Алексей Николаевич Загуляев
Эрлебнис. Мои мысли
Erlebnis – в философии А. Майнонга, «проживание» чего-либо, психическая включённость в определённый жизненный отрезок.
© Алексей Загуляев, 2021
ISBN 978-5-0055-8184-6
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
***
Не бывает так, чтобы ничего не снилось. Всегда снится. И не бывает так, чтобы ни о чём не думалось. Всегда думается. Просто есть люди, которые забывают свои сны. И есть люди, которые забывают свои мысли.
***
Какой бы прекрасною ни казалась Соломонова «Песнь песней»1, всё же она была создана человеком, не знавшим, что такое семья. Любовь вне семьи разрушительна, хотя и прекрасна. Любовь в семье созидательна, хотя у неё не такие яркие краски. Спасение человеческой души не в подвиге, а в тихой работе. И работа эта есть акт творческий, а творчество всегда интимно и не допускает до себя случайные, второстепенные элементы. Израиль подарил миру «Песнь песней», Индия – «Камасутру»2, Рим – «Искусство любви»3. Но чем дальше мы будем продвигаться на север, тем меньше будем находить вообще ЭРОТИЧЕСКОГО в творчестве населяющих его наций. И каким бы существенным это ни казалось, причиною тому является климат. Зима (и холод вообще) как ничто другое заставляет людей жаться друг к другу и обустраивать свой маленький уголок. Здесь эротическое всегда на уровне взгляда, на уровне полуслова; оно не нуждается во внешней стимуляции и религиозном авторитете – оно само по себе, оно всем понятно. Жара слишком телестна, её символ – кровные узы; холод, напротив, заставляет посмотреть вглубь, и его иероглиф – стремящиеся друг к другу души.
Также и у отдельных людей, особенно у женщин. Незамужние и «роковые» наверняка предпочтут лето; семейные и исполненные тихой заботы полюбят зиму.
***
Бог изначально отдал человеку всё. Поэтому глупо ожидать от Него даров. Бог ничего не даёт; Бог просто открывает наши глаза. Я могу попросить: «Господи! Дай мне то-то и то-то». А нужно ли мне это? Если это ЧУЖОЕ, то оно никогда не станет моим, оно со мной несовместимо; а если нужно, то уже давно моё. Достаточно просто увидеть это.
***
Ни одна философская система не вылилась в общественную систему жизни. Платон4 писал «Государство»5, Гитлер – «Майн Кампф», Маркс – «Капитал», Мор – «Утопию»6. Но при этом философия шла своей дорогой, а жизнь – своей. Вся немецкая философия с Кантом, Гегелем, Ницше и Фейербахом7 завершилась Второй мировой войной; вся деятельность древнеримских мудрецов, даже когда они делались наставниками императоров и полководцев, свелась к гибели Рима со всею его культурой; французские философы, начиная с Руссо и Вольтера, породили лишь зверства революций и бессилие перед фашистским режимом. Английская философия явила миру монстра экономики и повернула цивилизацию к технократическому развитию. И наконец вся современная западная философия (экзистенциализм, позитивизм и пр.) стала философией отчуждения. И одна из причин этого в том, что в основе философии лежит необходимость искать формулу мысли, а в основе жизни – простая насущность, выдвигающая на первое место безотчётную убеждённость в своём праве.
***
Из дневника: 12 августа 2003 г
…А вчера во сне меня съела огромная змея, такая огромная, что я в полный рост убрался у неё в пасти. Будто я сидел на какой-то дискотеке, и вдруг все вокруг как-то засуетились, забегали. Сказали, что опять приползла змея и сегодня съест свою очередную жертву. Я не стал суетиться и замер на месте, думая, что если не шевелиться, то она проползёт мимо. Но я ошибся. За спиной я почувствовал её дыхание, и испуганные глаза людей все устремились на меня. В один миг я понял, что мне пришёл конец. Однако я оставался спокоен. «Конец так конец», – подумал я и через секунду оказался у змеи в пасти. Было тепло и влажно, но страха я не испытывал. Напротив, даже интересно было узнать – каково это, умереть. Два огромных зуба пронзили моё тело от плеч и до ног. В глазах потемнело, и, словно на экране телевизора, высветилась совсем неуместная в моём положении надпись: «Арнольд Шварцнеггер»8. Говорят, что за мгновение до смерти перед глазами должна пронестись вся твоя жизнь. А передо мной горела такая вот только странная штука…
***
Всё, что имеет причину – мелочь. Всё самое грандиозное и всё вечное возникает из ничего.
***
Понравилась у Розанова9 мысль о колымаге с клешнями и финтящих девушках. Действительно, сколько человечество сделало усовершенствований за последние века. Станки, компьютеры, автоматы, автомобили. Ради чего? Ради удобства и чтобы было времени отдохнуть побольше. Но смотришь – и ничего-то не изменилось. Спешим, суетимся, не успеваем, морщимся от работы. Разве стало больше свободного времени? Разве жить легче стало? Раньше хоть друг друга замечали, а теперь и это – некогда. Раньше девка пряла на прялке – и всем хватало. А теперь сорок станков за девку – и всё мало. В чём причина? Может, и действительно в том она, что чем больше сделаешь ты, тем больше профинтит он.
***
Нет ценностной разницы между мыслью ВООБЩЕ и мыслью о повседневном. Всё частное в жизни существует в пространстве этого ВООБЩЕ, и во всём, на первый взгляд мелком, глобального всегда одна мера. Есть теория звука, и есть флейта, которая издаёт звук. Есть «Смысл любви» Вл. Соловьёва10 – и есть просто она, та, которую ты теперь любишь.
***
Из дневника: 14 августа 2003 г
В той или иной степени все мы жертвы стереотипов. Я, вполне возможно, тоже оказался такой жертвой. Стереотипы существуют для того, чтобы нам удобнее было жить. Каждый выбирает себе свой стереотип. Выбирает для того, чтобы оправдать свою слабость и защититься от самого себя. Я выбрал стереотип для любви. Читая разные книги, я составил себе представление о том, что настоящая любовь – это нечто недостижимое (по крайней мере для меня). Это должно быть что-то этакое, что-то из ряда вон выходящее. Но так ли это на самом деле? Может быть, дело обстоит проще?
Я ещё раз зашёл внутрь дома. Я смотрел на вещи, и эти вещи вызывали во мне какие-то мысли и чувства. Я ощущал исходящее от них тепло. На крытом балконе стоял мощный телескоп; на столе лежали очки, том Пушкина и ещё много книг, одна из которых была раскрыта. В кабинете, куда вёл вход сразу с балкона, тоже были разбросаны на столе книги; одну из них заложили на последних страницах – это томик Толстого. Комната Э., видимо, располагалась не вверху, как я в начале подумал, а внизу, смежно с кухней. Я так решил, потому что там оказалось больше игрушек, детских книжек и гимнастических снарядов у стены: шведская лестница, кольца, ещё что-то… Внизу темно, потому что ставни закрыты, а свет включить у меня не получилось. Везде чувствовалось присутствие В. И. и Э., а А. Н. как-то затерялась, хотя она журналист и, наверное, должна была себя как-то проявить помимо косметики, которой повсюду имелось в достатке. В доме много хорошо написанных картин, и везде книги. Всё это и вызвало мои мысли о любви. Может быть, она бывает и такой? Такой, как у В. И. и А. Н.? Тихая, спокойная река, уверенно устремлённая в неведомую никому даль. Ведь я совсем не знаю этих людей. Если на любовь распространить слова Конфуция11 – «всё, что истинно, делается легко», – то получается, что не нужны никакие бури и потрясения, никакие выворачивания себя наизнанку. Э. говорила, что мама с папой никогда не ссорятся. А я сказал, разве любящие друг друга могут не ссориться? А вдруг могут?! А вдруг так по-настоящему и должно быть?! Вдруг «милые бранятся – только тешатся» – всего лишь один из тех стереотипов, которыми я себя защищаю?
***
КРАСИВО сказанное не хуже сказанного МУДРО. В чистом виде красивое говорение – музыка; мудрое говорение – философия. И только одна поэзия смогла соединить воедино два противоположных начала. В этом – её уникальность.
***
Поставь человека одного посреди бескрайней, полной смертельного ужаса пустыни – и он весь в этом ужасе растворится, весь потеряет себя. Но построй ему в этом же месте фанерный домик и разукрась его изнутри – и всё примет иной расклад. Появится свой маленький мир, в котором нет страха пустыни. Вот – стены, вот – телевизор, вот – камин… При всём том, что этот фанерный домик, если посмотреть КАК ЕСТЬ, не простоит и минуты. Так в жизни и происходит. И потому не есть ли ИЛЛЮЗИЯ основное условие полноценной жизни, жизни без леденящего душу страха?
***
Я боялся одиночества и темноты и очень любил свою маму. Ещё будучи младенцем я мог заснуть только в том случае, если мама держала меня за руку. Кровать, где спали мои родители, образовывала букву «Г» с моей кроватью, стенки которой состояли из сетки вроде той, что натягивается на футбольные ворота. Сквозь эту сетку я и протягивал свою ручонку. Однажды мама решила пошутить надо мной, и вместо неё мою руку взял папа (я в этот момент уже спал). Каким-то образом я это почувствовал и, проснувшись, закатил слезливую истерику, так что маме больше не захотелось повторять эту шутку.
Когда я подрос, то спал уже на диване в противоположном углу комнаты. За руку меня никто теперь не держал, но темноты и ощущения одиночества я боялся по-прежнему. Поэтому я разработал для себя тактику. Папа после программы «Время» каждый вечер смотрел по телевизору какое-нибудь кино. И я приспособился засыпать за то время, пока шёл фильм и экран телевизора тускло освещал тёмное пространство квартиры. Впрочем, это не всегда удавалось, и потому время от времени (сейчас мне кажется, что это было почти каждый день) я ходил ночевать к своей тёте (все её звали Кокой, хотя крёстной она была только моему брату), которая жила этажом ниже со своей мамой (моей бабушкой Нюней). Мы спали с тётей на одной кровати, а когда в гости к ней приходили мои многочисленные двоюродные сёстры, то было вообще весело, хоть и тесно. Тут страху не было места. Но лишь до того дня, пока не умерла баба Нюня. Мне было страшно теперь даже с Кокой, и я уже навсегда вернулся домой.
Конечно, с возрастом страх одиночества притупился, но темноты я боюсь и по сей день. И не то чтобы я боюсь чего-то объективно возможного в этой темноте, но скорее своей собственной психики, которая, я в этом уверен, может выдать мне то ещё мистик-шоу.
Были у меня и другие страхи. В наше время, когда ещё страшнее «Вия»12 не было показано ни одного фильма, были однако довольно жуткие мультики, один из которых сильно затронул мою душу, и всякий раз, когда мама где-нибудь задерживалась подолгу, настойчиво лез мне в голову. Суть мультфильма была в том, что у маленького бегемотика пропала бегемотиха-мама, а какой-то злостного вида мужик ходил и распевал песню о том, что скрутит бегемотиху на котлеты. Вот мне и казалось, что маму тоже могут искрутить на котлеты, и потому рыдал горькими слезами, когда она долго не возвращалась. А один раз даже убежал искать её (хотя и не знал куда вообще идти). Хорошо, что мы с ней случайно встретились на улице. К маме я был очень привязан.
Но самым сильным моим страхом был страх смерти. В том возрасте (может быть, было мне лет пять или шесть) я мог очень красочно представить себе состояние перехода от жизни к смерти. Будто бы меркнет передо мной всё: мама, мечты, радость, память, ощущения, холодильник, ковёр… Особенно ковёр поражал меня больше всего. Мурашки покрывали всё моё тело, лицо перекашивалось и из глаз лились слёзы. Я не просто плакал – я рыдал. Это всегда происходило в одиночестве. Забьюсь куда-нибудь в уголок – и плачу. Этого никто никогда не видел. И потому никто не спрашивал меня, отчего я плачу, и никто не мог успокоить обещанием вечной жизни на небесах. Я часто плакал по этому поводу; может быть, в течении года, а может, больше. Пока однажды в одну миллисекунду вдруг не осознал – я не умру! То есть, конечно, тело моё, когда придёт срок, похоронят, но ощущение «Я» всегда пребудет со мной. Мало того, я ещё снова рожусь на земле где-нибудь в другом месте и с другим именем, но это «Я» останется прежним, таким же, каким пребывает во мне вот в эту минуту. Идея реинкарнации возникла просто из воздуха, из ниоткуда. Я нигде об этом не слышал и не читал (да и никто в провинции в 70-х годах 20 века об этом ни читать, ни слышать не мог). Это пришло изнутри меня, или это пришло прямо от Бога. Как бы там ни было, но с того дня я больше никогда не плакал по поводу смерти.
***
На Земле столько-то христиан и вот столько-то мусульман; столько-то буддистов и вот столько-то кришнаитов. А ещё – индуистов и иудеев, синтоистов и сатанистов… И откуда такие данные? Если из церковно-приходских книг, то это – полная чушь. Меня, когда я родился, крестили. Но это то же самое, как и моё имя. Меня назвали – Алексей. И вот теперь я и живу Алексеем. Если окажется, что на Земле больше всего Иванов или Александров, то что это будет значить? Ровным счётом ничего. Потому как у каждого из нас есть своё ТАЙНОЕ имя и есть свой ТАЙНЫЙ Бог. Только это и важно. А всё остальное никаким боком к Богу и не относится.
***
Гениальность – это никогда не ум. Гениальность – это всегда сияние духа.
***
Из дневника: 31 августа 2003 г
Всё очень странно. Всё очень зыбко. Моё душевное состояние, как маленький бриллиант со множеством ещё более мелких граней. Одно неуловимое движение – и сверкнёт новая грань. Во мне безнадёжность, обида, любовь, тоска, порыв и тысячи мыслей, – всё сплетается и расплетается, всё трепещет и создаёт хаос. Где безнадёжность? Везде. Пытаясь придать чёткие формы всей этой кутерьме, я понимаю, что это бессмысленное занятие. У каждого происходит своя жизнь, каждый думает о своём, каждый чувствует своё, каждый стремится к своему. И во всём этом стремлении – где я? На секунду отражаюсь в чёрном зрачке, и как только исчезну – памяти обо мне нет. А у меня постоянная память. Я весь состою из памяти. Я помню всех и всё. И каждое мгновение ко мне выстраивается очередь из теней, желающих, чтобы я наполнил их плотью воспоминаний. Где обида? Везде. Обида на безнадёжность, обида на то, что когда-то все эти тени сами захотели стать призраками; обида на то, что я только в чёрном зрачке и никогда – в сердце. Где любовь? Она заполняет меня, она надувает меня, словно воздушный шарик. Перетекая от тени к тени, она знает, кому подарить себя, а кого обойти стороной. И грусть моя превращается постепенно в тоску. И я понимаю, что та, от которой я продолжаю бежать – моя единственная реальность из всего нереального, что меня теперь окружает. Её ложь реальна, её измены реальны, её плоть реальна и состоит не из одного только зрачка. Я знаю, сколько боли ни причинила бы она мне, она обо мне помнит. Мне отведён в её сердце маленький беспризорный уголок, куда иногда заглядывает её сознание. Разве не это моя реальность? И мне тоскливо даже оттого, что, имея эту реальность, я имею её такой, от которой надо бесконечно бежать. Где мой порыв? Он прямо сейчас, в эту секунду; он был вчера и ещё несколькими днями раньше; он был, когда я садился в автобус на 31-ое место; он был, когда она не протянула на прощание руку. И тысячи мыслей расталкивали друг друга локтями, собачились, оспаривая первостепенность. И когда мог, я записывал их в этот дневник, и записываю уже сорок второй день… сорок второй день… Но я знаю, что всё ещё вернётся. И если захотеть, оно вернётся таким, каким захочу я. Только ведь не захочу. Никогда не получалось вот так вот взять и захотеть. И пусть не получается. Потому что, если бы получилось, то было бы, наверное, неправильным, не мне назначенным, не для меня сотворённым. И пусть я пойду дальше – своею дорогой, той, где всё безнадёжно, обидно, любимо, тоскливо, исполнено порывов и суетливых мыслей. Пусть…
***
У писателя вместо слёз – чернила. И каждый плачет о своём. Плачет от счастья, плачет от горя. Плачет просто так. И вот наплакал писатель чернил полную чернильницу – и начал писать. Иначе нельзя. Если не плакать – то писать нечем.
***
Я совершенно лишён дара ясновидения в том виде, в котором он являет себя у Андреева13 или Сведенборга14. Я ничего не могу сказать о других мирах больше, чем сказали они, и меньше ничего сказать не могу, потому что ни единой частицей души своей не проникал в эти миры иначе, чем через сон. Сны я люблю. Как у всякого человека, они бывают у меня то серыми, путаными и непонятными, а то яркими, впечатляющими и символичными. Я в них не разбираюсь, а сонникам и подавно не придаю никакого значения. Но случаются у меня и такие сны (ни серые и ни цветные), которые я узнаю́ сразу и тайна которых для меня понятна в первую же секунду. Я не сомневаюсь, что информация, почерпнутая из них, отражает положение дел в другом мире с той правдоподобностью, которая только может быть доведена до земного сознания. Именно к такой категории снов относятся те, в которых я имею возможность увидеть И. (после его смерти). В течение одного года и трёх месяцев после того, как он покинул нас, я имел возможность узнавать обо всех этапах его новой жизни в мирах более добрых, чем наш. Сначала он долгое время пребывал в месте, которое отсюда виделось мной как больница. В этот период он был бледен, слаб, молчалив, и его взгляд, иной раз обращённый на меня, казался до обидного равнодушным. Его водили по кабинетам, делали какие-то бесконечные прививки… Потом, спустя примерно год, какая-то девочка из окна, выходящего в заполненную людьми столовую, радостно сообщила мне, что он стал свободен. Я почему-то сказал ей, что знаю об этом, но радость моя (тихая радость в сердце) всё же удвоилась от такой вести. И вот уже совсем недавно я встретился с ним в его квартире, и он показывал мне изящное кольцо с бриллиантом. Я так понимаю, что скоро предстоит свадьба, и я ещё более за него рад.
***
Дело в том, что любовь – явление несколько обособленное, и если можно её с чем-то сравнить для наглядности, то круг параллельных образов весьма ограничен. Но я попробую эти параллели найти. Доверие – это результат огромной работы, которую должна проделать душа (или души, если говорить о доверии между двумя людьми). Есть некие внешние атрибуты, способные создавать искусственное доверие. Иногда это необходимо для того, чтобы сэкономить время. Такими атрибутами заполнено всё социальное пространство. Когда в ваш дом ломятся бандиты – вы вызываете полицию. В этот момент вы доверяете полиции, поскольку она имеет атрибут защиты законом. Когда у вас сердечный приступ – вы звоните в скорую помощь. Вы доверяете врачам, потому что они тоже наделены неким атрибутом. Отправляя своего ребёнка в школу, вы доверяете учителям, потому что больше, собственно говоря, доверить вашего ребёнка и некому. Но на самом деле за всей этой атрибуцией (Авессалом Подводный15 сказал бы эгрегориальными образованиями) стоят конкретные люди, многие из которых абсолютно не соответствуют своему назначенному атрибуту. Есть продавшийся или трусливый полицейский, есть безответственный и равнодушный к вашей болезни врач, есть бездарный учитель, сам не знающий, как это получилось, что он попал в класс. Социальная атрибуция развита очень сильно. И потому в ней без труда можно увидеть тот глобальный обман, который она в себе таит. Это СИСТЕМА. А всякая система, куда вы вписаны как составной элемент, привязывает вас к себе не своей истинностью, а отсутствием альтернативы. В крепкой системе всё должно быть просто и удобно. А всякая альтернатива очень сложна и крайне неудобна в условиях дефицита средств и свободного времени.
Подобная атрибуция существует и в отношениях между людьми, когда эти отношения стремятся образовать некую минисистему – рабочий коллектив, семью и т. п. Каждый рабочий доверяет своей компании, полагая, что ему справедливо заплатят за труд и создадут приемлемые условия для этого труда. Муж доверяет жене, поскольку ведь поженились они по обоюдному согласию. И тот, кто смотрит на это со стороны, тоже полагает, что это вполне понятная фирма, производящая то-то и то-то, а это понятная семья, где между женой и мужем, пусть и не идеальная, но всё-таки существует любовь. Подобные минисистемы всегда стараются скрыть свою лживую сущность, поскольку этим минисистемам всё же существует альтернатива: рабочий может уволиться и найти другую работу, а муж – подать на развод и создать другую семью. Здесь ещё сохраняются простота и удобство, поддержанные инертностью человека и силой его привычек. Потому можно и не задумываться о том, что тебя обманывает бухгалтер (может быть) или изменяет жена (может быть). Чтобы раскрыть обман, необходимо покопаться и отыскать факты. В большинстве случаев такие факты при желании найти можно, но только в не меньшем большинстве желание появляется слишком поздно.
Рассмотренные выше две системы атрибуции есть (как сказал бы индус) майя. В первом случае – это неприкрытая иллюзия, во втором – разодетая в яркие вывески и одуряющие обряды.
Но есть доверие, лишённое атрибутов. И только оно есть настоящее доверие. Оно не образует систем, хотя и пользуется системами. Оно одиноко, хотя им пронизаны все социальные нагромождения. Это доверие рождается в душе. И я попробую его описать. Как рождается Мастер? Никакой инструкции по этому поводу нет. Есть врач, закончивший медицинский институт и имеющий соответствующий документ, – а есть Парацельс16. Есть словоплёт, умело работающий языком и руками, пробивая себе путь к президентскому посту, – а есть Махатма Ганди17. Есть наконец иллюзионист-музыкант, вешающий звуковую лапшу на уши лишённой вкуса толпы, – а есть Моцарт18. Здесь уже нет никакого обмана, потому что Парацельс – это Парацельс, Ганди – это Ганди, а Моцарт – это Моцарт. В любых отношениях, будь то отношения с самим собой или отношения человек-человек, всегда наступает такой момент, за которым кончаются все сомнения, и ты начинаешь сиять доверием. Это сияние приходит как результат огромной работы. Это сияние пришло к Пушкину, когда он написал: «Я памятник себе воздвиг нерукотворный…». И это не порыв самомнения и максимализма. Это чёткая осознанность, это ясное понимание, это абсолютное чувство. Мы настолько привыкли обманывать друг друга и самих себя, что уже, наверное, трудно представить себе это чувство – чувство истинного доверия. Мы больше склонны не доверять, чем и занимаемся на самом деле. Мы не доверяем себе, не доверяем своей любимой (любимому), не доверяем своему начальнику, не доверяем врачу, не доверяем никому. Но при этом своё недоверие стараемся держать при себе до тех пор, пока с атрибутами всё в порядке. Но стоит появиться хоть одному маленькому изъяну, одному маленькому фактику – и случается революция, бунт, развод, война или изгнание из рая (с которого, в сущности, всё и началось). Для того, чтобы доверять по-настоящему, нужно работать. Работать с самим собой или с отношениями между тобой и ей. Если этого хотеть, если к этому стремиться, это будет не так сложно, как кажется. Доверие обязательно засияет и больше уже никогда не погаснет, пусть даже весь мир обрушится на вас с обвинениями в измене. Такое доверие незыблемо, оно на все времена. Такая любовь вечна. И всё это чушь о том, что не бывает вечной любви. Настоящая любовь, в которой сияет доверие, вечна. Мне трудно спорить с авторитетами, тем более если за ними стоит целая духовная традиция. Говорят, что любовь умирает тогда, когда исчерпывает свою духовную цель. А цель её в том, что на каком-то отрезке жизни вы (он или она) необходимы друг другу. Тогда же, когда эта необходимость исчезает, исчезает и любовь. Я думаю, что сюда вкралась какая-то жуткая ошибка. Бог есть Любовь. Если исчезнет любовь – исчезнет Бог. А это невозможно. Заблуждение упирается в понятие миссии. У каждого человека есть миссия, ради которой всё и устраивается надлежащим образом. Если для её исполнения нужна любовь – пожалуйте; если уже не нужна – извините. Человек – это не одна только миссия. Человек – это образ Бога. Имея в себе семь тел, высшим из которых является атманическое19 (где и заложена миссия), человек имеет и ещё кое-что, а именно то, что управляет всеми этими семью телами. Это – душа в её первозданной сути, которая не укладывается ни в одно из тел и не есть продукт их синтеза. Это – другое. И именно здесь рождается и не умирает любовь; и именно здесь возникает и пребывает во веки веков сияние. Я ещё раз скажу, что пусть не пугает вас этакая глубина. В этой глубине нет никакой проблемы для понимания. На самом деле чем глубже, чем ближе к душе что-то находится в человеке, тем оно более открыто для его сознания и для сознания других. Душа чиста, и ей нечего скрывать. И всё, что рядом с душой, никогда ни для кого не укрыто. Не бывает слишком интимного в той степени, чтобы о нём не поведать всему миру. Напротив, об этом надо кричать; это должно быть видно всем и для всех понятно. Поэтому первое, что необходимо в работе над отношениями, это полная откровенность и полная искренность. Чем интимнее для вас какая-то мысль или чувство, тем раньше об этом должен узнать тот, с кем вы хотите познать сияние. Тут я почти повторяю Ошо20 в том месте его «Близости», где он говорит о необходимости доверять. Наверное, именно это он и имел в виду.
