Алексей Петрович Бородкин
Немая любовь
К утру совсем захолодало. В хате – как на улице. Афоня вылез из-под одеяла, накинул полушубок на голое тело. На майку: хэбэшные лямки потемнели от пота и от привычки мацать их пальцами (Люба ругала). Почесал грудь, опустил ноги на пол. Поёжился. Рядом на табурете – стеклянная баночка-поллитровка (окурки). Рука потянулась за папиросами, но замерла на полдороге. Курить не хотелось. Ничего не хотелось. "Бросить, что ли? – мелькнуло. – Или засмолить?"
За окном стоял снег. Снежинки – огромные ажурные – замерли в воздухе, опускались медленно, будто прилепленные к небесному занавесу.
Вышел на крыльцо; от свежего воздуха голова закружилась. И тут же – контрапунктом – в нос ударила вонь козлиного полушубка. Удивился: "Как я не учуял, когда покупал?"
Прошел на задний двор, к сараю. Ни для чего, просто, чтобы сделать что-нибудь. Афоня пребывал в отпуске, как муха в смоле. Неделя, слава Богу, прошла – канула в Лету, три оставшиеся маячили впереди: "Как беспощадные бронепоезда", – подумал о днях, а пуще о тягучих вечерах.
Сосед разбрасывал по огороду коровяк. Афоня решил, что это пустое: землю уже прихватило морозом, а значит, удобрение смоет талыми водами.
– Здорово, Афанасий!
– Здоровей видали!
Хотел повернуться и уйти, но от Саши (Александра Семёновича) так легко не отделаешься. Односельчане называли его Саша-Циклопедия. За обильный багаж разномастных знаний и пристрастие этими знаниями козырять.
– А я вот машинку коровичку дюбнул… не совсем задарма, однако, по дешевке. Вношу, вот, так сказать, питательные элементы.
Афоня подошел к забору, навалился. Подспудно подумал – и не подумал даже, а так… мелькнуло ощущение, – что можно, наконец, поговорить. Душа требовала.
– А от меня Любовь ушла.
Саша подошел к плетню. Они были одного примерно возраста, что-то около тридцати семи. Оба чуть перевалили за возраст Христа. Афоня – высокий, грузный, с огромной башкой. Тяжелый на думы, и на подъём: "Колода" – так говорила жена, когда злилась. Не тупой, нет, но медленно соображающий. "Куда торопиться-то? – рассуждал. – На тот свет?" Ему нравилось сравнивать себя с бульдозером (он вообще любил могучую технику): "Идёт медленно, а выравнивает гладко. Серьёзная машина".
Александр Семёнович (Циклопедия): маленький, гладкий, шустрый, как колобок. Работает в Москве. Две недели там, две недели в родном городишке – вахтовым методом. Успевает и там, и тут. Поговаривают, что существует у него в Москве маруха… возможно, это правда, а возможно брехня. Чужая душа – потёмки. Да и не понятно, накой она ему? Для развлечения?
– Любовь ушла, – нараспев протянул Саша, как стихотворение. – Любовь меня покинула, ушла… ты это фигурально, или как?
– Какие тут, – Афоня "выложил" в четыре этажа, – фигуры? Люба от меня ушла. Говорю ж.
– Любка? – Саша растерялся. Это было не принято, чтобы от живых мужей уходили жены. – Надолго?
– Ах, ёп… ну и дурак же ты, Санька. – От разговора отворотило. Афоня поправил плетень, чтобы стоял ровнее, пошел во двор.
– Куда? – вдогонку спросил Саша. – Куда шлынданула?
Афоня не повернул головы. Уже от сарая, не повышая голоса сообщил: – Известно куда. К мамаше евойной. Куда ещё-то?
Как завечерело, у двери заскреблись. Афоня поднялся с дивана, пошел открыть. Сердце даже не ёкнуло: "Любка-то не так приходила. Она прежде ноги веником обметала, в окно заглядывала, будто в гости являлась".
– Чего тебе?
На пороге стоял Саша. Левый карман (под душегрейкой) узнаваемо топорщился бутылкой.
– Проведать пришел, – откашлялся. – Не чужие, всё ж таки, люди. Соседи.
Саша прошел на кухню, стряхнул скатерть. Бутылку поставил в центр стола. Из шкафчика – деловито – достал стаканы, протёр полотенцем. На тарелку положил две мятые котлеты – закуску.
Разлил по стаканам.
– Ну? – с лёгкой вопросительной интонацией. – Будем?
– Не пью я, – ответил Афоня и посмотрел на стакан с тоской. – Не пью.
– Я тебя понимаю, Афанасий, – согласился Саша. – Водка дело грешное, а если смотреть на неё с химической точки зрения, то и вовсе яд. Яд и больше ничего. Паскудство и разложение.
