Алексей Петрович Бородкин
Мужчина и его женщины
Фотография для обложки взята с сайта Пикселз.
https://www.pexels.com/photo/woman-in-white-lace-wedding-dress-holding-flower-bouquet-beside-woman-in-white-dress-836867/
История первая. Хотя б чуть-чуть со мной побудь…
Мне очень хочется начать свой рассказ оригинально. С рассуждений о душе или, по старинной русской традиции, о дамах. На худой конец с цитаты или стихотворной строки.
– А хорошо, когда тебя молодая полюбила… – мечтательно говаривал Женя, печатник.
– Хлопотно, – возражал Юрок. Этот недалёкий (до примитива) человек обладал поразительной жизненной смёткой. – Подозревается умысел, а это рушит доверие.
– Да и хрен с ним, пускай рушится. Разве я для доверия женился?
– А для чего?
– Я-то? По любви.
Было бы большой ошибкой… (Вот! Замечательное начало!)
Было бы большой ошибкой думать, что в рассказе присутствуют какие-то особенные люди. Наделённые библейской мудростью и прозорливостью. Ничего подобного. Наблюдая за ними, я пришел к выводу, что мудрость и отточенность фраз пришла с многочисленными повторениями. Как волна, раз за разом, выглаживает камень, так и обеденно-перерывные формулировки приобретают вселенскую округлость после сотен и тысяч однообразных обсуждений.
Место действия – губернский Город, газетное Издательство…
Забыл предупредить: все имена и фамилии в рассказе подлинные. Это рушит литературную традицию (я отдаю себе отчёт), но позволяет персонажам (если таковые прочтут мой опус) вспомнить себя. Мне кажется это важным.
От огромного типографского корпуса отходит длинное двухэтажное здание… Поскольку я начал свой рассказ от женщин, хочется сравнить эту офисную пристройку с утренней умытой девушкой. Ровной и по-своему красивой, но лишенной выразительных красок.
Было что-то около девяти вечера. Солнце опустилось к верхушкам домов. Старушки щебетали и сбивались в стайки у подъездов.
В Издательстве происходила вечеринка.
Глагол "происходила" очень верно отражает суть процесса. Ибо вечеринки случались часто, у них была своя история, свои герои с триумфами и провальными разгромами. Существовали аллюзии и намёки. Например, желание послать Генку за алкоголем вызывало на устах сотрудников улыбку.
Был такой случай. Геннадия – молодого подающего (туманные) надежды сотрудника – послали за водкой. Её традиционно не хватило.
– До магазина минут пять, – прикидывали на пальцах. – Обратно – чуть дольше… пусть десять. Итого – пятнадцать. Прибавим аварийную пятиминутку… получается двадцать. Продержимся, товарищи?..
Товарищи согласно кивали.
Денег собралось на две бутылки и, кажется, на плитку шоколада (до сих пор не пойму с какой целью она потребовалась).
Генка стремительно исчез из здания. Вернулся не менее стремительно… Он сжимал в руках горлышки бутылок, как сжимает палки спринтер-лыжник (я фантазирую). Или, напротив, казался самому себе бойцом-панфиловцем, с двумя гранатами в натруженных руках… Так или иначе, Геннадий оступился – в здание вела лестница в два десятка ступеней, – и расколол оба "снаряда" ещё на подступах… Сохранилась только шоколадка.
В этот раз вечеринка происходила обычным манером. Хозяин Издательства, меценат и замечательный человек Тихон Шаповалов дал какие-то деньги. Эти средства нужны были для затравки, как стартер для автомобильного двигателя. Далее вечеринка двигалась самостоятельно, на собственном "биологическом топливе". Двигалась однообразно, но непредсказуемо, словно "жигули" в глубокой колее, поздней слякотной осенью.
Громко обсуждали текущий, ещё не вышедший в печать, номер. Высокий незнакомец с потным лицом громил журналистов. От "критика" беззлобно отбрёхивались, точно от майской мухи. Неопознанный ловкач нанёс маркером на залысины художника Бузины главное слово из трёх букв. Андрей Бузина увидел (в зеркале) маркировку, огорчился и попытался стереть. Размазал красную краску, усилив графическое сходство с указанным объектом.
От алкоголя становилось весело и интересно. Люди тянулись друг к другу, как металлические опилки к магниту. "О вреде спиртного написаны десятки книг. О пользе – ни единой брошюры…" – считал Сергей Довлатов. Я готов повторить его слова.
Чтобы читателю стало понятнее, дам несколько штрихов. Своего рода, репортаж с места событий.
…Зашедший и катастрофически задержавшийся рекламодатель Руфимский собирал у принтера выпадающую вёрстку – кто-то задвинул приёмный лоток, и тёплые листы А-третьего формата фланировали и разлетались по полу. Руфимский утратил человеческое достоинство (а может, ещё не заимел его), опустился на четвереньки и сгребал листы в кучу, напоминая нетрезвого дворника в городском саду. Прочесть что-либо рекламодатель был уже не в состоянии, и пользовался интуицией, сортируя листы по порядку. Кто-то наступил ему на пальцы, но был прощён. Отделался предупредительным мычанием.
…Тихон Шаповалов бил в коридоре жену.
Вечеринка развивалась в просторной комнате, где располагалось большинство персонала Издательства. Здесь работали верстаки (они же верстальщики, они же верстали, они же дизайнеры), сбоку сидели корректоры. Неподалёку стрекотали по телефонам девчонки из приёмки объявлений. Машинистки суетились между ног, как полевые мыши. Пролетела над головами шальная бухгалтерша… (Или это я путаю со "Служебным романом"?)
Однако рано или поздно даже в самой просторной комнате делается душно и накурено. Живые организмы склонны к испарениям, ничего не попишешь. Андрей Бузина вышел в коридор проветриться – вырвался на свободу. Достал сигареты (он, кажется, курил)… прислушался… звуки странного свойства захватили его хмельное воображение…
"По должному размышлению, любовью занимаются… черти…"
Андрей Бузина утратил часть передних зубов и был вынужден покорять девушек своими картинами. Он рисовал и на холсте, и на компьютере, и на бумаге. Причём одинаково хорошо. Вне сомнений у него был талант. Быть может, самый яркий из всей нашей безобразной братии.
В глубине длинного коридора что-то происходило.
Возня.
Имели место двое – это факт. Рассуждая трезво, мужчина и женщина.
"Логично. Чего тихариться двум мужикам?" – простодушно подумал Андрей и совершил несколько шагов в направлении подозрительного шума.
Потолочный светильник отделял Бузину от "объекта"; светил в глаза и мешал увидеть тёмный конец (прости Господи) коридора. Курить расхотелось. Андрей прижался к стене, и нерешительно двинулся вперёд…
Когда он миновал светильник и сумел рассмотреть дальний сегмент коридора, зрелище его очам открылось примечательное. На подоконнике (в торце коридора было прорезано окно) присутствовала жена Тихона Шаповалова Лариса Олеговна. (Когда бухгалтер Галя произносила это отчество, она неизменно вставляла в него небольшую, однако заметную паузу. Получалось, Лариса Оле-говна.)
Так вот, Лариса Олеговна взмахивала руками, будто занималась аэробикой или танцевала танец маленьких утят, а Тихон Шаповалов поддавал ей ладошками по рёбрам. Лупил не сильно, но чувствительно. В воспитательных целях. Супруги о чём-то поругались – история житейская.
Бузина тактично приблизился. Кашлянул, привлекая к себе внимание. Смешался – всё же общение мужа и жены вещь таинственная.
Шаповалов прекратил воспитание. Оглянулся.
– Тихон!.. – обратился Андрей Бузина с почтением. – Быть может тебе… помочь?..
Тем же вечером, но чуть позже, когда номер газеты отправился в печать, в Издательство пришли девчонки.
Это непостижимая загадка и большой вопрос, но Издательство всегда привлекало талантливых молодых людей и красивых девушек. Причём без малейших признаков порока. Это позднее – в процессе работы, – едва заметные недостатки развивались в полновесные многогранные пороки… Опять же – неизвестно почему.
…Появились красивые девушки. Одна (Лида) училась в университете на журналиста. Вторая (Лена)… тоже где-то училась. Были и другие девчонки. Всего прибывшая "стайка" заключала пять или шесть девушек. Они равномерно распределились в пространстве.
Я мысленно выделил только двух.
С новоприбывшими вечеринка изменилась. Согласитесь, появление незнакомой, красивой и молодой девушки всегда действует на мужчину отрезвляюще. Руфимский тактично уполз из поля зрения, Андрей Бузина отмыл лысину. Тихон Шаповалов извлёк из "эн-зэ" бутылку неплохого грузинского коньяку и увядший лимон. Журналисты начали робко произносить тосты…
Примерно через час, Шаповалов объявил, что пора закругляться. На часах было одиннадцать – я отчётливо запомнил эту цифру. Одиннадцать-одиннадцать, если говорить точнее.
Народ проворно разбежался. Тихон заметил, что ему нужно зайти в свою художественную студию, по какому-то пустяковому делу. Пригласил девушек посмотреть картины. Сделал это пролётом, легко, без намёков и тем самым основательно намекая. Пригласил не всех, но только Лиду и Лену.
На Лену он положил глаз (это сквозило совершенно очевидно). Лида нужна была… чтобы пошла Лена. Шаповалов постиг глубины соблазнения и считал себя – не без основания – мастером городского пикапа.
Во многих смыслах это был уникальный человек. Я говорю о Шаповалове. Если бы меня попросили охарактеризовать его одним словом, я бы вспомнил слово "обаяние".
Если вдуматься, это великое слово. Дай Господь человеку многое: талант, деньги, красивую женщину. Отбери только обаяние. Глядь… через год-полтора – нет у человека друзей, не осталось денег, ушла женщина, и талант измельчал, рассыпался, словно песчаник под ногами бульдозера.
И, напротив, награди распоследнего мерзавца обаянием – ничего более не нужно. Через год у него и деньги, и вино, и бабы вокруг него вьются, словно мухи над кучей мёда, и друзей набралась полная когорта… некоторые даже поклонниками себя считают. Дурачьё.
Тихон Шаповалов обладал не только обаянием, он располагал очарованием. Художник, не умеющий рисовать. Юморист без чувства юмора. Издатель, не понимающий, как печатаются буквы… Его любили все и сразу. Влюблялись моментально, без предисловий и оговорок. Кроме, быть может, девушки Лены (которая появилась на вечеринке случайно).
Однако не станем забегать вперёд.
Девчонки переглянулись и согласились пойти. Тихон сунул в карман замшевого (как у Шпака) пиджака початый лимон, о чём-то на секунду задумался. Бутылку коньяка брать не стал (в студии было), подмигнул Александру Раевскому и решительно выдвинулся вперёд. Прочь из Издательства.
"Нас ждут великие дела!" – воскликнул Киплинг устами бандерлога. Тихон Шаповалов мечтательно промолчал. Вскользь подумал, что лучшее, что придумал Бог – это женщины. Милее женщин только красивые молодые девушки.
Пусть врут, пусть выдумывают, пусть воображают – хороши. Всё можно простить юной задорной деве.
Вечер был тёмный и промозглый. Как только садилось солнце, из синих подворотен выползала недобитая зима. Лизала кучи смёрзшегося льда. В подобные минуты поэты чувствовали тоску и разочарование. Расчёркивали до хрипоты свои блокноты:
Сегодня мне письма не принесли:
Забыл он написать или уехал;
Весна, как трель серебряного смеха,
Качаются в заливе корабли.
Сегодня мне письма не принесли…
Прежде чем продолжить повествование, нужно осмыслить роль Александра Раевского. Понять, зачем он был нужен в сложившейся четвёрке.
Теперь, когда я пишу эти буквы и слова, я могу придумать многое. Сказать, что две пары – это логично. Что девчонки могли напугаться одинокого Шаповалова (что чистой воды идиотизм, ибо в ту пору не было ещё привычки бояться маньяков). Многое можно придумать, при старании.
Причина была проста: Лена понравилась Раевскому, а он понравился ей. Любовью это назвать преждевременно. Скорее лёгкая симпатия. Ниточка взаимного интереса. Желание обнюхать и лизнуть (простите такую "собачью" аналогию).
Плюс ко всему, Тихону Шаповалову нужен был клеврет. Ибо, какое обаяние же без клеврета? Усечённый шарм. Гордость кастрата. Короля делает свита. Оставшись один, король сам стягивает с себя штаны и сам усаживается на горшок. Это – унизительно для королевского достоинства.
Присутствовала ещё неприкаянная Лида. Её нужно было нейтрализовать, передав в "хорошие руки". Повторюсь, механизм обольщения был отработан.
Студия Тихона Шаповалова располагалась неподалёку. Эта студия (само это место, это здание, эти тополя под окнами и вековые липы вдоль аллеи) сами по себе они заслуживают рассказа. Ветхий почти загробный микрорайон в десяток домов. Улица Луначарского длиной в неполные два километра. Причём какой-то насмешник-градостроитель свернул улицу петлёй, как бы намекая на зацикленность Жизни. Кирпичные дома петровских времён. Крытые железом крыши, чугунные вензеля, испачканные бордовой краской. Студия – под крышей, вернее на третьем, последнем этаже.
Если поколдовать над тайной дверью в уборной…
Судя по некоторым признакам – например, по низкому потолку и округлому оконцу, – это помещение изначально предназначалось для складирования дров… или здесь хранили лопаты и веники, или горничные устраивали привалы, набегавшись между господами. Я говорю о временах дореволюционных, "удобства на дворе".
…Если поколдовать над потайной дверью – она откроется. В нос ударит запах сухой пыли и запустения. Через тесную дверцу можно попасть в "космическое пространство" – неосвещённый до черноты чердак, засыпанный керамзитом. Здесь нужно набраться смелости и пройти по доске, пользуясь в качестве компаса удачей. Далее – путь на крышу. К звёздам.
"Будто в коморке папы Карло", – думал Саша Раевский. Ему нравилось пробираться на крышу.
Раевский попытался понять, завидует ли он Шаповалову? Понял, что завидует. Чуть-чуть. Не тяжелее розового лепестка.
Шаповалов распахнул дверь, вошел в студию. Зажёг свет. Обилие красок, холстов и подрамников обычно поражало вновь прибывших. Сокрушало остатки девичьей обороны. Запах художественно мастерской кружил головы. Так получилось и в этот раз.
С Лидой, но не с Леной.
Тихон достал из холодильника колбасу. Немедленно раскупорили банку кабачковой икры. Кто-то взрезал ломтями сыр.
Много смеялись. Шаповалов распространял вокруг себя флюиды обаяния, как тёплые солнечные лучи.
Появился старик Натанзон из соседней квартиры. Люди ближе знакомые с бытом Шаповалова звали старика Робинзоном – так проще и понятнее.
Робинзон привёл Тишку – "барскую" собаку. Днями старик держал её у себя, кормил, выгуливал, за что получал от Шаповалова небольшую плюспенсионную мзду. По паспорту Тишка была таксой. В действительности – нет.
Пока девчонки визжали над собакой и трепали друг друга за уши, Робинзон растворился в интерьере. Он умел замечательно молчать и сливаться с поверхностью. Проявлялся только в нужный момент.
Зазвонил телефон. Тихон поднял трубку и сухо произнёс: "Слушаю". По его лицу пробежал серый блик. Саша Раевский сообразил, что звонила жена. Тихон отвернулся к окну, отгородился спиной. Раевский повёл девушек вглубь студии. Чтобы не мешать разговору.
Начали смотреть картины. Саша был вынужден что-то говорить, девчонки подневольно восторгались.
Неожиданно Лена спросила:
– А есть здесь хорошие картины?
Раевский смешался. Вместо него ответил Робинзон:
– Есть. Одна. Но её написал не Шаповалов…
Девчонки рассмеялись, Саша улыбнулся, Робинзон обиделся. Не понял, что смешного в его словах? Есть хорошая работа. Почему нужно смеяться? Нужно смотреть и впитывать в себя энергию художника.
Саша взял Лену за руку и повёл на крышу. "Если в этом доме живут феи, то они там!" – пообещал высокопарно.
Лида не пошла, осталась в студии.
В соседнем доме, в крайней квартире на втором этаже работал телевизор. Транслировали хоккейный матч. Было прекрасно видно броуновское движение спортсменов по площадке.
– А у нас в Мурманске звёзды ближе, – сказала Лена.
– Ты из Мурманска?
– Родилась там. Жила не долго, до шести лет. В школу пошла здесь.
Саша неопределённо хмыкнул.
– Хорошо помню звёзды, и Кольский залив. Мы жили…
– Погоди, Мурманск это в Сибири?
Она рассмеялась. Ответила, что он почти угадал.
– Мурманск – это за Полярным кругом. У Баренцева моря.
– Там тоже живут люди? – удивился Саша.
– Ещё как!
– А зачем?
Шайба влетела в ворота, мужчина в белой майке подпрыгнул над креслом. Взметнулась его волосатая грудь, порхнули руки. На краткий миг стала видна наколка. Было наколото что-то сложное, чей-то художественный лик.
– Ты просто там не бывал, – ответила Лена. – У нас была квартира, на улице Бочкова. На шестом этаже. Окна выходили на залив. Знаешь как красиво? Какой вид?
– Нет.
– Там круглый год дуют ветра. В Мурманске… Кстати моряки зовут город МурмАнском. С ударением на вторую "а".
– МурмАнск, – повторил Саша. Почувствовал, как внутри него рождается загадка. Будто ему показали что-то знакомое и простое, но с неожиданной стороны.
– Неделю или две в году бывает штиль. Обычно в начале осени. Паруса безвольно опускаются, флаг над горкомом повисает, словно тряпка бабы Нюры.
– Кто это?
– Уборщица в институте. Там Лидка учится.
Саша кивнул.
– Кольский залив в такие дни становится спокоен и чист, словно лицо Будды. В нём отражаются звёзды.
– В Будде? – изумился Саша, пытаясь пошутить.
– В заливе!
Лена рассмеялась и ткнула кулачком в плечо.
Этот жест сделал их ближе. Ниточка симпатии превратилась лодочку. Или в паромную переправу: взойди на плот, прокрути колесо, и ты на другой стороне. Нужно только захотеть.
– Расскажи ещё что-нибудь, – попросил Саша.
У соседнего подъезда что-то хлопнуло (будто откупорили шампанское). В черноту неба засвистал сверкающий шар – летел и разбрасывал искры. В верхней точке шар лопнул. В небе повисла "звезда". Кто-то запустил осветительную ракету. Некоторое время оставался виден светящийся след и казалось, что это гнутая блестящая "шея". В небе зажгли фонарь. Особый, небесный.
Саша посмотрел на Лену. Она – на него. Это была их красота. Только их. Совместная общая красота.
Хотелось целоваться.
Минут через тридцать… или через два часа?.. Тихон Шаповалов поднялся на крышу. Откинул скрипучую крышку, пошарил глазами.
– Вот это вовсе никуда не годится! – Задорно ругнулся. – Оставили нас вдвоём, понимаешь… наедине.
– Сыграй с Робинзоном в шахматы, – предложил Саша.
– Нет настроения, – ответил Тихон. Продекламировал: – Звезда пылает в вышине, я весь горю, я весь в огне… Пойдёмте-ка лучше выпьем вина. У меня есть бутылочка замечательного "Шардоне". Подарок из Африки. Честно! Из ЮАР студенты привезли. Хотел рассчитаться этой бутылкой за починенный кран. Сантехник не берёт. Говорит у него изжога от этого шмурдяка. Называю ему цену бутылки, не верит. Упрекает меня в обмане, ренегат.
– Наверное, он разбирается в винах, – предположил Саша.
– Ага. Это сантехник новой экономической фармации, – прибавила Лена. – Он перестроился.
– Чёрта с два! Просто мерзавец разбирается в людях! Не удивлюсь, если он по вечерам читает Кафку. А кран опять капает.
Кроме прочего, в студии пахло прогорклым маслом красок. После свежего воздуха это было особенно заметно.
А вино действительно оказалось кислым…
Мне не хочется дальше описывать вечер. Фразы, взгляды, ладонь на колено… трепет в чреслах и горящие глаза. Каждый читатель половозрелого возраста знает, как такое происходит. Кружится голова, пылают щеки, и дыхание делается жарче. Хочется выпрыгнуть из штанов, и только ремень мешает это осуществить.
Окончилось тем, что Шаповалов отправился проводить Лиду. Перед этим отозвал Сашу на кухню, театрально швырнул на столик ключи. Сказал:
– Студия твоя. Утром будете уходить – закрой дверь. Ключи отдашь в Издательстве.
Нужно отдать должное, Тихон уродился человеком широкой души:
"Девушка понравилась парню, парень понравился девушке, – рассуждал он. – Зачем мешать?"
Благородное рассуждение, согласитесь.
Тихон и Лида ушли. Робинзон незаметно увёл Тишку. Лена осталась с Сашей.
Я понимаю, о чём вы сейчас думаете. И чего от меня ждёте. Если бы я СОЧИНЯЛ эту историю, я бы непременно теперь заговорил об алых лотосах, произрастающих на полях Эроса… Или скрупулёзно бы описал половой акт, во всех душеволнующих деталях. Или дал бы фразу… что-нибудь замысловатое, в восточном стиле: "Долго нефритовый всадник блуждал по заброшенным землям, отдавшись на волю рока и проведения. Степной ветер то вздымал его паруса, то швырял в лицо горсти пепла. Наконец, судьба смилостивилась к одинокому бродяге, и нефритовый всадник проник в пещеру страсти. Где отдохнул и насладился…"
Что-нибудь эдакое. Что пишут в подобных случаях.
Но история мной не выдумана, и я принуждён придерживаться фактов.
Саша и Лена просидели до утра. Болтали, потом смотрели картины (чудача и придумывая смешные заголовки). Потом выпили чаю, Лена пожарила яичницу… или это Саша поджарил колбасные дольки?.. Бытовые мелочи делаются милыми, если их проделывать ночью, в чужой художественной студии, стараясь не обеспокоить соседей.
Вдвоём было интересно. Время пролетело незаметно.
Утром Саша проводил Лену до остановки.
Возмутительно быстро подошел автобус. Водитель-армянин обежал девушку взглядом. Глазки его моментально умаслились.
– Подожди! – двери уже почти закрылись, Саша вскочил на подножку, упёрся локтями в створки. – Когда мы увидимся?
Водитель недовольно заверещал и надавил на тормоз. Старушка в первом ряду сдержано проговорила: "Вот же бляди". В ней чувствовалось воспитание.
– Завтра, – пообещала Лена.
– Я не знаю твоего телефона!
Двери-таки захлопнулись, Саша бежал за автобусом. Лена прокрутила пальцем диск воображаемого телефона, поднесла "трубку" к уху, затем показала на Сашу указательным пальцем. "Я тебе позвоню!" Он кивнул и остановился.
"Она мне позвонит".
Утро получилось хмурым. Собирался дождик. Он пускал первые пробные нюни, будто решая сеять ли долго и нудно, или подкопить силы и вылиться вечерним ливнем.
В голове крутилась песенка кота Леопольда: "Мелкий дождь бьёт в окно, хмурится природа, но известно давно, нет плохой погоды…" Она вертелась по кругу, напоминая заезженную пластинку.
Саша пошел до работы пешком. Хотелось пройтись, немного выветрить из головы прошедшую ночь. Она слишком переполняла. Нужно было расплескать. Иначе нести тяжело.
Рядом спикировал голубь. Нерасчётливо капнул на асфальт. Саша остановился, опустил глаза. Понял, что шальных денег сегодня не будет. Решил, что это странно: "Чтобы получить денег, нужно, чтобы тебя прежде обгадили… Неужели без этого невозможно? Нельзя так: деньги мне, а дерьмо кому-нибудь другому?"
В Издательстве кипела работа. Наборщицы набирали, подборщицы подбирали, уборщицы – убирали.
Саша зашел вернуть ключи от студии. Шаповалов лаконично спросил: "Ну, как она?" Саша ответил, что всё хорошо. Почувствовал, как розовеют уши. Шаповалов этого не заметил. Увлечённо создавал карандашный набросок.
"Вот и замечательно!" – Саша выскользнул из кабинета. Не хотелось делиться тайной. Это было бы предательством.
На следующий день (была суббота) пошли в кино. Показывали комедию. Юмор был сложным и многогранным, с претензией на глубину. Саша не сразу сообразил, что на экране происходит смешное. В какой-то момент Лена рассмеялась, её смех подхватил весь зал (видимо ждал сигнала). Саша тоже прыснул в кулак – Лена смеялась заразительно.
…После сеанса захотелось есть. Тётка с улыбчивым лицом карманника продавала на остановке беляши. Купили два.
– Какой горячий! – удивилась Лена.
– Только что испекла, деточки,– пообещала тётка. – Кушайте.
– И у меня, – проговорил Саша. – Горячий.
Когда отошли на приличное расстояние, оказалось, что начинки нет и в помине. Ни в одном пирожке. Тётка таким манером "поднимала бабки". Экономила на начинке.
Саша хотел вернуться, потребовать деньги. Лена сказала, что это пустое:
– Бизнес есть бизнес. Она молодец. Это мы оплошали.
Две последующие недели пролетели в волшебной дымке. Такое бывает, когда влюблён и молод. Опыт и практицизм ещё не отравляют сознание. Не обжегся на молоке, а потому нет смысла дуть на воду.
Лена пригласила к себе. Сказала, что пора познакомиться ближе. Двусмысленность фразы настораживала (с одной стороны), в другой – приятно возбуждала.
Назвала адрес, уточнила во сколько прийти. Перечислила, что нужно купить. Её деловитость волновала не менее приглашения.
Весь день сидел, как на иголках. Андрей Бузина заметил нетипичное поведение самца, спросил:
– Чего елозишь? В лотерею собираешься выиграть?
– На свидание иду.
– А-а! – в голосе Бузины прочиталось разочарование. Он втянул в себя воздух и выдохнул: – Нужное в хозяйстве дело. Хотя и затратное.
Район был незнакомый. Точнее малознакомый. Саша бывал здесь только однажды, в детстве, когда болел корью. Где-то здесь притаилась инфекционка.
Чтобы обнаружить заветный дом, пришлось пойти на контакт с местным населением – остановить пацана на спортивном велосипеде. Парнишка долго крутил башкой, не понимая чего от него хотят. Потом махнул грязной ладошкой в сторону солнца, сказал, что Саша не доехал целую остановку.
– Лучше, мля, на трамвае. – Ещё раз махнул ладонью. – Или чеши, мля, в том направлении. Увидишь сталинку говняную, ага, значит пришел. Спроси где-нибудь, если заплутаешь.
– Спасибо! – поблагодарил Саша.
– Ага. Давай-давай.
Парнишка налёг на педаль и припал к рулю.
Страстно захотелось свиснуть ему вдогонку. Для ускорения.
Дом был выкрашен характерного цвета краской. Саша сразу узнал его и мысленно поблагодарил велосипедиста за внятное описание. Горчичный корпус украшали коричневые колонны. Сталинка!
В отзвуках этого названия было что-то таинственное. Грозно гремели литавры революции, люди в чёрных кожанках перемещались по Красной площади, гудели бронемашины. Боец в будёновке накалывал на винтовочный штык пропуска. Ленин подписывал декрет. Сталин склонился над картой страны. Троцкий мчался в бронепоезде…
"Если был культ личности, – не к месту подумал Саша, – значит, была и личность. Чем ярче личность, тем масштабнее культ".
Скрипнула дверь. Парадное, лестница, нужный этаж. Смиряя трепет сердца, Саша Раевский надавил на кнопку звонка. Поднял голову, удивился высоте потолков.
Лена открыла почти сразу. Не ней было красивое голубое платье. Ровное, шёлковое с асимметричным вырезом и брошью. Саше понравилась выразительная лаконичность наряда.
Хотелось сказать что-то возвышенное. На ум пришло пошлое:
– Тебе идёт. – И ещё: – Ничего себе квартирка!
Лена приняла пакеты, убежала на кухню. Крикнула:
– Это квартира бабушки. Я тебе рассказывала. Проходи в гостиную!
Саша прошел по коридору. Под ногой скрипнула паркетная доска, из окна, сквозь стекло дверей уколол солнечный луч. Было ощущение, что сталинка присматривается к новому человеку.
В большой комнате (очевидно гостиной) Саша остановился. Почему-то его удивил круглый стол. Поверх столешницы уложили толстое матерчатое покрывало (длинное, до самого пола, с кистями), Покрывало защитили клеёнкой. Поверх всего – ситцевая скатерть с крупными птицами. Саша приподнял "пирог", стараясь разглядеть, что скрывали с подобной тщательностью…
– Обычный стол. – Лена вошла в комнату, несла тарелки. – Восемнадцатый, кажется, век. Дубовый. Бабушка его любила и оберегала.
Лена поставила тарелки и опять вышла, оставив Сашу наедине с комнатой.
В углу стояли напольные часы. Чуть выше и правее закрепили книжную полку, но книг было мало. На полке разместились статуэтки слоников, кошка, вырезанная из чёрного дерева, несколько чёрно-белых ржавых фотографий. За стеклом – фарфоровые чашки. Тонкие и прозрачные, как пальцы балерины. Рядом висело нечто странное: грубое, выгнутое, серое, неприятное.
"Весло? – подумал Саша. – Или…"
– Это китовый ус.
Лена принесла очередную порцию вкусностей. Сказала, что это кусок китового уса. Его привёз дедушка. Из рейса.
– Ты всё забыл, я тебе рассказывала. Мой дед рыбак. Они с бабушкой познакомились в Москве. В тридцать девятом. Бабушка только вернулась из Испании. Она воевала в медицинском батальоне. Её ранили и отослали на родину. Ты забыл?..
Саша залепетал, что всё прекрасно помнит. Кратко пересказал историю лётчика Виктора Хользунова (статью про него недавно печатали в газете).
История оживала на глазах. Оказывается, война в Испании, действительно, происходила. У кита есть ус, а на столе – тройное покрывало. Чтобы защитить его от времени.
– Мурманск, – сказал Саша, акцентируя второй слог. – Я помню. Залив имени Кольского полуострова. Штиль над Буддой и баба Нюра… в подстаканнике.
Лена рассмеялась. Приказала:
– Открывай шампанское, дурачок! У меня всё готово.
На столе выстроился хоровод тарелок. Саша почувствовал голод, и вспомнил, что сегодня не завтракал. И вообще не ел целый день. Самоотверженно взялся за бутылку…
Пока он возился с пробкой, Лена подошла к шкафчику, откинула дверцу. За дверцей оказался патефон и длинная "грядка" пластинок. Лена выбрала одну, положила на патефонное "блюдо". Прокрутила рукоять и повернула медный раструб в комнату. В этих действиях существовало нечто алхимическое.
Патефон откашлялся и запел голосом Утёсова:
Одесский порт
В ночи простёрт.
Маяки за Пересыпью светятся.
Тебе со мной
И мне с тобой
Здесь, в порту, интересно бы встретиться.
– Бабушку ранило в руку, – рассказывала Лена, – а дедушка приехал в Москву по заданию рыбаков своей артели. Ему наказали встретиться с товарищем Калининым и рассказать о новых методах промысла. Дедушка ловил камбалу… кажется. Или треску. А возможно, и то и другое.
Саша наполнил шампанским фужер, поискал глазами второй. Лена сказала, что второго фужера нет, и он не нужен: "Мужчины в этом доме пьют только водку". Показала на высокую цилиндрическую ёмкость из зелёного стекла. Эта ёмкость напоминала прямой гранёный стаканчик на цапельной ножке.
– Бабушка сама готовила водку. Считала, что она должна быть в пятьдесят градусов и обязательно настаиваться на клопах. Чтобы напоминать коньяк.
– Что ты городишь? Какая мерзость!
В Сашином лице отразилось смятение. Лена ткнула его в плечо (это стало их совместным жестом) и призналась:
– Шучу! А ты поверил?.. Бабушка добавляла анис и груши. Настаивала, потом процеживала. Для крепости вливала медицинский спирт.
Она налила из графина водку. Саша принял "священную семейную чарку".
Предложил:
– За нас? – с лёгкой вопросительной интонацией.
Часы пробили восемь. Звон долго заметался по углам огромной квартиры, ему вторило эхо. Леонид Утёсов гармонично вписывался в эту звуковую метель. Он тоже жил в этой квартире, был полноправным участником:
Хотя б чуть-чуть
Со мной побудь.
Я иду в кругосветное странствие.
В твой дальний край
Идёт трамвай
Весь свой рейс до шестнадцатой станции.
– А где она? – спросил Саша.
– Кто?
– Бабушка?
– Умерла, – ответила Лена. – Давно. Два года как.
– Жаль.
– Я жила с ней. В этой квартире. С самого детства. С шести лет, я рассказывала.
