Алиса Арчер
Объект 9
– Данные из полицейского участка также определяют статус Щукина как лица без определенного места жительства. Он пил, употреблял снюс, бродяжничал. Взгляните на время записи: четырнадцать тридцать шесть. Щукин несколько раз пытается подняться, но падает и остается лежать на земле. Очевидно, что сил у него нет. Он истощен и находится в состоянии сильного алкогольного опьянения. Но посмотрите, что происходит дальше.
Четырнадцать сорок одна: Щукин поднимается на ноги. Он не шатается, двигается так, будто абсолютно трезв. Не смотрит по сторонам, старается как можно быстрее уйти с вокзала. Один из приятелей цепляется за его рукав, но Щукин будто не замечает этого. Я проследил за ним по камерам до момента выхода с вокзала – он ни разу не оглянулся. Что изменилось за эти пять минут? Не знаете? А я просмотрел это видео множество раз и могу с уверенностью утверждать, что знаю, что с ним произошло.
Носевич сделал паузу, явно наслаждаясь замешательством собеседников. Осокин смотрел на экран смартфона, прищурившись и сжав рот в тонкую линию, Маргарита кусала губу. Носевич снова заговорил:
– Внимательно посмотрите в правый угол экрана. Видите, у опрокинутой урны сидит кошка. Обратите внимание, куда она смотрит. Вы видите? Она не отрываясь смотрит на бомжей. Проходит пять минут – голова кошки дергается, Щукин встает. И посмотрите на нее теперь. Кошка совершенно ошеломлена, трясет головой, прижимает уши, хотя до этого долгое время сидела абсолютно неподвижно. Держу пари, она не понимает, как оказалась здесь. Проходит всего секунда, и обезумевшая кошка на полусогнутых лапах мечется по вокзалу, а человек, который не мог подняться на ноги, уверенно ходит. Потому что в тот самый момент то, что привело кошку туда, отпустило контроль над ней и захватило Щукина…
Экран мигнул, и следующий кадр снова показал Носевича. Он сидел на том же месте, где сейчас находился я, и выглядел испуганным и растерянным.
– Двенадцатое сентября две тысячи двадцать восьмого года. Запись номер один, день восемнадцатый.
Сегодня мне ясно показали, что может произойти с моими близкими, если я не отступлюсь и продолжу расследовать дело Щукина. Они заставят меня убить Диану и Евочку. Я видел это, видел их тела собственными глазами. И я сдаюсь. Я официально прекращаю поиски тех, кто использовал Щукина. Оставьте меня в покое! Пожалуйста! Кто бы вы ни были! Слышите? Я уничтожу все записи, полностью очищу память телефона и компьютера, перестану заниматься розыскной деятельностью. Все что угодно, только не причиняйте вред моей семье!
Больше на видео ничего не было. Мне стало не по себе. Получается, Носевич занимался расследованием взрыва в закрытом после пожара Биотехе и нашел того, кто этот взрыв устроил. Но он ведь не искал Соболя! Или дело вовсе не в пропавшем ученом? Может, это только одна из частей запутанного лабиринта, ведущего к смерти каждого, кто ступит на его территорию? Не уверен, что хочу это знать! А вернее, абсолютно точно не хочу!
Я почувствовал подступающую панику и принялся сопоставлять – сколько дней Носевич работал над делом. Первая запись была датирована четвертым сентября. Именно тогда он встречался с Осокиным и Маргаритой. А двенадцатое сентября назвал восемнадцатым днем. Если исходить из этой цифры, получается, расследование началось двадцать пятого августа. Меня бросило в пот. Ко мне Осокин приходил двадцать пятого сентября. Не похоже на простое совпадение. Я посчитал даты – мой восемнадцатый день минул почти неделю назад. Значит ли это, что опасность миновала? Или в скором времени я тоже начну терять связь с реальностью? Этого нельзя допустить! Меня пронзила внезапная мысль: что, если все ученые и полицейские добровольно сводили счеты с жизнью, чтобы спасти жизни близких? А Носевич не успел или не догадался наложить на себя руки. Нужно встретиться с ним и выяснить, что ему удалось узнать.
Я отправил видео с компьютера Носевича на свой электронный ящик, открыл дверь, вышел в коридор бизнес-центра. Сделал шаг в сторону лифта и почувствовал, как из носа потекла струйка крови. В глазах потемнело, пространство вокруг меня вдруг окрасилось отвратительным красно-оранжевым цветом. Правый висок взорвался болью, такой сильной, что я невольно схватился за голову рукой. А когда приступ прошел, ощутил, что рука запачкана чем-то липким. Посмотрел на ладонь и увидел, что она покрыта кровью. В следующую секунду я с ужасом осознал, что нахожусь совершенно в другом месте. Я стоял в спальне сестры и смотрел в широко распахнутые мертвые глаза Киры.
Глава 6
Несколько минут я оторопело смотрел на сестру, надеясь, что жуткий кошмар рассеется и я увижу ее живой. Потом опустился на колени, осторожно дотронулся до плеча – тело было уже холодным. Вокруг головы расплылось кровавое пятно. Горло сдавил спазм. Я старался не смотреть по сторонам, особенно в левый угол комнаты, где стояла детская кровать. Просто не мог заставить себя перевести взгляд туда, где периферическим зрением угадывался крошечный силуэт. Перед глазами пульсировали черные точки, как часто бывало перед приступом мигрени. И я отчаянно желал самой сильной боли, способной хоть ненадолго вытеснить из разума кромешную тьму, в которую я стремительно погружался.
Как теперь жить? Как сказать отцу и матери, что Киры больше нет? Несколько лет назад родители переехали к морю, чтобы спокойно встретить старость, уверенные, что их дети твердо стоят на ногах. Как объяснить им, что произошло? И что станет с ними, когда они узнают, что в смерти сестры виноват я? Так не должно быть! Это неправильно, невозможно! Из горла вырвался хриплый звук, и через мгновение я осознал, что кричу.
Ноги сами принесли меня на кухню. Взгляд отыскал нож – тонкое лезвие тускло поблескивало на магнитной ленте. Если я сейчас воткну его в горло, сколько времени пройдет, прежде чем я истеку кровью? Слишком много для этой реальности, невыносимо много. Я переместился к окну, дернул раму, одним ударом выбил москитную сетку. Перевесился через подоконник и… услышал, как Кира напевает в спальне:
– В темном склепе равнодушном,
Где не слышно слов,
Спят усталые игрушки
И не видят снов.
Я застыл, не в силах сдвинуться с места. Что это? Галлюцинация? Бред потерявшего надежду разума? Или Кира жива, а все, что я видел раньше, было мороком, предупреждением для меня, чтобы не лез не в свое дело? Пожалуйста, пусть это будет так! Я согласен на все и готов провести хоть всю жизнь в одиноком домике в глуши. Я согласен даже умереть, лишь бы Кира и дети не пострадали!
Звук пения прекратился. Кухня погрузилась в жуткую зловещую тишину. Я боялся сделать шаг, разрушить хрупкое мгновение, в котором сестра была жива. До слуха донесся неясный шорох, возрождая безумную надежду. Я слез с подоконника и медленно направился в спальню.
Кира лежала на полу.
Но теперь я слышал шум текущей в кухне воды, звон посуды, которую Кира обычно ставила в посудомоечную машину, скрип петель кухонных шкафчиков. Виски снова обожгло болью, во рту появился металлический привкус. Я мотнул головой, отгоняя приступ, и увидел, что Кира стоит в дверях кухни. Перевел взгляд в спальню – ее окровавленное тело лежало на том же месте. Снова повернул голову, но совсем немного – так, чтобы одновременно видеть и коридор, и часть комнаты. Головная боль усилилась, мир раскололся на две реальности, каждая из которых стальной иглой вонзалась в мой обессилевший разум.
Кира улыбалась и смотрела на меня.
Кира лежала на полу с проломленным черепом.
Какая из реальностей настоящая? Или мне предлагается выбор? Тот, кто играет со мной, хочет, чтобы я принял решение? Я шагнул в сторону кухни, к застывшей в дверях сестре и увидел, как улыбка на ее лице сменяется ужасом. Голова Киры дернулась, как от сильного удара, и на ее левой скуле появилась глубокая вмятина. Я ощутил тяжесть в руке, опустил голову и понял, что сжимаю в руке окровавленный молоток. Попытался разжать пальцы, но тело не слушалось. Я почувствовал, как рука с молотком начинает подниматься, занося его над головой Киры. Нет, нет, пожалуйста! Я не хочу делать этого! Не хочу! Но рука вопреки воле устремилась вниз, и на этот раз я своими глазами увидел, как боек врезается в висок сестры, услышал, как хрустят раздробленные кости ее черепа. Тело Киры осело на пол. Контроль над телом вернулся. Молоток выпал из пальцев, с глухим стуком упал мне под ноги. Капли крови брызнули на ботинки, пронзительно алые, болезненно яркие. Меня затошнило. Я закрыл глаза, пытаясь удержаться в сознании, не сойти с ума от ужаса и отчаяния, и снова услышал тихий напев:
– Спят усталые игрушки
И не видят снов.
Пожалуйста, перестаньте мучить меня! Хватит! Что мне сделать, чтобы все это прекратилось? В голове неожиданно возник образ Маргариты: ее полные участия глаза, просьба сообщить ей и Осокину, если со мной начнет происходить что-то странное. Возможно, они знали, что это обязательно случится. Вдруг они смогут мне помочь? Я достал смартфон, дрожащими пальцами набрал номер Осокина. Мне было жутко.
– Как это остановить? – прохрипел я в трубку, едва тихие гудки сменились удивленным возгласом: «Слушаю!» Кажется, Осокин не ждал моего звонка, а может, не был уверен, что со мной стоит разговаривать.
– Приезжайте в институт, Кирилл, – ответил он и отключился.
Я посмотрел на Киру. Уехать? Оставить ее одну? Или вызвать скорую и дождаться врачей? Я ведь даже не знаю – жива ли она. Я склонился к сестре, взял ее за руку, прижался лбом к ладони. Кажется, я не могу уйти. Что, если я никогда ее больше не увижу? Распахнутое окно манило синей бесконечностью. Все можно решить за одну секунду. Сделать шаг и больше никогда не чувствовать боли. Это проще, чем думать, проще, чем жить дальше.
Из комнаты снова послышался голос Киры. Она разговаривала с мелким, и тот радостно отвечал ей, но я не мог разобрать слов. Если я сейчас пойду к ним, кошмар повторится. И будет повторяться до тех пор, пока я не сдамся. Мне нельзя оставаться здесь. Нужно срочно уходить, пока все не началось заново.
Я поднялся на ноги и в несколько шагов преодолел расстояние до двери. Выбежал в подъезд, встретился взглядом с соседкой из квартиры напротив. Она испуганно смотрела на меня, прижимая к уху мобильник. Я помчался вниз по лестнице, оставляя на ступенях кровавые отпечатки.
Путь до Института сложных атомных технологий занял около получаса, я старался соблюдать скоростной режим, но все равно забывался и порой гнал на ста семидесяти километрах в час. У массивных раздвижных ворот три раза нажал на клаксон, давая понять, что приехал. Раздался протяжный скрип, и ворота пришли в движение. Я заехал во двор.
Здание института выглядело заброшенным, точно таким же, как в тот день, когда я увидел его в телевизионном репортаже. Взрыв, который устроил Щукин, произошел во внутреннем дворе, и именно там нашли бетонные блоки, а с внешней стороны все выглядело так же, как на последнем видео с Соболем. Я прямо сейчас мог представить его входящим в институт. Что же случилось с ним? И что вообще произошло здесь шестнадцать лет назад?
Из-за правого угла здания показался человек, одетый в герметичный изолирующий комбинезон белого цвета. Он медленно приближался ко мне, но за пару метров от машины остановился и подал мне знак рукой – на выход. Я открыл дверцу, покинул автомобиль со странным чувством – будто нахожусь под прицелом и в любое мгновение раздастся смертельный выстрел. В памяти невольно всплыли слова Осокина, сказанные им в нашу первую встречу.
Держитесь как можно дальше от Института сложных атомных технологий. Ради вашей же безопасности.
Человек вытянул руку, и я увидел, что в его резиновой перчатке зажат смартфон. Судя по всему, устройство находилось в режиме видеозвонка и сейчас человек показывал меня тому, кто находился по ту сторону. Потому что спустя минуту он опустил телефон и глухо произнес:
– Идите за мной.
Я последовал за ним и, когда свернул за угол, увидел, что часть внутреннего двора выгорожена длинным коридором из полупрозрачного пластика. На стенах яркими пятнами выделялись желтые треугольники с тремя пересекающимися полумесяцами и кругом в центре. Знак биологической угрозы. Мне стало не по себе.
Дойдя примерно до середины двора, человек сделал мне знак остановиться. Полез в карман и достал небольшой футляр, из которого извлек одноразовый шприц в стерильной упаковке.
– Пожалуйста, закатайте рукав, – услышал я снова его приглушенный герметичным шлемом голос.
– Зачем? – спросил я, скорее для того, чтобы потянуть время, чем из реального непонимания. Мысль о том, что у меня хотят взять кровь рядом с помещением, где находится биологическая опасность, вызывала ужас.
– Нужна ваша кровь для анализа. В противном случае вы не сможете попасть на жилую территорию института.
Да мне оно и не надо, мысленно возразил я, борясь с желанием немедленно развернуться и уйти. Решение приехать сюда теперь казалось неправильным, будто я сам себя загнал в ловушку, из которой нет выхода.
Боковым зрением я уловил движение справа и повернул голову. К нам приближался Осокин. В том же песочном костюме, в котором я видел его ранее. Он подошел почти вплотную ко мне и мягко проговорил:
– Не сопротивляйтесь, Кирилл. Здесь никто не желает вам зла.
И от его слов я лишь сильнее ощутил тугую петлю, затягивающуюся на шее. Но какой у меня выбор? Возвращаться назад – снова и снова переживать смерть сестры и племянников, терзаться невозможностью понять, живы они или нет? Или остаться здесь и попробовать выяснить, что происходит и, главное, как остановить эти жуткие видения.
Я кивнул Осокину, закатал рукав и позволил человеку в комбинезоне взять у меня кровь. Он набрал почти полный шприц и скрылся внутри пластикового заграждения. Спустя несколько бесконечно долгих минут, которые мы с Осокиным провели в молчании, человек в комбинезоне снова вышел и поднял большой палец вверх. Осокин поблагодарил его, перевел взгляд на меня и попросил следовать за ним.
Он провел меня внутрь института, через две стальные двери с кодовыми замками, и оставил в кабинете на первом этаже. Внутри не было ничего, кроме стула, стола и кулера с водой, увидев который я ощутил невероятную жажду. Поискал глазами пластиковый стакан или другую емкость, куда можно налить воду, ничего не нашел и уже собирался напиться из пригоршни, как Осокин вернулся. В руках он держал небольшой брезентовый чехол и фарфоровую кружку. Дождавшись, когда я наполню ее водой и сделаю первые глотки, он задал вопрос:
– Как давно у вас начались галлюцинации?
– Вчера ночью. – Я жадно допил воду и наполнил кружку снова.
– Уверены? Сегодня двадцать третье октября, Кирилл.
Двадцать третье?! Я оторопело уставился на Осокина. Этого просто не может быть! Я отправился в офис Носевича в ночь на двадцатое октября! Получается, из моей жизни исчезло почти трое суток. Что я делал все это время? И где находился?
– Знаете, а я ведь очень радовался за вас, – тихо сказал Осокин. – Надеялся, что нам наконец-то улыбнулась удача и вы избежите подобной участи. Но, к сожалению, мы снова потерпели неудачу. Как вы себя чувствуете?
– Не знаю, – честно ответил я. Осознание того, сколько времени я потерял, жуткие видения смерти сестры измотали меня настолько, что внутри образовался тугой узел из отчаяния и страха, который никак не хотел рассасываться. Я не знал, что делать, не понимал, как дальше жить в мире, в котором больше не принадлежал самому себе.
– Вы устали, – снова заговорил Осокин. – Но, прежде чем отпустить вас отдыхать, я должен убедиться, что вами никто не управляет. Наденьте, пожалуйста.
Он открыл чехол и протянул мне металлический обруч, с обеих сторон которого находились два небольших прямоугольных контейнера белого цвета. И, поймав недоверие в моих глазах, объяснил:
– Это ИМП – медицинский аппарат транскраниальной магнитотерапии, немного перенастроенный для наших нужд. Для вас он абсолютно безопасен, а вот у того, кто захочет залезть в вашу голову, вызовет очень неприятные ощущения. Настолько неприятные, что он захочет убраться оттуда как можно быстрее.
– Как он работает?
– Выделяет импульсное магнитное поле определенной частоты. Оно стимулирует синаптическую передачу и ускоряет проходимость нервного импульса в головном мозге. А также создает резонансное воздействие с частотами функционирования центральной нервной системы.
– И эти… видения прекратятся?
– Ненадолго. – Осокин грустно улыбнулся и снова протянул мне ИМП.
Я взял обруч, надел его на голову. От прикосновения к коже холодного металла по задней стороне шеи побежали мурашки.
– Максимум, что вы почувствуете, – уточнил Осокин, – легкое головокружение, возможно тошноту. Но потом станет легче.
Он закрепил ИМП на моей голове, чтобы устройство сидело плотнее, и начал обратный отсчет:
– Три, два, один. Включаю.
Мир перед глазами едва заметно качнулся, потом все пришло в норму. Я не чувствовал физического дискомфорта, но страх и тревога за сестру и племянников не отпускали. Как они? Что, если я действительно причинил им вред? Наконец Осокин выключил ИМП, снял его и снова уточнил, как я себя чувствую.
– Я отведу вас в комнату отдыха, – сказал он, когда я заверил его, что со мной все в порядке. – Пока разместим вас там – до тех пор, пока не найдем решение…
– Сколько это займет времени?
– Сколько потребуется, – пожал плечами Осокин. – Сейчас вам опасно находиться вне стен института. Вы можете причинить вред себе и другим людям.
– Но что здесь происходит? – Я чувствовал, как усталость постепенно берет свое, тело наливается тяжестью, но разум не хотел уступать слабости, настойчиво требуя хоть каких-нибудь объяснений.
– Это очень долгая история, Кирилл, – вздохнул Осокин. – И я не имею права разглашать секретную информацию. Все, что я могу сделать для вас – дать временное убежище и помочь справиться с последствиями нейровзлома.
– А моя сестра и племянники? Они живы? С ними все в порядке?
– Боюсь, я не знаю ответа. – Лицо Осокина помрачнело, он словно разом прибавил несколько лет. – И по этой причине я сам уже полтора года не видел свою семью. Но вы можете выбрать ту реальность, в которую хотите верить. По крайней мере, я так и поступил.
Он отвел меня на второй этаж и оставил в комнате, больше похожей на больничную палату, чем на жилое помещение. Узкая кровать с металлической сеткой под давно видавшим виды матрасом, маленький двустворчатый шкаф, письменный стол и стул. Зарешеченное окно забрано пыльными серыми занавесками. Однако унылый вид комнаты настолько точно соответствовал моему внутреннему состоянию, что я почувствовал себя как дома.
Осокин ушел, пообещав вскоре вернуться и показать мне, где располагаются столовая, туалеты и душевые. Выходя из комнаты, он достал из кармана рацию и, включив ее, спокойно произнес:
– Передайте в Третий отдел, что Прототип-29 не работает. Нужно переходить к тестированию Прототипа-30.
Я улегся на матрас, но, как только закрыл глаза, перед внутренним взором предстало окровавленное лицо Киры. Мне уже не забыть ее мертвых застывших глаз. Так уж я устроен. Самым негативным проявлением моего недуга была невозможность избавиться от навязчивых болезненных воспоминаний, которые рано или поздно приведут мою личность к распаду. Может, зря я не решил все там, в кухне сестры, стоя у открытого настежь окна? Бесконечность манила меня, обещая избавление и свободу.
Чтобы немного унять подступающее чувство безысходности, я сделал глубокий вдох и попытался отвлечься дыхательными упражнениями. Эту дверь я всегда успею открыть. И моя синяя бездна никуда не денется. Она будет ждать меня столько, сколько потребуется. И обязательно дождется.
Глава 7
28 октября 2028 года
Дни в институте текли медленно, неторопливо. Большую часть времени я проводил в комнате, где меня разместил Осокин, лежал на кровати, пялился на пустые белые стены, много спал. Без снов и тяжелых видений, когда врачи давали снотворное, и рваным тревожным сном после того, как действие таблеток заканчивалось.
Врачи, что осматривали меня, сошлись во мнении, что те три дня, в которые я не принадлежал себе, я провел на улице. Я был простужен, ослаблен, сильно потерял в весе и, судя по активности префронтальной коры и миндалевидных тел, все это время не спал. На правой ноге, ниже колена, кровоточила огромная ссадина, левая лодыжка распухла и сильно болела. Меня перевязали, вкололи антибиотики, миорелаксанты, противостолбнячную сыворотку. И каждый день таскали на процедуры и сканирование мозговой активности.
Также мне назначили беседы с психологом.
Сегодня мы встречались с ней во второй раз, и я надеялся, что сеанс пройдет несколько легче, чем в первый. Открывать душу перед незнакомым человеком, пусть даже и специалистом по преодолению кризисных состояний, для меня было сродни эмоциональной катастрофе и лишь усугубляло фрустрацию. И несмотря на то, что Марина вела беседу очень деликатно, старалась не касаться особенно болезненных для меня тем, я еле отсидел положенный час и вышел из ее кабинета с разодранными в кровь пальцами.
Марина вошла в комнату за две минуты до начала сеанса. Весь ее вид излучал спокойствие и уверенность – строгие очки в коричневой оправе, прямое светлое каре, серый костюм идеально сидел на подтянутой фигуре. Увидев мое хмурое лицо, она ободряюще улыбнулась и сказала:
– Здравствуйте, Кирилл. Как вы себя чувствуете сегодня?
– Нормально, – буркнул я в ответ, решив оставить при себе желание немедленно провалиться сквозь землю при ее появлении. Сил вести светский диалог не было совершенно, хотелось лечь и вырубиться часов этак на десять.
– Хорошо, – кивнула Марина. – Сегодня наша встреча продлится шестьдесят минут. О чем вы хотели бы поговорить?
Она села за стол, достала блокнот и выжидающе уставилась на меня.
– Даже не знаю, – сказал я. – О чем угодно. Но только не о моих отношениях с семьей.
– Вы снова пытались связаться с ними?
– Да. Безрезультатно. Бесконечные гудки, затем связь обрывается.
– Мне жаль, Кирилл. Может, обсудим, что бы вы сказали сестре?
Взгляд Марины выражал настолько профессиональное участие, что мне стало тошно. Я не ответил.
– Понимаю, вам тяжело говорить об этом, – кивнула она. – Мы обязательно справимся со всеми трудностями. Поделитесь тем, что беспокоит вас прямо сейчас. Все, что вы расскажете, останется в этой комнате.
– Я плохо сплю. Практически не могу уснуть без таблеток. А если удается заснуть, просыпаюсь через десять-пятнадцать минут, и все начинается сначала.
– Вы говорили, что видите плохие сны? Не хотите рассказать мне о них?
– Нет…
Я вдруг почувствовал странную тяжесть во всем теле, точнее, даже не тяжесть, а сильное, почти болезненное давление. Словно воздух вокруг потерял невесомость, превратившись в стремительно застывающий кисель. Раздался испуганный всхлип, и, взглянув на Марину, я увидел, что она застыла на стуле, в неестественной вытянутой позе, с поднятой рукой и обращенной к лицу ладонью, будто она пыталась дотянуться пальцами до своих глаз.
– Я ничего не вижу, – прошептала Марина. Затем с ее губ сорвалось нечленораздельное мычание, словно ей внезапно заткнули рот кляпом.
Перед глазами повисла серая пелена. Она сгущалась и темнела, пока не стала абсолютно непроницаемой тьмой. И вместе с ней пришел страх. Разум буквально смяла чудовищная волна всепоглощающего дикого ужаса. Я не мог шевелиться, не мог кричать, воздух с невероятным трудом проникал в легкие, грудная клетка разрывалась от боли. И я знал, как непреложную истину, что это никогда не пройдет. Мне не выбраться, не сбежать из этих тисков. Единственное, что могло бы спасти меня, – смерть, но не было способа ее приблизить. Не было ничего, кроме тьмы, и тяжести, сковывающей тело, и мертвой неестественной тишины. Я чувствовал, что разум не справляется с паникой, отступает перед безумием, и не противился этому, не в силах совладать с невыносимыми ощущениями.
Не знаю, сколько прошло времени, но случайно промелькнувший в мыслях образ родителей позволил мне удержаться в сознании. Я уцепился за него, пытаясь по крупицам воссоздать в памяти их облик. У мамы глаза синие, волосы цвета спелой пшеницы, а у отца светло-русые, с рано пробившейся сединой. У мамы красное платье и шрам на предплечье, а у отца родимое пятно…
– Кирилл, вы слышите меня? – Тревожный голос пробился из темноты, столь тихий, что, казалось, говоривший находится очень далеко. – Кирилл, пожалуйста, не сдавайтесь! Слушайте меня! Вы можете это преодолеть!
Знакомый голос. Я слышал его когда-то, очень давно, в другой жизни. И он уже о чем-то предупреждал меня или просил… не могу вспомнить. Не могу сосредоточиться, слишком больно…
– Кирилл, я держу вас за руку, слышите? Вы чувствуете мою руку? Я здесь!
Собрав все силы, я сконцентрировался на собственном теле. На тяжести, что не давала полноценно вздохнуть, на жуткой боли. Мне показалось, в правой ладони теплился уголек. Крошечный, едва ощутимый, но я обрадовался ему, рванулся навстречу. И снова услышал голос:
– Он реагирует! Реагирует! Боритесь, Кирилл, пожалуйста!
Кажется, голос звучал уже ближе. Мне стало легче дышать. Совсем немного, но я почувствовал, как злобное безумие начинает отступать. А вот боль усилилась. Но, как ни странно, это позволило мне использовать ее как маяк. Я лучше чувствовал свое тело. Удары бешено колотящегося сердца, напряженные мышцы. И маленькую ладонь, держащую меня за руку.
– Почему… Первый… не успокаивает его? – послышался новый голос, хриплый и сдавленный, с трудом выговаривающий слова.
– Его блокирует импульсник! Сегодня же день терапии!
– Прерви процедуру, Рита… иначе мы не справимся… скорее!
– Я не могу отпустить его! Мы и так потеряли слишком многих!
– Хорошо… Я попробую… сам.
Мир снова погрузился в тишину. Я балансировал на тонкой грани между реальностью и беспросветной тьмой и чувствовал, что еще немного – и я соскользну в бездонное чрево последней. Мне не удержаться. Силы стремительно покидали меня, я больше не слышал голосов, не чувствовал тепла руки. Тьма подступала все ближе и ближе, дробя меня на осколки, перемалывая и пожирая то, что я отчаянно пытался сохранить. Когда же я полностью провалился в нее, то внезапно увидел себя со стороны. Я лежал на полу в комнате отдыха, но ее стены, пол и потолок покрывала отвратительная влажная ржавчина. Она сочилась из каждой щели, шевелилась, будто живая, тянула ко мне щупальца из буро-оранжевой слизи – еще немного, и мое тело полностью исчезнет под ее потоком. И тогда навсегда исчезну я сам.
И вдруг все закончилось. Болезненная тяжесть сменилась невесомостью, страх уступил место покою, желание смерти ушло. Я словно оказался в реке, которая несла меня, укачивая на неторопливых волнах. Приятных, мирных, но бесконечно и невыразимо чужих. Я чувствовал, что все еще нахожусь под властью чужой воли, холодной, рассудительной, гораздо более могучей, чем обрушившееся на меня безумие. Она заполняла собой каждую клетку, каждый нейрон, каждый атом моего тела, рождая понимание, что эту силу мне никогда не одолеть. И ощутив на себе взгляд, одновременно пристальный и равнодушный, я осознал, что то, что смотрит на меня, не может быть человеком. По телу пробежала дрожь, и тысяча голосов, оглушающе неслышных, отдали мне приказ: «Спи». И мир для меня погас.
Когда я снова пришел в себя, за окнами стояла глубокая ночь. Голова была тяжелой, будто с похмелья, во всем теле ощущалась слабость, сильно хотелось пить. Я сполз с кровати, дотащился до туалета, открыл кран. В обычное время я бы побрезговал пить сырую воду, тем более что кулер с водой находился в конце коридора, но сил двигаться не было. Взглянув в зеркало, увидел, что белки глаз стали красными – у меня полопались капилляры. Память взорвалась образами: я вспомнил, как выглядел глаз Маргариты, и понял, что вчера слышал ее голос. Именно она держала меня за руку, убеждала не сдаваться, помогала отыскать путь из тьмы и ужаса. Внутри шевельнулся страх. И вместе с тем злость. Что произошло вчера? Чем они здесь занимаются?
Забыв об усталости, я вышел в коридор. Спустился на первый этаж и увидел, что дверь, ведущая во внутренний двор института, открыта. Оттуда веяло холодом, но, ощутив прикосновение воздуха к лицу, я сам не заметил, как оказался на улице. Свободно дышать полной грудью – какое это, оказывается, счастье! А шевелить руками и ногами, самостоятельно передвигаться – невероятное блаженство. Внезапный приступ эйфории схлынул, как только я увидел, что во дворе рядами лежат черные пластиковые мешки. Я осторожно приблизился. Потянул молнию на одном из мешков, уже догадываясь, что увижу. Внутри лежал мертвый человек. Я расстегнул следующий мешок и отшатнулся. Марина! Остывшее тело психолога лежало передо мной, на лице так и осталось испуганное выражение. Я посчитал мешки – значит, прошлую ночь не пережили девять человек. Что же случилось?
Я оглядел двор. Тусклый свет фонарей слабо отражался от пластиковых стен заграждения. Тот, кто устроил вчерашний кошмар, обитает в том коридоре? Но где охрана? Военные? Полиция? Я подошел к входу: герметичный замок был открыт, изнутри доносилось монотонное гудение. Стоит ли идти туда? Я решился и сделал шаг внутрь. Один за другим преодолел несколько слоев пластиковой завесы и увидел четыре огромных оранжевых ящика. Промышленные генераторы. От них-то и исходило слабое гудение. Асфальт позади ящиков бугрился трещинами и разломами – возможно, именно здесь два года назад прогремел взрыв. Пройдя чуть дальше, я убедился, что догадка была верной: впереди зиял глубокий оплавленный провал. Массивные опоры, установленные по его краям, держали ленту траволатора, ведущего вглубь провала. Как только я ступил на нее, лента пришла в движение, медленно перемещая меня вниз.
Траволатор привез меня на подземный этаж института. Я видел узкие коридоры, опутанные проводами стены. Издалека доносились приглушенные голоса. Я двинулся вперед, следуя истертым записям на стенах: «Котельная», «Блок 1». Но путь привел меня не к системам водоснабжения, а в пустое облицованное кафелем помещение, заваленное строительным мусором. Пол был усеян кусками бетона разной величины – от совсем крошечных обломков до полуметровых глыб. Чем больше я разглядывал их, тем больше замечал деталей: то тут, то там на кусках бетона виднелись желтые стикеры, пара обломков была пронумерована красными римскими цифрами I и V.
Я вернулся к траволатору и выбрал другой коридор, который привел меня к необычной полупрозрачной двери. Стекло выглядело так, словно внутрь него вмонтировали тончайшую проволочную сетку с блестящими капельками в центре каждого пересечения. На стене рядом с дверью темнела панель электронного замка, на сенсорном экране виднелись пятна крови. Их бурый вид вызвал резкую тошноту. Я ощутил, что жутко устал, и решил вернуться в комнату отдыха. Повернулся спиной к двери и увидел, что в коридоре стоит Осокин. Его глаза были так же красны, как мои, и, судя по тому, как он цеплялся за стену, ноги держали его плохо.
