Alex K
Let’s Stay Dreamers
– Спасибо большое, Jerry, ты, похоже, очень хороший мальчик? – похвалил его мой Papa, выглянув из левого края дверного проема, а после, схватив меня за руку, вытолкнул вперед. – Знакомьтесь, Alis – это Jerry, Jerry – это Alis. Моя дочка почти твоего возраста! Думаю, вы найдете с ней общий язык. А ты, моя дорогая, не делай такие глазки и иди с Jerry к его родителям. Скажи спасибо, и можете погулять. А нам, моя любимая Felicia, нужно как можно скорее разобрать все вещи.
Дверь захлопнулась, оставив меня один на один с каким-то левым мальчиком и с solicitud para saludar2 его родителям. Уже после этого на моем лице сформировалась гримаса ужаса.
Но Jerry тот еще балабол, что не терпит и минуты тишины. Он быстро меня разговорил, развеселил, и так мы стали лучшими друзьями. Ну конечно, не совсем так, но всех моментов наших отношений вам знать необязательно, да и не сильно они важны. Единственно, что было важно для нас обоих, – это то, что мы полностью доверяли друг другу…
Короче, мы перевалили по-быстрому к нему в дом, и поднявшись по винтажной лестнице, прошли в его комнату. Эту лестницу, кстати, я терпеть не могла. Ее ступени были специально спроектированы так, что любой неаккуратный шаг мог вскружить голову, свернув напоследок шею.
– Что ты там ищешь? – спросила я Jerry, пока тот усердно перерывал все свои шкафы, разбрасывая по комнате трусы, носки, футболки и остальной хлам из одной большой кучи в другую.
– Погоди всего пару секунд. Надеюсь, мама не нашла ее во время уборки. А то однажды так купил себе новый выпуск PlayJoy и спрятал в одном надежном месте. Глупец… Считал, что у нее при одном взгляде отпадет любое желание совать туда нос. Но ее не остановил толстый слой потников и грязных трусов под кроватью, после чего я нашел вон на той тумбочке свой журнальчик с запиской: «Не знаю, как ты, но остальные ребята уже давно пользуются интернетом», – сказал Jerry, указав пальцем на правую стенку своей комнаты, все так же продолжая искать что-то в ящиках.
– Ну так и поищи под кроватью! – со смешинкой в голосе кивнула я: – Классные у тебя трусы! Сердечки? Нет, ты серьезно? Сердечки и рюшечки на трусах очень хорошо гармонируют с цветом твоих карих глаз.
– Да ты, я смотрю, до хуя Sherlock! Нет, серьезно! Вот куда я ее заныкал! – с радостью и безумным блеском в глазах прервал он меня и прополз на четвереньках до кровати.
– Та-да! Смотри, какая красавица! Заказывал через инет, – радостно протянул он мне бурдюк, утыканный трубками.
– «Волынка»?
На самом деле uilleann pipes3 фирмы Stepforward в будущем стала для меня незаменимым атрибутом «новой» жизни. Это гениальное творение с идеальной длиной рога, шикарной системой мехов для нагнетания воздуха и эргономичным корпусом из воловьей кожи в зеленовато-желтый тортан. Благодаря удобному чантеру не было никакой опаски, что волынка выпадет из рук в начале представления. Раструб с клевером вставлялся в один из бурдонов тенора и шел в первое отделение мешка через стоки. В другое наливалась жидкость (я предпочитала чайную розу, но сойдет и любой другой чай) и, через вдувную трубку, втягивалась в первое, тем самым создавая неповторимый тон. И если четко соблюдать каждый пункт прилагаемой инструкции – весь мрак, все нотки, вплоть до hard D, проникали в мозг, взрывая сознание и делая из него lapapilla4. Только чистый звук – самый сок, короче.
– Ты будешь делать это дома? – спросила я Jerry с дебильным взглядом на волынку у себя в руках: – Вдруг об этом узнают твои родители?
– Да не парься ты. Родители на уикенде, да и я уже не раз играл на ней ирландский фолк. Успокойся и лучше подай мою сумку – надо достать четырехлистник.
После мы врубили музыку, и Jerry наконец оторвал первый листок клевера. Мысли в голове крутились все быстрее и быстрее. Сердце билось в предвкушении чего-то неизвестного, чего-то запретного. Чего-то, что поможет во всех проблемах. Здравый смысл уже давно был убит нездоровым интересом. Пока Jerry создавал все условия для нашего погружения в нирвану, я заваливала его вопросами о том, какие будут ощущения. Будет ли громко, и сколько это будет продолжаться. Но он повторял лишь: «Погодь немного, и сама все узнаешь. Обещаю, тебе зайдет».
И вот всего через один трек «DyE – Fantasy», который впоследствии стал традиционным в наших отношениях, все было сделано.
– Я сейчас принесу самое главное, – сказал Jerry с ухмылкой на лице, и перекатившись с кровати на пол, выбежал из комнаты. – Никуда не уходи – это будет для тебя сюрпризом, моя дорогая Alis! – кричал он снизу, брякая посудой и дверью холодильника.
– Та-да, мать вашу! Это я сделал специально для тебя! Сам и с любовью! По бабушкиному рецепту, так сказать! – ворвался он в комнату с подносом в руках: – Правда, моя бабушка ужасно готовила. Может, поэтому она не прожила долго, Бог решил убрать ее быстрее, чем она умудрится убрать кого-нибудь своей стряпней?! Хах, ты не представляешь, каким мучением было для нашей семьи ходить на праздничные ужины к любимой Gvendolin. Из-за болезни Альцгеймера и странной любви ко всему жирному. Иногда я ел что-то вроде мини-панкейков, но с них так сильно текло масло, что я боялся начать просвечивать как бумага после трапез. Не знаю, зачем я это рассказываю? Ну… в общем, ты поняла, что рассчитывать на вкусняшку не стоит. Но вскоре ты съешь все, невзирая на болезнь, – сказал он, протягивая поднос с двумя стаканами апельсинового сока и тарелкой, набитой кексами с шоколадной крошкой.
– Ты серьезно? Не думаю, что стану их есть. Ты, конечно, не обижайся, они выглядят аппетитно, но я не хочу, – начала я, но Jerry положил свою руку мне на плечо, посмотрел сияющим счастьем прямо мне в глаза и улыбнулся.
– Мы это еще посмотрим. Давай уже сделаем это, а то я так и умру девственником. Ну ты поняла?! А?! Сделаем это вместе! Или ты не такая?!
– Опять твои пошлости, – отмахнулась я с угрюмым лицом, хотя внутри смеялась над еще одной тупой шуткой своего лучшего друга.
Я села на край его двухместной кровати. Jerry подкатил ко мне на стуле c уже полностью раздутым бурдюком и, всучив волынку мне в руки, объяснил на пальцах, как на ней нужно играть. На самом деле оказалось проще, чем я думала.
Первый вдох, и на моих глазах проступили слезы, а горло и легкие сжались от спазма. Я мгновенно выпустила густой мрак, пропитавший мое тело, и начала неконтролируемо кашлять. – Ничего-ничего! Все нормально. У меня тоже так в первый раз было. В первый раз всегда больно и хочется плакать. Но давай условимся, на втором такте держать все в себе. Ок? Такую вещь жалко на ветер выпускать, а прыгать по комнате балериной, ловя остатки, не очень круто, – говорил Jerry, хлопая меня по спине и вдыхая смог, оставшийся в воздухе после моей слитой партии. Второй вдох, и я уже изо всех сил постаралась не закашлять. Но через секунду мрак все же вырвался из меня пушистым облачком.
– Вот так уже лучше. Чувствуешь что-нибудь?
– Нет, никаких ощущений. Вроде никаких. Что должно произойти-то? – в растерянности спрашивала я, в то время как Jerry затягивал свою hard D. Как-то иначе, как-то по-другому он выдыхал одурманивающий мрак, опустошая клетчатый мешок.
Держа резную трубку за бурдон в правой руке и поджимая бурбюк левой, Jerry давил его с таким усердием и трепетом – пока самая высокая нота не стихнет в уголках комнаты. Пока весь смог не переберется через узловатое устройство Stepforward и не проникнет прямо в мозг. А после этого он с все больше и больше краснеющим лицом посмотрел на меня и указательным пальцем дал понять, что сейчас я должна сделать все точно так же.
– Да выдохни ты уже! Лицо скорчил, словно тебе пластинку Nickel-Jack на Рождество подарили, – пихнула я его в бок, забирая волынку из рук. – Сколько у тебя еще этой хрени?
– У-у-у-у. Хрени еще полно, но не думаю, что ты будешь ее так называть уже через пару минут, – словно выдохнул он из себя ответ вместе с густым мраком. – Это просто улет! В прошлый раз четырехлистник был не такой счастливый. Кажись, меня с одного листа обескуражило! Смотри! Цени-цени, как мажет! – начал он смотреть себе на ноги с глупым выражением лица и смеясь через нос хрюкающими звуками. – И скорее не Nickel-Jack на Рождество, а кусок дерьма перед носом! Только очень красивого и радужного – как у единорогов. Хотя ты права – отличий между тем и другим почти нет. Ох, я б щас погонял на единороге по радуге. Хотя стоп. Еще три клевера, и я не то что гонять, я сам единорогом стану! – так же смотря себе на колени и похрюкивая, продолжал он. – Главное, рогом не застрять в какой-нибудь дырке. Ну ты поняла?!
– Хватит говорить глупости, лучше проследи, чтобы я все сделала правильно, – с презрением на лице и непониманием того, что несет Jerry, попросила я, уставившись на этот удивительный музыкальный инструмент.
– Ну, значит так: сейчас я даю тебе клевер и надуваю мешок сам. Твоя задача – тупо всосать в себя все, что будет. От начала партии до самого back D. Чтоб весь звук проник прямиков в сердце и наполнил твою грудь. Поняла?! Надо сосать, – объяснял он, размахивая перед моим лицом пальцами, сопровождая все жестами. А я в это время уже поднесла дуло ко рту и ждала окончания его зажигательной речи.
– Значит, ты умеешь сосать? А где научился?
– А тебе все скажи. Места знать надо.
Сверкнуло несколько ярких вспышек, породивших пламя зажигалки. Очень длинный и яркий язык дрожал от дыхания Jerry и отражался в его глазах. Музыка словно стихла, когда он аккуратно поднес огонь к клеверу. Выдох почти склеил мои легкие, а после глубокий вдох. Вдох, как будто я много лет была взаперти. Была скована цепями в маленькой темнице. И тут словно Prometheus – Jerry принес мне огонь и зажег свет в моем мире. Я выдыхала не мрак, а солоноватый воздух океана. Легкий свежий и бодрящий бриз. Время начало ползти. Да… Время словно приостановило свой ход. Я уже должна была закончить свой вдох давным-давно. Уже несколько секунд или минут назад, но легкие не наполнились даже наполовину. Клевер только-только превращался в тлеющий пепел.
– Тяни-тяни-тяни! Давай! Вот эта хорошо пошла, – говорил Jerry, но его голос отдавался эхом. Он словно был рядом со мной, но при этом очень далеко. И его фраза из тихого шелеста листьев перерастала в гром, разрезающий небо. Но я уже почти все. Я сделала это. Я добралась до тлеющих угольков в ля бемоле.
– Еще чуть-чуть. Добивай последние глотки, – опять раздался голос эхом, отражаясь в моей голове. И вот, словно через несколько веков после выдоха, шум океана затих. Весь мрак прошел через клетчатый бурдюк и вошел в мои легкие.
– Все, Alis! А теперь подержи в себе. Недолго, секунд пятнадцать. Считай про себя, – забрав волынку, пояснил Jerry и уставился на меня с дурацкой ухмылкой, опять начав давить из себя хрюкающие звуки.
В голове непроизвольно начался неумолимый отсчет. Пятнадцать – цифра четко раздалась в моих мыслях. Четырнадцать – также разнеслась, вылетев и затухнув в потаенных уголках подсознания. Тринадцать – уже прогремела у меня в голове. Двенадцать – сорвалась, не дав фону от прошлой исчезнуть. Одиннадцать – стала для меня самой запоминающейся. Она пронеслась по моей голове, сделав несколько кругов и вызвав приятные мурашки по телу. На десять я поняла, что мне не хватает кислорода, и ускорилась. Девять и восемь проскочили незаметно. А с семи даже быстрый счет стал плестись. Все встало, хотя при этом продолжало идти.
Часы четко давали понять, что секунды так же быстротечны, как и всегда. Но при этом их совокупность была вечностью. Шесть – выпустив немножко смога и поняв свою ошибку, я сморщила лицо, стараясь удержать все в себе еще немного. Пять – и в моих глазах потемнело. Четыре – опять раздалось эхом в голове и улетело через уши или нос.
«Финишная прямая», – пролетело мельком в моих мыслях, и отсчет пошел вслух.
– Tres, – почему-то вырвалось из меня клочком мрака и растворилось в пространстве комнаты. – Dos, – продолжила я, выпустив еще один туманный клубок из легких. – Uno, – сказала я, полностью освободив весь оставшийся смог с голосом, будто меня схватили за горло.
И тут все прояснилось. Мой разум словно оторвался от физической оболочки. В глазах немного потемнело, и я наконец перестала слышать раскаты грома от тринадцатой цифры.
– Jerry, кажется, я поняла в чем смысл жизни. Ты меня слышишь? Похоже, его просто нет. Похоже, это и есть мой смысл, – произнесла я в некоем самокопании и с опущенным в пол взглядом. Ковер с белым и очень длинным ворсом, покрывавший все пространство комнаты, стал безумно пушистым и мягким. Он явно был куплен именно для такого состояния. Мое тело с блаженством стекло в его объятия.
– Уууу. Да ты же в хлам! Alis, у тебя глаза краснющие! Как ты теперь домой пойдешь?! – стал троллить меня Jerry, переключив на своей фанере песню, и под какую-то электронщину начал сам потихоньку раздувать бурдюк.
Его фраза начала проворачиваться в моей голове, смешиваясь с эхом и словами из песни: «Yes, I feel sweet emotion every time you're near me. Every time you are near…» – и все это превращалось в полнейший фарш. Но мне не было страшно. Не было страшно в нормальном понимании этого слова. Я волновалась о реакции родителей и общества по поводу происходящего. Но чувствовала себя на несколько дюймов правее своей физической оболочки. Словно я была уже не я, а лишь энергией, что управляет марионеткой. Куском мяса, который не может переживать, думать или стремиться к чему-то. Я управляла своим телом, давая при этом дергать за невидимые ниточки чему-то абсолютно абстрактному и незримому. Дергай невидимые нити и танцуй – маленькая деревянная кукла.
В осознании этого я приподняла голову, и в поле моего зрения попало одно колено, затем другое. Мышцы сокращались под музыку, продолжая феерию любимого всеми трека, и у меня вырвался первый смешок. Его было трудно удержать – такой проворный и чистый, такой невинный и исходящий прямо из подсознания, когда я была маленькой девочкой в красивом кружевном платье лимонного цвета.
Это удивило меня так сильно, что пришлось даже переспросить Jerry, я ли это сейчас засмеялась, а в ответ: «Да уж, Alis, тебе больше нельзя – у тебя совсем крышка едет. А глазки-то, глазки-то… У-у-у-у!» – и вновь передал мне волынку.
– Но ты же сказал, что мне нельзя?! Как я домой-то пойду? – спросила я, глядя в его быстро расширяющиеся зрачки.
– А? Да нормально все будет! Я же шучу! Что ты сразу параноика включаешь?! Моих родителей до завтра не ожидается, и мы не такие jews5, как вы, чтобы нанимать уборщиц. Так что расслабься и просто играй помедленнее.
Y luego empezó (А потом началось)
Jerry всегда был меломаном с неплохим вкусом Он никогда не жалел своих родителей для приобретения новеньких пластинок, колонок «Solo что-то там» и еще кучи других музыкальных примочек, совершенно необходимых «нормальным» людям, для прослушивания цифры и винила, купленных недавно в местном магазинчике. Да что говорить? Он всегда ходил в своих кричащих красных наушниках Beast, снимая их, только ложась спать.
И вот этот мудак встал надо мной:
– Ну что, детка? Rock this house6? – и подбросив зажигалку в воздух правой, поймал левой, как жонглер, из-за спины. После кинул ее на компьютерный стол, чтоб переключить мелодию на «Laura», ставшей еще одной обязательной песенкой в наших с ним отношениях.
– Это же бомба! Ты чувствуешь, как твое тело танцует?! Ты чувствуешь, как твое сердце бьется в такт мелодии?! Это же улет! Словно каждая клеточка – это микро… Даже не так. Это нано-динамик, вибрирующий под басы! – кричал он, кривляясь и прыгая по комнате, как двинутый на голову.
Но что самое странное в этой ситуации – он был прав на все сто. И я действительно чувствовала бит, исходящий из углов его комнаты и пронизывающий мое тело.
– Да, Jerry! Это реально круто! Я никогда не чувствовала себя такой счастливой! Эта…Эта легкость! Боже, как же мне хорошо. – Смеясь и перекрикивая колонки, вскочив на кровать и прыгая на ней как ребенок, я растворялась в этом блаженстве полностью.
Минуты три мы скакали по кровати, пытаясь подпевать своими скрипучими голосами, но это казалось вечностью. А после рухнули в эйфории, припадочно смеясь, но при этом продолжая дергаться под музыку.
Время в этот момент просто прекратило свое существование. Оно забыло свою работу. Забыло, для чего оно нужно. Забыло, что должно всегда идти, и идти, и идти. Наверное, только психи могут понять, как бренно время. Как Einstein ошибался в своих теориях. Не обязательно приближаться к черной дыре, чтобы почувствовать дыхание вселенной.
– Время – это херня, которая ведет себя как херня и звучит как херня, способная отнимать самых любимых, оставляя при этом тех, кто должен сдохнуть. Время – это маленькая припадочная девочка с безграничной властью в руках. Я даже перефразирую один вопрос, приевшийся, наверное, всем. Что появилось раньше – Бог или Время. Ведь как ни крути, но Время было всегда. Ну то есть – вот Бог, по идее, был всегда, но Время было всегда еще дольше, чем Бог… Иначе как бы он создал все за семь дней? И можно ли назвать Время – сестрой Бога, или же Бог и есть Время?! – сказал Jerry как-то раз.
И я бы наверно никогда не поняла это, если бы Jerry не посмотрел на часы. Скорее, не так. Если бы он не сказал:
– Alis, ты прикинь, прошло всего пятнадцать минут! Надо похавать и погнать на улицу!
– А ведь и вправду надо поесть! Я безумно голодна! – прокричала я и от понимания собственной фразы замолчала на несколько минут, осознав, что это сказала именно Я. Что не кто-то другой, а именно я захотела есть. В этот момент мои глаза защипали слезы, а все тело пошло мурашками, от чего меня невольно передернуло.
– Я же говорил, что это поможет! Самая лучшая альтернатива твоим таблеткам! Нет, Alis, это я Sherlock! Ну же, скажи! Признай это! – с безумно радостным лицом, кричал Jerry, лохматя мою рыжую голову.
– Ну да, ты был прав, – тихо ответила я, поглаживая себя по руке, чтобы успокоиться и не разреветься перед ним, – спасибо тебе, ты мой самый лучший друг! Я тебя просто обожаю! – прокричала я, убирая его пальцы от своей головы.
Начав прибирать образовавшуюся неразбериху в своих локонах, меня пронзило самое страшное опасение – я могу есть, и раньше могла, правда, не с такой охотой, но сможет ли мой замызганный желудок это переварить? «Да насрать! Я очень хочу есть!» – подумала я после непродолжительного бурления мозга, набросившись на кексы.
С недоверием откусив чуть-чуть на пробу, уже через минуту я не заметила, как съела второй и третий кексик. Да я потеряла счет тому, сколько в меня влезло в тот момент. На шестом я даже забыла, что меня беспокоили какие-то проблемы с едой. Кексы были невероятно вкусными, что описывать их можно только поэмой.
– Я никогда не ела ничего вкуснее! Они шикарны! Как ты их сделал?! – с размазанным по лицу шоколадом спросила я, уплетая тут же очередной кексик.
– Все просто! Он состоит на семьдесят процентов из любви и на двадцать из стараний!
– А оставшиеся десять где?
– Это секретный ингредиент – умами. Но лучше тебе не знать, что это такое. На самом деле я умею готовить еще с раннего детства: моя бабуля – та, что с вибрирующими руками была, меня и научила! – отвечал он, также принявшись пожирать собственную выпечку.
– Почему ты мне это не рассказывал? – промямлила я с набитым ртом, резко оторвавшись от безумно вкусного лакомства.
– Да потому что все девки текут по мужикам, умеющим готовить. Меня бы сразу разорвали на части, как узнали, что я – красивый, умный, да еще и готовить люблю, – посмеялся он, но тут же признался: – Я уже один раз этим похвастался, после чего меня месяц дразнили дрочилой. И маменькиным сынком, и еще много как… – Он всунул за обе щеки по шоколадному кексу и, улыбнувшись образовавшейся после пережевывания массой, пробубнил: «На улицу ща пойдем, вот там будет улет полный!»
Calles extrañas (Незнакомые улицы)
После моих недолгих споров на тему прогулки «в густом тумане» мы вывалились из его дома как две сумасшедшие гиены, постоянно хихикающие без причин и ищущие, чего бы съесть. Странно, но когда прошло уже примерно полчаса, а никаких признаков тошноты не было, я наконец вздохнула свободно. Единственное, что требовал мой организм в тот момент, – это еще чего-нибудь пожевать и попить. Вообще, когда тебя пробивает на «хавчик» – отдельная тема.
Вот вы сыграли на волынке. Что угодно. Абсолютно не имеет значения: фолк это, рок или индастриал. Будьте уверены – захочется жрать. И любая еда, даже та, что вы на дух не переносите, будет самой охренительной. Это чувство, когда вы жуете, к примеру, морковку, а вкусовые рецепторы разрываются от восхищения, а в голову приходит понимание, что это, черт подери, самая шикарная морковка в вашей жизни. И это относится ко всему: к хлебу с джемом из чернослива, к стремному вяленому мясу, что делал Jack, да все с клевером восхитительно.
Ну и пить, соответственно, тоже очень хочется. Лично у меня язык всегда после партии был, как у кошки. Словно я бежала целый день по пустыне без капли воды. В общем, сухо, как у старухи в дырке. Но в отличие от вкусняшек, воду я всегда боялась пить. И это было реально страшно. Вдруг захлебнусь. Руки ничего нормально не держат, мозг оценивать расстояние от точки касания кружки и рта совершенно не в состоянии. Следовательно, понять – пьете вы или еще не начали – совершенно невозможно. Поэтому трубочка вам, мне и всем остальным в помощь. Вот всегда трубочка вывозила ситуацию. Сиди себе на софе, залипай в красочный мультик с рейтингом для младенцев, хрусти сырными шариками и посасывай из трубочки фруктовый коктейль – счастье и радость обеспечены.
Другая сторона этой поедательно-запивательной монеты – то, что мелодия в голове быстро угасает. Но вот сколько я не играла, кайф от вкусняшек только увеличивался. Даже не знаю… У каждого свой метаболизм, и мой уж точно не самый лучший индикатор.
И так – две гиены пошли в кино. Не знаю, нахера и кто из нас придумал такую гениальную идею, но до кинотеатра пешком была та еще дорога. Время так и не двигалось, жажда одолевала, а мы идем со словами: «Да сколько можно до этого кинотеатра топать?! Это же просто ад!».
В самом же кинотеатре было все куда ужаснее. Мы сразу же наткнулись на толпу. Я вот не понимаю – ладно, мы еще в школе учились. Но те, кто в очереди стоял, какого черта там делали? Они или получают так много, что не ходят на работу, или просто кладут на нее огромный болт? Второе предположение отбрасывается логикой, так как у них есть деньги на кино, на попкорн и на все остальное. Ну да похуй. Короче, именно с этого момента я стала бояться очередей. Эта называется convertephobia или типа того.
Стоим мы в этой нескончаемой очереди, похожей на те, что возникают во время ажиотажа при выходе новенького смартфона от радужных друзей из-за океана. И эта цепочка из смердящего жира и пота волочится вперед со скоростью улитки, оголяя свои желтые зубы, разговаривая о всякой херне и покачиваясь в унисон, как пингвины. Но в тот момент это было совершенно неважно для двух красноглазых подростков. Мы просто смотрели на этот человеческий ряд доминошек впереди нас, потом на наручные часы Jerry, опять на домино и снова на часы.
– О-о-о-хренеть! Слушай, слушай. Охренеть тут людей. Мы же тут от жажды помрем, – вдруг, уткнувшись в меня, выдал Jerry и, зажав кулаком рот, попытался сдержать смех. От его слов мне стало не по себе.
– Помрем?! – переспросила я. – Ну уж нет! Ты давай в очередь и продвигайся к во-о-он той миледи в синем, а я пойду за содовой, – предложила я, совершенно не отупляя, где вообще в этом кинотеатре можно купить Frepsi и чего пожевать.
– Ладно, я пошла! – резко развернула голову, а после еле подоспевающее за ней тело на сто восемьдесят и тут же провалилась. Коридор вмиг стал увеличиваться в геометрической прогрессии, как при съемке dolly zoom в фильмах ужасов. Но в конце был не монстр, а светящаяся вывеска второго зала. – Si es la segunda sala, ¿dónde está la primera? Scheiße!7 – пробормотала я себе под нос и двинулась в сторону, любезно указанную путеводной стрелкой.
Слепящий до слез неоновый свет освещал мой путь. Я подошла к нему почти вплотную, сконцентрировавшись на указателе, выдала: «Как красиво! Это же просто… – протянула я руку на фиолетово-синюю трубку. – Просто супер», – в то время как свет проникал сквозь пальцы. Такой необычный. Пыль, попадающая в него, создавала всеми любимый «эффект зернистости». Но я видела не просто красивые пылинки. Мое зрение стало настолько чувствительным, что получалось различать градиенты переходов частичек кожи из одного цвета в другой. Они переливались из синего в белый и до фиолетового в доли секунд, но еще не воскресшее Время позволило мне насладиться всем этим.
Собрав в тот момент оставшиеся силы и оторвав глаза от изысканного излучения, чтобы не стать очередным мотыльком, летящим на зов гудящей лампы, я еще раз резко провернула голову. Да так, что чуть ее не вывернула. Внимательно оглядевшись, я наконец увидела тот самый первый зал. От него по левой стороне шла лестница, ведущая к вкусняшкам.
Взяв две колы и большое ведро попкорна с соленой карамелью, я расположилась на одном из диванов павильона.
– Ну, что-как? – ткнув меня в бок и громко рассмеявшись после, спросил Jerry: – Да тут же целая цистерна взорвавшегося лакомства! Уверен, что именно Moses додумался пожарить кукурузу на раскаленном песке. Иначе я даже не знаю, чем он был занят в пустыне сорок лет, – схватив горсть попкорна и забив себе им весь рот, рассмеялся он.
– Сколько до сеанса? – вдруг вспомнив, где нахожусь, спросила я.
– Ты лучше спроси – купил ли я билеты?! – не выжидая паузы, Jerry отрицательно помотал головой. – Но ты не волнуйся, сходим в другой раз.
Естественно, он забыл про билеты и кино, рассматривая дивный мир красными глазами.
– Куда тогда идем? – держа в руках попкорн и напитки, растерянно спросила я.
– Домой точно нельзя. Если нас родители увидят такими – шляпа будет еще та. Пошли в торговый, там повеселимся?
– В принципе, я не против прогуляться, – ответила я с неохотой, но в душе все кричало об обратном.
Un poso a un lado (Шаг в сторону)
Это была любовь. Любовь с «первого взгляда», так скажем. Всегда считала его красивым. Я про Jerry, если что. И скажу больше, он был моим реально существующим идеалом парня, мужа и вообще всего представления о мужской половине. Да, конечно, отец был тоже неким идеалом, как считают многие девочки, но я не хотела, чтобы его член оказался во мне. А вот с Jerry другая история. Я никогда не была шлюхой или озабоченной, но как меня лишат девственности, продумывала до мелочей. До микродеталей. Я даже купила для этого случая все, что нужно, – ну там презервативы, смазку, свечки с запахом корицы и красного вина, хотя, по сути, это мужчина должен делать. Но хотелось, чтобы все было именно так, как я задумывала. Попробовать реальный член, который, как я сначала думала, будет только любимого человека. Но все по порядку. А то меня не туда понесло.
В общем, как вы поняли, Jerry был моим лучшим другом и моим любовником. Точнее говоря, этот человек стал для меня всем. Я вся дрожала от его голоса. Его улыбка, по поводу и без, заставляла мое тело трепетать от счастья. Я была полностью поглощена Jerry и хотела остаться с ним навсегда.
Правда, осознание того, что мы необходимы друг другу, как воздух легким или как вода для увядающего растения, пришло не сразу. Наверное, он не понимал, как был мне дорог. Его великолепное чувство юмора и огромный багаж интересных историй уже помогали завладеть любой тупой малолеткой, уломав ее за мгновение. А в совокупности с божественным телосложением и смазливым личиком позволяли ему овладеть любой красоткой с огромными молочными железами, которыми я никогда не славилась.
Вообще мои сиськи были проблемой с самого начала. Когда я была толстой – вместо молочных желез их компенсировал другой жир. Короче, они были уродливы и не столь упруги, как у других девчонок, чье половое созревание начиналось куда быстрее, благодаря адекватной работе щитовидной железы и равномерному распределению гормонов по организму. Моя же гормональная система всегда вставляла мне палки в колеса.
Думаю, без дорогих косметологов и адекватного лечения у эндокринолога я бы еще долгие годы была прыщавой. Представляю себе, лицо без всех этих таблеток, что выписывал мой лечащий врач, – разрытые язвами щеки, похожие на пузырчатую пленку, изливали бы литры гноя на мою и без того жирную кожу. Гребаное акне. Ну а моя грудь после анорексии совсем перестала напоминать упругие мячики не только для баскетбола или тенниса, но даже пинг-понга. Словом, она походила на пустые бумажные мешки из-под продуктов. Когда же мой гормональный фон снова принял горизонтальное положение – выросла сначала левая грудь. Второй размер, наверное, среднестатистический для всех девушек, как и пятидюймовый член у парней. Хотя это всего-навсего утешение для страждущих иметь большие размеры. Все повернуты на величине.
В тот момент мне казалось, что меня клонит на левую сторону при беге или ходьбе. Это когда ты хочешь повернуть направо, ведь тебе туда надо, но вместо этого поворачиваешь налево и после пытаешься найти этому разумное объяснение. Поэтому приходилось постоянно выслушивать упреки моей Madre: «Откуда у тебя такие дурацкие гены? Это все твой отец. У меня в семье все были красивые и с большим бюстом! А на коже вообще ни единого прыщика. Но ты! Ты – вся в отца. Твои ноги покрываются гусиной кожей от холода, а руки шершавые из-за щетины, как у свиньи», – причитала она выкуривая целую пачку, пока выбирала мне первый в жизни бюстгальтер.
Ее не просили тушить сигарету или покинуть магазин, ведь она доплачивала продавцам-консультантам, и те с удовольствием держались от нас на расстоянии двух ярдов, получив компенсацию за все принесенные неудобства.
Она методично прикладывала очередной «хороший выбор» к моему телу и со злостью швыряла его в угол зала со словами: «Боже, за что ты меня так наказываешь?! Это существо не мое! Мне его подкинули!», – кричала она на весь персонал. Вздыхала, оглядывая мое голое тело с ног до головы, и, то ли с недовольством безысходности положения, то ли с безмерным отвращением, признавала: «Нет. Она моя дочь. Глазки мои. Зеленые и красивые. Красивые и блестящие, как Средиземное море. И носик мой. Такой аккуратный и слегка курносый. Да. Глазки и носик мои. А вот все остальное тело – папкино!» – и продолжала откидывать очередной лифчик, не подходящий для решения моей однобокой проблемы.