, почти бесплотный и с пронзительно-голубыми глазами. Первые три ночи они просто смотрели друг на друга, не произнося ни слова. Девочке было страшно и странно оттого, что другие дети не замечают её гостя. На четвёртую ночь странное существо произнесло первое слово. Оно сказало:
– Привет.
– Привет, – еле слышно ответила Натали. – Ты кто?
– Меня зовут Локи.
– Локи? Странное имя. Наверное, ты пришёл с юга?
– Может быть, – улыбнулся гость. – Там, откуда я родом, весьма жаркий климат.
– А другие девочки тебя видят?
– Не думаю, – медленно оглядев спальню, сказал Локи.
Натали облегчённо вздохнула.
– А почему ты пришёл именно ко мне? – удивляясь собственной многословности, поинтересовалась она.
– Потому что у тебя никого нет.
– Неправда! – неожиданно встрепенулась Натали.
– Что неправда?
– У меня есть…
Натали испугалась собственного порыва. До этого момента она не могла бы позволить себе такую мысль. Но сейчас она всем сердцем почувствовала, что у неё кто-то есть, и даже почти догадывалась кто, только не решалась подумать о нём открыто.
– Вот оно что.. – грустно усмехнулся Локи. – Ты думаешь об этом учителе?
– Ни о ком я не думаю, – стараясь загнать эту мысль как можно глубже в себя, выпалила Натали.
– Ну да, – согласился Локи, – не думаешь. Но ты хотела бы о нём думать.
– Уходи, – выдохнула девочка и с головой закуталась в одеяло.
Когда она выглянула минуту спустя, то гостя уже не было рядом. И только негромкий храп толстушки Жанны одиноко нарушал тишину спальни.
Следующие два вечера девочка напрасно ждала своего странного друга. Она уже терзала себя за то, что прогнала его. Но несмотря на это, она почему-то знала, что он совсем не обиделся и что не сегодня-завтра опять её навестит. С ним ей было легко, потому что он знал все тайные струны её сердца. И свидания с ним предвещали интересные разговоры, потому что в каждом слове Локи девочка чувствовала словно бы вызов, и вся сила её души, до этого спрятанная и не имевшая точек опоры, вдруг приняла этот вызов и нетерпеливо рыла копытом накопившиеся за тринадцать лет мысли.
