Алексей Птица
Керенский. В шаге от краха
– Триста тысяч, и желательно золотом или драгоценностями. Вы человек богатый и можете это себе позволить. Ничто не стоит так дорого и так дёшево, как собственная жизнь! До этого времени вы будете находиться под охраной у себя на квартире, на случай непредвиденных эксцессов. После того, как вы переведёте на мой счёт деньги, сядете с охраной на поезд и уедете в Сибирь. Оттуда уже лучше добраться до Владивостока. А там, чемодан – морской вокзал – Америка. Вам же лучше, и семью всю захватите, вместе с нажитыми капиталами. Это совет. Совет очень доброго и гуманного человека, то есть, меня. И вы мне так ничего и не объяснили про англичан.
– Да, что же, лучше так. Англичане? А, англичане… Да, лорд Бьюкенен просил меня не горячиться и не принимать никаких мер для удержании ситуации под контролем. Он не требовал, он просил и объяснял мне, что так будет лучше для всех. Для империи, для императора, для народа.
«Ах, ты же прямодушный бессребреник», – только и подумал Керенский, вздохнув.
– Это всё? Так вы согласны платить? – спросил Керенский, поняв, что остальную информацию нужно будет выуживать под пытками. А тогда его имиджу был бы нанесён непоправимый ущерб. Как говорит популярный рекламный слоган: «Имидж ничто!» и дико ошибается. Так можно быстро скатиться до катастрофы.
– Да, согласен.
– Хорошо, тогда прошу вас написать письмо своему семейству и, при получении залога в десять тысяч, вы будете отпущены в госпиталь или домой, как вам будет угодно. Распоряжения я все отдам. Ну, и при получении остальной суммы с вас будет снят арест, при условии, что вы будете молчать об этом.
– Хорошо.
– Прекрасно! Служивый! Уведите!
Глава 4. Эсеры
«Никаких условий с эсерами и меньшевиками: либо подчиняются нам без всяких условий, либо будут арестованы» В.И. Ленин
Торжественное прибытие Чернова с товарищами происходило на Финском вокзале. Огромная толпа людей, собравшихся по этому случаю, громко приветствовала прибытие лидеров партии социал-революционеров, так популярных в народе.
Да и как им не быть популярными в народе, если они и словом, и револьвером упорно боролись с самодержавием. Как в той пословице, что добрым словом и револьвером можно добиться большего, чем просто добрым словом. А их земельная программа была лучшим примером для всех остальных партий. С неё же были списаны и декреты о земле большевиков в будущем.
Стоял в этой толпе встречающих и Керенский. В нём боролись два чувства. Одно желало выхода его самолюбию и требовало доказать всем, что это он сейчас главный и его надо бояться. Чувство вождизма, почёта и уважения окружающих несколько туманило мозг. Хотелось подойти к выходящим из поезда эсерам Чернову и Савинкову и прямо сказать, что им тут совсем не рады. А революция продолжается и находится под контролем всё это время и без них, не все же шляются по заграницам.
Второе чувство было гораздо сильнее первого. Керенский хорошо знал, кто такой Савинков, и противопоставлять его себе было глупо. Этому человеку ничего не стоило послать убийц к любому деятелю, мотивируя это высшей справедливостью. Да и не дрогнула бы у Савинкова рука лично пристрелить любого, кто ему мешал. Савинков любил смерть, он ею бравировал и не боялся. Будь он рождён в двадцать первом веке, то, скорее всего, стал бы готом, а может быть, снова террористом.
Керенский так не мог, несмотря на спрятанный на груди револьвер. Одно дело – отдавать приказ, осознавая его последствия, и совсем другое дело – совершать это лично. Керенского передёрнуло от пронесшихся мыслей. Хорошо, что он успел отправить за границу супругу с детьми. Свой моральный долг перед предшественником он выполнил полностью, теперь нужно позаботиться и о себе.
Поколебавшись ещё несколько мгновений, Керенский нашёл в себе силы подавить глупую эйфорию. Кто он сейчас? Калиф на час или человек момента? Да, в сущности, пока ещё никто, и он это хорошо понимал. Здоровый прагматизм всё больше брал верх над наивным самолюбованием.
Как уже бывало не раз, сейчас нужно перетерпеть и затаиться. Набраться сил и, совершив несколько рокировок, взять вверх над всеми. Получилось же это у прежнего Керенского, почему тогда не получится у него? Вот только плодами этой победы надо было воспользоваться, а не оставлять их гнить на поле революции и складах власти.
Всё решив для себя и нацепив на лицо дежурную американскую улыбку, министр юстиции стал пробиваться в первые ряды, на ходу расталкивая восторженных встречающих и своих революционных коллег из всех левых партий. Узнавая, толпа расступалась перед ним, давая возможность пройти.
Возле прибывшего вагона стоял господин Чернов и слащаво улыбался встречающим. Рядом с ним стоял Председатель Петроградского бюро эсеров Абрам Гоц и что-то горячо рассказывал. Гоц был типичным евреем, самой что ни есть еврейской наружности. Это подчёркивала его классическая чёрная борода, круглые очки почтенного раввина и, особенно, широкополая тёмная шляпа. Для общей картины не хватало только обязательных для ортодоксальных евреев пейсов. Но это было уже лишнее.
Керенский приблизился к разговаривающим вплотную. Формально он не состоял в партии эсеров, а был «трудовиком» (не путать со школой). То есть лидером народнической трудовой группы, связанной с эсерами. Эта близость к эсерам гарантировала ему партийную поддержку в борьбе за умы и сердца трудового электората.
– Рад вас видеть в России, любезный Виктор Михайлович! – обратился Керенский к Чернову.
Тот, до этого не обращавший никакого внимания на Керенского, вместе с Гоцом обернулся с несколько удивлённым видом.
– А! Я слышал о вас, – обмерив подошедшего оценивающим взглядом, произнёс Чернов. – Рад, что вы рады меня видеть. Если всё, что я слышал в поезде и от моих соратников, – и Чернов кивнул на Гоца, – правда… То вы весьма серьёзно воспользовались представившейся вам возможностью. Это забавно. Но теперь прибыли настоящие лидеры, и мы снимем с вас непосильный груз двоевластия.
Керенский сначала опешил, а потом разозлился, глядя на обоих … нехороших людей, простите русского «крестьянина» и кошерного революционера-боевика. Но вступать в перепалку с ними было глупо.
– Весьма рад вашей оценке. Возможно, вы после общения со мной сможете переменить своё мнение.
– Да-да, – отмахиваясь от него, как от мухи, сказал Чернов. – Мы с вами ещё встретимся, и состав будет более широким, чем сейчас. Но я занят, дико занят! – и он принялся улыбаться ещё кому-то, напоследок одарив Керенского мерзкой полупрезрительной улыбочкой.
«Скот тупой», – про себя подумал Керенский и отошёл от них, быстро проходя через толпу встречающих. Его узнавали, здороваясь, расступались перед ним и сразу же забывали, как только он проходил дальше.
Что же, тем лучше. Первый раунд с коллегами закончился вничью. Но не все фигуры появились на шахматной доске. А потому, второй раунд будет тяжелее первого.
Широко шагая к выходу из вокзала, Керенский задумался, не обращая внимания ни на людей, ни на погоду, ни на ждущего его шофёра с адъютантом. Очнувшись от невеселых дум, он вскочил в автомобиль и дал отмашку.
– Домой!
– В Мариинский?
– Да, там теперь мой дом! – даже не играя, ответил Керенский (реальный факт).
Жена с детьми уехала. Квартира была пуста и неуютна. Да и он всерьёз стал опасаться за свою жизнь. А в министерстве ему было и проще, и лучше жить. И теперь свой кабинет он называл «домом», вызывая у своих подчинённых противоречивые чувства. Одни недоумевали по этому поводу, другие уважали. Ему же было наплевать как на тех, так и на других. Зато всё рядом: и деньги, и власть.
Сегодня было уже восьмое апреля. Время шло, время летело. За предыдущие дни он сделал очень много, или думал, что очень много. Но не всё зависело от него.
Шестого апреля пришлось участвовать в похоронах жертв революции. В них принимало участие всё руководство Временного правительства и все члены Петросовета. Люди стояли мрачные и хмурые. Может, кто-то и притворялся, но Керенскому было тоже грустно. На Марсовом поле с почестями похоронили пару десятков человек, а сколько их осталось лежать в канавах и в Неве, сосчитать было невозможно. Но это же не жертвы революции, их не надо считать. Пусть гниют в воде или в наскоро вырытых могилах.
Похоронные мероприятия были грандиозными. В одной только манифестации приняло участие до миллиона человек, включая весь Петроградский гарнизон.
Это было даже не скорбное провожание убитых, а торжество победившей революции. Кто-то этого не ожидал, кто-то об этом мечтал всю жизнь, но большинство людей были растеряны. Рухнул знакомый миропорядок, рухнуло всё, что до этого казалось привычным и незыблемым, а что они получили взамен – непонятно.
Потом начался митинг, но Керенский не стал на нём говорить революционную речь. Слишком много было желающих это сделать, и его слова на фоне всех остальных были бы сильно смазаны и обыденны. Достаточно было и того, что, подойдя к братской могиле, он застыл возле неё, и, как и Гучков до него, опустился на колени.
Грязная жижа, из перемешенной со снегом земли, мгновенно просочилась сквозь пальто и брюки, охолодив ноги мертвенным холодом. Сердце ёкнуло под взглядом многотысячной толпы. От него ждали слов, молитвы, ещё что-нибудь! Но вместо всего этого он внезапно закрыл лицо руками и зарыдал навзрыд, вспомнив, как попал в этот мир, и как ему сейчас было одиноко.
Он рыдал словно ребенок, взахлёб, не стыдясь своих слёз, потому как сейчас они были более, чем уместны. Можно даже сказать, что необходимы. Его плечи пошли мелкой дрожью, сотрясаемые бурными рыданиями. И толпа людей, собравшихся на похоронный митинг, оценила это.
Со всех сторон послышались изумлённые вздохи и сочувствующие реплики. Женщины, увидев такое явное проявление чувств, тоже зарыдали, судорожно всхлипывая и прижимая к глазам обрывки материи, платочки или просто полу своей юбки и платья. Мужчины сгорбившись, смотрели в землю, скрывая чувства или украдкой вытирая редкую скупую слезу. Все стали словно одна большая семья, охваченная единым горем.
В общем-то, не произнеся даже единого слова, он смог многое сказать. Интуитивное понимание момента подсказало самое правильное решение, дав ему ещё один козырь против своих конкурентов.
Толпа собравшихся на траурный митинг людей зашелестела разными голосами.
– Кто это?
– Керенский! Керенский! – еле слышно понеслось со всех сторон.
– Смотри, как переживает, как убивается человек. Горе народное ему к сердцу пришлось. Ну, за таким можно как за каменной стеной. Свой человек, свой в доску. До гробовой доски, что называется. Да…. Вот дела!
Выплакав все слёзы, Керенский одним скомканным движением шапки вытер влагу, выполнившую своё предназначение и, вроде как, ничего не видя перед собой, подошёл к членам Петросовета, изумлённо косившимся на него. Слегка подвинув Чхеидзе, он застыл соляным столбом, терпеливо дожидаясь окончания церемонии и последующего за ним митинга.
– Сильно, Александр Фёдорович! Сильно ты переживаешь за людей, – негромко сказал ему Чхеидзе.
– А как иначе, ради них и живём! – громко и хрипло проговорил Керенский, не глядя ни на кого. Но его услышали не только члены Петросовета, но и люди из толпы, стоящие достаточно близко.
Сам кабинет министров Временного правительства группировался отдельно от конкурирующего за власть органа и несколько угрюмо наблюдал за тем, как Керенский общается с Чхеидзе. Но поделать они ничего не могли. Никто из Временного правительства не принадлежал к социалистическим партиям, и оттолкнуть от себя Керенского означало для них потерю лица и доверия народа, который и так уже не сильно воспринимал их как власть, в отличие от Совета солдатских и рабочих депутатов.
После возвращения с траурного митинга было много разговоров, мелких дел, разбирательств и прочей необходимой суеты. В тюрьму больше съездить Керенский не успел. Ему неожиданно позвонил Председатель Чрезвычайной следственной комиссии при Временном правительстве Николай Константинович Муравьёв. Председатель ЧСК обладал правами его заместителя, и игнорировать такую фигуру Керенский не мог.
– Александр Фёдорович, – вежливо обратился к нему Муравьёв. – Нам надо с вами обязательно переговорить.
– Так за чем же дело стало? Давайте разговаривать! Или вы хотите лично?
– Да, обязательно лично.
Керенский насторожился, неприятно потянуло запахом неожиданных проблем.
– А по какому поводу вы хотели бы со мной переговорить, Николай Константинович?
– Дело в том, что появились две проблемы. Первая, это действия солдат Петропавловской крепости, и вторая, собственно, ваши действия, касающиеся освобождения арестованных.
– Да? Это серьёзно. Тогда… В общем, я жду вас завтра в девять, со всеми материалами, проблемами, путями решения этих проблем, предложениями и со всем прочим. Надеюсь, мы справимся.
– Несомненно, Александр Фёдорович. Я буду к назначенному вами сроку.
На следующий день, а это было седьмое апреля, ровно в девять часов Председатель ЧСК Муравьёв был уже на месте. Пожав ему руку, Керенский пригласил за стол и начал разговор.
– Так что за проблемы, уважаемый Николай Константинович?
– Дело в том, что если начать сразу со второго вопроса, то я считаю ваши действия неправильными. Вы не должны выпускать царских чиновников, пока они находятся под следствием.
– Неправильно или неправомочно?
– Ну…, – протянул Муравьёв, – всё же, неправильно.
– Согласен с вами, что неправильно, но мы же оба юристы. Состав их преступления трудно определить, потому как нет таких законов, чтобы осуждать за приверженность старой власти. Да-да, я вижу, вы хотите мне возразить, что они совершали должностные преступления, но где доказательства? – и Керенский тронул рукой кипу бумаг, лежащих перед ним на столе.
– Вот это отчёты вашей комиссии, и там практически нет никаких доказательств содеянного. А если и есть, то весьма слабые. Это несерьёзно. В конце концов, многих сажали под горячую руку, не разбираясь. Это тоже неправильно. И я горячился, не буду с вами спорить, но лучше подстраховаться, чем потом расхлёбывать кашу без топора. Мы боролись за свободу, так зачем же нам очернять её сейчас своими действиями, уподобляясь прежним сатрапам.
Я выпустил всех из тюрем, посадив царских чиновников, дабы показать им их сегодняшнее место и дать возможность раскаяться. Большинство так и сделало, так зачем же нам их мучить? А, кроме того, эти арестанты имеют весьма преклонный возраст и больны, не все, но очень многие. Это тоже фактор. Я дал указание многих посадить под домашний арест и приставить вооружённый караул, и вы и дальше сможете их допрашивать. Это будет удобно и им, и вам. Не надо сидеть в подземных казематах и глотать тюремную пыль и влагу. Или я не прав?
– Логика в ваших словах железная, хотя я бы поспорил, но боюсь, мне не удастся переубедить вас, – вздохнул Муравьёв. – Что же, это ваше распоряжение, и вы будете нести за него ответственность. Тогда позвольте мне перейти к первому вопросу, который мы опустили в самом начале нашего разговора.
– Да, я слушаю.
– Члены нашей комиссии и, чего уж греха таить, и я сам, Александр Фёдорович, столкнулись с диким непониманием со стороны солдат гарнизона Петропавловской крепости в отношении заключённых. Они препятствуют их допросу, а также отнимают все передачи от родственников. Шантажируют их и вымогают деньги, якобы чтобы помочь. Я понимаю, что они в своём праве, но этому нужно положить конец, так как такое отношение наводит тень на всю революцию.
– Вот как! Интересно. Нужно срочно принять меры.
– А какие мы можем принять меры?
– Сегодня же я дам распоряжение начальнику тюремного управления профессору Жижиленко, чтобы он подготовил камеры в Крестах для приёма новых заключённых. Тюрьмы у нас сейчас практически пустые, а в Крестах, если я не ошибаюсь, девятьсот девяносто девять камер. Вот в них мы и разместим всех арестантов из Петропавловки.
– Да, так будет определённо лучше.
– Да. Вы сможете не бояться наглого вмешательства в свои дела вооружённых людей, что путают такие понятия, как революция и свобода.
– Да, Александр Фёдорович, думаю, такое решение будет лучше всего.
– Вот и прекрасно, уважаемый Николай Константинович. Вы можете продолжать работать, а я всегда вам помогу и окажу любое содействие.
Пожав друг другу руки, они расстались, оставшись при своих мыслях.
« Вот же бл…», – думал Керенский. Не успели залезть в гору, а уже драконами стали. Ну, да ладно, человеческую природу не переделать.
Взяв трубку телефона, он дождался ответа телефонистки и попросил её соединить с Начальником тюремного управления. Разговор был недолгим. Получив от Керенского задачу, Жижиленко бодро ответил: «Есть! Сделаем!». На том разговор, собственно, и прекратился.
Седьмого апреля Керенский всё-таки смог доехать до Путиловского завода, что давно уже хотел сделать. Заранее предупредив администрацию завода о своём приезде, он встретился с толпой рабочих в одном из цехов.
Люди встретили Керенского приветливо, если не сказать больше. Многие видели его накануне на траурной церемонии и наблюдали, как он переживал, рассказав об этом всем тем, кого там не было, или кто не видел это собственными глазами.
В этот раз Алекс начал свой спич спокойно и обстоятельно, рассказывая, какие достижения принесла революция и какие меры приняты для этого. Дальше он говорил о свободе, революции, об изданном им законе, об обязательном восьмичасовом рабочем дне. Это известие было встречено бурными аплодисментами.
Воодушевлённый, Керенский продолжал изливать свои мысли, рассказывая обо всём подряд. Под конец выступления он вспомнил пламенные речи и жесты разных деятелей и стал бесноваться на импровизированной трибуне, стараясь не терять при этом лица.
Люди, стоявшие перед ним, быстро стали превращаться в толпу, движимую лишь чувством идейной принадлежности, во главе с оратором и вождём, выступающим сейчас в цеху. Керенский и сам стал понимать, что он входит в раж и еле смог вырваться из этого состояния, хотя уже почти был на грани безумия или экстаза. И даже наркотиков не надо было, чтобы чувствовать опьянение от внимания и любви толпы.
Это было намного ярче любых наркотиков, это опьяняло сильнее любого, самого дорогого алкоголя, даже любовь к женщине не могла сравниться с этим чувством.
Закончив речь, Керенский с трудом перевёл дух. В цеху было холодно, но его лоб блестел от капель пота, а всё тело дрожало мелкой дрожью.
– Спасибо, товарищи, что вы есть. Я оправдаю ваше доверие, можете в этом не сомневаться!
Глухой рокот толпы людей, радостно кричавших вслед, лёгкой печалью ложился на его сердце.
« Вот это я дал, вот это смог, вот теперь!» – и, не заметив кривую железку на полу, он зацепился за неё носком ботинка и, не удержав равновесия, неловко упал на бок, рассадив чем-то правую щёку.
Глубокий порез сразу же засочился свежей кровью и набух, а пальцы на ноге заныли тупой болью. Зло сплюнув и расставшись с глупыми иллюзиями, Керенский в сопровождении администрации завода быстро зашагал на выход.
Ему пытались задавать вопросы, но в ответ получали минимум информации и злой взгляд, и вскоре отстали, оставив его возле министерской машины. Водитель завёл мотор, и Керенский покатил к себе в министерство пить кофе и жевать нехитрый ужин.
Глава 5. Политическая полиция
Никакого сепаратного мира с немецкими капиталистами мы не признаем, и ни в какие переговоры не вступим, но и никакого сепаратного мира с английскими и французскими капиталистами. В.И. Ленин (речь на 1 съезде СРКД 22.06.1917).
Девятое апреля началось как обычно, но не как обычно оно продолжилось. Сегодня Керенский решил заняться полицией, для чего запланировал поездку сначала к Кирпичникову, а уже после него – по явочным квартирам, где его посещения должны были ждать Юскевич-Красковский, генералы Климович, Ренненкампф и Беляев с Секретёвым.
Кирпичников оказался у себя в управлении. По прибытии Керенского без лишних промедлений проводили в нужный кабинет. В помещении управления был сделан лёгкий ремонт. Заштукатурены дырки и сколы от пуль, починены решётки на окнах. Это было показательно. Сам Кирпичников встретил прибывшего в коридоре, предупреждённый одним из подчинённых.
– Ну что, Аркадий Аркадьевич! Как обстановка, как работа? – войдя в кабинет, начал разговор Керенский.
– Вашей помощью, товарищ министр.
– Деньги исправно получаете, зарплаты подняли, людей новых набираете? – скороговоркой вопрошал Керенский.
Коллежский асессор Кирпичников поправил на носу очки и стал обстоятельно отвечать.
– Да, как мы с вами и говорили. Людей набираем, обучаем. Привлекли стариков, очень им наше предложение пришлось по вкусу. Некоторые со слезами на глазах благодарили. По нынешней дороговизне трудно старику на пенсию прожить. А ведь ещё и дети есть, им помогать надо. Зарплату положили хорошую, вот люди и пошли. Разные, правда.
– Мы же с вами уже говорили, нам разных не надо. Только лучших.
Кирпичников снял очки и проговорил.
– Не все готовы стрелять в убийц и насильников. Не каждый на это способен, тот же студент. Какой из него решительный человек? Не этому нас учили, а сейчас приходится и оружие применять, да и слабы мы пока ещё. Потери у нас стали появляться. Вот берём дезертиров из солдат, а кто и из матросов пришёл. Я прошение подал на ваше имя и на имя военного и морского министра, чтобы их демобилизовали и перевели в нашу службу. Как вы смотрите на это?
– Положительно. Если человек решительный и справедливый, то почему нет? И с разгулом бандитизма тяжело справиться одной молодёжью. Одобряю. Набирайте, как можно больше, и отсев проводите. Да не мне вас учить. Вы и так всё знаете. Дерзайте.
Кирпичников невесело улыбнулся.
– Не справляемся мы, Александр Фёдорович, пока. Но если всё будет так и дальше, то мы выправим ситуацию.
Керенский нахмурился.
– Вы не одни будете. Будут вам в помощь ещё отряды быстрого реагирования. Они и будут громить все воровские малины. Ваше дело их обнаружить и указать, а те и без вас справятся. Этих отрядов пока нет, но они обязательно будут. Оружие есть у вас?
– Да, есть. Даже два пулемёта получили ручных, но ни к чему они. А так, у каждого и револьвер, и винтовка есть.
– Прекрасно, ещё проблемы есть?
– Статус наш непонятен.
– Вы работайте, а я закон приму, всё будет статусно, не сомневайтесь, Аркадий Аркадьевич. Всё будет тик-ток.
Кирпичников, погруженный в свои мысли, не обратил внимания на последнюю фразу Керенского. Лишь только пожал на прощание руку, и Керенский вышел от него.
Следующей целью посещения был бывший лидер боевой дружины черносотенцев Юскевич-Красковский. Неоднозначный персонаж, весьма склонный к авантюрам и провокациям. А казалось бы, монархист. Алекс Керенский уже давно понял, что не всегда чёрное кажется белым, а белое чёрным. Есть множество разных оттенков этих двух цветов.
До указанного Красковским адреса Керенский добрался довольно быстро. Чтобы не выдать самого себя и цели своего посещения, пришлось организовывать встречу на съёмной квартире. Побоявшись непредвиденных сюрпризов, Алекс прибыл туда в сопровождении двух адъютантов. Поручик и подпоручик остались в парадном, а Керенский один поднялся в квартиру, действуя на свой страх и риск.
Старая дверь из тёмного дерева приглашающе скрипнула, впуская его внутрь квартиры. Юскевич ждал посетителя и не пытался ни сбежать, ни напасть. Весьма похвальное здравомыслие. Впрочем, поляки им всегда отличались, если не задевать их шляхетскую честь, даже если таковой не имелось в принципе. Сегодняшняя встреча двух политических фигур смогла изменить многое в последующем, и очень многое буквально через пару недель.
Квартира, куда вошел Керенский, состояла из одной комнаты и использовалась, в основном, для конспиративных дел. Помещение было небольшим, к нему примыкала уборная и крохотная кухня. В единственное окно нехотя заглядывало хмурое Петроградское утро, освещая круглый стол, накрытый толстой зелёной скатертью, и два стула с высокими изогнутыми спинками. Остальное убранство было совершенно обыденным и не притягивало к себе пристального взгляда.
Пройдя к столу, Керенский взял один стул и отставил его подальше, а сам сел на другой, положив перед собой папку с личным делом Юскевича. Затем, с неприятной улыбкой, которая уже стала его фишкой, достал из кармана обычный наган и, раскрутив с озабоченным видом барабан, положил слева от себя.
– Рад вас видеть в добром здравии. Присаживайтесь, Николай Максимович, или вы больше не хотите?
– Гм, вы правы, я несколько засиделся у вас в гостях.
– Ну, это не я вас посадил, а революция, я лишь её слуга, да и то, второстепенный.
– А вы, значит, хотите стать первостепенным?
– То, что я хочу, вам знать не полагается, господин бывший монархист. Вы не Пуришкевич, вас любая собака сдаст с потрохами, а если не сможет с потрохами, то принесёт хотя бы вашу шкуру, надеясь на вознаграждение от меня.
– Гм, вы не лишены юмора, господин министр. Но я умный человек, я признаю за вами право так говорить. Я благодарю вас за своё освобождение и предлагаемую вами работу.
– Прекрасно! Значит ли это, что вы готовы выполнять все мои указания и приказы?
– Да.
– И даже те, отчего ваша жизнь будет подвергаться опасности?
– Да. А к чему вы меня готовите?
– К тому, что вы и так хорошо умеете.
– А конкретнее?
– Вы будете лидером моей боевой дружины, со всеми вытекающими из этого обязанностями, ответственностью и риском.
– Ваша боевая дружина? Но, позвольте, вы же министр юстиции и МВД?
– Да, и что? Сейчас не царское время, а революционное. Я прекрасно сознаю последствия. Вы же читали о Великой французской революции, сколько там было всего необычного и страшного. Не думаю, что у нас будет лучше.
– Но ведь революция у нас произошла практически бескровно?
– Сомневаюсь в этом лукавстве. А как же убитые полицейские и жандармы? Или они не считаются жертвами? Вы знаете, господин Юскевич, есть такое страшное правило: чем менее болезненно проходит первый этап революции, тем больше крови в её конце. И я готовлюсь к этому. У кого будет больше козырей в этой игре, тот и выиграет, если не убьют.
– Вот даже как?! – удивлённо протянул Юскевич. – А вы решительный человек, уважаю.
Керенский не стал обращать внимание на лесть.
– Это не я такой, это жизнь такая. Но дело не в этом. Как вам на свободе? Радостно?
Юскевич усмехнулся.
– И радостно, и гадостно. Всё круто изменилось. Некоторые друзья стали врагами, а враги – товарищами, как, например, вы. Но главное, что я жив и снова при деле. Да и выхода у меня никакого нет. Ваши слова только подтверждают это.
– Прекрасно, что вы отдаёте отчёт в своих поступках! – пожал плечами Керенский. – Это заставляет меня убеждаться в правильности своего выбора. Что же, стул для вас есть, берите его, садитесь и слушайте. Стоя вы ничего не поймёте.
Юскевич пожал плечами и, сев на стул, решил подвинуть его ближе к столу.
– Не надо приближаться, – осадил его Керенский.– Мы ещё не настолько доверяем друг другу, чтобы разговаривать на расстоянии броска.
– Как хотите, – пожал на это плечами бывший черносотенец. – Что я должен делать? И почему вы не взяли людей у эсеров? Ведь у них самая лучшая боевая дружина в России.
– У эсеров есть свои лидеры, которые поступают так, как считают нужным. Я для них не указ, и хватит об этом. Вы слишком много хотите знать. А те, кто много знают, долго не живут, особенно в наше многотрудное время. Для начала, я у вас спрашивал, можете ли вы найти людей для тайных операций?
– Да, могу. Это значит, что только мне будет подчинена тайная служба?
– Что-то типа того. Можете называть эту службой просто гвардией.
– А я могу придумать ей название?
– Можете. Но вам надо знать её цели.
– И какие же будут цели?
– Проведение операций по устранению некоторых людей, нападения на группы вооружённых граждан, защита штаб-квартиры, указанной мною, и многое другое, с таким же и подобным содержанием. Для этого нужны люди с характерными особенностями. Умеющие обращаться с оружием, циничные, любящие деньги и умеющие держать язык за зубами. И последнее качество будет иметь наиглавнейшее значение. В противном случае, даже погибая сам, я найду способы и возможность всех вас уничтожить. И это не просто угроза, Николай Максимович. Поэтому подбирайте людей аккуратнее.
– Уголовников можно?
– Можно, но только крайне осторожно. Обещайте им прощение и деньги. И то, и другое будет только в том случае, если они в точности будут выполнять мои приказы и сразу же забывать обо всем. Жаль, Кирпичникову нельзя сказать об этом. У него наверняка есть задержанные, готовые на всё уголовники.
– Не беспокойтесь, я найду. Сейчас полно людей, готовых на всё, лишь бы получать за это большие деньги.
– Прекрасно, тогда вот счёт на предъявителя. Сюда будут перечисляться деньги на вашу службу. Продумайте систему паролей и моего оповещения. Можете нанять бедную старуху, чтобы она носила записки в мою приёмную, и лучше, если это будет женщина из благородных. Вдова или обедневшая. Говорите ей текст, который она сможет выучить наизусть и пароль, чтобы я знал от кого она. Всё это мы с вами согласуем. Срок на организацию – неделя. К шестнадцатому апреля у вас уже должны быть люди, а к началу мая их должно быть не меньше сотни человек.
– Ясно, сделаю. Оружие?
– Купите сами, солдаты и матросы, да и гражданские, награбили достаточно стволов и сейчас потихоньку начинают избавляться от них. Это не должно быть для вас проблемой. Можете совершить налёт на одну из частей. Например, на Петропавловскую крепость, и взять там из арсенала немного.
– Эээ, пока не смогу.
– Хорошо, тогда на любую мелкую часть и разоружить её. Убивать специально никого не надо, но в случае чего, повязать всех кровью, говорят, работает.
– А у вас обширные познания, господин министр. Не ожидал. Откуда такая беспринципность?
– Я же адвокат, уважаемый. Я много знаю. Клиент платит мне не за мои чувства, а за мою работу. Ну, да ладно. У вас остались ещё вопросы?
– Да, мы так и не решили, как будет называться моя организация.
– Не ваша, а моя организация, – усмехнулся Керенский. – Предлагайте название.
– Чёрная гвардия!
– Красиво, но чрезмерно. Это в вас ностальгия бродит?
– Нууу, – протянул смущённо Юскевич.
– Хорошо. Нет, «чёрная» не пойдёт. Будет «Красная гвардия».
– Так это, есть уже вроде такая, я слышал. У большевиков, вроде.
– У кого? – сделав вид, будто не знает, спросил Керенский.
– У большевиков.
– Ну и прекрасно. У них будет своя, а у нас своя. Если где какая акция и начнут разбираться, кто сделал? – Красная гвардия! А это? – Красная гвардия! А то? – Красная гвардия! Красота… А уж, какая из них, пусть разбираются заинтересованные в этом лица.
