Алеся Колединская
Тайны Старой Праги. Книга первая: Магия осени
На Градчанской площади
«Уработалась. Уработалась вдрабадан. В стельку, в дымину, в полнейшую зюзю!»
Так я думала о себе, сидя на скамейке в скверике у Пражского Града поздним вечером октября. Какое же это прекрасное время! Осень обняла Прагу своими жёлтыми объятиями. В них тепло и уютно, и никуда не хочется спешить. Запах Осени особый. Аромат земли и влажных листьев проникает в самый центр мыслей, успокаивает и навевает меланхолию. Хорошо так… Спокойно…
Возможно, вы бывали здесь. И, скорее всего, посещали обзорную экскурсию. Такая, как правило, начинается с утра. И это адский кошмар, скажу я вам как гид этого города. Безбрежные потоки туристов у Орлоя, на Карловом мосту и у Пражского Града выматывают так сильно, что хочется взвыть и бежать без оглядки прочь. Прочь от миллионов цепких глаз, чужих голов, громких голосов, какофонии уличных музыкантов, наглых зазывал в питейные заведения, орущих алко-велосипедов, с улюлюканьем проезжающих по трассе, дурацких матрёшек, ушанок, магнитиков с Прагой, маек с Прагой, чего-нибудь с Прагой, едкого сигаретного дыма путешествующих курильщиков и суеты. Суеты, которая так не к лицу старому городу. День Праги – это черновик. Грязный, с помарками, ложный. Это такая вуаль ненастоящего. Обман, на который Прага идёт специально. Свой наряд она сменит вечером.
Как только сумерки завладеют городом, Прага меняется становится самой собой. Маленькие окошки старинных домиков зажигаются тёплым светом. Им вторят фонари. Массивные, кованые, с замысловатыми завитушками. Их мягкий приглушённый свет манит. Мощёные улочки зовут пройтись. Куда? Фонари укажут путь. Время остановилось. Его больше нет. Нет людей. Нет ничего. Есть я и Вечная Прага. Я в ней. А она во мне. Заполнила всё моё сердце и мысли. Я дышу ею и впитываю в себя наслаждаясь.
Это была моя вторая мысль. О Праге. О том, что она властная. Капризная. Чарующая. И магическая. От неё невозможно уйти. Её любишь до беспамятства. Но лишь когда она позволяет это тебе. Вдохновенный безумец готов рыдать от своих чувств, созерцая шпили готических башен, устремлённые в небо, и красные крыши, ковром раскинувшиеся до горизонта. Но лишь наслаждаться Прагой – это жестокий самообман. Это она наслаждается тобой, превращая в свою марионетку. Это Прага забрасывает тебя в различные жизненные ситуации и с интересом игрока наблюдает, как ты из всего этого будешь выбираться. Своих любимчиков она не оставляет без внимания никогда, приговаривая: «О, а ты и с этим справился, что ли? А ну-ка, вот эту ситуацию попробуй. Интересно, что ты сейчас будешь делать?»
Вот так и живём. Забавляя друг друга. Я люблю её. А она позволяет упиваться своей красотой в обмен на соблюдение правил её игры.
Мысленно предъявляя претензии к Праге, я наблюдала, как вечерний туман молочной дымкой стелется по каменной брусчатке и мокрой траве. Они блестели от влажности. И запах осени стал проникать в мои ноздри. Я вдохнула его полной грудью и закрыла глаза. Потому что я люблю этот запах.
Возможно, я забылась на какое-то время. Ибо, открыв глаза, заметила, что уже совсем темно, туман окутал всё и размыл очертания, превратив свет фонарей в тусклые жёлтые пятна.
…И тут я увидела её. Тёмную тень в жёлтом блике светильника, которую огибает туман. Казалось, это человек. И хоть я не видела его лица, ведь расстояние между нами было внушительное, я чувствовала на себе его пронзительный, даже кричащий взгляд. Он явно посылал мне какие-то мысленные приказы, но я не могла понять их. Он не давал мне сосредоточиться на моём чувстве жалости к самой себе, ведь я устала, я уработалась, мне плохо, и я устала (я, наверное, уже это писала, да?). Что ему нужно? Если хочется насладиться вечерней Прагой в одиночестве, пусть идёт в другое место, я сюда пришла первой! Если ему надо что-то спросить – пусть подходит и спрашивает, я не кусаюсь. А если он решил меня убить/ограбить/изнасиловать – пусть только попробует, я сама его расчленю и съем. Потому что я очень устала, уработалась и поэтому очень злая! Очень!!!
Ну?! И чего стоим?!
Тень неясно дёрнулась, словно уловила мою мысль про «съем», и как будто испугалась. Исчезнув на пару секунд в тумане, она появилась снова и махнула мне рукой. Зовёт меня, что ли? Махнула вторично. В этот раз уже нетерпеливее. Ей нужно, чтобы я подошла? Но мне не очень хочется вставать с лавочки.
И тут случилось невероятное. То, от чего моё дыхание сбилось и сердце подпрыгнуло до горла. Тень разлилась в туман. Вот как будто очертания человека превратились в воду и вылились на мостовую. Я не могла поверить своим глазам! Стоял себе кто-то и вдруг, став жидким, разлился. Это разве нормально? Неужели такое может быть?
…Уработалась. А я говорила, нельзя брать три экскурсии в день по три часа в течение трёх дней – шибануться можно. Вот и шибанулась. Поздравляю! И как теперь домой идти, к мужу и детям? Что я им скажу? Я пришёл к тебе с приветом?!
Тёмная жижа на мостовой опять трансформировалась в человека и снова мне помахала. «О, как… – подумал мой мозг и сам себя спросил: – Так что же всё-таки теперь делать? Идти?» С одной стороны – страшно. Страшно и жутко. Но с другой… Если машет мне – значит, я ему нужна. Видимо, сам подойти не может.
Оговорюсь, что подобные вещи из серии «очевидное – невероятное» в последнее время часто происходили со мной. А также уточню, что я не любитель потустороннего, мистического и аномального. Я люблю, когда всё «перпендикулярно да параллельно» и понятно, по каким законам вести свою жизнедеятельность. То есть привидений в моём мире не существует. И если моей бабушки больше нет, то она никак не может контактировать со мной из загробного мира. Так быть не может! Умерла – так умерла.
Тем не менее, несмотря на мой рационализм и непоколебимую веру в отсутствие аномального, уже полгода как я регулярно сталкиваюсь с необъяснимыми явлениями. Иногда я просыпаюсь от ощущения, что кто-то дует мне в лицо. С близкого расстояния. А когда открываю глаза, естественно, никого нет. «Ну нет – и нет, – думаю я, переворачиваясь на другой бок. – Надо будет мне что-то передать – скажите, напишите или позвоните, а не дуйте. Я всё равно ничего не понимаю от вашего дутья. Со мною надо по старинке – взять и сказать. А так, с дутьём вашим провалили вы свою миссию. Не донесли до меня информацию. А было это в ваших интересах, между прочим».
Бывает, я слышу шаги в пустой квартире. Или как двигаются предметы. Но тогда я обманываю себя, что это проказы сквозняка. Хотя все окна закрыты. Мне удобно так думать. Я не хочу терять контроль над окружающим миром.
Вечерами в старой Праге на моём тур-маршруте я начинаю испытывать резкие приступы страха. Словно кто-то злобным взглядом сверлит мой затылок. Но профессия «ведущего» обязывает сдерживать эмоции и вещать как ни в чём не бывало. Короче, нельзя мне прилюдно пугаться, чтобы не потерять лицо.
А однажды младший сын с воплем выбежал из своей комнаты. Его напугал какой-то бубáк (1). Раньше с ним такого не происходило. Поэтому пришлось зайти в детскую генеральской походкой и, уперев руки в бока, научить сына самому сильному заклинанию против злых духов: «А ну пошли вон, бубаки!!! Чего вы сюда припёрлись?! Ну-ка, уматывайте отсюда, где вы там прописаны! А не то я вас найду и устрою Хиросиму и Нагасаки, мало не покажется!». Воспрянувший духом ребенок больше бубаков не боялся.
…Я решила подойти к тени. Разве неправильно было бы узнать, кто и чего от меня хочет? Может, бояться-то нечего? Опять же – приключеньице. Будет потом, чем подружкам похвастаться. Свежая струя, так сказать, в мой томный вечер. В общем, долой догадки, я пошла!
…Звук моих осторожных шагов (всё-таки я отправлялась на встречу с неизведанным) гулко отдавался эхом от нежилых дворцов. Они были прекрасны и величественны. Но мертвы. В них никто не жил уже много десятилетий. Эдакая мёртвая красота. Чёрные окна, без тёплого света включённых светильников, равнодушно глядели из Домов Без Души.
Когда я приблизилась к тени, она нырнула в сгусток непроницаемого тумана.
– Ну здрасьте, пожалста! – воскликнула я от досады. – Подошла, как ты просил. Ты же звал? Поэтому выходи, поговорим. А если будешь прятаться и стесняться, как девица на выданье, то я пойду домой. У меня там муж и дети. Ждут, между прочим, мать семейства с работы. Посему давай-ка без реверансов.
И туман вдруг заговорил. Это был странный голос. Словно несколько тихих голосов, слившись воедино, полушёпотом издавали звуки, раздававшиеся в моей голове:
– Освободи меня. Помоги мне. Помоги!
Я, наверное, долго простояла не дыша от странности происходящего, прежде чем спросила:
– А что надо сделать? И кто ты? И где ты?
– Я – Дочь, – еле слышно прошептали голоса, – иди домой. Я всё тебе расскажу.
…И всё. Этот кто-то исчез. Туман снова стал неживым. Обычным природным явлением. Просто капли воды в воздухе. Из него словно испарилась та «душа», которая только что вела со мной беседу. Как будто опустился занавес в конце спектакля, давая зрителям мысленный пинок идти уже восвояси. Покинуть помещение, так сказать. Ну я и пошла. Теперь уже домой. И снова мои гулкие шаги единственным звуком раздавались в тумане Градчанской площади.
Сон
…Женщина лет тридцати, ссутулившись, сидела на кровати и пристально глядела на фотокарточку, которую держала в руках. На чёрно-белом снимке улыбались трое: она, её муж и их пятилетняя дочь. В тот день она надела лучшую блузку в мелкую полоску, украсив её ажурным лёгким воротничком, который сама связала из тонких белых ниток. Волосы закрутила в высокую причёску, закрепив её сахарной водой (2). Рядом с ней на высоком стуле сидела дочурка, и её тёмное платье украшали вязанные мамой воротничок и манжеты. Считалось, чем ажурнее вязка, чем шире воротник и тоньше нить – тем ценнее и красивее рукоделие. А уж она-то была мастерица! Её руки, словно бабочки, порхали нал клубком шёлковых ниток, и из-под спиц, как по волшебству, являлось на свет филигранное чудо, тонкое и лёгкое, как узорчатая дымка.
Во всей осанке мужа на фотокарточке читалась гордость за то, что у него есть семья и за великую миссию отца, которую на него возложили. Его наряд – военный китель. Он шёл на фронт. Умирать за императора. «Вернусь до осени», – сказал он, целуя жену и дочь на прощание. Но все ещё не вернулся. И вестей от него тоже не было никаких.
Вдруг в комнату вошла девочка. Она нарушила вязкую тишину, которая наполнила воздух грустью. «Мама, мне холодно и страшно», – тоненьким голоском сказала она и подошла к женщине. Они обнялись и долго сидели на кровати, глядя в окно на сгущающиеся синие сумерки.
* * *
Холод с каждым днём всё больше давал о себе знать. Злой ноябрь бездушно вступил в свои права. Золотая Осень, приняв поражение, должна была отступить. Разруха чувствовалась в скудности жёлтых листьев, рваными манжетами прикрывающих голые ветки деревьев. Деревья тянули свои скрюченные чёрные пальцы в небо, будто моля оставить их в живых. Но нет. Таков уж ход жизни. Умирать надо. Чтобы родиться снова. Умереть, чтобы родиться – такой вот бесконечный цикл.
…Женщины, жившие без мужчин, оставленные мужьями ради войны, вдруг столкнулись с рядом проблем, которые необходимо было решить. Деньги заканчивались, нужно было заготовить на зиму уголь, чтобы топить печки-буржуйки, запасы еды быстро таяли, необходима была зимняя одежда и обувь детям, которые за год выросли и не влезали в старое.
Поэтому мама решилась устроиться на работу. Сперва в её мысленном списке ведущее место занимала должность лаборантки или переписчицы в архиве, достойная замужней дамы. Однако, совершенно истоптав и без того тонкие подошвы летних туфель и в очередной раз получив отказ, она поняла – сейчас в таких работницах страна не нуждается. Потом пришла очередь другой профессии, на которую она мысленно согласилась, – чистильщица ламп. Но и эти места были заняты теми женщинами, которые отважились на работу раньше, чем она.
Следующие несколько суток холода и голода вытолкнули её из дома в поисках работы довольно неженской – теперь она готова была стать рабочей на фабрике: таскать тяжеленные вёдра с углём, весь день стоять у раскалённой печи, изнывая от липкой жары и боли спине. Маленькая дочурка, болевшая уже несколько дней, постоянно дрожала от озноба и ночами прижималась к матери, чтобы согреться. Нужен был уголь. Нужны были для этого деньги. Взаймы не давали ни то, ни другое. Самим нужно было. Ведь идёт война, которая к осени не закончилась.
И фабрика приняла её в свои жёсткие объятия. Впереди замаячила надежда, что в семье появятся деньги. Пусть в пока не полной семье, но ведь война закончится, и муж вернётся. А с деньгами появится уголь, который вернёт в дом тепло, и еда. Пусть картошка, пусть хлеб, но так много, чтобы можно будет наесться вдоволь и доченьку накормить. Тогда малышка выздоровеет, и её милое личико вновь засияет улыбкой. И может, они вместе снова будут вышивать наволочки, тихонько сидя рядом у жаркой растопленной печки. Она будет учить её замысловатым узорам и просить не торопиться, ведь именно из-за спешки узоры получаются кривыми и неаккуратными. И малышка будет прилежно прокалывать белоснежную ткань иголкой с алой нитью, выводя детской ручкой нежный рисунок. А потом они вместе поужинают чем-нибудь вкусным. Может, это будет пряный гуляш с кнедликами или ароматная утка с капустой. И вечером она уложит дочурку спать в её тёплую постель, укроет мягким одеялом и будет петь ей колыбельную, пока детских ресничек не коснётся сон. А потом, когда она выйдет из спальни в прихожую, вдруг увидит то, о чём мечтала уже полгода, – тихо вошедшего в дом мужа. Такого любимого и очень статного в своём военном кителе. Он будет улыбаться виноватой улыбкой, а она, не сдержав крик радости, бросится ему на шею и обнимет так крепко, чтобы никогда уже не отпустить своё счастье из рук.
Работать приходилось долго и тяжело. Вставать засветло и выходить в жуткую холодную темноту, которая мгновенно хватала тело в крепкий ледяной кулак. Грузить уголь и, надрываясь, волочь тяжёлые вёдра. Бросать уголь в топку, не разгибая спины. Мыть и оттирать чёрную грязь. На голод не оставалось времени. Но он, конечно, никуда не пропадал и выедал организм изнутри. Она исхудала и осунулась. Но дочь – вот что беспокоило особенно. Высокая температура не проходила уже много дней. Малышка не ела и редко пила. А присмотреть за ней было некому. Мама оставляла её одну и упрашивала Бога, чтобы чай и неистовые молитвы исцелили её ребёнка. Но дочь болела. Мама сшила ей куклу из старой одежды. Она получилась странной, но девочка не выпускала её из рук. Спала с ней, прижимая к груди, и детское сердечко билось, чувствуя мамину любовь, словно исходящую из куклы.
Мама регулярно стояла перед дилеммой – идти на работу или остаться с больной дочерью. Душа рвалась к ребёнку, которому не становилось лучше. Казалось, нужно всего лишь быть с дочкой, обнять её и сидеть так долго-долго, и болезнь отступит. Душа кричала, что надо делать именно так. Но мозг задавал каверзные вопросы: «Но откуда же ты возьмёшь деньги на врача и лекарства? Девочке надо кушать, а у тебя нет денег на еду. У тебя ни на что нет денег. А они тебе нужны. Тебе нужна работа. Иди. Только за деньги ты сможешь вылечить её. Ради неё же… иди». И мама уходила. Уходила, оставляя болезнь, жар и слабость терзать это маленькое тельце. В то время как слёзы, муки совести, голод и усталость от работы, которая была бы тяжела даже для нескольких мужчин, рвали на части её душу. «Скоро, скоро всё изменится. Станет лучше. Всё будет хорошо. Надо только выдержать», – убеждала себя мама.
А девочка всё ждала. Ждала долго. Ждала, пока утренние сумерки не сменит светлое небо, а потом пока оно снова не погрузится во тьму. Именно тогда возвращалась мама. Такая любимая! Вместе с ней в дом входили радость и свет. Нет, не свет от лампочки, а свет божественный, что ли. От него становилось тепло на сердце и хотелось выздороветь. И пускай это счастье быть с мамой длилось всего только час, но ради этого часа счастья девочка жила. Это был смысл её жизни – дожить до мамы.
Хорошо, что рядом всегда была кукла. Она помогала ей вздохами мерить минуты, которые складывались в часы ожидания. На куклу можно было смотреть, по миллиметрам изучать её полотняную кожу и узоры на платье. Можно было посчитать тесёмочные волосы или заплести их в косу, а потом снова распустить. Вскоре девочка придумала разговаривать с куклой. И тогда дни пролетали быстрее и интереснее. Сперва она представляла куклу героиней знакомых ей сказок. Но потом ей навсегда была присвоена роль самой девочки – Даринки. А девочка стала «мамой» – такая теперь у неё была функция. И жизнь поменялась. Когда дом покидала мама настоящая, в неё превращалась Даринка, а Даринкой становилась кукла. Ненастоящая мама заботилась о ненастоящей дочке, рассказывала ей сказки, учила шить, считать и читать молитву про Ангела Хранителя:
…Ангелочек, мой защитник,
Охраняй ты мою душу,
Охраняй и днём, и ночью.
От беды и сил недобрых
Душу, тело сбереги,
Ангелок, мой покровитель.
Однажды дом встретил пустотой. Холодное тельце дочурки лежало на кровати. И к груди её была прижата мамина кукла. Девочка умерла. И сердце мамы провалилось куда-то вниз.
Она не помнила, как дожила остаток жизни. Больше ничего не имело значения. Кажется, она всё время сидела на кровати, где умерла дочурка, прижимая к груди, как и она, тряпичную куклу и глядя в окно, на синие сумерки. Только сказку рассказывать уже было некому.
Власть меняется
Я проснулась в слезах.
Сон! Это был сон!
В память впечатался образ девочки с косичкой. Она глядит в окно и прижимает к себе куклу. Не держит, а именно прижимает к сердцу.
Внутри бушевали эмоции.Так нелепо исковерканные жизни! Абсолютно зря! Любовь, преданная Жадностью и Грубой Силой. Ведь разве хотел отец покинуть семью? Разве по своей воле ушёл он убивать, чтобы в итоге погибнуть? А мама? Ведь она ЛЮБИЛА! Любила дом, семью, мужа и ребёнка. Они были счастливы, но их разлучили. Обстоятельства заставили её бросить дочь. Она сделала неправильный выбор. Хотя был ли он? А девочка? Чистейшая душа, умеющая только любить, зачем растоптали её? Власть и Деньги сделали своё чёрное дело. Любовь проиграла.
Почему вообще мне приснился этот сон?! Я никогда не думала о Первой мировой войне. Да и не о какой войне. Уж слишком эмоционально проношу сквозь себя горе и несправедливость, слёзы и лишения.
Бедный ребёнок. Бедная девочка…
И всё же какая-то навязчивая мысль пыталась пробиться в сознание среди вороха чувств, обуревавших меня.
…Стоп! А не связаны ли последние события между собой? Ведь тень в тумане явно сказала: «Дочь». Может, поэтому мне приснился такой сон? Возможно, она таким образом сообщила мне свою историю? Она, что, – та дочь? Получается, она – душа той девочки? Это та девочка?!
Какое-то время я провела в сумбурных мыслях из категории «этого не может быть». Этого не может быть, потому что мне всегда говорили, что этого не может быть. Подобного со мной не случалось, и именно поэтому случиться не может никогда. Всё это ненормально, а значит – такого быть не может. Случаться могут только привычные ситуации, а непривычные – не могут. А если они всё-таки случаются, то… То что?
Наступил ступор, который требовал принятия решения: что мне теперь делать и как жить со всем этим дальше?
Я погоняла мысль по всем лабиринтам возможных исходов ситуации, выбрала оптимальный маршрут и подошла к зеркалу в ванной. Зеркало – это прекрасный способ самоубеждения. Самый лучший! Потому что эффективный. И вот, глядя себе в глаза твёрдым и убедительным взглядом, я отчеканила новую установку тоном, не терпящим возражений.
Да. Случилось. Это факт. Самая упрямая в мире вещь. У меня есть два исхода: либо я бегаю по психушкам, церквям и шарлатанам с просьбой изгнать нечистого и лишить меня странного воспоминания. Первые выпишут много таблеток, а вторые и третьи выдоят денег. Возможно, я даже смогу убедить себя в том, что аномалии не было.
… До следующей аномалии.
И что потом?
Либо я принимаю новые обстоятельства и начинаю жить в новом мире. Отныне есть привидения, души усопших, ангелы и демоны, марсиане и зелёные человечки, которые до этого встречались мне только в кино. Они будут появляться в моей жизни, но я не буду их бояться. Черепа, ввалившиеся глаза, зелёный цвет кожи – это не страшно. Бояться этого меня убедили в прошлой жизни. А прошлой жизни больше нет. Власть меняется. Началась другая жизнь. Жизнь с «ними».
А почему, действительно, нужно бояться полуразложившегося трупа, с белёсыми глазами, клыками, редкими седыми волосами, прилепленными на черепушку, который с шипением приближается к тебе дёргающейся походкой? Вот в «прошлой жизни» я бы подумала, что раз человек так выглядит – значит, мёртв, причём давно, и идти он никак не может. НО ВЕДЬ ОН ИДЁТ!!! И невозможность сконнектить эти два аргумента взломали бы все мои установки! Ну и всё, взрыв мозга, вопли, паника, и – «дурка».
Теперь же, после смены установок, я буду думать так: раз идёт – значит, не совсем умер. Да, походка неординарная. Но ведь на скелете мало мышц, это же видно невооружённым глазом. А что заставляет наши кости двигаться? Вспоминаем школьную программу. Правильно – мышцы. И если с мышцами всё плохо, как видно, то и на походке, естественно, сей факт будет сказываться. Глаза белёсые, и чем он смотрит? С пединститута помню – феномен называется «компенсация», когда при недоразвитии одного из органов его функции заменяют другие органы собственной гипердеятельностью. Например, у слепых намного сильнее развит слух, чем у зрячих.
Может, чувак не видит нормально, но слышит, как громко бьётся моё сердце, и идёт на звук? А может, у него тепловизор включается «духовным оком»? А вон, у губоководных рыб с глазами вообще беда, и ничего, ориентируются ведь. В других рыб не врезаются, даже еду себе как-то находят. Поэтому поди знай, как оно у чувака со зрением организовано. Да мне и не надо знать. Просто есть такой факт – чувак каким-то образом видит.
Дальше – кожа местами отсутствует, местами – зелёная. Ну и ладно. Про цвет кожи во всём мире давно говорят – пережиток прошлого на него ориентироваться, чтобы делать выводы о человеке. У нас у всех разная кожа. У некоторых и прожилки видны, красненькие, синенькие там… А у кого-то поры такого диаметра, что в них палец поместися. Поэтому, если равняться на идеал, то под него не подошёл бы ни один человек в мире. А этот, значит, полузелёный. Ну что ж… Ну вот так, значит.
Клыки? С прикусом всё плохо было с детства, как объяснили бы дантисты. А у родителей по какой-то причине не было времени заниматься ребёнком. Может, они много работали, и у них совершенно не было времени? А может, у них в деревне не было дантиста? Я, конечно, не знаю, из деревни ли он, но проблема явно на лицо. Или, скорее, на лице.
Шипит человек? Опять же, стоит глянуть в область гортани – а гортани-то и нет. Нет её. И звуку, соответственно, исходить физически неоткуда. Может, у него и шипение-то еле получается, может, человек все силы напряг, чтобы донести мне какую-то важную информацию. А информация важная, судя по тому, что, несмотря на трудности в передвижении и звукопроизношении, человек всё равно заморочился, преодолел все свои препятствия и пошёл ко мне. Ему, поди, трудно, больно и плохо, но нет, он, как настоящий молодец, идёт, ковыляет ко мне и издалека уже что-то шипит. Доносит, так сказать, до меня весть. Понять бы что…
О! Можно дать ему ручку и бумажку – пусть напишет!
…Тут я прервала полёт своей фантазии, потому как надо было идти доспать ещё пару часов до подъёма. «Пока есть время, чего б не поспать?» – спросила я себя, глядя всё в то же зеркало, как вдруг сбоку промелькнула тень. Я заметила её в отражении краем глаза. Вздрогнув от неожиданности, я обернулась. И никого, разумеется, не увидела. Но остро чувствовала взгляд, прожигающий темечко. Тогда я сказала в пустоту, зеркалу, имагинарному привидению или никому: «Не смей меня пугать, мне страшно и неприятно». И, набравшись наглости, добавила: «И вообще… Если ты пришла за мной (заметь, не я за тобой ходила), тебе, скорее всего, что-то от меня надо. Так вот, я, может, и помогла бы. Но такие пугалки меня пугают. А в твоих интересах меня к себе расположить. Посему подобные выкрутасы, пожалуйста, прекрати. Не то останешься у разбитого корыта».
