«…А тут германец этот. Старик столько перемен всяких видел, что и новую беду не считал непоправимой. Ну пришел немец, побудет, а потом его выгонят. Так всегда было. На это русская армия есть. Но молодым не терпится. Старик мало видит, но много понимает. Не хотят старику говорить, ну и ладно. Но ему молодых жалко. Ему уж все равно, а молодым бы жить да жить, когда вся эта каша перекипит. А теперь вот им надо в лес бежать, спасаться. А какое там спасение? На муки, на смерть идут.
Навстречу идет Владик, фельдшер. Он тоже молодой, ихний.
– Куда это вы, дедушка?
Полнясь жалостью ко внукам, страхом за них, с тоской думая о неуютном морозном лесе, старик проговорил в отчаянии:
– Ды гэта ж мы, Владичек, у партизаны идем…»
Всё бы хорошо, но Толя ужасно раздражал. Ему в начале романа 16, соответственно, потом и больше, но мыслит, как девятилетний. Чего стоят эти фразы, например, когда он собирается (уже окончательно) к партизанам: мол, шапку надел и пошёл. Он как будто реально не понимает, что в зимнем лесу надо как-то жить. Или это своеобразное желание сжечь дом %) это вообще, как минимум, странно. С другой стороны, это стремление выслужиться перед матерью, став партизаном, возможно, основывается на том, что его действительно в упор не видят дома. Пускай он младший, пускай у матери много дел, но она могла бы быть чуть-чуть мягче. Толя становится назойливым и лезет в каждую дыру именно от того, что чувствует недоверие к себе. В общем, все хороши.
А теперь пара цитат от Толи.
Единственное, что пробуждает в Толе тёплое чувство к Владику, – это то, что Владик первый из поселковцев, кто уже знает, что Толя – партизан. И это после того, как Владик помог им уйти и не сдал. Ну спасибо!
Но главное, ужин в лесу помогает поверить, что ты уже партизан, как бы закрепляет твоё новое положение. Секундочку, я одна тут вижу навязчивую идею?
Несколько разочарован. Как-то все примитивно. Партизаны фактически на глазах у полицейских и немцев открыто ведут подрывную деятельность. Герои то уйдут в лес, то вернутся.