Алексей Константинович Смирнов
Мо-Менты (Московские менты)
Цикл создан при непосредственном участии Романа Мельникова.
© Алексей Константинович Смирнов, 2015
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru
Про милицию, как и про армию, что ни напишешь – все хорошо.
Про медицину труднее, потому что примешивается абстрактный гуманизм, который побуждает приукрасить действительность. Зато в историях про милицию любой гуманизм приобретает юмористический привкус.
Все, что последует за этим предисловием, соорудилось благодаря оригинальным идеям моего брата Романа Мельникова, бывшего московского мента, земельного опера, а ныне – респектабельного адвоката.
Почти все имена и фамилии подлинные, но вот кто, что и в какой последовательности сказал и сделал – уже додумано.
В том, что оперативные события тесно и порой неожиданно соприкасаются с медицинскими, нет ничего странного, потому что клиенты у нас одни и те же.
1. Хроническое вдохновение
Мой брат Роман Мельников живет с родителями: моим дядей и, соответственно, с моей тетей.
Поэтому дядя хорошо ориентировался в интимной жизни местного отделения милиции, где Роман был на хорошем счету и занимал первое место по раскрываемости районных злодеяний. Секрет успеха будет виден из дальнейшего.
Дядя без устали сочинял следственно-розыскные стихи:
«В отделении беда! Оперов зажопили!
Потому что опера обезьянник пропили!»
Есть и стихи более подробные, с элементами психологического профилирования:
«После пятого стакана
Есть идеи у Романа:
«Лучше будем водку пить,
Чем преступников ловить!»
У Романа нет идей,
Кроме водки и блядей».
Вообще, настоящий опер должен быть похожим на тех, кого он ловит. Этого требуют оперативные соображения, и Роман весьма успешно маскировался.
У Трех Вокзалов ему неоднократно предлагали сексуальные услуги. Роман хмурился и отказывался.
– Для отсидевших – скидка! – кричали ему вдогонку.
2. Свои среди чужих и чужие среди своих
Как легко догадаться, дядя сочинял стихи не на ровном месте.
Однажды возникла мысль захватить матерого, опасного отброса, злостного негодяя. Осведомители дали наводку: подсказали, по какому адресу тот лежит, бездыханный от черных дел и порочной жизни. Возмездие неотвратимо. Опера собрались и пошли, пешочком, потому что машины, конечно же, им никто не дал.
По дороге завернули в подвальчик. Он, может быть, физически и не был подвальчик, но по внутренней сути соответствовал всему подвальному, цокольным этажам души.
Взяли по двести, потом еще по четыреста. Потом еще по чуть-чуть. Как у Кролика в гостях – «и они посидели еще немножко, и еще немножко, и еще немножко».
– А, хер с ним, с преступником. Давайте не будем его сегодня задерживать!
Это решение созрело давно; требовалась внутренняя химия, чтобы его сформулировать и озвучить.
Вернулись в отделение утром, усталые. Честно сверкая глазами, сказали, что ездили, были, сидели в засаде, но дверь им не открыли – видимо, почуяли что-то звериным чутьем.
– Вы хоть своим-то, своим-то не пиздите, – сказали в ответ. – Своим-то зачем пиздеть?
Оказалось, что злодея уже прищучили, и совсем по другому адресу. И уже выбивают из него демократизатором чистосердечную явку с повинной и раскаяние на десяти страницах. А тот адрес был неправильный, там школа находилась.
3. Кощунство
«Он теперь будет думать, что муровца напугать может!» – примерно так орал Жеглов, имея в виду Фокса.
Но муровцы тоже люди. Их можно напугать, не все им подвластно.
Однажды Роман, свободный почему-то от милицейского дежурства – а может быть, и не свободный, прогуливался с товарищем по Старому Арбату.
И сел посидеть на урну. Устал.
Он ведь, брат мой Роман, очень большой – метр девяносто ростом, а весом – вообще страшно подумать. Понятно, что ноги гудят.
Только присел, как сразу пришлось вставать. Подбегает какой-то лохматый, строгий, похожий на хиппи:
– Встаньте сейчас же!
– ???
– Это наша урна! А вы кощунствуете! Уходите скорее! А не то, не дай бог, сейчас Магистр придет!
Ну, против лома нет приема. Ушли, опасливо озираясь.
4. Зову я смерть – мне видеть невтерпеж
Люди-менты, с которыми работал Роман, были самые обычные: Денис, Остап, Будулай. Но был и самородок: доктор Золотарев. Он и в самом деле был доктором-психиатром, разъезжал на «скорой» и вдруг, по диковинному капризу сознания, осиротил медицину и обогатил своей персоной милицию.
Особенно переучиваться не пришлось.
Доктор Золотарев знал много интересного и поучительного. Однажды – не знаю уж, в какой из жизней, милицейской или врачебной, он с этим столкнулся – пересказал от лица пациента местного дурдома мистический случай. Пациент лежал с белой горячкой, но дело, конечно, было серьезнее. У нас принято рядить в сумасшедшие людей, приобретших опыт общения со сверхъестественным.
Вот что рассказывал этот несчастный.
– Стою я на трамвайной остановке и вижу – Смерть! Стоит рядом, костлявая, глазищи – во! Ну, я повел ее к себе, домой. Привел. Только собрался трахнуть, а тут мои пришли. Вот я и здесь!
5. Имидж – ничто, жажда – все
Доктор Золотарев, перекрасившийся в столичные менты, пил в день четыре бутылки водки.
Я не поверил.
– Не может быть, Роман, – сказал я жестко. – У нас, знаешь, тоже не ангелы были в больнице. И сам я не ангел. Не бывает такой работы, чтобы беспрепятственно жрать четыре бутылки. Всему есть предел.
– Я сам не верил! – клялся Роман. – Но он умел.
Однажды доктор Золотарев, еще в его медицинскую бытность, явился по вызову на дом.
– Где врачу руки помыть? – спросил он строго.
Кудахча, его затолкали в ванную, показали полотенце.
Оставшись один, доктор Золотарев вынул ноль-семьдесят-пять и выпил всю.
И забыл, зачем приходил. Молча вышел из ванной и ушел.
6. Изолятор дяди Тома
– А что, Роман, – спросил я, задумываясь о национально-этнических материях, – случалось ли тебе задерживать негров?
– А как же, – обрадовался брат. – Был такой, на нашей женился!
Наша соотечественница, на которой женился негр, была учительницей. И начались у них мир и любовь, доходившие до идиллии. Пока к молодоженам не пришел мужнин товарищ. Оказалось, что в этом этносе существует обычай делиться женой со всяким входящим. Нет, не ищите во мне расистских намеков на гастрономические обычаи – делиться не в смысле пищи, а в универсальном, общечеловеческом смысле совокупления.
Учительница не до конца прониклась этой традицией и отказалась, так что ее задушили.
– А стё я сделал не так? – изумлялся муж, доставленный к Роману.
Я указал Роману на то, что все случившееся – отпетая ксенофобия и кросс-культурная нетерпимость, если не что похуже.
– За что же ты закрыл негра? – пытал я Романа.
Брат, довольный, смеялся и рассказывал дальше, уже про немцев.
Эти немцы строили отделение Сбербанка и наняли каких-то гастарбайтеров, южных и местных тоже, которые сразу же украли у них мыло и что-то еще.
Возмущенные немцы явились в милицию, требуя найти злодеев.
– Они что, не понимают? – изумлялся Роман.
– Ты же не понял негра, – заметил я.
К этому намеку брат остался глух.
– Мне надоело, и я повесил на стену портрет Жукова, – закончил Роман. – Они перестали приходить.
7. Все флаги в…
– Ну хорошо, – сказал я Роману. – С неграми и немцами понятно, разобрались. А кого ты еще забирал? Из гостей столицы?
Брат охотно признался, что не раз забирал выходцев из южных республик.
По ходу рассказа я обратил внимание на то, что в милиции почему-то нет никакого национального вопроса. Едва он возникает, как сразу решается в рабочем порядке и в памяти не задерживается.
Некий азербайджанец, по словам Романа, явился постоянно жить и насиловать пожилых женщин. Тащил их в гараж и забивал им куда ему надо железную трубу.
Когда дорогого гостя взяли, в кабинет к Роману выстроилась очередь из желающих этого гостя допросить.
Роман воспользовался демократизатором – дубинкой, если кто не знает. Прочистил ею преступный желудочно-кишечный тракт. Сначала снизу, а потом, без паузы – сверху.
– Дай мне киньжял!.. я зарэжусь…
Справедливости ради добавлю, что и к братьям-славянам тоже, случалось, стояла очередь.
