Альфеус Хаятт Веррилл
Эпидемия живых мертевецов

Полная версия

Король людей-обезьян

Глава I

Уокер нетерпеливо отбросил в сторону журнал, который читал.

– Почему люди не могут писать правдоподобные истории? – воскликнул он с отвращением. – Это оскорбление здравого смысла и интеллекта – печатать такую чушь, таких вещей никогда не бывает.

– Каких вещей? – спросил Блейк. – Что за история вызывает твой гнев?

Уокер фыркнул.

– О сварливом миллионере, – ответил он. – Терпит кораблекрушение и плавает где-то посреди океана. В психологически острый момент появляется яхта, и моряк спасает старого Креза. Яхта принадлежит светскому снобу, помолвленному с дочерью миллионера. Моряк оказывается бедным соперником, который скрывался, чтобы защитить девушку от развратного парня, которому принадлежит яхта. Конечно, последний оказывается мошенником, и спасенный миллионер дарует моряку дочь, благословение и все остальное. Как я уже говорил, в реальной жизни такие вещи не случаются – таких совпадений не бывает.

В то время как Уокер говорил, в комнату вошел Бельмонт. Он вернулся несколько дней назад из Южная Америка, где он был в какой-то научной экспедиции, но это был первый раз, когда он присоединился к нам в клубе.

– Я не могу согласиться с тобой, Уокер, – заметил он, опускаясь на стул. – И никто не имеет права говорить, что возможно, а что невозможно, – добавил он. – Более того, случаются даже более невероятные совпадения, чем те, что описаны в вашей истории. Я видел много вещей, которые вы бы назвали невозможными, если бы они были написаны в художественной книге. Например, был случай с Мередит. Никто из вас не поверил бы этой истории, если бы прочитал ее в журнале.

– Мы сможем судить об этом лучше, когда услышим про это, – сказал Терстон. – Давай, расскажи нам эту байку.

– Я услышал эту историю во время моего путешествия из Южной Америки. – начал Бельмонт, пока мы придвигали наши стулья поближе в ожидании хорошей истории. – Мы встали у Сан-Маркос, – продолжал Бельмонт, – и я лениво облокотился на поручни корабля, глядя на маленький городок с красными крышами, на море сплошных зеленых джунглей за ним и на заснеженные кордельеры вдалеке – неизвестный, таинственный мир, пристанище странных зверей и неизвестных племен. Я обернулся как раз вовремя, чтобы увидеть, как мужчина и женщина спускаются с трапа на палубу. Он был высоким и худощавым, широкоплечим, с загорелым лицом, и его походка была мягкой, осторожной, как у индейца или опытного бушмена¹. На первый взгляд я принял его за местного. Но он заговорил с офицером у поручней на хорошем английском, и я увидел, что его глаза были того безошибочно узнаваемого ярко-синего цвета, который выдает англосакса. Но каким бы поразительным ни был его внешний вид в этом отдаленном месте, я бросил на него лишь мимолетный взгляд, поскольку все мое внимание было приковано к его спутнице. Она была самой красивой девушкой, которую я когда-либо видел. Она была ниже среднего роста, имела превосходную фигуру и, очевидно, была белой, потому что ее кожа, хотя и нежно-золотисто-оливковая, не была лишена розового оттенка, как у тех, в ком течет негритянская кровь, и не имела тусклого медного оттенка индийской крови, не было и желтоватого оттенка метисов или латиноамериканцев. Ее волосы были цвета блестящей бронзы, а глаза были такими же синими, как Карибские воды у берега. Она была одета в простое платье из белого льна, на ногах у нее были парусиновые туфли, а на голове широкая панама. Но ее походка! Казалось, она плывет по течению, и у нее была осанка королевы.

"Ого! – воскликнул Петерс, радист, стоявший рядом со мной. – Ты когда-нибудь видел, чтобы женщина так ходила? Как ты думаешь, откуда, черт возьми, она свалилась и что она делает в этой богом забытой дыре со старым Робинзоном Крузо?"

– Я покачал головой.

"Я уже видел, как женщины так ходят, – сказал я. – Но все они были индейцами. Эта девушка не индианка, и она не похожа ни на одну европейскую расу, которую я когда-либо встречал."

"Я скоро узнаю, кто они такие, – заявил Питерс и поспешил на поиски казначея."

– Вскоре он вернулся с разочарованным выражением на лице:

"Он знает не больше, чем мы, – объявил Питерс, – говорит, что они забронировали каюту как Генри Мередит и мисс Мередит. Думает, что они отец и дочь и что-то вроде креолов, хотя зарегистрированы как американцы."

– Мы больше не видели двух новых пассажиров до обеда, когда они появились за столом капитана. Без шляпы мисс Мередит была еще очаровательнее, и я видел, как Питерс смотрел на нее с нескрываемым восхищением.

– Сам Мередит казался тихим, довольно тактичным человеком, но прекрасно разбирался в самых разных предметах, и он разговаривал на безупречном английском с капитаном и мной, а на столь же безупречном испанском с местными пассажирами и официантами.

– Я действительно не знал, на каком языке я ожидал, что мисс Мередит заговорит, но ее первые слова были на английском, произносимые медленно и немного старательно, поскольку язык был видимо недавно освоен, и все же никаких следов иностранного акцента.

– Когда к ней обратилась одна из испано-говорящих американок, она казалась озадаченной, улыбнулась и, повернувшись к Мередит, заговорила на каком-то странном, низком языке, совершенно новом для меня. Он немедленно ответил на том же языке, а затем остальным перевел ее ответ на испанский, объяснив, что мисс Мередит не понимает этого языка.

– Эта необычная сцена усилила мое любопытство, и, поскольку Мередит продолжал выступать в качестве переводчика для своей прекрасной спутницы на протяжении всего обеда, я поймал себя на том, что удивляюсь и размышляю о ее происхождении и о том, почему она, казалось, предпочитала странный жаргон английскому.

– После обеда эти двое сидели вместе на кормовой палубе, очевидно, предпочитая побыть наедине, но на следующее утро они придвинули свои стулья к кругу пассажиров и присоединились к общему разговору. Как только Мередит узнал, что я провел много времени в Южной Америки он уделил мне все свое внимание, и, поскольку у нас были общие интересы, вскоре мы уже болтали как старые друзья. Я всегда думал, что знаю кое-что о Южной Америке и ее фауне, и людях, но вскоре нашел, что я был просто новичком по сравнению с Мередит. Его знания были поразительны, и он, казалось, побывал в каждом уголке континента. Но все время, пока мы разговаривали, в глубине души я задавался вопросом, кто такая мисс Мередит и почему она говорит на этом странном диалекте. Я не чувствовал себя достаточно хорошо знакомым, чтобы задавать личные вопросы, и я не хотел показаться грубым или чрезмерно любопытным. Но в конце концов Мередит сам поднял этот вопрос. Он только что повторил на странном языке то, что я сказал, а затем, повернувшись ко мне, извинился за то, что говорил на непонятном мне языке, заметив в качестве объяснения, что мисс Мередит с трудом понимает английский, поскольку она только недавно научилась говорить на нем.

"Она говорит на нем очаровательно, – ответил я. – Но мне было интересно, какой язык она предпочитает – я, кажется, не могу вспомнить его, и я знаю большинство европейских диалектов.

"Это не по-европейски, – засмеялась Мередит. – Это тукумари – индейский диалект. Возможно, вы никогда не слышали о нем."

"Нет, я никогда про него не слышал. – признался я. – Но понимаете, – добавил я, – я знаю очень мало индейских диалектов. И, если это не слишком личный вопрос, могу я спросить, как случилось, что мисс Мередит так хорошо знакома с индейским языком? Я полагаю, ее няня…

"Нет, – перебил он, – я не думаю, что кто-либо из Тукумари когда-либо посещал самые отдаленные аванпосты цивилизации. Во всех смыслах и понятиях это неизвестное племя. Это долгая история. Кстати, вы когда-нибудь слышали о птице Ваупоне или о людях-обезьянах?"

"Я никогда не слышал об этой птице, – сказал я ему, – по крайней мере, не под таким названием. Но я слышал истории о людях-обезьянах – чисто вымышленные и фантастические истории об индейцах, конечно."

– Мередит улыбнулся.

"Опасно осуждать что-либо как чисто фантастическое, если мы не уверены, – заметил он, вставая. – Извините, я на минутку, – добавил он. – Я хотел бы показать вам образец, который есть у меня в каюте".

– Мгновение спустя он вернулся с длинным тонким свертком, завернутым в ткань из коры. Развернув его, он показал великолепный головной убор из перьев, состоящий из самых замечательных и красивых перьев, которые я когда-либо видел. К ленте из крашеной или окрашенной ткани из коры была прикреплена целая сотня перьев разной длины – от развевающихся перьев длиной более трех футов до коротких, изогнутых, изящных перьев длиной в несколько дюймов, и каждое из них было блестящего, мерцающего королевско-пурпурного цвета, который менялся на лиловый, фиолетовый и пурпурный тени, мягко покачивающиеся на ветру. По размеру, текстуре и форме перья были похожи на перья священной птицы Кетцаль из Центральной Америки, но в тысячу раз красивее изумрудно-зеленых перьев этого знаменитого тотема.

– Я буквально разинул рот от изумления и восхищения при виде этого зрелища.

"Где, черт возьми, вы наткнулись на это? – воскликнул я. – И от какой чудесной птицы были получены эти перья?"

"Перья, – ответила Мередит, – от птицы Ваупона, а головной убор – корона Короля Людей-обезьян. Я могу добавить, что я снял ее с головы короля своими собственными руками, так что в этом нет ничего воображаемого или фантастического. Как я уже сказал, это долгая история, но если вы хотите ее услышать, то очень хорошо."

– Пока он говорил, Мередит протянул руку и надел корону из перьев на голову девушки и что-то сказала на тукумари. Увенчанная изумительной пурпурной диадемой, она, казалось, превратилась в какую-то принцессу инков или ацтеков, и когда Мередит рассказывал историю их приключений, я слушала как зачарованная, потому что эта история была чудеснее любого вымысла.

"Вы помните крушение речного парохода Магдалена? – спросил он.

– Я кивнул.

"Это была ужасная катастрофа, – сказал я. – Насколько я помню, ни одному из членов его экипажа или пассажиров не удалось спастись."

"Среди пассажиров, – продолжала Мередит, – была моя двухлетняя дочь Рут, оставшаяся без матери, на попечении доверенной медсестры. Шокирующая новость дошла до меня в Кауре, и я сразу же повел поисковую группу на место катастрофы. Но не удалось найти ни одного выжившего, даже тело не удалось найти. Пираньи и аллигаторы уничтожили все свидетельства судеб жертв. Пытаясь забыть о своей ужасной потере, я возобновил свою прежнюю профессию полевого натуралиста и следующие пятнадцать лет провел в буше². Конечно, часто я проникал в неизвестные и неизведанные районы, и во время моего последнего путешествия я оказался в отдаленном районе на одной из лесных рек, в трехстах милях от побережья и от всех следов цивилизации. Моими единственными спутниками были два моих лодочника: Пепе, чистокровный индеец, и Хосе, метис. Все прошло гладко и без каких-либо необычных происшествий, и когда река сузилась, а течение ускорилось, мы поняли, что приближаемся к высокогорью и пределам судоходной воды. Внезапно Пепе на носу лодки перестал грести и поднял руку, призывая к тишине. Затем, когда мы плавали неподвижно, мы уловили слабые звуки человеческих голосов из-за лесистой полосы.

Медленно и осторожно мы двинулись вперед к стене из ветвей и заглянули сквозь листву. За мысом ручей полукругом тянулся вдоль узкого пляжа под берегом, увенчанным огромными деревьями. На пляже было несколько землянок, а на берегу – дюжина или больше хижин с соломенными крышами. То тут, то там виднелись обнаженные фигуры индейцев, а рядом с ближайшим каноэ стояли двое мужчин: один плел веревку из коры, другой обмазывал судно смолой. Мы слышали их голоса, но диалект был мне незнаком. Вскоре Пепе обернулся. "Все хорошо, сеньор", – прошептал он. "Они говорят на метаки и являются моим народом".

Закончив, он выкрикнул слова на своем родном языке, и мы поплыли в поле зрения. Когда мы вышли из нашего укрытия, каждый из индейцев на пляже схватил духовое ружье и приготовился пустить в ход отравленные дротики, если возникнет необходимость. Но несколько слов Пепе успокоили их, оружие было отложено в сторону, и когда наше каноэ коснулось берега, два дикаря схватились за планшири и понесли его вверх по пляжу.

В деревне мгновенно поднялась суматоха, и когда мы сошли на берег, нас окружила толпа шепчущихся, удивленных индейцев обоего пола и всех возрастов, потому что они впервые в жизни видели цивилизованных людей. На их бесчисленные комментарии и вопросы Пепе отвечал на своем родном языке. Вскоре Хосе тоже заговорил, используя особый диалект, который метаки, казалось, понимали.

Время от времени я мог уловить какое-то слово, но большинство было мне непонятно, и, обращаясь к Пепе и Хосе, я спросил их, не говорит ли кто-нибудь из индейцев на диалекте, который я знаю. При моих словах на лицах некоторых мужчин появились хмурые и мрачные взгляды, и я понял, что они поняли мои слова и заподозрили неладное, когда услышали испанский. Но вскоре, когда Пепе заговорил с ними, их лица прояснились. ""Си, сеньор", – сказал он, поворачиваясь ко мне. "Некоторые говорят на атами, а некоторые понимают испанский. Они говорят, что все испанцы плохие и должны быть убиты. Я говорю им, что ты из другой страны и принадлежишь к народу, который сражалась с испанцами, и что ты мой друг, и у тебя есть подарки".

Раздача небольших подарков укрепила дружбу с метаки, для меня была построена новая пальмовая хижина, и вскоре мы почувствовали себя как дома. Я уже решил остаться в деревне на некоторое время, так как это было отличное место для сбора образцов, а Меланга, местный, говоривший на атамийском, был дружелюбным стариком и, казалось, очень интересовался моей работой.

Я некоторое время жил среди метаки и приобрел много прекрасных вещей, когда сделал замечательное открытие. Я был в гостях у Меланги и заметил несколько корон и поясов из перьев, висящих на задней стене его хижины. Подойдя ближе, чтобы рассмотреть их, ведь довольно часто среди украшений индейцев можно встретить перья редких или новых птиц, я увидел среди обычных перьев тукана, попугая и ара пучок перьев чудесного пурпурного цвета. Они не были похожи ни на что, что я когда-либо видел, и я сразу понял, что они принадлежат к какому-то неописуемому виду птиц. Повернувшись к Меланги, я спросил, с какой птицы они были взяты.

– Они с Ваупоны, – ответил он, – царя птиц, и их должны носить только вожди во время войны или на больших церемониях.

– Та самая Ваупона? – спросил я. – Я никогда не слышал этого имени. Скажи мне, где живет этот царь-птиц? Почему твои охотники ни разу не поймали ни одной для меня?

– Слушай, и я скажу тебе, – ответила Меланга. – Во многих днях пути на юг находится огромная долина. В этой долине растут деревья, не похожие на другие деревья, потому что их листья красные. И через эту долину протекает река, которая поет. Эта долина – родина Ваупоны, короля птиц. Но также в этой долине живут дикие люди, люди, которые лазают по деревьям, как обезьяны, и убивают всех, кто входит в их долину. Эти люди-обезьяны поклоняются Ваупоне как своему богу, и Ваупона предупреждает их о приближении незнакомцев. Многие метаки ушли, чтобы бросить вызов опасностям долины и заполучить перья Ваупоны, но мало кто когда-либо возвращался.

– Мы, метаки, не почитаем Ваупону священной, как это делают люди-обезьяны, а скорее ценим ее как знак великой храбрости и доблести, ибо тот, кто вернется из той долины с перьями Ваупоны, может стать вождем своего племени. Вот уже много лет никто не претендует на этот приз. У меня одного из Метакисов есть перья царь-птицы, и я добыл их, когда был еще молодым человеком.

Несомненно, подумал я, старый индеец был романтиком. Не было никаких сомнений в том, что перья были настоящими, что они высоко ценились, и, похоже, ареал птицы был ограничен какой-то запретной зоной в районе, населенном враждебным племенем. Но рассказ Меланги о красных деревьях, людях-обезьянах и поющей реке был, я решил для себя, просто любовью индейца к добавлению воображаемых излишеств в историю и, возможно, примесью легких суеверий. Во всяком случае, я уже решил отправиться за Ваупоной и сообщил Меланге о своем намерении.

Старик выглядел очень грустным. Он заявил, что я потеряю свою жизнь, и он заверил меня, что из индейцев не будет сопровождать меня. В конце концов, однако, он признал, что белый человек может добиться успеха, потому что он питал здоровое и почти суеверное уважение к моему ружью, и он также признал, что один из его людей знал дорогу в долину Ваупоны, однажды пройдя так далеко с мыслью заполучить желанные плюмажи, хотя в конце концов мужество покинуло его. И он, и Меланга согласились, что путешествие было долгим и трудным, в основном через лес, пока не была достигнута большая река, вдоль которой нужно было идти три дня. Я предположил, что можно было бы построить плот и сократить и облегчить путешествие, спустившись вниз по течению, и метаки согласились, что это можно легко сделать группой из шести человек, хотя такая идея никогда не приходила им в голову раньше.

Подготовка к поездке не заняла много времени. Но на следующее утро все было готово, и на рассвете мы отправились в путь с нашим скудным багажом на плечах, ведомые Тинаной, нашим проводником, и двумя другими метаки. В течение четырех дней мы неуклонно пробирались через лес, в течение всего этого времени постепенно поднимаясь к внутреннему нагорью. Утром пятого дня мы вошли в более густые джунгли, а во второй половине дня услышали звук бегущей воды. Вскоре мы вышли на берег довольно большой реки. Это был быстрый поток без порогов, насколько можно было видеть, и отлично подходивший для нашей цели. Под рукой было много материала для плота, и как только мы разбили лагерь, мы начали приготовления.

Следующие два дня были заняты постройкой плота, для чего мы использовали легкие пробковые деревья, связанные вместе лианами и покрытые бамбуком. И на третий день мы отправились в путь. Плот шел хорошо и плавно, и мчался вниз по течению с приятной скоростью. Шесть дней мы плыли быстро и легко, а на седьмой день Тинана заверил меня, что еще через два дня мы сможем сойти на берег, а через четыре дня доберемся до долины птиц Ваупона. К счастью, нам не встретилось никаких порогов, и в назначенное время мы вытащили плот на берег и продолжили наш путь через лес. В первый день путь пролегал через скалистые хребты и глубокие каньоны, заполненные массой спутанных лиан, меч-травой, колючек и кактусов, где нам приходилось прорубать тропу по ходу движения. Следующий день был еще хуже, подъем становился все круче, джунгли все более непроходимыми, в то время как мы часто переходили вброд потоки ледяной горной воды. К ночи мы достигли такой высоты, что дрожали от холода, несмотря на ревущий огонь в маленькой пещере, где мы разбили лагерь. Но худшая часть путешествия была позади, и Тинана сказал мне, что между нами и долиной осталось всего два дня. Ранним утром следующего дня мы пересекли самый высокий горный хребет с несколькими заснеженными вершинами в поле зрения и быстро спустились по дальнему склону. Джунгли вскоре заменили скудную растительность больших высот, воздух стал теплее, и к ночи мы снова оказались в нормальном лесу и тропическом климате.

Вскоре после полудня следующего дня Тинана проявил признаки беспокойства и время от времени останавливался, чтобы посмотреть вперед и по сторонам, изучая землю своим острым зрением и внимательно прислушиваясь к каждому звуку. Он явно нервничал. Метаки держали свои духовые ружья наготове, готовые к немедленному использованию, и я почувствовал волнение, потому что понял, что мы находимся во враждебной стране и приближаемся к убежищам мифических людей-обезьян Ваупоны и Меланги. Но был полдень, когда Тинана низко присел и жестом, призывающим к тишине, поманил меня. Подползая к нему, где он сидел на корточках за густым кустом лиан, я выглянула сквозь листву в указанном им направлении.

У наших ног земля обрывалась отвесной пропастью, а у ее подножия, на глубине тысячи футов и простирающейся на многие мили вдаль, была огромная залитая солнцем долина, которая блестела, как море крови. Огромное пространство ярко-алого цвета, прорезанное серебряной нитью ленты реки, проходящей через его центр, и маленькими зелеными пятнами – чудесное зрелище. Мы достигли своей цели. Меланга не преувеличивала чудеса этой долины. Теперь, когда мы добрались до логова Ваупоны, я был почти готов поверить в людей-обезьян".