Алексей Птица
Команданте Мамба
Глава 1. Во славу чёрного вождя.
Сезон дождей закончился, закончилась и моя хандра, и «нетерпяк великих дел», которые неудержимо просились из меня наружу. Заканчивался 1887 год, а наступающий 1888 год в моих старых представлениях обещал счастье и удачу.
Что такое счастье, я не совсем сейчас понимал, наверное то, что я потерял, и возможно, навсегда, а вот удача – это такая женщина, которая нравится каждому мужчине, даже если она страшная.
Страшная удача – это вообще нечто, о ней можно говорить только шёпотом, перемежая слова благоговейным придыханием от экстаза. В общем, хочу удачи себе во всём, и чем больше её будет, тем лучше.
В поход мои сотни готовились вместе со мной. Основательно и неторопливо, без всякой лишней суеты. Когда я, конечно, смотрел за ними. Но дисциплина тем и хороша, что вбивается раз и навсегда. А если долго мучиться, что-нибудь получится.
И сейчас я с немым удовлетворением смотрел на почти ровные ряды своих пяти сотен, стоящих на моём полигоне в саванне. На данный момент мне было около 27 лет. Я повзрослел и заматерел.
Моё тело радовало меня тугими узлами мышц, но не радовало цветом кожи, мир не совершенен… увы. Я и так был благодарен судьбе, которая решила дать мне второй шанс, хоть и в чужое время и в чужом теле.
Люди, любящие позлословить, могли бы поглумиться над этим, особенно над тем, каким образом моя душа появилась здесь, и из какого места она вышла. Ответственно заявляю, что душа каждого человека находится в области груди, ниже сердца, но выше живота, где-то посередине тела.
Отделившись от тела, душа сгустком энергии устремляется в астрал, но не сразу, а немного погодя, наблюдая за происходящим сверху, чтобы увидеть и оценить взаимоотношения других людей.
Получив нравственный урок, душа устремляется уже в биополе Земли, растворяясь в нём либо полностью, либо частично, а дальше… дальше, увы, никто не знает, и не помнит, как это происходит. Реинкарнация, или что-либо ещё – "каждому своё".
Сейчас же я придирчиво проверял вооружение и снаряжение моих воинов. Большинство из них были молодыми, но были и те, кто находился в уже довольно приличном возрасте.
Пять сотен стояло напротив меня. Над каждой сотней развевался штандарт из куска кожи, насаженной на длинное копьё, с намалёванным тотемом сотни. Первая сотня была "крокодилы".
Та зубастая дрянь, что была изображена на штандарте, больше походила на пасть дракона с переломанной челюстью, но на первый случай, что называется, сойдёт. Командовал ими сотник Наобум, и это были, в основном, среднего возраста воины, вооружённые копьями. Их я обычно оставлял в качестве гарнизонов в захваченных селениях.
Вторая сотня была "бабуины". Дерзкие, наглые, постоянно всем недовольные, любящие подраться и покачать права, они словно сошли из кадров фильма Брат-2. Ну и получили по заслугам. Теперь у них был штандарт с изображением хвоста бабуина и его же рожей, намалёванной растительной краской на коже штандарта.
Правда, я бы остерёгся называть это изображения рожей, скорее она была похожа на другую часть тела, которую в приличном обществе избегают называть, из которой как раз и свисал хвост, словно бунчук, оплетая древко копья. Сотника я пока так и не смог подобрать, поэтому командовал ими сам.
Третья сотня получила от меня название "гепарды". В ней собрались воины, которые отличались сухопарым телосложением и умели перемещаться на большие расстояния с очень большой скоростью, удивительной для людей.
Легконогие и поджарые, вооружённые луками, пращами, дротиками и мечами, они заменяли у меня как лёгкую пехоту, так и лёгкую кавалерию, исполняя функцию преследования врага, либо выполняя роль стрелков.
В качестве штандарта у них на копьё была насажена оскаленная пасть гепарда, высушенная на солнце, с вставленными вместо глаз двумя необработанными алмазами, подаренными мною для своих любимцев. Командовал ими сотник Ярый, которого я учил и воспитывал постоянно.
Четвёртая сотня была тяжеловооружённая и имела штандарт с простым и незатейливым изображением носорога. Здесь подобрались воины большой физической силы, и эта сотня была моим ударным кулаком. Командовал ею молодой негр по имени Бедлам, больше похожий на шкаф, чем на человека.
Ну и пятая сотня называлась "хамелеоны", здесь было правило, кто во что горазд. Телосложение, рост, возраст – все было самым разнообразным, как и самым разнообразным было их вооружение. В эту сотню я сливал всех, кто сильно отличался от других, либо не мог ужиться в своей сотне.
Она заменяла мне диверсионные силы, там были доморощенные специалисты по засадам, джунглям, рекам, и прочему, прочему, прочему. Командовал этой сотней пока португалец Луиш, мой начальник контрразведки.
Штандарт у них был простой. К кожаному полотну приделана мумия пойманного и высушенного хамелеона с затейливо загнутым крючком хвостиком. Кстати, неплохо смотрелось вблизи, издалека же было не понятно, что это, хамелеон, или зародыш дракона.
Вот такими силами я и располагал. После торжественного смотра мои сотни, подхватив свои вещи, двинулись в путь, а вместе с ними и я. Чёрную спину каждого воина украшали кожаная перевязь с метательными ножами или дротиками и большой кожаный мешок с криво, но добротно пришитыми лямками.
Кожи животных у нас было предостаточно, мощностей для её обработки тоже. Ведь обработка шкур была делом не только важным и очень полезным, а ещё и одним из немногочисленных развлечений.
Аммиака, селитры, поташа и прочих ингредиентов для дубления кож у нас не было, зато в избытке была моча. Копалась выгребная яма, в нее закладывались шкуры, а потом туда ходило отлить всё население посёлка.
Процесс был долгим, но правильным, сезон дождей этому способствовал. Так что нашим женщинам было чем заняться долгими нудными днями и вечерами, когда они были свободны от постоянных приставаний своих любвеобильных мужей, забот о многочисленных детях и приготовлением пищи для вечно голодных членов семей.
И теперь все воины щеголяли с вещмешками, похожими на солдатские, времен СССР, по типу сидора, с пришитыми, а не завязанными узлом лямками. Это было придумано мною для простоты и удобства.
Каждый воин кроме оружия тащил на себе запас продуктов в виде солёного либо сушёного мяса, вяленых бананов и других сушёных фруктов, горсть орехов, баклажку из бутылочной тыквы с водой, кукурузную, либо соевую муку, и арахис. Семена сои, гороха и прочих зерновых я привез из похода на Дарфур.
Кукурузы выросло много, её вовремя убрали и, сидя в хижинах, перемалывали зёрна ручными каменными мельницами. Я любил ходить в гости к кому-нибудь и, сидя посередине с важным видом, слушать разные песни, которые затягивала каждая хозяйка очередной хижины, почитаемой мной своим присутствием.
Воины были заряжены на победу и физически и морально. А я что-то боялся, но вида не подавал. Мы вышли из Баграма и двинулись вдоль реки по заросшей свежей травой саванне.
Дорога была привычной, а из-за того, что по ней часто ходили, здесь уже была вытоптана практически дорога. Рядом со мной вышагивал мой верный португальский Санчо Панса по имени Луиш, но он не был таким простым и наивным, как в книге Сервантеса.
Да и ветряных мельниц здесь не наблюдалось. Взяться им было неоткуда, я не специалист по строительству разных объектов сельхоз назначения. Был бы, уже б давно элеватор смастерил бы. Хорошо, что на хижину хватило моих знаний, да и то не полностью.
Луиш, как и я, тащил на себе винтовку. Только у него была французская однозарядка системы Гра, а у меня висел на плече винчестер образца 1873 года, любезно предоставленный англичанином в Дарфуре.
Вообще, я был вооружён вплоть до белых крупных зубов, которыми меня наградила природа, да и теми я был готов драться. Кроме винчестера у меня был шестизарядный револьвер Вайтли, приобретённый там же, и заткнутый сейчас за пояс на моём животе.
Грудь перетягивали ремни с метательными ножами, на плече колыхался мешок с отравленными дротиками, которые я научился метко метать. Но это было ещё не всё.
В левой руке у меня был большой круглый щит с намалёванным на нем белым солнцем, а в правой копьё с полыхавшем на ветру белым бунчуком, сделанным из шерсти белого носорога. На голове был череп крокодила, модифицированный под мою голову, в результате чего его вытянутые, но обрезанные челюсти, не сильно мне мешали смотреть.
Надевал я этот череп только перед входом в селения, или когда шёл в бой. Нужен он мне был не только в качестве устрашения, но и защищал мою чёрную голову в мелких кудряшках от ударов холодным оружием. Короче, африканский вождь во всей своей красе.
Кроме нас двоих, огнестрельным оружием были вооружены ещё четверо телохранителей, входящих в мою немногочисленную гвардию. Ох, и намучился я с ними и их обучением.
Патронов было мало, огнестрельное оружие, которое у нас было, не имело такой запас прочности, как автомат Калашникова. Да к тому же, как и всякий нормальный негр, они боялись его грохота, а также, дыма и огня, извергаемого им.
Научил я их пользоваться оружием чисто механически. Они боялись стрелять из него, пришлось объяснить, что стреляю как бы я. А им всего лишь надо было оттянуть затвор, вложить металлический цилиндрик вовнутрь, закрыть затвор, навести ствол винтовки на цель и нажать спусковой крючок.
Они так и делали, хреново конечно, но зато в точности так, как я сказал, и даже попадали. Жаль, патронов было мало, а то бы потренировались, привыкли и стреляли нормально и куда надо.
До Бырра мы дошли ускоренным маршем и остановились в нём чтобы передохнуть и запастись водой и продовольствием. (От Бырра до Банги предстоял путь в три раза дольше, и не по самым лучшим местам).
Воины уже привыкли к долгим маршам и шли по жаре и саванне таким темпом, которым ни один белый человек не смог бы идти, особенно когда температура воздуха превышала 45 градусов по Цельсию в тени.
Эх, не хватало белого коня, на котором бы я въезжал в захваченные моими войсками города, к копытам которого падали бы чёрные селения и их жалкие и продажные вожди.
Но у меня не было даже верблюда. Да пусть был хотя бы осёл, хоть зелёного цвета, хоть чёрного, лишь бы не сбивать ноги в кровь. По примеру римских легионеров, мои воины были обуты в точно такие же кожаные сандалии, что и римские легионеры две тысячи лет тому назад.
Шагая вместе со своими воинами, я, не выдержав однообразия, запел на чистом русском языке. Моя душа, словно птица, пыталась вырваться из узких оков чёрного тела, куда загнала её судьба, самым неведомым для меня способом.
И слова старой русской песни полились чистым пронзительным звуком в вышину синего неба, нагретого жарким африканским солнцем, равнодушно взирающим на чёрного вождя с русской душою.
_ Ой, ты не вейся…, чёрный вооорон, над моеююю головой,
_ Ой, не дождёшься, не дооождёашься, крови мооолодой.
Негры, подхватив мотив песни, запели что-то своё, и каждая сотня, ощетинившись копьями, мечами и дротиками продолжила свой путь в характерной манере приплясывания, одинаково обозначавшей и боевой и радостный танец.
Я же шёл, полностью отдавшись словам песни, грудь разрывала щемящая тоска по Родине, а мои глаза набухли непрошенной влагой, что через пару мгновений испарилась, не оставив и следа. Только горькая пыль африканских саванн скрипела на моих крепких зубах, да злость, поднявшись из глубин моей души, перехватила горло, заставив меня крепче зажать в руках копьё и щит.
Я быстро зашагал вперёд, обгоняя вытянувшуюся цепочкой колонну сотни "крокодилов", а португалец бодро семенил вслед за мною, отставая на один шаг, и даже не задумываясь о том, какие мысли гложут меня изнутри.
Луиш был всем доволен, он нашёл себя здесь. Нищий португальский моряк, он кинул жребий своей судьбе, сверкнувшей чистой серебряной монетой на солнце и булькнувшей в море, словно рыбка с серебристой чешуёй, скрывшаяся в глубинах океана.
Утопив свою удачу, он сошёл на берег и здесь выбрал уже другой жребий, который привёл его к месту, где находится большой чёрный алмаз, обещавший ему и славу, и почёт, и деньги.
Этот жребий в виде вождя, называвшего себя Ваней, а всеми местными жителями Ваалоном шёл впереди своего войска. В этом самом войске все называли вождя Мамбой, давно позабыв его прошлое имя, и перестав упоминать и нынешнее. А сам Луиш добавлял про себя Чёрный… Мамба.
Он восхищался вождем, действительно оправдывающим своё негласное прозвище, который был хитрым, как змея, умело пользовался ядами, как истинный змей, да к тому же, умел оказаться в самый неудобный для врагов момент, быстрым и изворотливым, что позволяло избегать многих неприятных ситуаций.
Поэтому Луиш шёл позади и напивал весёлые песенки из своего детства, время от времени подменяя слова детской песни похабщиной портовых кабаков, и такой же бранью. Но делал это тихо, чтобы вождь не услышал ненароком, и не обматерил его в свою очередь, оскорбившись.
Благодаря вождю, португалец изрядно обновил свой лексикон ругательств, куда входили не только португальские и испанские ругательства, но и английские гадкие словечки, хотя, конечно, английский язык беден на данные слова, без огонька, так сказать.
Матерные слова английского языка были одни и те же, фак, бич, киски там всякие, да всевозможные эссы, и не поймёшь, то ли ты козёл, то ли задница. Больше всего вождь употреблял слово сука. Что было непонятно, никаких собак, кроме изредка появлявшихся небольших стай гиеновидной африканской собаки здесь не было, и при чём тогда мать всех кобелей?
– Это всё загадочная африканская душа, – с тоской вздохнул Луиш, и внезапно вспомнил Дарфурскую красотку, захваченную в Дарфурском султанате.
Вождь, не влезал в амурные дела своего зама, и даже подарил объект вожделения исстрадавшемуся от недостатка женского внимания, и особенно тела, Луишу.
Но черномазая красотка с примесью бедуинской крови оказалась излишне гонористой и, почувствовав, что её никто не собирается насиловать, тут же показала свой нрав, взбрыкнув, словно необъезженная кобыла, и сбросив с себя неумелого седока, в роли которого выступал сам Луиш. Обескураженный неудачей португалец попробовал зайти с другого места, и снова потерпел неудачу, но уж очень хотелось ему женщину горячую и по обоюдному согласию, чтобы сполна вкусить всех прелестей любви.
По своему опыту он знал, что чем горячее женщина, раздираемая страстями своей души, тем более страстной она была, и тем сильнее он её хотел. Наконец, долго осаждаемая крепость сдалась, широко распахнув свои ворота и приняв в себя своего победителя, усыпавшего предмет обожания подарками и окружившего её комфортом и вниманием, вместе с гарантированной защитой.
Расставаться с предметом своей любви Луишу было тяжело, и он даже хотел взять её с собой в поход, подойдя с этой просьбой к вождю. Выслушав просьбу, Чёрный Мамба поднял на него свои пронзительные чёрные глаза, окружённые ярко-белыми белками глаз, и сказал.
– Ты что… португалец, с баобаба рухнул, да ещё и не один раз? Бабу в поход брать? Ты на меня смотрел?
Луиш, судорожно кивнул головой.
– И что? Я беру кого-нибудь с собой? Или гарем тащу за собой, которого и нет. Или ты думаешь, что мне женщины не нужны, или я их не люблю?
Луиш вспомнил громкие охи и вздохи, которые частенько раздавались из хижины вождя, причём беременная Нбенге при этом часто скромно сидела за пределами хижины или вообще уходила в другую. Эти охи и ахи иногда слушала и вся деревня, так что сомнений в любвеобильности вождя у Луиша не было, а вот в необходимости тащить за собой подругу – были. И он снова стал уговаривать.
Вождь сначала улыбался, слушая увещевания Луиша, потом забавлялся, затем начал хмуриться, потом пообещал оторвать ему тот орган, который не даёт ему покоя, а потом принял воистину Соломоново решение, и, крикнув телохранителей, велел привести объект любви Луиша.
Не ожидавший такого поворота, Луиш испуганно затих. Вскоре привели Мабетту. Вождь сначала с интересом окинул взглядом её фигуру, потом его взор потух, и он с пренебрежительным видом сморщил нос.
– Ты что ли, любовь португальца? – обратился он к Мабетте.
– Да, – с гордостью ответила та и, выпятив свою грудь, задрапированную обрывком ткани, гордо откинула голову назад.
– Ну ладно, – сказал тогда вождь, по просьбе твоего ё…, ммм, временного мужа, мы берём тебя в поход, будешь скрашивать быт, как своего любимца, так и всего войска, и он очаровательно ей улыбнулся, а потом с откровенно насмешливым видом загоготал.
Когда она заговорила, Луиш понял, что ему повезло хотя бы в одном. Мабетта не была тупой, и быстро сообразила, что ей грозит быть одной женщиной в огромном войске. Ведь кто-то не удержится и захочет напиться из колодца, отодвинув от него португальца, несмотря на его близость к вождю, а напьётся один, и тут же потянется очередь и из других страдающих от засухи. Мабетта, бросившись на колени перед смеющимся вождём, обняла его ноги и завопила.
– О, великий вождь, я не согласна, я хочу остаться здесь, чтобы молить всех богов о вашем возвращении из похода живыми и здоровыми, и буду готовиться здесь к вашей встрече.
Вождь не стал дальше забавляться и коротко бросил.
– Всем спасибо, все свободны, даже… дураки.
На том всё и закончилось, и сейчас Луиш, смотря в спину вождю, с облегчением вспоминал об этом случае и пытался попасть в такт шагов впереди идущего вождя, но на его один шаг, делал два, и вскоре бросил это занятие, продолжая просто идти за вождём вперёд.
Глава. 2. Операция «Попугай» и другие приключения Вождя.
К городу Банги в прошлом, а сейчас переименованным мною в Барак, мы подошли через две недели, изрядно запыленные, но довольные. Это время мои воины потратили с пользой, успев хорошо поохотиться на разных животных, пока передвигались по саванне.
Во время охоты мне не раз приходила мысль приручить кого-либо из животных. У местных племён приручёнными были только коровы, худые, как гончий велосипед, и такие же резвые. Они больше походили на худую разновидность буйволов, чем на тех неспешных животных, к которым привык я.
Кроме них по деревням бродили ещё козы, что также были гораздо ближе к африканским антилопам, чем к европейским козлам. Хотя характер оставался таким же гадким.
Овец не было, как не было и домашних птиц, к моему великому сожалению, иногда просто очень хотелось побаловать себя жареной курочкой.
Зато хватало попугаев, которые, в основном, жили в джунглях, либо на островках деревьев в саванне. Эти до предела наглые птицы, разведав наши поля, стали усиленно их осваивать, прилетая на них не работать и пахать, а клевать и уничтожать выращенный нами с большим трудом урожай.
Я был в шоке, когда, получив известие о нападении на поля каких-то волнистых попугайчиков, увидел огромную стаю, океанскими волнами бесновавшуюся над нашей кукурузой и немногочисленными посадками гороха, сои и прочих зерновых культур.
При ближайшем рассмотрении это оказалась разновидность попугая под известным всем названием «неразлучник», только с менее массивным клювом, но кусались они не менее больно, чем настоящий неразлучник.
Негры гоняли птиц палками с полей. Весело чирикая, вся стая срывалась с земли и, трепеща крыльями, взмывала вверх и в сторону, делала пару кругов и приземлялась на краю следующего поля, и все повторялось заново и с тем же результатом.
Меня это изрядно бесило, а также злили глупые лица моих подданных, с разочарованием разводивших руками. И тогда я задумал страшную месть бессовестным попугаям, грабившим мои поля.
Для начала было изготовлено множество силков, которые мы расставили на одном из привлекательных для попугаев полей. Была подготовлена атака ультразвуковым визгом женщин, измученных месячными циклами, а им в поддержку приданы молодые дарования из числа девочек – подростков, имеющих фальцет и регулярно тренирующихся на своих братьях и родителях.
Сам я, навешав на себя пучки травы, залёг на краю поля и приготовился к встрече пернатых разбойников. Ничего не подозревающая стая появилась со стороны темнеющей вдали полоски джунглей, и, нарезав несколько кругов, попыталась сесть на приглянувшееся им другое поле.
Но не тут-то было! Злые, не выспавшиеся негры, пригнанные мною с раннего утра на другие поля, тут же поднялись из зарослей сельскохозяйственных культур, дико крича и размахивая палками, взбудоражили стаю и погнали её с поля.
Обиженно чирикая и сверкая в свете яркого утреннего солнца разноцветными пятнами перьев, стая полетела на другое поле, где их снова встретили злые негры. Та же история повторилась и на других клочках полей, раскиданных тут и там, и, наконец, стая попугаев, изрядно налетавшись, обнаружила небольшой очаг спокойствия в этом бешеном мире, и, покружив над ним, решила опуститься.
Усевшись на поле, птицы начали настороженно поднимать разноцветные головы, торопясь узреть злых людей. Но всё было спокойно, и вся стая, немного успокоившись, стала неторопливо клевать угодья, с лёгкостью вышелушивая из колосьев вкусные и питательные зёрнышки.
Дождавшись, пока птицы успокоятся, я подал сигнал лежавшим в зарослях густой травы женщинам и их визгливым дочерям и внучкам. Словно свёрнутые пружины, выскочили они из зарослей и помчались к полю, давая волю столь долго сдерживаемым чувствам, вереща, завывая и крича, как только возможно.
Эффект, превзошёл все ожидания! От испуга половина попугаев чуть не подавилась зёрнышками, сразу понеся потери в этом бою, остальные резко облегчились от испуга и мгновенно взмыли сразу с места, без всякой команды вожака стаи.
Из-за резкого взлета всей стаи в воздухе возникла мешанина из крыльев, тел и хвостов. Добрые женщины ещё добавили визга в жуткую какофонию звуков, разрывавших мои перепонки.
Часть попугаев не смогла подняться с земли, запутавшись в силках, часть задохнулась, поперхнувшись вкусными зёрнышками, часть умерла от разрыва своих маленьких, но храбрых сердец.
Остальные приземлялись, столкнувшись в воздухе друг с другом. Они падали на землю, трепеща поломанными крыльями и дёргаясь своими маленькими телами в судорожной попытке подняться в обратно в воздух.
Поднявшись, я нанёс последний удар стае пернатых разбойников. Для этой цели я достал один из мушкетов, захваченных мною давным-давно у охотников за рабами.
Его широкий раструб позволял выпустить огромное количество дроби. Для единственного заряда я разобрал все негодные патроны, которые носил в кожаной суме, страшась выкинуть. Ведь новые патроны взять было негде, а самостоятельно делать порох я ещё не умел.
Да, конечно, в детстве мы делали дымный порох, смешивая селитру с углём, но здесь я не нашёл селитры, вот и не выкидывал негодные патроны, надеясь найти и им нужное применение.
Но на единственный заряд выстрела из мушкета, пороха я собрал. На дробь пошли крошки металла, обрезки и обломки ножей и прочего железного хлама. Тщательно прицелившись, я поднёс еле тлевший трут к запальному отверстию. Грянул выстрел, всё вокруг заволокло пороховым дымом.
Когда дым рассеялся, стаю словно ветром сдуло. Небольшая кучка птиц виднелась далеко впереди, в отчаянных усилиях пытаясь набрать ещё большую скорость и издавая дикие вопли ужаса на своём попугайском языке.
На поле битвы за урожай оставались лежать кучи мёртвых и раненых птиц. Чувство раскаяния тронуло моё зачерствевшее сердце при виде разбросанных разноцветных тел.
Но, оглядываясь на остальных негров, я понял, что раскаяние посетило только меня, остальные, оживлённо переговариваясь, собирали попугаев и начинали их ощипывать, надеясь полакомиться жалкими окорочками из их тел.
Что ж, это дикая природа, и битва за ресурсы с животным миром беспощадна для проигравших. Ведь попугаи всё равно бы склевали весь урожай, несмотря на то, что его потеря привела бы к голоду среди людей.
Но несмотря на здравый смысл, попугаев было жалко. Направившись к полю битвы с попугаями я увидел довольно крупного их представителя жёлто-зелёной расцветки. Судя по его размерам, бывшего вожаком, если не всей стаи, то хотя бы её части. Попугай бился о землю крылышками, трепыхаясь при этом всем своим телом и надрывно и тоскливо крича, зовя на помощь сородичей.
Подойдя к нему, я решил его поймать, вылечить и приручить. Поймав птицу, которая тут же стала сильно клеваться и перебирать лапками, я стал успокаивать её, держа в руках, и унёс с собой. Чуть позже мне сплели из прутьев клетку, в которую я и поместил пойманного вожака, и стал его лечить, одновременно приручая, что в принципе было нетрудно.
Бродя по саванне, мы часто натыкались на охотившихся гепардов, но их щенки меня не интересовали, разве что, для их перепродажи редким торговцам. То же касалось и других животных.
Ещё в саванне и приречных зонах, было много птиц: грифы, стервятники, попугаи, ткачики из семейства воробьиных, жившие целыми колониями и опутав своими гнёздами деревья, как пауки, вот собственно и всё разнообразие. Изредка мелькали в вышине орлы, да вдоль реки появилась скопа. Были ещё и совы, иногда смешные, вроде белолицей совки, больше известной, как сова-трансформер, ну и посерьёзнее, вроде африканского филина.
Да ладно совы, вот были ещё лисицы… ушастые. Это были бы настоящие помощники, подслушивали бы всё, да подглядывали вместе с… собаками, одна беда… говорить не умеют.
Совсем другая история произошла с гиеновидными собаками, этот довольно тщедушный представитель семейства псовых, был намного меньше самой гиены, не такой безобразный, и жил небольшими стаями. Конечно, этому представителю псовых было далеко до дикой собаки Динго. Но в качестве добровольного помощника для поиска людей и обнаружения засад он мог бы пригодиться.
В один из дневных переходов по саванне, я вместе со своими воинами случайно наткнулся на стаю гиеновидных собак, торопливо пожиравшую загнанного детёныша небольшой антилопы. Оценив ситуацию, дал команду поймать парочку детёнышей. Получив приказ, воины стали окружать стаю.
Глотая куски мяса на ходу, стая бросилась наутек от трупа, но далеко они не ушли. Лучники отработали по ним, и вся стая прекратила своё существование, кроме трёх забавных щенков.
И сейчас на моём плече, словно у пирата Флинта, (пират Мамба! А… Звучит!?), сидел попугай, а возле ноги бежал щенок. Время от времени я поднимал щенка на руки и дальше он путешествовал, сидя на моём щите, словно большая чёрно-серая клякса посередине белого круга.
Попугай же время от времени перебирался с моего плеча, где развлекался тем, что трепал мочку уха, на мою кучерявую голову и оттуда обозревал окрестности своим величавым взором. Сидя на голове, он вытягивался в струнку и кричал, воинственно хлопая своими крыльями. Настоящий воин по духу, и особенно значимо выглядели его вопли, когда я надевал на голову череп крокодила, и он взбирался на него и демонстрировал себя во всей красе.
Так мы и зашли в город Барак с попугаем на черепе и щенком под ногами. За мной пылили мои сотни, демонстрируя хорошую выучку и самодовольствие от собственной значимости и важности.
Меня посетила мысль об откровенном гротеске происходящего. Попугай на черепе крокодила, что заменял мне шлем, очень сильно смахивал на имперского орла, в частности, на немецких шлемах. Но что поделать, дикарский народ, дикарские нравы, не говоря уже о манерах.
Город я назвал не столько в честь чернокожего президента США, сколько охарактеризовав саму убогость этого городка, бараки, они и в Африке бараки.
Город несколько раз был разрушен, в том числе и мною, и сожжён, но от этого он не стал хуже, куда уж хуже. И после пережитой эпидемии сейчас в нём никого, кроме полусотни ландмилиции собственной стражи, и не было. Проживали в нём представители разных народности и всякого нищего отребья, даже по понятиям Африки.
Но именно сейчас этот город из моих трёх стал ключевым. Всё дело в том, что река Илу, небольшая возле Баграма, и неглубокая возле Бырра, здесь, возле Барака, значительно расширялась и была судоходна.
До столицы Банги была, по меньшей мере, тысяча миль, пролегающих не только по саванне, а уже и по густонаселённой местности. Для того, чтобы продвигаться дальше, мне бы пришлось захватывать каждое селение, встречавшееся на моём пути. Вступать в бесчисленные стычки, теряя людей и терпение, неся постоянные потери ранеными и оставляя позади себя враждебно настроенное население, которое, в случае моей неудачи, с удовольствием кровожадного зверя накинулось бы на моё истаявшее войско и рвало бы его, пока бы мы не истекли кровью. А мой кучерявый череп украсил бы собой жезл Верховного вождя народа банда, где бы скалился на долгие годы вперёд, пугая врагов носителя этого самого жезла. Нет, такие расклады меня не устраивали. А почему, а потому что!
Да и войско моего противника увеличивалось бы с каждым днём похода по его территории, и, в отличии от меня, он мог бы быстро набрать новое в случае моего поражения, а я уже нет.
Относительно недалеко от Барака находились джунгли, чем я и решил воспользоваться, разместившись на две недели в городе. Задумка моя была проста, как пять копеек и состояла из трёх слов. Река, лес, плот.
Африканцы довольно часто путешествовали по рекам, а в труднодоступных местностях только так и можно было путешествовать. Не всегда реки были широкими, что позволяло напасть на путешествующих из засады, под прикрытием густой зелени джунглей, но здесь у меня было безвыходное положение, да и джунглей по всему маршруту не ожидалось, так перелески чахлые.
На следующий день мы приступили к реализации моей задумки, отправившись в лес за брёвнами и лианами для их связки. Брёвна выбирались не по толщине, а по качеству. Часть плотов мы сделали из пробкового дерева. Самое тяжелое было даже не дотащить их до воды, а срубить грубыми топорами, которые было довольно проблематично затачивать, но справились.
И через десять дней почти все плоты были закончены, и покачивались на жёлтых волнах широкой реки, кокетливо показывая узлы лиан, связывавших между собою брёвна.
Не обошлось и без потерь. Несколько человек были укушены ядовитыми гадами и сейчас лежали в одной из хижин, приняв противоядие, изобретённое мною. Но что-то оно не сильно помогло.
Порасспросив пострадавших, я понял, что речь идёт о неизвестной мне разновидности чёрного аспида, мстившего всем покусившимся на его ареал обитания и вырубивших значительную часть леса наглых людишек.
Никакой солидарности, что за беспредел! Чёрные не должны кусать чёрных. Они должны кусать только белых, и плевать в их бесстыжие глаза. Но змейка меня заинтересовала.
