Алексей Вязовский
15 ножевых. Афган
© Алексей Вязовский, 2024
© Сергей Линник, 2024
Глава 1
– Держи ступню!
– Какую?
– Правую, мегобари, правую…
В мои руки плюхается отрезанная ступня, брызгает кровь. Я на автомате стираю брызги с лица, смотрю на усатого хирурга в заляпанном халате, который откладывает ампутационную пилу, берется за скальпель. Потом на молодого солдатика на столе. Тот лежит с закрытыми глазами, бледный, потный. На лице – маска с анестезией, в руку воткнута капельница.
– Тэ-экс… Теперь вот тут доработать немного. Чито гврито, чито маргалито…
В большой армейской палатке гудит бензогенератор, мигают стоваттные лампочки. Я только что вошел внутрь, представиться начальнику медроты, капитану Георгадзе, и сразу попал на операцию. Меня даже никто ни о чем не спросил – только успел сообщить звание и фамилию, послали быстро переодеваться, поставили к столу, ассистируй. Помылся очень условно, вряд ли где-нибудь в нормальной операционной такое пропустили бы. Фигли, полевые условия, рядом с палаткой лежит еще пара человек на носилках. Осколочные ранения – дозор подорвался на мине. И все срочные, жгутом перетянутые.
– А где хирургическая медсестра? – я осторожно перекладываю останки изувеченной ступни в кювету, выдыхаю. Сука, с корабля на бал. Точнее с роскошного столичного бала на тонущее афганское судно.
– Дарагой, какая сестра?! – Георгадзе смеется. – Мы тут женщин полгода не видели. Только обещают прислать. А прислали тебя…
Тут – это кандагарская медрота, которая базируется в военном лагере рядом с одноименным городом. Валы с колючкой и минными полями, КПП с врытым в грунт бронетранспортером и бесконечно длинные ряды армейских палаток.
– Если баб пришлют – это беда, – капитан закончил обрабатывать культю, вытер пот со лба рукавом халата. М-нда… выживаемость пациентов тут, поди, зашкаливает.
– Померяй давление.
Это мне привычно, это я на раз-два-три. Сорок лет на «скорой». В прошлой жизни, в нынешней… В этом месте я был бы должен всплакнуть. Ведь в Кандагар меня отправили прямиком из ЦКБ – утренний кофе, четырехнедельный отпуск, доплаты за международную премию имени Коха. Если добавить в этот соус молодую невесту, квартиру в Москве, машину и даже долю в швейцарской фармацевтической компании – вот они слезки, уже текут. Это «соус» горчит. И скрипит на зубах. Афганским песочком.
– Ну что там?
– Девяносто на пятьдесят.
– Бери кровь из холодильника, переливать будем.
– А почему беда?
– Что беда?
– Ну, медсестры?
– Дарагой, тут полторы тысячи мужиков. Это я буду с автоматом ходить их охранять. Иначе изнасилуют.
– Какой группы брать? – я открыл холодильник, посмотрел на пакеты с кровью.
– Вторая отрицательная.
– Нашел. Без женщин тут плохо. Анекдот хотите новый? Прямо из Москвы… – меня потряхивает, включается защитный механизм.
– Давай. Звать тебя как? В бумагах были только инициалы, – Георгадзе начал ушивать культю.
– Андрей. Приходит женщина к гинекологу. Тот ее посмотрел, спрашивает: «Половой жизнью живете?» Та отвечает: «Выживаю».
Хирург смеялся заразительно. Чуть ли не в грудь бил кулаками. Так вот всадит в себя иголку – вынимай потом.
Капитану было весело, а вот мне совсем ситуация не улыбалась. Торчать тут полтора года, ловить пули от душманов. Интересно, есть ли какой-нибудь способ связаться с Сусловым и Ко? Чазов меня сдал, генерал Цинев, поди, уже давно забыл. Хотя ему бы тоже весточку закинуть… авось поможет.
Я вспоминал, как бегал в тот день в поисках решения внезапно возникшей проблемы. Хотя проблема – это слишком слабо сказано. Передо мной маячила здоровенная, гигантская жопа, и выхода из нее я не видел.
Первым делом позвонил Юрию Геннадьевичу. Так, без всякой надежды. Он сам мне за три дня до этого говорил, что с шефом отправляется в командировку на Дальний Восток. Но вдруг не поехал, в Москве почему-то остался. Тишина. Следующим был Цинев. Уехал в санаторий, название не сказали. Галя Брежнева. В больнице, без уточнений. Позвонил Крестовоздвиженскому – нет, не у него. Сам нарколог мог только посочувствовать, никаких подвязок в кругах военных он не имел. Чазов. Не может же он загубить нашу работу из-за глупой обиды? Наверное, всё же может. Паровоз и без меня поедет. По крайней мере, секретарше, ответившей, что Евгений Иванович улетел в Ригу на неделю, я почему-то не поверил.
Набрал Морозова. Он тоже ошарашен был. Не такие планы он строил. Но и у Игоря Александровича военные знакомства оказались либо шапочными, либо не того уровня.
– Не спи, замерзнешь! – Георгадзе прекратил смеяться, проверил маску на солдатике.
– А где анестезиолог? – я все-таки сполоснул руки в самодельной раковине в конце палатки и поставил новый флакон в капельницу.
– Не переживай, не бездельничает.
* * *
Веселье продолжилось. Хорошо хоть меня не заставляли ничего делать кроме подай-принеси. Ибо я и в простой хирургии с травматологией не очень-то профессионал, все навыки на уровне «хватай и тащи в больницу». А в военно-полевом варианте всё это для меня – почти китайская грамота. Старинный учебник конца пятидесятых мне подогнал Морозов, когда приехал прощаться. Сказал, что можно не возвращать, вряд ли он ему в жизни еще пригодится. Спасибо, Игорь Александрович, что не начал выедать головной мозг по поводу причин, которые привели к столь плачевным последствиям.
Армия прибрала меня в свои руки быстро и без всяких сантиментов. Стоило нам появиться перед военкоматом, тут же позвали к «уазику», более известному по обидному псевдониму «козел». Похоже, ждали только меня. Наспех обнялись с Аней, в очередной раз вытер ей слезы.
Эта ночь далась мне очень тяжело. Рыдания, мольбы, новые слезы… Мгновенно приехали все Анины родственники и даже Давид с Симой. Ради меня помирились, мобилизовались… Тут же начали выдумывать планы спасения. Народный спорт – отмажь Панова от армии. Тут было и бегство за границу (как?), и прятки в Абхазии у родственников «князя», и липовые справки о травмах и болезнях. Меня уламывали впятером, обещали подключить маму – Аня даже заказала звонок в Орел. Ответ был довольно очевидным – за один день что-то сделать нереально. Хотя бы два-три. Да и что-то мне подсказывало – загребут меня даже одноглазого и с любым диагнозом.
Ну и само собой новые порции женских слез, «на кого ты меня оставляешь». Сердце от этого разрывалось, я реально боялся, что моторчик не выдержит и никаких справок не понадобится.
«Спас» меня от этой коллективной истерики Азимов-старший.
– Замолчите все!
Александр Иосифович пристукнул рукой по столу кухни, где мы все собрались.
– Не явится по повестке – это статья. Те, кто все организовал, – отец Ани внимательно на меня посмотрел, дождался моего кивка, – только этого и ждут. Пусть Андрей едет на сборный пункт, все телефоны куратора, Цинева у нас есть – будем вызванивать, вытаскивать. Поди, лауреатов премии Коха в стране раз, два и все.
Предложение было разумное, понятное, все мигом успокоились. А что тут поделаешь?
* * *
Ради того, чтобы побыстрее меня проводить, вчерашний майор выскочил на улицу, где и произвел все бумажные манипуляции. Всё заняло завидные для прочих бюрократов три минуты, не больше.
Рядом со мной на заднее сиденье уселся суровый капитан, судя по выхлопу, сильно страдавший от вчерашнего перебора. Я хотел опустить стекло, дабы обеспечить приток свежего воздуха, но жестоко обломался – рукоятка просто отсутствовала. Хорошо, водила догадался открыть свою форточку. Советский офицер показал свой профессионализм и заснул практически мгновенно. Это гражданские думают, что впрок выспаться нельзя, так они даже строем не ходят – что с них взять?
Когда мы выехали на Щелковское шоссе, я начал подозревать, где скоро окажусь. И действительно, знакомый поворот – и аэродром Чкаловский перед нами. Для военнослужащих Советской Армии экскурсия бесплатно.
Капитан очнулся в нужный момент, будто выключатель сработал. Только что дрых, и вот уже проснулся и идет на КПП. И здесь нас не задерживали, какой-то сержант заглянул в салон – и шлагбаум поднялся.
Вот дальше произошла небольшая пауза. Меня сдали на руки старому, явно за сорок, прапору в довольно поношенной рубашке, который показал место в тенечке под ангаром и приказал ждать и никуда не ходить. Я и сидел, наблюдая, как в нутро АН-26 грузят какие-то ящики любимого военными зеленого цвета. Говорят, есть даже специальный кубик Рубика, все грани которого защитного колера и не вращаются во избежание поломки. Недолго грузили, кстати, часа полтора. Естественно, на довольствие меня никто не ставил, и я перебивался домашней едой – заточил один бутерброд, рассудив, что колбаса хоть и сырокопченая, а на улице лето.
Наконец, безымянный прапор вспомнил обо мне, посоветовал сходить в сортир и скомандовал шагать внутрь самолета.
Странно, я всё еще был один. Никто со мной не летит? Что за силы провернули шестеренки военного ведомства, что меня так оперативно передают с рук на руки? Никаких ночевок на сборном пункте в ожидании «покупателя», неспешной езды и бесконечной скуки, после которой приезд в часть кажется праздником?
Но скучал я недолго – ко мне присоединилась компания из трех связистов: двух летех и одного старлея. Только от этих ребят я и узнал, что летим мы в Ташкент, но аэродром, как пошутил один из них, останется тем же – имени Чкалова.
Не надо быть особо сообразительным, чтобы не протянуть дальше линию от Москвы до столицы Узбекистана. Вряд ли меня сюда так оперативно загрузили для того, чтобы доставить в госпиталь Туркестанского округа, наверное, самый большой в Союзе сейчас.
Летели часов пять, не больше. Я включился в воинскую службу, хотя меня еще не обеспечили формой, и тупо дрых почти все время. Включаться в переполненный огненным армейским юмором разговор своих попутчиков не очень хотелось.
А в Ташкенте я понял, что такое жара. Это вам не легкое размягчение московского асфальта со слабенькой дымкой. Это был натуральный удар. Будто одетый зашел в сауну. Мне понравилось. Особенно когда организм попытался бороться с этим явлением путем выделения пота. Охладиться не получилось, но зато рубашку и брюки можно было спокойно выкручивать.
Специалисты по связям армейских подразделений между собой оказались парнями тертыми и поели еще в полете. И меня тоже угостили, приговаривая, что в тушенке главное не вкус, а набитое брюхо. За что им большое спасибо, кстати. Потому что и в Ташкенте меня кормить никто не собирался. Родина беспокоится только о тех своих бойцах, которые поставлены на довольствие. А у кого продаттестата нет, тот может спокойно питаться праной. Или космическими лучами, кому что больше по вкусу.
Следующий самолет тоже был АН, только поменьше номером. Всего лишь двенадцатым. Зато по размерам больше двадцать шестого, на котором я сюда прилетел, больше раза в два. Наконец-то решили, что я уже никуда не денусь, и отдали мне пакет с документами. Ничего интересного, кроме командировочного предписания. А в нем… Кандагар. Отдельная медицинская рота. Родина подготовила мне путешествие за границу, причем с разнообразными, интересными экскурсиями.
Какая же сука так постаралась? Чазов? Вряд ли. Может, Щелоков? Этот в состоянии: пара звонков, добро пожаловать на передок. Вот тут меня и накрыла какая-то жестокая безнадега. То самое чувство, когда ты понимаешь, что поток тебя несет, выбраться не можешь, и остается только наблюдать за происходящим. И все твои задумки, мечты рухнули как подпорки из спичек. До этого момента я воспринимал всю эту историю как кино про себя. Или затянувшийся сон, который никак не может кончиться и наполняется всё новыми и новыми бестолковыми подробностями. Сколько я сидел, тупо уставившись на обычный бланк, отпечатанный на дешевой сероватой бумаге с торчащей в правом верхнем углу щепочкой – не знаю. Но чувствовал себя, мягко говоря, хреново.
Пассажиров кроме меня, всего один нашелся. Подошел, познакомились. Он и рассказал, как ходят, как сдают. Оказался летуном, с такого же самолета. По имени Юра. Экипаж, те в сторонке, между собой трындят, анекдоты точат да подкалывают друг друга. Нас к себе не звали. Но мой попутчик и без них объяснил политику партии. Самолет сейчас догружали всякой взрывающейся фигней, а нас так, незначительным бонусом. Лёту здесь всего ничего – два часа и на месте.
Я представил себе какой-нибудь «стингер», который запустят нам вслед душманы, и фейерверк, при этом возникающий. Или это позже появится? Все мои знания о полетах в Афган были из фильма «9-я рота», где местные приласкали садящийся самолет из ПЗРК и он взорвался на глазах главных героев. Сука, сука…
Юра проследил за моим задумчивым взглядом и успокоил, сказав, что до этого дня ни одного летного происшествия с этим типом самолета не случилось. Прямо камень с души упал. Если раньше не было, то сегодня точно не произойдет, правда же?
Летуны – одна из самых суеверных категорий населения. У них есть целый кодекс примет и ритуалов. Кстати, именно от этих деятелей пошла тошнотворная привычка некоторых интеллектуально одаренных персонажей говорить «крайний» вместо «последний». А так – кто-то обязан за борт подержаться, командир с трапа падать не должен, еду готовит и на стол накрывает только борттехник, поссать на шасси – святое дело. Много еще всякого. Так что я решил ничего без спросу не трогать и никуда не ходить. А то выронят на лету, а потом скажут, что такого не знают.
Наконец, кто-то принес командиру экипажа ворох бумаг, и тот махнул рукой, запросто сказав: «Ну что, полетели». Только в этот момент вспомнили о пассажирах, и борттехник по имени Марат пошел за двумя дополнительными парашютами для нас. А вдруг поможет, в случае чего. «Скорая» тоже возит за собой здоровенный гроб дефибриллятора, хотя применяют его редко, а помогает он еще реже.
Взлет оказался неожиданно мягким, не ожидал прямо. Думал, если военный транспорт, то примерно как маршрутка по бездорожью. С нами третьим сидел тот самый поминаемый мной борттехник. Он занялся приготовлением какого-то супчика по рецепту ирландского рагу – бросай в кастрюлю всё, что видишь. Я же сел обозревать окрестности. Эшелон у нас не как у «Боинга», когда с десяти километров только облака видны. Впрочем, как раз этого не наблюдалось нигде. Чистое небо, солнце светит прямо в глаз. Тут я подумал, что надо было взять солнцезащитные очки, в этих краях это ни разу не выпендреж.
Минут через тридцать начали снижаться и вскоре сели на какой-то малюсенький аэродром. Рановато вроде, Юра же обещал два часа. Спросил бы его, да он кемарит. Марат дождался остановки самолета, открыл дверь и спустил на землю металлический трап. Выкинул какие-то мешки. С почтой?
Минут через пять на борт поднялось трое погранцов. О как! Не просто так, за бугор летим. Стражи границы проверили у всех документы, причем не для блезиру, тщательно изучили. Я поначалу подумал, что ребята тут забронзовели слегка и пытаются показать свою власть, но старший наряда, после бумажного мероприятия как-то смущаясь, пожал всем без исключения руки.
Ну и всё. Трап подняли – и полетели. Теперь уже точно из Союза.
* * *
– Голова? – спросил меня лысый прапор с вещевого склада.
– Пятьдесят шесть.
– Точно? А ну дай померяю, мне кажется чуть больше, – и он достал потрепанный портновский сантиметр и ловко обернул конец через лоб. – Глянь, не угадал. Ладно. Обувь? Сорок три?
– Да, – ответил я, и передо мной плюхнулись ботинки с шнурками.
– Григорию Васильевичу и спрашивать не надо, сам всё вижу, – с гордостью ответил вещевик. – Я, может, за всю службу три армии одел уже. Так, хэбэ, сорок восемь. Давай сменку тебе пятидесятый дам, а то сейчас плечи раздадутся немного, как раз будет. Ты же еще растешь? Ну вот… Погоны держи, эмблемки в петлицы, как знал, для тебя держал. Теща ест мороженое, вишь, – поднял он для демонстрации знаменитую змею с чашкой. Ты не молчи, давай, рассказывай, как там в Союзе. Анекдоты свежие знаешь?
Прапор продолжал выкладывать положенное мне вещевое довольствие, а я автоматически сгребал его и пихал в вещмешок. И только когда я попытался воткнуть туда бушлат, остановил меня, помог разобраться. И даже показал, как правильно застегивать броник.
* * *
После вещевого довольствия какое самое главное? Естественно, денежное. Потому что военнослужащему деньги нужны. Зубную пасту приобрести. Или сигареты, если курит. Даже рядовому семь рублей положены. А лейтенанту – и вовсе сумасшедшие деньги. Поэтому, приодевшись кое-как с помощью прапора с вещевого склада, дабы не пугать народ гражданской одеждой, я поперся в финчасть. Форма была непривычная: панамка вместо фуражки, ботинки эти, хотя и полегче кирзачей, но ноги в них всё равно сразу начали потеть. И полевая форма, после солдатского хэбэ в прошлой жизни, непривычно чувствовалась.
У финансистов царили тоска и скука, как и в любой бухгалтерии. Какой-то унылый мужик втолковывал сидевшему перед ним старлею в такой же необмятой форме, как и у меня, что произошла ошибка, и на него оформили аттестат, дописав лишнюю букву в фамилию, из-за чего тот вместо Иваненко стал Иваненковым. Писаря накажут, но документы ушли, теперь надо писать в Москву, всё исправлять. Но все положенные выплаты будут произведены, хоть и с незначительной отсрочкой. И я мысленно поставил в голове галочку следить за точностью записей, а то мои документы могут случайно замылить и исправлять до торжества перестройки и гласности.
Занимавшийся мной столь же безэмоциональный тип пробубнил про оклад в сто двадцать рублей, удвоение, доплаты за должность и выслугу. Ага, я буду служить два года ради прибавки в десять процентов. А можно я свои заплачу за всё время и поеду назад? Билет тоже готов приобрести на личные средства.
А местный финансовый специалист продолжал вещать про чеки «Внешпосылторга», сто восемьдесят в месяц для меня, которые положено было отоваривать только в местном «Военторге» или в магазинах «Березка», когда я дембельнусь.
– Не когда, а если, – зачем-то ляпнул я.
– Вы, товарищ лейтенант, панические настроения здесь не сейте, – раздался голос у меня за спиной.
Я повернул голову и увидел подтянутого старлея в отутюженной форме с медалью «За боевые заслуги». Поверх правой брови длинный шрам, глаза голубые, облик арийский. Характер поди нордический, твердый. Моргнул, посмотрел еще раз. Странно, у него батарейка села, что ли? Во лбу же должна гореть яркими красными буквами надпись «Особый отдел». Вот же принесло на мою голову. И я тоже хорош, нашел где шутки отпускать. Петросян, блин.
– Виноват, исправлюсь, – включил я дурака. Универсальный ответ начальству, проверено на очень большой выборке в течение длительного периода наблюдений. И здесь вроде сработало, продолжения выволочки не последовало.
Я начал выяснять у счетовода, можно ли оформить перевод части денежного содержания невесте, но меня обломили. Только официальным родственникам. И я отписал половину матери в Орел – её я попрошу пересылать часть средств Ане в Москву. Мне здесь деньги вообще не очень нужны. Разве что на мыльно-рыльные принадлежности. В итоге мы закончили почти быстро, я еще раз проверил, не стал ли я Панковым или Паниным, получил расчетную книжку и встал, засовывая ее в нагрудный карман.
– Со мной, товарищ лейтенант, – произнес тот же противный голос, который до этого рассказывал о правильном боевом духе. Особист, блин. Чтоб ты обосрался, когда воды не будет!
Впрочем, мимо этих деятелей ни один вновь прибывший не проходит. Кому короткая формальная беседа, а кому – и длительная проверка. Понятно – здесь вам не там, люди с оружием и слабой отчетностью по боеприпасам, граждане иностранных государств, с которыми возможен контакт, и прочее, до чего может дойти фантазия, направленная на бдительность.
Чекист завел меня в кабинет, уселся на свой довольно скромный стул, кивнул мне на такой же. Я посмотрел по сторонам: ничего примечательного, портрет самого знаменитого в нашей стране поляка, стеллаж с какими-то папками, сейф в углу. Даже кактуса на окне нет.
– Я старший лейтенант Карамышев Анатолий Николаевич, оперуполномоченный особого отдела, – представился хлыщ.
Молодой. Сколько ему? Лет двадцать пять? Вряд ли сильно больше. Медальку уже заслужил. Самую мелкую, но надо же с чего-то начинать. Читал, что во время Великой Отечественной ее презрительно называли «За бытовые услуги», потому что награждали всяких писарей и военно-полевых жен. Но времена меняются.
Особист ознакомился с моими бумагами, потом начал задавать стандартные вопросы – когда родился, где крестился, учился, вступил в комсомол и прочую лабуду.
Писал он мои ответы, явно скучая. А почерк красивый, прямо хоть в пример ставь. Я вспомнил, что какой-то отечественный император не мог читать печатный текст и у него был целый штат писарей, которые переписывали для государя художественную литературу от руки. Наверное, Карамышев мог бы в этой конторе карьеру сделать.
Смог его удивить ответом на вопрос, бывал ли я за границей. Он уже даже почти коснулся кончиком дешевой тридцатипятикопеечной ручки к листу, собираясь написать привычное «нет», когда прозвучало моё «Как же, случалось».
