Алексей Шерстобитов
Неприкаяный ангел
Наглядное пособие
…Приблизившись к паре – мужчине и женщине – ведущей обычный по бытовым меркам разговор, я начал замечать непривычные свои способности, одновременно воспринимать, обдумывать и сопереживать происходящее не только с ними, но слышать и замечать все, что предпринимали окружающие эту пару ангелы, и Ангелы Божии. Невероятно – чувствуя мотивацию каждого участника этого, по-новому открывшегося действа, я прослеживал формирование процесса изменения уже оживающей мысли, так сказать, перетекающей из рождающегося помысла в мысль восстающую, и далее воплощающуюся в действие, и даже ее трансформацию в процессе материализации под воздействием окружающего влияния сил небесных и гиены огненной.
Я, конечно, сейчас скажу словами несведущей начинающей неприкаянной души, но это хоть как-то сможет обратить ваше внимание на происходящее: все слышимое, неважно от кого, при жизни воспринимается нами очень отстранено, как бы нас не касающееся, и более того, воспринимается часто с сомнением и сарказмом по отношению к говорящему. Весьма частая наша реакция на такие слова – это обращение на действия и душевное состояние оратора, ведь и он, как нам кажется, зачастую не особенно верит в то, что говорит.
Так вот, таких вопросов не возникает. Уверяю вас, здесь все очевидно настолько, что первое, что хочется сделать – сообщить об этом живущим на земле, причем без какой-либо своей меркантильной заинтересованности.
Наша генетическая испорченность видна настолько, что диву даешься, как с такими обезображенными существами может мириться мир, не претерпевший, сам по себе, никаких изменений. Более того мы усиленно меняем не только внешнюю картину нас окружающего, но и суть – она не устраивает нас, ведь она идеальна только для идеального!
Более-менее поняв, что происходит внутри меня, но совершенно не разобравшись, кто я в этом мире и что ждет меня дальше, я не ощущал ни нервозности, ни озабоченности. «Происходящее сейчас нужно», – эта уверенность стала единственной движущей силой, которой я, не задумываясь, подчинялся.
Большая по площади кухня, стены которой были отделаны «венецианской штукатуркой» в пастельных оранжевых тонах, отражающихся от блестящей поверхности почти белого мрамора пола и такого же по блеску потолка, предназначались не столько для принятия пищи и ее готовки, сколько для поражения воображения гостей. Так бывает, когда, обрушившиеся своей тяжелой полнотой исполнения желаний, большие суммы денег поражают людей, всю жизнь живущих скудно и стесненно, но с тягой к высокой культуре и комфорту.
Надо отдать должное – помещение и расположение всего в нем нагроможденного было удобным и эргономичным. К большей части механизмов и приспособлений хозяева не притрагивались, поскольку даже не имели представления, как этим пользоваться, а еще точнее – они им просто не были нужны!
Огромные окна с арочными сводами испускали света больше, чем небо среднестатистических европейских пляжей. Одна стена, естественно, восточная, была покрыта росписью по штукатурке, изображавшей картины из Страстей Господних, а именно, последние моменты присутствия Богочеловека на земле.
Голгофа, с присутствующими евангельскими персонажами, была расписана приверженцем не Церкви, но современного искусства – явным поклонником красоты человеческого тела, а посему Иисус Христос выглядел мускулистым и чересчур брутальным, будто выполнял на каком-то загадочном спортивном тренажере очередное упражнение.
Наблюдавшие за происходящим, прописанные с ювелирной точностью, привлекали взгляды смотрящего не стенаниями и душевными муками по Страдальцу, а своими выдающимися формами, красотой и богатством одеяния. Знавшие хозяйку дома лет пятнадцать назад, могли смело, со стопроцентной гарантией, различить в Лике Пресвятой Богородицы эту будто бы набожную женщину. О Лике Спасителя мы лучше промолчим, как впрочем, и о всех остальных, хотя чего стесняться, если католическая традиция, кажется, в этом ничего зазорного не находит…
Помещение это было перегорожено пополам рабочим кухонным столом со вставками нагревательных поверхностей разного назначения в переливающуюся всевозможными перламутровыми цветами гранитную столешницу.
Кухонный гарнитур, включающий и шкафы, и полочки, и даже стулья с обеденным столом, были покрыты дорогой инкрустацией янтарем, малахитом, агатом, слоновой костью и драгоценными породами деревьев.
В тон выбирались и люстры, и посуда, и столовые приборы. Впрочем, все это уже приелось и казалось лишним, вычурным, а главное, далеко не всеми понимаемым, но менять уже ничего не хотелось, да и сила привычки сделала обращение со всем здесь имеющимся приятным и удобным.
Справедливости ради заметим, что все перечисленное не было куплено самими хозяевами, а стало частью благодарности одного известного богатея, семья которого была спасена Мартыном Силычем в бытность службы его еще в должности заместителя начальника убойного отдела МУР. Чете Силуяновых, только получивших огромную по их меркам квартиру в семь комнат, было предложено выбрать стилистику отделки и мебель на их вкус, не обращая внимания на цены. Выбор был сделан, но оскорбил платящего финансовой мизерностью и буквально спартанским минимализмом в подходе к меблировке.
После чего, на огромном лимузине, подкатил модный и известный своим изысканным и драгоценным, в прямом смысле, подходом к работе дизайнер, и дело закипело. Результат поверг всю без исключения семью Мартына в уныние, поскольку жить в Эрмитаже представлялось невозможным, но выхода уже не было, оставалось лишь пожать руки и впасть в тяжелые думы о том, что теперь скажет начальство о нетрудовых доходах и нескромности выдающегося опера.
Несоответствие предполагаемого и произошедшего на новоселье огорошило опасающихся членов семьи, ибо первые же оценки стали констатацией воспоминаний гостей-сослуживцев у кого что из представленного здесь имеется дома или что было замечено у других. В общем, оказалось, что мнимое несметное богатство отделки интерьера было оценено на хорошую и твердую четверку по пятибалльной шкале, и в принципе можно было напрячься и на более выдающийся вариант.
Шок не проходил долго, а привычная безысходность в навязанном иногда отзывалась икотой, особенно при взгляде на ранее описанную фреску.
Теперь мы понимаем, что слова о людях, делавших отделку, относились не к семье Силуянова, а к персоне его благодетеля, в подобных благодеяниях которого первый и не нуждался…
Мартын сидел у дальнего от нагревательных поверхностей угла стола, чуть касаясь его, будто музейного экспоната. Его длинные ноги, положенные одна на другую, проходящие почти под всей столешницей, упирались в большую китайскую вазу, которую он аккуратно толкал самым кончиком большого пальца, благодаря чему она немного покачивалась, давя своим дном песчинки и издавая при этом странные звуки.
Руки, скрещенные на груди, отдыхали от привычного вертикального положения. Короткий, недавно стриженный полубобрик, с уже густой проседью, поглощал падающие на него лучи солнца, путающиеся в короткой, но густой шевелюре, что создавало видимость некоей подсветки изнутри.
Усталое выражение лица его всегда принималось супругой на свой счет, и все больше укрепляло в ошибочном предположении, что усталость вызвана ею и семейной жизнью вообще.
Вряд ли между ними оставалось то большое и светлое чувство, что сбивает с ног любого человека, бросая мужчину к ногам любимой, а женщину, объятую слепым восторгом, смиряет и расточает полностью на флюиды счастья, внимания и безусловную жертвенность.
Они давно стали друзьями, иногда переходящими в оппозицию друг другу, родственными душами, спаявшимися настолько, что расставание нанесло бы неизлечимые раны и полную растерянность во вновь открывшемся мире.
Все неровности и шероховатости давно притерлись, взаимное появляющееся недовольство со временем, заместилось вновь возникшими чувствами к внукам, а осознание достигнутого в жизни и вместе преодоленного, утвердило взаимопонимание, взаимодоверие и взаимоуважение.
Мартын и Валентина уже как лет десять представляли собой настоящую супружескую пару, в библейском понимании. Их миру и содружеству ничего не угрожало, а редкие споры и еще более редкие ссоры лишь укрепляли их отношения, ибо следом несли обязательное раскаяние и моментальное искупление…
Сегодняшний получасовой диалог касался темы, пожалуй, самого известного эпизода из служебной деятельности Силуянова – «Солдата» и всего с ним связанного.
Самое интересное, что мнения на счет этого человека у них не расходились, но вот уже, как три десятка минут хлестнулись подходы к формированию его в свое время. Ничего удивительного в этом не было, Валентина была адвокатом по профессии и несла знамя торжества справедливости, как правило, точно в другую сторону, нежели муж. Они никогда не встречались на судах в одном уголовном деле, понимая, что это может привести к краху их семейной идиллии. Но это не могло предотвратить возможных небольших баталий дома.
Как правило, начинала подобные дебаты супруга, предполагая пользу от глубоких обсуждений, уходящих в разные сферы и всевозможные аспекты человеческого существования.
Заметим, что лучших оппонентов найти было не возможно, ибо оба обладали обширной, эмпирически наработанной профессиональной доказательной базой, редко встречающейся даже у прокуроров и следователей. Именно поэтому навык, приобретенный в этих частных беседах, был, во-первых, бесценен, а во-вторых, подробно касаясь нюансов определенного уголовного дела, «обсасывался» и обсуждался подробнейшим образом. Это давало понимание безупречной линии защиты по всем фронтам адвокатессе, и понимание обоим, какое развитие событий можно ждать на суде. Разговор касался случаев с плохо собранными фактами и неаккуратно подготовленными доказательствами преступлений.
Как любые напряженные моменты, они тоже сопрягались с нервозностью, обращением внимания в сторону, не имеющую отношения к делу, переход на личности, цепляя недовольства, семейные неурядицы и всякие глупые мысли, отшвыриваемые обычно людьми, не допускающими оскорбления в сторону собеседника.
Но это мы, живущие и видящие только этот мир, воспринимаем наши эмоции таким образом, пологая, что способны контролировать все и вся, не понимая, что все окружающее пространство вокруг нас в это время, занято противоборствующими силами, поле битвы которых – наше сердце, а предмет раздора – наша душа…
Валентина, имея возможность, параллельно разговору, сбрасывать отрицательные эмоции через занятие рук приготовлением фирменного борща, автоматически кулинарила, точно и внимательно отслеживая линию разговора, никуда больше не отвлекаясь.
Мартын же умудрялся одновременно обдумывать массу параллельно возникающих предположений, касающихся других дел, нервничать в отношении своей замечательной половинки, отмечая многое, что его буквально бесило.
В памяти всплывало и прежнее, и только сказанное, многое не состыковывалось, и было нелогичным. Более всего, ему не нравилось, как она постоянно изменяла смысл им сказанного, довольно удачно подменяя нужными ей словами и выгодными фразами, считая, при этом, допустимым немного мухлевать и со сказанным, когда-то ей самой.
Иногда в мыслях обоих появлялись угольки раздраженности или отвлекающие мнительные пассажи, в отношении качеств, внешности, поведения, а то и способностей друг друга, что обычно приводило к переходу к непродолжительной перебранке, и сразу после, некоторому молчанию.
Пустота, выплеснувшихся эмоций, быстро заполнялась, и возобновление прежнего диалога, становилось неминуемым, но уже с несколько другим окрасом мнения о собеседнике…
Я, приблизившись к моменту появившегося очередного промежутка тишины, будто специально устроенного в виде антракта, когда можно рассмотреть и соседей по сегодняшнему своему измерению, и находящихся в яме реальности земной, что бы привыкнуть к персонажам, этой первой подобной в моей практике, сцены.
Итак, мы с попутчиком оказались почти в гуще событий, ведь тишина в диалоге не значит отдых для светлых и темных сил, напротив, именно сейчас разум и душа бомбардировались атакующими и защищающими. Это ощутимо, если сосредоточившись, отключиться от овладевающих человеком эмоций, что правда почти невозможно, ибо каждый живущий эмоциями, ими и существует.
И мужчина, и женщина находились в окружении нескольких созданий. Рядом с каждым возвышался могучий и беспристрастный Ангел, постоянно находящийся во внутренней молитве, одновременно обрезая чрезмерные, не попущенные Создателем для этого чада, искушения и испытания. Буквально визуально, для меня конечно, Защитник снабжал силами своего подопечного, что позволяло соблюдать некий паритет с обуревающими нападками падших ангелов, желающих, а главное имеющих возможность, уничтожить любого из людей моментально, если бы это было разрешено. Эти мерзкие существа не только пытались всеми возможностями навредить человеку, но и записывали все совершенное им не по заповедям, конечно, преувеличивая и привирая…
Мартын всмотрелся в глаза своей супруги, нервно подергивавшей левым плечом, за которое усиленно теребил самый бестолковый бес. Муж не видел ни его, ни еще троих, один из которых, нашептывал: «Неужели этот самый самодовольный из мужчин, считающий себя пупом человечества, всегдашним твоим хозяином, а по сути существо слабое и никчемное, будет и дальше тиранить тебя?! Посмотри, ведь ты и сейчас работаешь на него – он ничего не делает, он даже не предложит своей помощи!.. Ну почему он не пригласит тебя в ресторан, ведь у него есть деньги – в правом внутреннем кармане?.. Почему он этого не делает? Может у него есть любовница? В самом деле, заметь, последнее время, он несколько раз в день говорит тебе явно незаслуженные комплементы, словно заглаживает свою вину. Не думай, что он может почувствовать свою виноватость, за то, что задерживается на работе… – и на работе ли?!!! Сколько можно ишачить ради этого…» – Эта мысль была остановлена сопротивляющейся супругой, буквально разбившись о нашептывание другого:
«Да какая у него любовница, ему просто приятно и комфортно иметь такую прислугу! Что тебе женщина нужно, чтобы преданно быть ему рабой? Пару приятных фраз и шлепок по целлюлитной заднице?.. Дааа, она у тебя действительно, как песчаный бархан, не подумай, что выпуклая – морщинистая. С боков бедер у тебя «галифе»…, а грудь обвисла… Кстати, почему этот мужчина против операции на груди, ради ее коррекции, деньги ведь есть? Конечно, не из-за любовницы – он просто хочет тебе досадить, помнишь, он как-то сказал: посмотри на кого ты стала похожа, носишь только брючный костюм…, может он скрывает что-то в купе с каблуками… Ты думаешь, он ревнует? Нееет, чувств давно нет – одна привычка, смазанная комфортом, тобой устраиваемым.
Третий голос убеждал:
«Ты же прекрасна, в тебе есть, по-прежнему, та изюминка, сражавшая мужчин в прошлом веке. Ааа, посмотри на этого верзилу, не ценящего тебя, даже необращающего на тебя внимание – ты для него пустое место! Он давно упивается властью над людьми… Посмотри, ведь ты пытаешься их спасти, защищая на суде, а он решает и изменяет их судьбы…. Он двуликое чудовище, именно двуликое, в нем нет сердца, он не любит ни тебя, ни детей, вспомни с каким трудом ты уговорила его пойти забрать уголовное дело, заведенное на твоего сына… Да, да, именно «твоего», ему плевать на него, иначе он пошел бы сам и все сделал. Власть над судьбами других – вот, что его действительно интересует и им правит! Ты думаешь, он принципиален? Да нет же! Плевать ему на принципы, ему нравится делать хуже, ему нравятся страдания других людей! Посмотри, как он смотрит на тебя! В его взгляде нет уважения, но зато, сколько властности и презрения. Не думай что это усталость… Нет во взоре его чистоты – это холодность. Так у всех душевных убийц… Он ведь убийца! Вспомни, как он умеет тебя подавлять! А знаешь, от куда это у него? Этот опыт он приобрел на допросах…» – Вдруг эти голоса оборвались, словно для вдоха, хотя странно, ведь вещать можно попеременно, но… В этот промежуток, созданный милостью Создателя, влилось странное чувство, буквально выбившее слезу. Резко взглянув на него, в надежде зацепиться за что-то, неожиданно, во взгляде мужа она обнаружила столько тепла, сожаления, грусти… Сознание всколыхнуло приятные переживания совместной жизни, а их столько! Он хороший человек! И по-прежнему любит ее!..
Голоса вернулись, но слеза не застыла:
«Да он просто хочет жрать, посмотри – это же взгляд голодного человека!» – Чужие и свои мысли слились воедино, все же с положительным знаком и она изрекла:
– Папусик, ты хочешь кушать?..
– Да, мать, ты как всегда в точку!.. – Один из трех голосов: «Я же говорил, он только и хочет пользоваться тобой, он хочет только жрать и трахаться!..» – Мартын тяжело вздохнул и продолжил:
– Да, есть правда хочется, но к твоей попке я бы прижался с большим удовольствием, и клянусь, в этот раз не засну…
– Да ну тя, только и думаешь… А когда это ты заснул…, прииижааавшись?… Силуянов, это вообще со мной было?!
– Мать, ты самый великий кулинар, самая замечательная женщина и еще многое, но ты… кажется… Ты позавчера заснула раньше меня! Хе, хе, хе…
– Когда позавчера? Аааа! Так и ты заснул?! Хороши, нечего сказать! Любооовнички!…
Я хоть и был несколько в отдалении, но явно почувствовал новую агрессию. Сейчас бесы обрели резкие форму и очертания. Их размеры, пропорции, а главное их безобразная, видимая здесь, не скрываемая внешность, выглядели омерзительнейшими и до того отталкивающими, что будь у меня желудок, даже пустой, все равно нашлось бы чем стошнить.
И к этим существам мы прислушиваемся, их наставления предпочитаем настоящему, а ведь порой нас сбивает с мысли порочной и гнусной, и просто запах ее сопровождающий.
Я постарался собраться с мыслями. Способности, удивившие меня еще недавно, сейчас улетучились вовсе, оставив только воспринимаемые эмоции от всех этих существ. Вся производимая ими суета, создавала отвратительный сумбур… – с этой мыслью посмотрев на попутчика, я понял, что остался беззащитен неспроста – ибо должен понять и ощутить все прелести воздействия этих сил. Догадка резанула – если такова подготовка, то что же ждет дальше?
Продолжая не столько слушать, сколько воспринимать поток воздействия, я понимал, что не в состоянии пропускать через себя всю эту борьбу: Ангелов, святых угодников, воинствующих духов злобы, и сам внутренний конфликт в обоих людях, возникающий внутри них самих, между телом, духом и душой.
Перестав себя воспринимать, хоть как-то, я начал проваливаться в какую-то бездну, где меня все больше, и больше охватывал холод, сковывая то, чем я сейчас существовал. Издалека слышались мысли: «Так погибнет твоя душа. Так она отходит от жизни вечной. Лишь Слово может спасти тебя: проси и дастся!» – ужас уже объял меня, ощущения только случившейся катастрофы, где я не властен даже понять происходящего, оцепенение безысходности и невозвратности, и главное, потери того последнего, самого важного, того, что нельзя терять – уже потеряно!
Пронзившее забвение Вечности, пронзившее буквально, ибо боль нестерпимая, не какая-то там физическая, а настоящая душевная, но в душе потерявшей все хорошее, светлое, доброе, что противостоит, мукам на земле, тем самым, которым мы больше всего не хотим быть подвластны, поскольку физическое все же терпимо и преодолимо.
Еще немного, и что-то липкое, густое, жгучее и душащее заполнит мое здешнее естество, погубит беззащитную душу, неприкаянную, а значит никому не нужную…, никому не нужную, кроме… – вот и враг, в объятиях которого я гибну, а соответственно, против него и Спаситель! «Господи!» – вымолвила моя душа, и что-то взметнулось… «Господи!» – повторила она более уверенно, и окруживший меня визг, бешенная суета (наконец-то я понял, что это такое), и глобальная ненависть из-за моего обращения к Имени этому, раздирают меня, разнося на мириады чего-то, но боль утихает, и уверенность возвращается. Пока она лишь надежда, но укрепляющаяся: «Господи, спаси!». Внезапно от того, чем я был, метнулись несколько существ, они исчезали, вырывая свои когти из места, где я чувствовал свою пульсирующую жизнь. Я повис, и начиная приходить в «сознание», почувствовал присутствие Ангела:
– Так нужно…
– Но почему это смогло произойти?
– Ты болен…, испорчен, буквально нашпигован навыками греха…
– Но ведь здесь нет греха…
– Память о нем остается у неприкаянных душ, именно поэтому такие, как ты лакомый кусок для бесов.
– И что же делать? Ведь я чуть не погиб!..
– Ты же спасся молитвой – молись…
– Чем же я привлек их?
– Гордыней – разве не ты подумал, глядя на человека: «Я бы справился».
– Не знаю…
– Еще немного и ты сам будешь отвечать за тебя, я лишь буду поддерживать все, что будет исходить из добрых кладовых твоей души…, хотя и останусь твоей опорой в этом мире… Нам нужно продолжить, ты еще многое должен понять…
– Аааа…
– Никаких вопросов, все равно ответы будут полезны, когда ты получишь их сам. Слушай себя…
– Но как же я пойму, что делать, а что нет?
– «Жертва Богу – дух сокрушен, сердце сокрушенно и смиренно Бог не уничижит»…
– Жертва?!…
Кухня была наполнена не столько ароматами, их не чувствовалось в этом измерении, сколько неуверенностью, овладевшей внутренним состоянием. Сейчас она выражалась в нежелании принимать решения в отношении друг друга – оба стояли на грани, всегда в таком случае висящего в воздухе скандала. Нашептываемое бесами, представляло само собой набравшийся список взаимных претензий, на деле не стоявший и яйца выеденного, но он был, и казался важным…
Я заметил раздраженность темных существ затянувшейся сценой. Их внимание привлек и я, но теперь, зная, что им нужно, чтобы уничтожить меня навечно, мной овладело спокойствие, благодаря узнанному противоядию. Хотя не скрою, до сих пор во мне чувствовалось оледенение при воспоминании момента, когда они, учуяв гордыню, вцепились и уволокли в геенну – еще немного и рассказывать было бы не о чем и не кому…
Никто не может им сопротивляться, оставшись без Создателя. Попусти Господь, хотя бы одному полную свободу и на земле через мгновение не осталось бы ни одного Его творения. Гибель их – мечта князя мира земного, врага человеческого, когда-то самого красивого из всех ангелов, а ныне отца ненависти и злобы…
Мартын, поджав под себя ноги и скрестив их под сиденьем шикарного стула, ковырял пальцем сколупнувшийся край столешницы. Свободной от этого рукой, согнутой в локтевом суставе, он опирался о стол же. Ему казалось, что основная часть диалога пройдена на сегодня удачно – без сор и скандалов, хоть и не удалось избежать напряженности. Решив все же разорвать грузящую тишину, он постарался переменить тему:
– Знаешь, а ведь…, все таки, не понял я до конца «Солдата»! Что-то есть, о чем он не договаривал. Верить, конечно, верю, но все, как-то, глубже представляется…, и от куда эта симпатия, буквально сшибающая с ног. Ну скажи на милость, как может быть так, что я постоянно, вспоминая о нем, ловлю себя на мысли, что он не может быть преступником? Ну не укладывается у меня в голове, что он мог это сделать…, нууу, то, что сделал…
– Да у вас…, у оперов, вообще, немногое в головах укладывается… – Окончив эту фразу, Валя сама не поверила, что такое сказала – она даже думала о другом. Но в голове, чьими-то усилиями, быстро пронеслось: «В самую точку! У него укладывается в голове, что можно преспокойно сидеть и ничего не делать. Хоть бы спросил о внуках или…. да обо тебе бы что-нибудь спросил!». Остальные два беса принялись шептать и науськивать соответственно своим привычкам. Валентина продолжала, не успокаиваясь:
– Конечно…, вот «Солдат» бы твой никогда не позволил бы такого… Ты меня в ресторан когда водил?
– Валют, так ты ж все свои деловые встречи там проводишь, сама ж говорила, что они тебе надоели, и это…
– Нет, ни это, и не то! Это все не то! А если бы цветами торговала, ты бы мне их тоже не дарил?!.. – Мартын тоже был окружен «нашептывающими» и еле сдерживался, хотя мысли становились все злее, и казалось, имели, все больше смысла и обоснований: «Ты только посмотри, так и рвется руль взять себе! Феминистка проклятая! Собрала себе контору одних баб, строит из себя нравственный идеал. Ты же знаешь, как она защиту «стряпает». Каких только отморозков и мерзавцев не защищала. Вот ты ловишь, а она…» – Почему-то Мартын брякнул:
– Что ты мне все перечишь, почему ты все хочешь сделать наоборот? Всю жизнь…, нашу эту, ты как будто, мстишь за что-то!…
– Да что ты говоришь?! Я мщу… А…
– Да если бы не я, у тебя работы бы не было!… – Теперь Мартын осознал, что мысль будто бы не его, но где-то в глубине, почему-то, она ему понравилась. Правда, он сразу пожалел о ее озвучивании. Женщина подняла руку с ножом, немного подержав его так, положила, как топор на плечо, взмахнула челкой и вдогонку, дунула ей вслед, в надежде, что она не сорвется обратно, опустила голову и посмотрела исподлобья. От этого взгляда муж снова вытянулся и толкнул вазу, чуть не разбив ее.
Резко и глубоко вдыхая, супруга ткнула ножом в кастрюлю, тот утонул не найдя предполагаемой опоры, и вывалился из руки. Попытка его сразу достать, привела к ожогу – рука дернулась, задела край кастрюли, которая не преминула сорваться с нагревательной поверхности и грохнуться об пол, разнося, словно взрывной волной, труды предыдущего получаса!
Валентина, визжа, подпрыгнула, пытаясь избежать брызг кипятка, но приземлилась точно на пролитое и скользкое, разумеется, поскользнулась, и «села» почти на «шпагат», сильно подвернув ногу и ударившись мягким местом о перевернутую дорогущую кастрюлю…
Все это стоило падшим ангелам ювелирных и сверх грандиозных усилий. Их сплоченность была удивительна, поскольку обычно они тянули каждый в свою сторону, дабы выслужиться перед своим сюзереном, что и вылезло прямо сразу, ибо вместо продолжения они начали драться за признание своих заслуг…
Валя в бессознательном, почти, состоянии, произнесла непонятное:
– Ты мне… – Чего Мартын не разобрав, постарался поспешить на помощь, но поспешив, оттолкнулся ногами от пола, в надежде вылететь из под стола и броситься к жене. Оттолкнувшись, он поскользнулся на пролитой жиже, ударил в вазу концом тапочка, аккурат отлетевшей в нижнюю часть застекленного кухонного шкафа, благодаря чему стекло раскололось и, как-то повлекло за собой часть дорогого сервиза, рассыпавшегося своими осколками аккуратной кучкой, прямо между ног хозяйки.
В дополнение, срываясь задницей с краешка стула, Силуянов ударился подбородком о столешницу, сработанную в ручную из особо твердой породы дерева, клацнул зубами, чуть не лишившись языка, и сотрясши мозжечок о край стула, без сознания, растянулся на полу.
Ликовали теперь бесы, занимавшиеся его душой, но тщетно, поскольку вся злоба, вырвавшаяся наружу у обоих, прошла мгновенно, ведь сама по себе она не существует, хотя смачная тирада женщины, искусно владеющей своим речевым аппаратом, оборвалась ровно в тот момент, когда она поняла – муж ее не слышит или вообще игнорирует жизнь. Этого потерпеть она не могла, вскочила, заранее придерживаясь за мебель, и гонимая сразу тремя, по своему, податливыми демонами, рванула в его сторону.
Капуста, мясо и другие ингредиенты разлетались из под ног разгорячившейся хозяйки, но эмоции обмякли, как только она заметила закатившиеся глаза мужа.
Раздался крик, удар коленей об пол, дальше последовала непроизвольная реакция – зная, что супруг стал верующим человеком, она начала быстро, словно разгоняя мух, крестить его, приговаривая: «Господи, прости его грешного!»…
Просите и дастся! Я увидел, как две черные тени метнулись и пропали. Ангел, витавший над Мартыном, засиял, ибо почувствовал почву, а ведь и не многое нужно – веру, хотя бы «с зерно горчичное»…
Мужчина открыл глаза, и глядя сквозь мутное видение, похожее на лицо его Валюшки, нависшее над ним, произнес:
– Неужели все Ангелы здесь похожи на мою жену?
– Очнись, благодетель-мученик! Куда уж тебе без меня. Ужас, и поесть уже вместе нормально не можем!… – Мартын поднялся на локтях, перекрестился, сразу почувствовал облегчение и пробормотал:
– Слава Богу! А что это у тебя там?
– Где?
– Да вот же, на полу… Я что-то пропустил?.. – Вслед посыпались слова извинений и прощения, милые и теплые фразы, обращенные друг к другу, самых близких и родных людей. В такие моменты рядом с ними нет места существам из преисподней, хотя они и на чеку…
Я смотрел на эту идиллию, и как-то, охваченный непонятным трепетом, присоединился к радости и умилению этих людей, чувствуя, что имею к ним, какое-то отношение…
Мой попутчик изливал любовь к Создателю. Я понимал, что очень желаю к нему присоединиться, но не знал как – «Думай о Нем с благодарностью» – уловил мой разум, после чего почувствовал, что мы уже, где-то в другом месте…
Похоже, это был первый урок, хотя какой урок в бесконечности, но часть виденного, и ощущаемого была непонятна, и значит скоро последует что-то…
– Почему ты не молился за них?.. – Поинтересовался Ангел.
– Я переживал и опасался помешать…
– Опасался помочь?
– Опасался ошибиться вновь…, а может, боялся повтора этого…
– Когда ты молишься, не бойся ничего и никого, здесь не земля и ты неприкасаем, но бойся хотя бы подумать или допустить в помыслах, что-то против заповедей Божиих.
– А они здесь тоже…
– Нет, среди нас нет зла, творящие его, не в состоянии причинить нам хоть что-то. Но ты не здешний, а потому уязвим, ты не порвал с тем миром и лишь на время принят этим. Поэтому я с тобой, но знай, что ты свободен в принятии решений, как и в прежней жизни, и как ранее, так же несешь за это ответственность, с той лишь разницей, что ответишь, за неправедное, сразу.
– Как же быть?
– Молись – что там, что здесь, выход для таких, как ты один…
