Алиса Дерикер
Память
Я остался человеком без прошлого, будто кто-то стёр все мои предыдущие достижения, оставив меня в беспомощности и бессмысленности настоящего момента, а, не имея прошлого, я стал человеком без будущего. Никогда не задумывался (хотя, как я могу теперь это утверждать?), что прошлое так много значит для человека. Теперь я лежал на белой простыне, и не имел ни близких, ни родных, ни воспоминаний. Я был совершенно один, эта пропасть в моей памяти отрезала меня от реального мира. Я мог бы вспомнить других людей, но в отсутствие памяти, я был абсолютно одинок.
Когда капельница кончилась, медсестра появилась опять. Я узнал её по шагам, хотя и не открывал глаз по двум причинам: на это требовалось слишком много сил, и я боялся, что она спросит меня обо мне, а я ничего не помню. Она молча убрала капельницу, и я почувствовал что-то холодное, что она подложила прямо под меня. Через некоторое время, когда я ощутил сигналы от мочевого пузыря, я понял, что это судно.
Я много спал. Сон был наилучшим средством против тошноты и позволял мне не думать о чёрной дыре своих воспоминаний. Мне удалось припомнить как я, очевидно, ещё совсем маленький, возможно, едва научившийся передвигаться самостоятельно, бегу по траве. Я бегу к маме, но не вижу ничего, кроме её ног. Добегаю, и утыкаюсь в её юбку. Это было абсолютно бесполезное воспоминание, но оно давало мне надежду, что, возможно, память вернется.
Открыв глаза я перво-наперво осмотрел свои руки. Я ничего не знал о себе, кроме того, что я мужчина. Я почувствовал это как-то инстинктивно, глядя на огромную грудь вчерашней медсестры, вот и всё. Я не знал ни своего возраста, ни рода занятий, ни семейного положения.
Я поднес ладони к лицу, но в правой руке что-то резко укололо. Я аккуратно осмотрел её, скосив глаза, и понял, что в вену у меня пластырем вклеен катетер. Слово всплыло как-то само собой, я знал, что это "катетер", но не видел его за пластырем. Это может показаться смешным, я знал, что в вене у меня катетер, но, не видя его, понятия не имел как он должен выглядеть. Катетер объяснял, почему вчера я не почувствовал укола. Пришлось осматривать преимущественно левую ладонь.
У меня были руки взрослого человека со вздутыми венами, треснувшем ногтём на одном из пальцев, на безымянном пальце правой руки было тесное кольцо, оно жало мне, и я это чувствовал. Руки были очень твёрдые, шершавые и мозолистые, я провел ладонью левой руки по щеке, щека была небритая. Тогда я провел ладонью по шее и почувствовал, какая она сухая и натруженная. Судя по рукам, мне было лет сорок или больше, я был женат, и я был человеком физического труда, я работал руками.
Тут же в голове вспыхнуло воспоминание: весь мокрый от пота, я налегаю на рубанок, вокруг запах свежего дерева. Это воспоминание наполнило меня восторгом. Я был плотником! Память начала возвращаться. К копилке ассоциаций добавился запах дерева. Это поистине блаженство – знать кто ты.
Когда появилась медсестра, уже другая, тоще и старше, я не закрывал глаза, я помнил кто я, хоть и не помнил своего имени, но уже мог с уверенностью ответить ей. Она быстренько померила мне давление и, как и другая, ловко воткнула в меня капельницу, и мне пришло в голову сравнение с электрическим прибором, например, с телевизором на длинном шнуре, вилку которого вставляешь в розетку, чтобы он работал. Я обрадовался, потому что в голове возникла картинка, образ, ассоциирующийся со словом "телевизор", я помнил, как он выглядит; знал, что это за прибор; и это меня обнадёживало.
Медсестра сказала, что мне ещё нельзя вставать (да я бы и не стал, слишком часто накатывала тошнота) и что скоро меня посетит доктор. Она назвала его по имени, или сказала его фамилию, но я не запомнил.
– Владимир Николаевич? – я не услышал, как вошёл доктор, капельница ещё торчала из моей руки, и он закрыл её.
Если бы он не смотрел на меня, не подошел ко мне, я бы не понял, к кому он обращается. Значит, меня зовут Владимир? Как меня называют близкие: Вова, Влад? Логично, что отчество у меня Николаевич: я помнил, что отец Николай, но не ассоциировал себя с этим отчеством.
– Меня зовут, – и я снова не запомнил его имени. Слова просто не задерживались в голове, они проходили сквозь память, не оставляя в ней ни следа, ни даже кругов на воде после брошенного камня, будто скатывались с памяти, едва её коснувшись.
– Вы что-нибудь помните? Помните, какое сейчас время года?
Я смотрел на него во все глаза. Такого вопроса я не ожидал.
– Не надо точно, скажите приблизительно, – голос у него был мягкий, успокаивающий.
– Я слышу птиц за окном, – говорить по-прежнему было не так легко, как мне казалось, – одеяло тонкое. Весна или лето. Или ранняя осень.
Доктор усмехнулся и взял меня за руку.
– Хорошо, а какой сейчас год, помните?
– Нет.
– Как вас зовут?
– Владимир Николаевич.
– А фамилия?
– Не помню.
– Хорошо, – повторил доктор, хотя хорошего ничего и не было, – вы находитесь в больнице. У вас сильное сотрясение. Пока состояние тяжелое, но опасности для вашей жизни нет. Вы поправитесь, хотя это будет происходить очень медленно. Где-то через неделю, я думаю, начнёте вставать. Постепенно память будет к вам возвращаться. Вы помните своих родных?
– Нет.
– Они будут приходить к вам. Не сегодня, через несколько дней. Это поможет вам вспомнить. А пока отдыхайте.
И он ушёл, оставив меня наедине с невесёлыми мыслями. Только когда он отпустил мою руку, я понял, что он считал пульс. Я не знал, как должно быть в реанимации, но почему-то, мне казалось, там должно быть больше приборов. Приборов не было, но мне было всё равно.
Еще дня через четыре я перестал проваливаться в забытьё так внезапно, теперь, наоборот, мне было сложно заснуть или отключиться из-за постоянных головных болей. Я жаловался доктору, он прописывал какие-то лекарства, мне давали таблетки, но они слабо помогали: я мог заснуть, но просыпался в пять утра от боли и не спал потом до обеда.
Я стал гораздо лучше контролировать головокружение и мне разрешили вставать, чтобы дойти до туалета. Медсестры поначалу рвались поддерживать меня, но я злился, и понемногу, как только мой голос набрал силу, они оставили меня в покое, только зорко следили и, я так думаю, молились, чтобы я не упал и не ударился головой о мойку. Честно говоря, я и сам этого боялся.
