Алексей Викентьевич Войтешик
Хватка
Глава 2
Нападение советских мотоциклистов на немецкую колонну задело самолюбие солдат вермахта. А как могло быть иначе? В первые месяцы войны они считали себя ни много, ни мало – властителями мира! «Воин великой Германии, ты – победитель, – кричали им идеологи, – ты покоришь и эту огромную страну. Смотри, ты уже готов дотянуться до одного из ее главных городов – Киев практически у твоих ног…». А тут, вдруг, в каком-то лесу несокрушимых и великих воинов нагло обстреляли из своих же, немецких пулеметов какие-то …недочеловеки.
Наверное, именно по этой причине гитлеровцы снова проявили горячность, и отправили без разведки по следам умчавшихся прочь советских мотоциклистов теперь уже квартет танков «Panzerbefehlswagen III». Вероятно, они думали, что этих железных доводов в деле усмирения недовольных аборигенов будет достаточно.
Экипажи Pz III хорошо знали и даже видели, как дымили их подбитые товарищи, попавшие под выстрелы негостеприимных хозяев, а потому въезд по второй дороге, той, по которой ранее ворвались в это село мотопатрули, был для танкистов, по сути, обходным маневром, с возможностью ударить оскалившейся обороне противника во фланг. Как ни крути, а дороги из этой рощи всего две. Соваться на ту из них, где уже горят твои товарищи, было глупо.
Но тут вступили в игру коварная местность и, как уже говорилось, отсутствие какой-либо разведки. Выползая на окраину села вдоль растущих у дороги толстых берез, гитлеровские танкисты резонно предполагали, что раз их собратьев пожгли чуть дальше, то, стало быть, противник и окопался где-то там. Однако вдохновленные своей недавней точной стрельбой советские артиллеристы, будучи совершенно незаметными для экипажей «Panzerbefehlswagen» уже давно вели их в оптике прицелов.
Возглавляющий колонну танк прибавил оборотов и собрался дернуть вправо, чтобы дать возможность своим товарищам развернуться в боевой строй, но в эту секунду первая советская сорокапятка метко ударила ему осколочным прямо под нижний срез башни. Поворотный механизм заклинило. Боевая машина резко изменила намерение поворачивать вправо и так, как делает человек с застуженной шеей, начала всем корпусом загибать влево. Второй выстрел этой же пушки ударил немца куда-то под задний каток. Pz III дернулся и замер, выпуская в знойное небо облако белого дыма.
Артиллеристы ликовали, поскольку и второе советское орудие как раз в это время «разуло» замыкающую немецкую колонну бронемашину. Лишившись гусеницы, та все же смогла повернуть башню и огрызнуться в ответ. Взрыв раздался где-то далеко за селом, в садах, где еще дымили обломки немецкого самолета-разведчика.
Место танкового затора было уже пристрелянным. Первый Pz III горел открытым пламенем, а через минуту задымил и замыкающий. Две оставшихся машины, застряв между ними, не могли выбраться, ревели, толкали терпящих бедствие собратьев, наползали на их, но все это было безрезультатно, они оказались в западне. Стрелять по позициям советских пушек они тоже не могли, поскольку поворачивать и целиться своими 37 миллиметровыми «жалами» им мешали деревья.
Теперь пришло время пожалеть о своей горячности и советским артиллеристам. На два орудия у них осталось всего по пять осколочных снарядов. Филиппов, узнав об этом, приказал командиру связистов лейтенанту Мещерякову послать бойцов, чтобы те незаметно пробрались к практически закопавшимся в лесную землю танкам противника, и забросали две оставшиеся машины гранатами. Что-то около десятка взрывных хлопков навеки успокоили грозные немецкие машины, практически успевшие к тому времени повалить мешающие их передвижению деревья.
Черный дым заволок половину неба, но, к счастью, ветер сносил его в сторону от села. Наступила какая-то странная тишина. Казалось, что все, война кончилась. Люди выбрались из погребов и смотрели на горящие немецкие танки, словно говоря: «и это то, чем нас пугали? «Тю! Это во и е то, шо вероломно напало и добралось до самого Киева?»»
Майор Филиппов, в отличие от сельчан, прекрасно знал, что противник, оставаясь для них невидимым, сейчас просто перераспределяет свои силы. Немцы, захватив соседнее село, как видно рассчитывали и здесь пройти, не закрывая люков, словно на марше, но получив такой болезненный щелчок по носу, они задержатся в Легедзино, в этом можно было не сомневаться, а уж насколько задержатся, зависит только от него и его сводного батальона.
Так или иначе, а первая схватка осталась за его бойцами. Что ни говори, а, не потеряв ни одного солдата, сжечь всего за пару часов семь вражеских танков и уничтожить около двадцати мотоциклов – дорогого стоит. Противник понес потери, а боевое подразделение, оставшееся прикрывать отход наших частей, мало того, что осталось целехонько, так еще и сохранило нетронутыми дюжину пусть и старых, но все же танков и зенитки, у которых, правда, со снарядами было не лучше, чем у сорокапяток. А ведь они и кинологи, по сути, сейчас были резервом Филиппова. Мог ли они еще вчера на это рассчитывать?
Броневые машины, зенитки и клетки с собаками стояли с другого края села, прямо у пшеничного поля, окаймляющего рощу. Правда вольеры были сколочены еще накануне и расставлены у самых деревьев, а вот БТ-шки и Т-26 ютились за крайними хатами, грозно выставив меж ними в широкое, желтеющее поле, свои 45-мм пушки. Семь 76-мм орудий капитана Касаткина стояли замаскированными по всему селу.
Филиппов был доволен. Пользуясь моментом затишья, он высунулся из окопа:
– Лопатин! – Крикнул комбат в сторону дальнего расчета. – Эй, кто там, где Лопатин?
– Товарищ майо-о-ор! – Позвали в дальних окопах. – Филиппов к орудиям зовет.
Заместитель начальника штаба Коломийского погранотряда не рискнул бежать по открытой местности и, почему-то, пробирался кустами.
– Ты чего крадешься? – Выражая нетерпение, строго встретил его комбат.
– Кра-адусь, – запыхавшись, ответил Лопатин, снимая фуражку и утирая пот рукавом. – И тебе, Родион, советую.
– А что так?
– У меня на дальнем расчете двоих убило.
– Как двоих? – Побелел Филиппов. – Когда?
– Да как начали этих, – Лопатин кивнул в сторону горящего немецкого квартета, – приглаживать, свалился один, а через минуту и второй. Первому пуля в горло, второму в висок. А еще… Касаткина, возле сада, в лоб! Ребята говорят, что вроде как из третьего танка немцы выползали через нижние люки, а может и снайпер.
– Да как же? – Засомневался комбат. – Какой снайпер? Он бы и раньше тут наших настрелял, сколько хотел! Ходили тут по селу, некоторые, чуть ли не в исподнем. Постирушки устроили. Постой, какие люки? Я, когда был во Львове, на занятиях нам говорили, что у Pz. III нижних люков нет …
– Есть, Родион, – вздохнул Лопатин, – у Pz. III есть модификация Ausf. E. На курсах начсостава нам показывали рисунок этой «брони», эти были с люками для эвакуации…
– Рисунок, – зло сжал губы комбат, – что ж ты не сказал бойцам про это?
– Сейчас уж сказа-ал, – щурясь на солнце, протянул заместитель начальника штаба, – да тем, двоим, уж без надобности, и капитану Касаткину. Война, брат, тут без потерь не бывает. Ты чего звал-то?
Филиппов глубоко вздохнул:
– Что-то у меня, Саня, сердце не на месте, – признался он. – Думаю зря мы с тобой в одном месте сидим. Целых два майора, а там, на том краю села, танки, часть связистов, зенитчики без командира и кинологи. Что, если немцы с той стороны обойдут? Поле – не лес. Чем для них не вариант нас смять? Дадут крюка, в поле развернут строй и атакуй во всю ширь! Пусть по расстоянию идти в обход им дальше, но зато никто как эти коптилки меж деревьев не зажмет и не зажарит. Понимаешь, о чем говорю?
– Понимаю, – натянул фуражку Лопатин, – хочешь, чтобы я пошел к танкам и там покомандовал? Ух, молодец! Вы, значит, будете тут воевать, а я там только из-за брони выглядывать и прохлаждаться в тенечке под яблонькой?
– Не заводись, Саш, – по-дружески хлопнул его по плечу Филиппов, – знаешь же, что попереть могут с любой стороны, или даже со всех сторон разом. …Жара-то какая стоит. Как бы наши бойцы в резерве не потеряли бдительности. Им приказано не высовываться из-за хат, вот и дадут слабину – под солнышком в окопах да танках.
Надо бы их взбодрить, а заодно прикажи Ермакову или Хазикову, чтобы собак поили чаще. Жрать хвостатым нечего, так пусть хоть пьют сколько им влезет. Да и по войсковым методикам, – комбат улыбнулся, – ты же помнишь: «солдат при изучении военных дисциплин во время самоподготовки, видя своего командира, обретает требуемую твердость духа и усердие…».
Лопатин, наконец, отпустил застывшие на его лице складки напряжения и улыбнулся:
– Черт, Родион, давай я еще им и почитаю там что-нибудь из довоенных методик: о боевых караулах на заставе, а особенно о нормах рациона для собак. Ладно уж, – наконец, согласился он, – ты – комбат, ты – командир, твои приказы не обсуждаются.
Все верно. И я чую, что сейчас попрут эти с-суки. Знать бы только откуда. Ну, – подмигнул Лопатин, – тогда не поминай лихом. Родя, в случае чего – жмись задницей к тому краю, к броне, или зови на помощь. А я сейчас как пойду, да как взбодрю там личный состав резерва, как вдарим мы потом по фашисту танками…
– Иди, – хлопнул его по побелевшей от соли спине Филиппов, – вдарит он. На всех и осталось-то всего по три-четыре снаряда. Зенитки вообще – ветер в стволах гуляет.
Лопатин взобрался не бруствер окопа и, пригибаясь к земле, засеменил вдоль кустов к ближайшей мазанке…
Комбат, тем временем, поднял лицо к прожаренному солнцем небу. «Сейчас бы в речку, – думалось ему, – с берега или нет, лучше с мостков. Стать спиной и, расставив руки в стороны, свалиться назад, плашмя. Чтобы перехватило дыхание, чтобы ледяная вода сошлась над тобой, а ты падаешь камнем вниз, где еще холоднее от донных родников, а потом, чувствуя, что не хватает воздуху, судорожно гребешь наверх. И вот как только выскочишь на поверхность, тут же, не в силах больше сдерживать рвущийся наружу крик непременно заорать, что есть мочи…!»
Опуская лицо и, возвращаясь в знойную действительность, Родион открыл глаза, снял с ремня фляжку и жадно напился. Не успел он вернуть незаменимый армейский сосуд на место, как по спине и бокам неприятно потекли струйки пота. «Чтоб тебе провалиться, – с досадой выругался Филиппов, – куда ж ты сразу растекаешься, вода-водичка»? И не пить нельзя, а попьешь, так будто из кружки окатили…».
Он обтянул намокшую над ремнем форму и, пригибаясь, зашагал к ближнему орудию, но, не дойдя что-то около двадцати шагов, остановился и вслушался. Злой, протяжный свист наполнил окружающее пространство.
«Мины-ы-ы!!!» – Закричали бойцы, и все, как один бросились на дно окопов. Филиппов тоже присел на корточки. Опершись спиной на высохший под солнцем, словно кирпич земляной срез, он опустил голову и заткнул руками уши.
Часто и гулко застучало по земле. От тряски ноги Родиона поползли вперед, но отпускать уши, чтобы упереться руками, он не решился. Пришлось-таки ему помимо своей воли усесться прямо на пятую точку.
Выглядело это так, будто он испугался, а командиру негоже так выглядеть в глазах подчиненных. Хорошо хоть пока никто не видит этого, поднялась пыль. Мины ложились чуть дальше, на тот край села, где стояли советские зенитки и танки. В место, где у дороги окопались два расчета сорокапяток, ничего не попало.
Непроглядная пелена накрыла все вокруг. И вдруг ударило совсем рядом, в роще! Рухнули на дорогу, заворачивая вихрями неподвижный, знойный воздух несколько больших деревьев. Это уже начала работу дальнобойная немецкая артиллерия. Вот загремели, выбрасывая вверх лесную землю, снаряды второго залпа, что, как и первый, ложился туда же, в рощу. «Значит, – делал вывод комбат, – ориентиры заданы не точно, а корректировщик огня просто ничего не видит».
Но рано радовался Филиппов. Похоже, каждый в этом дьявольском немецком оркестре знал свою партию назубок и с присущей им педантичностью вступал в строго определенное время.
Третий залп вражеской артиллерии захлопал вокруг расчетов и стал сдвигаться к центру села, где навстречу этому валу огня наступал минный град. Было видно, как начали загораться строения. Где-то разбило сарай, поскольку к окраине неслись две ошалевшие от грохота коровы. За ними, наплевав на страх погибнуть, бежали люди, пытались их завернуть. Через минуту плотность огня только усилилась, значит, артподготовка подходила к концу.
Филиппов встал и опустил руки. С его фуражки и плеч осыпалась земля. В двухстах метрах правее еще раз пять грохнуло, и наступила долгожданная тишина.
– К бою!! – Хрипло выкрикнул комбат сорванной глоткой и вдруг понял, что сам того не помня кричал от страха, находясь под обстрелом в траншее. «Ну вот, – только и подумал Родион, окидывая кислым взглядом исковерканное снарядами и минами село, – вроде не первый день воюю, а чего-то …дал слабину».
Плотно дымили танки его козыря – резерва, горели дома, бегали по Легедзино люди, тушили что-то, кричали: «Хлопцы, за что ж нам такое? Мы не воюем немца? …То ж, воны тут свои танкы поставилы, а нас за то зпал’яць? Нехай бы там де, в поли воевалы, нас защо пожглы…?»
– Командир! – позвали Филиппова из соседнего окопа. – Глянь в биноклю, штось пылит со стороны поля…
Родион выбрался на бруствер, отряхнул футляр оптики, открыл его и припал к окулярам. Весь край большого пшеничного поля, что раскинулось с другой стороны села, дымил и пылил. К Легедзино шло не меньше двадцати немецких танков и пехота. Прав был Лопатин, обошли их, идут прямо на резерв, а что там осталось из целой техники после минной атаки – неведомо.
Вдруг за дымовой завесой пожаров захлопали выстрелы пушек! «Значит, что-то все же уцелело?» – Едва только успел подумать комбат, как за его спиной отчаянно затрещал трофейный пулемет. «Немцы!» – Кричали бойцы и, не дожидаясь приказа, открыли огонь по придорожным кустам.
В дальней траншее началась какая-то возня. Филиппов всматривался в спины своих солдат и только секунд через десять понял, что там идет рукопашная схватка. Выскочившие из леса немцы, похоже, и сами не ожидали, что попадут прямо на советские позиции. Красноармейцы оказались порасторопнее, быстро собравшись гуртом, они стащили в окопы растерявшихся фашистов и, пока одни бойцы кололи их штыками, другие начали палить по кустам и деревьям.
– Обложили, – вслух сокрушался Филиппов, – проспали, черт подери, про-спа-ли!
Он бросился к дальнему орудию, только что грохнувшему выстрелом, но над головой что-то оглушительно хлопнуло, и Родион упал, не добегая до него всего несколько шагов. Гимнастерка на боку была разорвана осколком и окрасилась бордовым…
– Не стрелять! – Хрипел Родион, доползая до окопа. – Беречь снаряды для танков!
– Что тут беречь? – Стаскивая раненого комбата с бруствера, указывал в сторону дороги командир расчета.
Филиппов, преодолевая боль, выпрямился. На окраине рощи «разулся» еще один «Panzerbefehlswagen», свеженький.
– Откуда он тут взялся? – Опешил комбат. – Я его не видел…
– Никто не видел, – пояснил старшина, – а как начал смещаться огонь артобстрела, он и выполз откуда-то из-за деревьев. Я приказал кончить гада…
– Гада! – Повторил за ним Филиппов, чувствуя, как сбивает ему дыхание рана. – Верно, Вакуленко, верно! Серега, сшибайте им лапти, бейте под катки, раз уже и сюда пролезли суки…
Сорокапятка Вакуленко уже выцеливала следующий, ползущий по окраине рощи танк. Рисковать было нельзя, снаряды были на исходе, а эта Pz-шка шла к ним во фронт. Что ей в лоб эти 45 миллиметров? Только ежили удачно попасть.
Вдруг из засыпанного окопа, который уже заутюжил броней этот «Panzerbefehlswagen», прямо из земли поднялся на руках окровавленный боец с гранатой. Ноги его не двигались, то ли были сломаны, то ли придавлены, но он нашел в себе силы выдернуть кольцо, опереться одной рукой, а другой бросить боевую железку на «спину» отползающей немецкой бронемашине. Хлопнул взрыв, заставивший геройского бойца откинуться на спину. Оглушенный танк повело влево, он ввалился правой гусеницей в окоп, остановился и задымил, поливая из пулемета по позициям обороняющихся. У обстрелянного им орудия Вакуленко наступило смятение. Бойцы, кто успел, бросились врассыпную или скатились и траншеи.
Выручила вторая, дальняя пушка. Тремя снарядами она заставила и этот Pz. III умолкнуть, а вскоре и вспыхнуть открытым огнем.
Стрельба становилась тише. Тут же от дальнего орудия прибежал младший сержант Малашин:
– Товарищ майор, – принялся он докладывать, но сидящий, откинувшись спиной на земляную стенку траншеи, Филиппов не дал ему договорить:
– Молодчина! – Прохрипел комбат. – Вовремя ты его. Мы оценили и без доклада.
– Я не за тем, – опустил взгляд Малашин, – стрелять больше нечем, в ящиках пусто…
– И у меня только два снаряда, – добавил откуда-то слева Вакуленко. – Зенитки тоже молчат. Немцы отползли и притихли, товарищ майор, – продолжил он. – Может, пока есть время, отойдем к нашим танкам?
– Какой, к черту «отойдем»? – Стал с трудом подниматься комбат. – Смотри! Видишь дым до самого Киева? Что там у Лопатина осталось? Ты знаешь?
Вакуленко опустил взгляд.
– Вот и я не знаю, – добавил Филиппов. – Там тоже было не густо с боеприпасами. Малашин, оставляйте орудие, а сами в распоряжение Вакуленко.
– Есть…
– Стой, – придержал раненый комбат слабой рукой молодого командира, – пошли пару своих разведчиков из расчета…
– У меня только один остался, товарищ майор.
– Ну так добавь к нему кого-нибудь, порезвее и поглазастее. Отправь их к резерву. Нужно оценить обстановку, пока немцы взяли передышку. Пусть найдут Лопатина, посмотрят, посчитают, что осталось из техники, что из лошадей. Слышишь, бабы орут? Никому не отвлекаться ни на проклятия, ни на разговоры, все узнать и бегом сюда!
– Есть, – повторил Малашин и, пригнувшись, посеменил по окопу.
– Плохо дело, командир, – глядя ему вслед, заметил Вакуленко. – Ну придет его расчет ко мне, а снаряды? Их от этого больше не станет. Винтовки, гранаты есть, но надолго этого не хватит.
– А пулеметы немецкие? – Понимая горькую правоту старшины, заметил Филиппов.
– Да что там эти пулеметы? – Отмахнулся командир расчета. – Из них ленты вылетают на «раз-два», так что и с боеприпасами к «немцам» тоже уже не густо. Надо что-то решать. Сколько могли мы продержались…
– Тебе сколько лет, Сергей? – Вдруг спросил комбат.
– Тридцать восемь…
– Ну вот, – морщась от боли, утерся от пота рукавом Филиппов, – не мальчик, мы с тобой почти сверстники. Это им, таким, как Малашин я могу что-то объяснять, но не тебе. Думаю, ты понимаешь, что нас оставили здесь не для того, чтобы бы мы подняли бучу и тут же отошли. Я вбил это себе в голову и тебе советую принять, как должное. Если каждый из нас не станет до последнего вдоха вгрызаться в глотку немцам, как тот парень с гранатой, мы не только Киев врагу сдадим, понимаешь? Что это за мысли про «отходить»?
– Я не трус, командир.
– А я и не говорю, что ты трус.
– Но я – технарь, – продолжил, не сдаваясь Вакуленко, – моторист. Растолкуйте мне, товарищ майор, пока нас никто не слышит: у нас уже почти нет боеприпасов, нас самих осталось …немного; помощи не будет, это всем понятно, тогда какой смысл оставшимся здесь погибнуть? Всяко для нашего общего дела выгоднее отойти, собраться с силами, довооружиться, если не своим, то трофейным и снова крушить их, собак, пока патроны не кончатся. И так пять раз, десять, сто, пока не перебьем их или не найдет кого-то из нас шальная.
Сколько мы уже, часа четыре-пять бьемся? Ну пусть еще час, ну два и останутся только штыки, да дымовые шашки…
– Шкурку свою боишься попортить, – поджал губы комбат.
– Ничего я не боюсь, – вздохнул артиллерист. – Надо так хоть сейчас пойду вон в пшеницу, да под танк с гранатами кинусь. Жалко только пропадать попусту. Вот кончатся патроны и что? Будем сидеть, и ждать, пока нас всех танками не подавят. Что мы им штыками сделаем?
– Мы будем стоять здесь, старшина! – Надавил на связки комбат. – Ты хорошо меня услышал?
– Есть …стоять здесь, – выдохнул и отступил Вакуленко. – Тогда надо думать, как грамотно использовать два последних снаряда.
– Ты лучше сходи, посчитай, сколько нас боеспособных в твоих и Малашина окопах осталось, – стал успокаиваться и Филиппов. – И раненых посчитай, и убитых.
– А вас, товарищ майор, – улыбнулся вдруг артиллерист, – в раненых считать или нет?
– Иди, – сквозь боль отмахнулся комбат, – шалопай. Шевелись только. Что-то долго немцев не слыхать, видать не хотят до ночи с нами ковыряться, думают, как за один раз управиться…
Минут через десять-пятнадцать прибежали отправленные к Лопатину разведчики. С трудом отыскали сидящего в одиночестве и пребывающего в полубреду комбата, но, увидев его издалека, решили пока не беспокоить, дождались, пока появился Вакуленко:
– Чего прячетесь? – Спросил на ходу он, чем привел в чувства Филиппова.
– Мы …доложить, – начали переглядываться бойцы.
– Не шуми, Сергей, – стал подниматься комбат, но сам не смог, пришлось ему помогать, – видишь, какой я… поворотливый. Пожалели меня хлопцы, не ругай их. Ну что, братцы? Как там Лопатин?
– Жив он, товарищ майор, – начали по очереди рассказывать разведчики, – из танков целыми остались только три БТ-7 и еще как-то спаслась Т-16. Она только и на ходу, а танки все, привязаны к месту, могут только стрелять. У одного всю правую сторону вывернуло, – продолжил второй боец, – у другого гусеницу с катками разбросало возле хат, а третьему что-то в движке перебило, не заводится. Остальные все горят.
Хазикова и Ермакова убили, …много у них ребят полегло. Спросили у Лопатина чем помочь, так он к вам отправил. У него рука вся раздроблена, снарядом отбросило и ударило о дерево. Говорим: «ранены, может с нами пойдете?», так он сказал, что еще посмотрит, кто дольше продержится, а будем надоедать, обещал собак по следу пустить, чтобы быстрее до комбата добежали. Да, – вспомнил первый боец, – Лопатин просил передать, что пришлет нам Т-16…
– Ложись! – Вдруг скомандовал Вакуленко и прикрыл собой командира. Со стороны пшеничного поля с противным шелестом, прямо в центр села пролетел и взорвался снаряд.
– Сейчас попрут, – корчась от боли, разогнулся комбат, – спасибо, Сергей, не прикрывай больше командира. Себя тоже беречь надо. Посчитал, сколько и чего у нас осталось?
– Да не много в наличии-то, товарищ майор, – доложил тот, – раза три пересчитали оба наши снаряда, чего-то больше их не становится.
– Хватит балаболить, – осек Филиппов его однонаправленные шутки, – давай по делу.
– Тех, кто может воевать, человек с восемьдесят наберется, а по оружию и боеприпасам сами знаете.
– Знаю…, что там? – Заметив, что начальник расчета смотрит куда-то в сторону, спросил комбат.
– А вон, – кивнул Вакуленко, – Т-шка Лопатинская ползет…
С горки, объезжая глубокие воронки в самом деле медленно спускалась Т-16. Ее пулеметный огонь придется весьма кстати оставшимся у Филиппова бойцам. Нужно было подумать, где ее посподручнее поставить?
– Черт! – Сорвался с места Вакуленко, и побежал в сторону орудия.
Комбат и разведчики насторожились, вглядываясь в задымленный край рощи. Опять, неведомо откуда взявшись, вдоль нее полз немецкий танк. «Где-то они все же нащупали себе тропку в этом березняке», – недовольно процедил сквозь зубы Филиппов.
Немец, двинулся сначала прямо, но затем, будто опомнившись, повернул башню в сторону орудий и резко двинулся вправо, скрываясь от них за пригорком. Едва не зацепив стволом поросшую сухим быльником насыпь, он стал, прикрываясь ей, и навел пушку в сторону почти добравшейся до места Т-шки.
Ей хватило одного снаряда, который легко прошил лобовую броню и взорвался, ударившись в двигатель. Старая техника, …бензин. Т-шка выплюнула наружу свои потроха и полыхнула, словно факел. Горел Т-16, горело все село, …загорелся и подстреливший Т-шку немец. Это расчет Вакуленко отомстил за товарищей и израсходовал на него последние снаряды. Теперь остаткам батальона оставалось лишь одно – залечь в окопах и дожидаться «гостей».
Те не заставили себя долго ждать. Медленно подползающие к Легедзино танки уже даже не стреляли. Наверное, попросту не видели куда. Въезжали на окраину и, если обнаруживали в смотровые щели окопы, утюжили их гусеницами и днищами, заставляя красноармейцев перебегать с места на место, и расстреливали их из пулеметов.
Часть немецких машин осталась в поле и не входила в село. Наверное, гитлеровцы решили, что и те танки, что уже ползали в границах пылающего поселения, вполне справятся с остатками русских, но еще около трех часов с начала их заключительной атаки то тут, то там хлопали советские винтовки. Изредка в танки летели гранаты или бутылки с зажигательной смесью, а пехота, постоянно натыкаясь на спрятавшихся, по сути уже безоружных красноармейцев, постоянно вступала в рукопашные схватки.
За раскуроченным взрывом картофельным копачом лежал майор Лопатин, и достреливал последнюю обойму своего ТТ. Из густых зарослей смородиновых кустов позади него подполз Долдашев:
– Все, командир, – вытирая лицо от затекающей в глаза крови, выдохнул он, – переставай воевать. От Филиппова к тибе пиришли шеловек двадцать. Камбата убили, танк задавил. На той старане нашх совсем уж нет. Мы тольк и остались. Шьто делаим?
Заместитель начальника штаба опустил пистолет:
– Все, Каирболат, – прохрипел он, – труба дело. Как мы не трепыхались, а пришел наш последний час. Страшно?
– Нет, камандир, – ответил проводник-кинолог, – тольк сабак нашх жалко. Хороший был в этот раз, луший сабак. Все как адын! Золото, а не сабак. Слыш тиха? Сидят, не гавкают. Видят все. …Нас подавят танком, их перстриляют. Жалко
– Не доехал еще сюда ни мой, ни твой танк, – горько улыбнулся Лопатин, – кто нас подавит? Зае…ся они гонять за каждым, а, Долдашев? Так чтоль?
– Так, камандир.
– Ну вот. Ты давай-ка, собери там, за хатой, в окопчике, всех, кто остался, и отправь Соловьянова, пусть открывает вольеры. Слышь? Вы, все уцелевшие проводники, распределите собак меж собой. Кого будем ими травить – сам знаешь. Сейчас и я, …как-то поднимусь и приду к вам. Присмотрюсь только, как бы нам получше ударить …по этим чертовым танкам, …штыками да собаками. Не кисни, Долдашев, ща мы устроим им «барыню с выходом».
– Камандир, – собрался было идти и выполнять приказ Каирболат, но вдруг остановился, – есть же у нас шашк с дымом. Сматры, ветр в поле тянет, вишь? Давай пошлем дым в танки? Много будит дыму, а станет, как туман, немц нас не видеть будет…
– Умно, Долдашев, молодец, – щурясь на далекое, усеянное танками поле, похвалил проводника Лопатин, – так и сделаем, собирай людей.
