Алла Артемова
Генрих
II
– Товарищ капитан, товарищ капитан…
– Горохов, это опять ты кричишь? Ну что случилось?
Рядовой Горохов негромко откашлялся и, вытянувшись по стойке смирно, на одном дыхании громко отчеканил:
– Товарищ капитан, товарищ генерал срочно требует вас к себе.
– Хорошо, сейчас приду.
Молодой капитан Григорий Орлов, высокий смуглолицый брюнет с большими карими глазами и милой ямочкой на подбородке, уже второй месяц командовал танковым батальоном. Его назначили вместо капитана Савкова, который погиб в начале февраля 1945 года в бою за селение Рейтвейц. К началу февраля 1945 года 2-й Белорусский фронт стремительно форсировал Одер и укрепился на западном берегу. Однако русский плацдарм был еще неглубоким, и противник постоянно вел прицельный огонь по Одеру. В Померании сконцентрировалась крупная группировка фашистских войск, равная нескольким дивизиям, которые представляли постоянную угрозу правому флангу 5-й ударной армии 1-го Белорусского фронта, укрепившегося чуть севернее селения Рейтвейц. Именно здесь произошло крупное танковое сражение. Немецкие войска дрались яростно и свирепо, разжигая себя спиртными напитками. Это была настоящая мясорубка, люди были все на пределе, и казалось, этот ад не может выдержать никто. Но бой продолжался. Григорий видел, как загорелся танк Савкова. Объятый пламенем танк горел, и едкий дым быстро заполнял кабину. Экипаж Савкова попытался покинуть танк через нижний люк, но тот заклинило.
– Тридцать второй… тридцать второй… – услышал Григорий по рации взволнованный голос Савкова. – Гриша, прикрой огнем, заклинило люк.
– Саша, держись! Справа от тебя тигр. Прикрываю огнем. Саша, держись!
Наводчик Гаврилов развернул башню и, прицелившись, выстрелил. Снаряд упал рядом с немецким танком и раздался оглушительный взрыв. Облако дыма окутало немецкий танк. Воспользовавшись моментом, Савков быстро открыл люк башни и стал вылезать из танка. Он почти достиг земли, когда раздалась пулеметная очередь, которая как гвоздями пришила капитана к броне танка. Тело Савкова медленно сползло на землю.
– Са-а-а-ша-а-а, – не помня себя, закричал Григорий. – Ну гад, ты теперь не уйдешь! Петров, разворачивай.
Танк Орлова резко развернулся и рванул вперед на немецкий танк, откуда несколько минут назад прозвучала пулеметная очередь. Гаврилов перезарядил орудие. Раздался выстрел. Снаряд попал точно в немецкий танк. Танк горел, но Григорию было этого мало. Он хотел стереть его с лица земли, чтобы не было даже упоминания об этом фашистском чудовище. На полном ходу танк Орлова врезался в немецкий.
После боя за селение Рейтвейц от танковой дивизии полковника Малышева осталось только три батальона. Всех погибших под звуки оружейных залпов хоронили в одной братской могиле на живописном берегу реки Одер. Григорий стоял, прислонившись к березе, и по его щекам текли скупые мужские слезы. За годы войны Григорий похоронил много боевых товарищей, но самой тяжелой потерей была смерть Саши. Они были из одной деревни, учились в одном классе и даже ухаживали за одной девочкой – Ольгой Светловой. Когда началась война, Саша и Григорий добровольцами отправились на фронт. Срочные танковые курсы и первый бой под Орлом. Страшный смертельный бой, где горело все: люди, техника, горела сама земля. А потом были бои за Харьков, Киев… И вот… Саши больше нет… Разве можно в это поверить? Ведь ему было только двадцать два года!
Капитан Орлов спрыгнул с танка на землю, расправил складки на комбинезоне и, перекинув через плечо планшетку, пригладил волосы. Теперь можно и к генералу.
– Петров, Сергей… – громким голосом позвал Григорий.
Через минуту кусты орешника зашевелились, и показалась лохматая голова механика-водителя, который, сладко потягиваясь, недовольным басом отозвался:
– Ну-у-у…
– Что значит ну? – передразнил Григорий Петрова и придал лицу строгое выражение.
Фигура Петрова моментально выплыла из-за кустов.
– Найди Гаврилова и проверь с ним сцепление. Предупреждаю: если мы еще раз застрянем посреди поля, я тебе голову сверну и отдам под трибунал. Все понял?
– Есть, товарищ капитан, проверить сцепление, – бодрым голосом выкрикнул Петров.
– Смотри мне! – Григорий покачал головой.
Сергей шмыгнул носом и, неуклюже переваливаясь с одной ноги на другую, тихо, чуть ли не шепотом, заговорщицким тоном произнес:
– Гриш, ты узнай там у генерала, когда будет наступление.
– Обязательно. Так прямо и спрошу: «Товарищ генерал, механик Петров интересуется, когда будет наступление».
– Во-во… именно так и спроси, – и белое, усыпанное крупными веснушками, лицо механика Петрова расплылось в улыбке.
Григорий махнул рукой и быстро, не оглядываясь, зашагал к командному пункту 2-й танковой армии генерала Богданова. В воздухе то там, то тут слышался грохот артиллерийской канонады.
«Как все-таки приятно, когда бьют наши пушки, – подумал Григорий и усмехнулся. – Да… уже весна 1945 года, это тебе не 1942-й».
И он вспомнил, как холодным декабрьским днем 1942 года 2-я танковая армия вступила в бой с превосходящими силами противника чуть севернее населенного пункта Калач, а стоявшие всего в километре от них мощные гаубицы не поддержали их огнем, так как берегли последние снаряды. Чувство, которое Григорий испытывал к фашистам и которое пронес через все годы войны, было смесью ненависти и отвращения. В его памяти навечно запечатлелись страшные картины беспощадной расправы гитлеровцев над мирным населением: ребенок с раздавленной чем-то тяжелым головой, труп молодой женщины, возможно, матери ребенка, в глазах которой застыл безумный ужас, туловище человека, а в нескольких метрах от него изуродованная голова. Да, Григорий ненавидел фашистских извергов, ненавидел их за жестокость, немецкую самоуверенность и аккуратность, проявляющуюся даже в том, как они складывали в яму трупы расстрелянных ими людей.
Правда, в жизни Григория был один случай… странный случай, который он так и не смог понять, а тем более объяснить. Это произошло летом 1943 года. Невзрачная с виду высота на карте была обозначена маленькой чуть заметной точкой, но, видимо, был в ней какой-то особый смысл как для русских, так и для немцев. С одной стороны высота была окружена болотом, а с другой – лесистой местностью, поросшей высокой сочной травой. Русские танки медленно, широкой цепью двигались по направлению к высоте. Кругом была мертвая тишина. Но когда первая колонна танков была уже в пятистах метрах от высоты, раздался бешеный шквал артиллерийских залпов. Видимо, замысел фашистов в том и заключался, чтобы зенитным огнем расчленить движущиеся русские танки на две части, а затем поочередно уничтожить их. Это был настоящий поединок между русской танковой колонной и немецкой артиллерией. Танк Орлова оказался под прицельным огнем неприятеля, и через несколько минут в борт машины попал снаряд, который пробил его. Танк вспыхнул ярким пламенем. Оглушенный взрывом снаряда, Григорий несколько минут был в бессознательном состоянии, но когда пришел в себя, то ужаснулся. Весь его экипаж – механик-водитель Толик Скворцов, радист Сергей Гомеров и наводчик Николай Макарович Войнов – были мертвы. Григорий не помнил, как выбрался из танка. Кругом рвались снаряды, горела техника, а черный дым точно пелена закрывал знойное июльское солнце. Шатаясь, Григорий брел по полю, но вдруг взрывная волна от снаряда накрыла его. Очнулся Григорий от сильного удара в плечо. Он открыл глаза и попытался подняться, но тяжелый сапог со всей силой придавил его к земле. Десятка два немцев с автоматами в руках окружили его и, громко смеясь, показывали друг другу на него пальцами. Вдоволь насмеявшись, немцы приказали Григорию подняться и прикладами автоматов погнали к той самой высоте, которую русские войска в тот день так и не смогли отбить у немцев. В землянке, куда его привели, Григория подвергли жестокому допросу. Его били по спине, ногам и животу, а лицо тяжелым тупым предметом разбили в кровь. Григорий молчал. Всю ночь немцы забавлялись, пытаясь хоть слово выбить из русского танкиста, но все было напрасно. Ранним утром Григория решили расстрелять. Его вывели из землянки (сам он идти уже не мог, не было сил после зверских побоев). Было чудесное летнее утро, пели птицы и ласковое солнце пригревало с высоты. Григорий, чуть прищурив глаза, посмотрел на небо нежно-голубого цвета и без единого облачка. Затем его взгляд скользнул по кронам деревьев и остановился на залитой солнцем поляне. Лесной воздух, точно бальзам, настоянный на целебных травах и цветах, слегка дурманил голову. Григорию вдруг до боли стало жаль, что именно в такое прекрасное и совсем, казалось, мирное утро он должен умереть. В нескольких шагах от него стояли немецкие офицеры и, нагло улыбаясь, с интересом смотрели на него. Из всей компании больше всего привлекал к себе внимание майор – здоровяк под два метра ростом и весом не менее ста килограммов. Он просто умирал от смеха, глядя, как русский танкист еле держится на ногах. И Григорий не выдержал. Он повернулся в сторону майора и смачно плюнул ему в лицо. Фашист от неожиданности так и застыл с открытым ртом и выпученными глазами. Кажется, прошла целая вечность, прежде чем немец осознал, что произошло. Рыча как раненый зверь, он выхватил из кобуры пистолет и бросился на Григория. Но тут другой офицер, в чине обер-лейтенанта, заслонил спиной Григория и стал что-то громко говорить майору. Майор еле сдерживал себя от злости, но по мере того, как говорил обер-лейтенант, злость его утихала. Через несколько минут он успокоился, спрятал пистолет в кобуру и, запрокинув голову, громко рассмеялся. Офицеры, стоявшие рядом, составили ему компанию. Обер-лейтенант даже не улыбнулся. Он резко повернулся в сторону Григория и жестом приказал ему спускаться вниз по склону горы. В руке обер-лейтенанта блестел на солнце парабеллум. Превозмогая боль, Григорий сделал несколько шагов и остановился. Перед глазами запрыгали красные зайчики, в ушах появился сильный шум, еще секунда – и он потеряет сознание. Качнувшись назад, Григорий почувствовал между лопатками сталь парабеллума. Немец толкнул его, и Григорий вынужден был продолжить путь. За то время, что они спускались вниз, Григорий несколько раз падал, но немец держал его на прицеле и молча ждал, пока он поднимется. Силы покидали Григория. Каждый шаг давался ему с невероятным трудом, сердце замирало, а по лицу и спине струился липкий неприятный пот. Но немец упорно гнал его вниз.
– Все, фашистская сволочь, не пойду дальше, – Григорий, шатаясь, повернулся к немцу. – Стреляй, гад! Русские танкисты принимают смерть, глядя ей прямо в глаза.
Немецкий офицер нетерпеливо махнул рукой, но Григорий не тронулся с места. Какая разница, где умирать? Смерть, где бы она ни настигла человека, навсегда останется смертью. Немец через плечо бросил стремительный взгляд назад, после чего медленно поднял парабеллум. Ни один мускул не дрогнул на лице Григория.
«Почему он медлит, почему не стреляет?» – внезапно подумал Григорий и с презрением посмотрел на немецкого офицера.
Тот действительно несколько минут не отрываясь смотрел на русского танкиста, а затем нажал на спусковой крючок. Три глухих выстрела один за другим прозвучали в ранней тиши. Обер-лейтенант прекрасно стрелял: пули пролетели над головой Григория и вошли в ствол березы, стоявшей за его спиной. Криво усмехнувшись, обер-лейтенант спрятал в кобуру парабеллум и быстро, не оглядываясь, зашагал прочь. Странный случай, необъяснимый…
Командный пункт 2-й танковой армии разместился в подвале одного из домов на окраине населенного пункта, занятого ранним утром 10 марта советскими войсками. Несмотря на то что дом был полностью разрушен русской артиллерией, подвальные помещения благодаря толстым бетонным стенам и перекрытиям сохранились в первозданном виде. В этом доме раньше находился немецкий штаб. Русские вели бой на втором этаже дома, а в это время в подвале продолжали нести боевое дежурство немецкий офицер и телефонистки. И когда русские ворвались в подвал, те не успели даже повредить связь, и немцы еще долго продолжали звонить из других кварталов.
Григорий, пригнувшись, спустился в подвал и вошел в маленькую комнату, посредине которой стоял круглый стол красного дерева, заваленный всевозможными картами и планами. В правом углу комнаты в каменной нише на полке рядом с телефонами лежали связка гранат и несколько автоматов. Командующий заметно нервничал. Он сидел за столом и постукивал карандашом по карте.
– Товарищи офицеры, прошу ближе подойти к карте, – чуть охрипшим голосом произнес командующий и обвел всех присутствующих пристальным взглядом. – Как видите, до города-крепости Кюстрина всего десять километров, – сказал генерал и сделал на карте отметку карандашом.
Он только что выслушал донесение по телефону о новых продвижениях русских вой ск.
– Думаю, не стоит объяснять вам, что со взятием Кюстрина весь восточный берег Одера будет в руках Красной Армии. Германское командование, если верить донесениям нашей разведки, – генерал бросил быстрый взгляд на полковника Данилова, – подтянуло к Одеру свои ресурсы: одну танковую и одну моторизованную дивизии, две стрелковые бригады, батальоны фольксштурма, охранные и полицейские подразделения, ранее участвовавшие в боях на Западном фронте. Так что схватка предстоит жаркая. А теперь несколько слов об оборонительных сооружениях вокруг города-крепости и близлежащих населенных пунктов. Николай Васильевич, продемонстрируй.
Офицеры расступились, и к столу подошел командир артиллерийского полка подполковник Зайцев. Он негромко откашлялся и положил на стол аккуратно расчерченную схему немецких укреплений.
– Прежде всего, следует отметить, что Кюстрин отделяет от столицы гитлеровской Германии всего семьдесят километров. Город входит в систему Одерского четырехугольника, омываемого реками, – Зайцев провел рукой по карте, – Одер, Варта и Нетце. Широкая заболоченная равнина с большим количеством озер, мелких речек, тянущихся от Кюстрина на восток, является серьезным естественным препятствием. Сам же город представляет собой неприступную крепость, способную сдерживать натиск неприятеля в течение длительного времени. Улицы города нашпигованы всевозможными ловушками, подвалы в домах – настоящие доты, соединенные между собой подземными ходами. Есть сведения, что многие дома заминированы.
– Извините, товарищ генерал, можно мне сказать несколько слов? – вступил в разговор полковник Данилов.
– Разведка! – командующий внимательно посмотрел на полковника. – Чем порадуешь нас, Владимир Иванович?
– Вчера мои орлы захватили в плен долговязого, трясущегося от страха немецкого офицера, – лицо Данилова расплылось в улыбке. – Так вот, он сказал, что комендант крепости полковник Крюгер приказал поставить под ружье несколько сотен раненых, досрочно выписанных из госпиталя, а из больных венерическими болезнями сформировать батальон. Местное же население крепости в возрасте от тринадцати до шестидесяти лет фашисты согнали на улицы города и заставили сооружать оборонительные линии. «Лопата и автомат спасут нас от поражения» – лозунг фашистской пропаганды, которая старается поддержать дух защитников крепости. Однако все солдаты боятся очередного наступления. Офицеры приказали им держаться до последнего патрона, а это значит – смерть каждому из них обеспечена.
– Боятся, говоришь?! Это хорошо. Вот если бы они еще больше боялись и сдали крепость без боя… А так… Сколько погибнет людей, один Бог знает, – командующий тяжело вздохнул. – Продолжай, Николай Васильевич.
– Есть, товарищ генерал, – произнес подполковник Зайцев. – Товарищи офицеры, прошу внимательно посмотреть на карту. Между водными преградами на подступах к городу и крепости тянутся четыре ряда сплошных траншей, широкие минные поля, густая сеть проволочных заграждений. Обратите внимание – «новинкой» является то, что колючая проволока преграждает путь не только к первой линии траншей, но и к последующим. И еще одна «новинка», называемая «ежом». Суть нововведения заключается в следующем: раньше гитлеровцы особенно упорно оказывали сопротивление на первой линии траншей, здесь же плотно сосредоточились вой ска ближе к центру. В первом ряду немецких траншей пехота располагается не сплошной линией, а отдельными группами, отдельными узлами сопротивления. Это и есть, по мнению немецкого командования, иглы ежа, которые должны проколоть наступающие части, обескровить их, как бы самортизировать их удар. Собственно, «еж», то есть тело его, располагается сзади во втором ряду, где самая плотная линия обороняющихся должна отразить ослабевший нажим. Этой тактике обороны нами будет противопоставлена хорошо продуманная система огня. Кроме того, товарищ генерал, я думаю, нас поддержат танки и пехота.
– Правильно думаешь, Зайцев, – согласился генерал.
– Наша артиллерия накроет вражескую оборону сразу на всю ее глубину. Несколько минут шквального артиллерийского огня – и пушки умолкают. Противник, ожидая атаки, вылезает из укрытия, но после короткого перерыва дождь снарядов вновь обрушивается на траншеи. Так повторяется несколько раз в течение часа. Не доверяя перерыву в канонаде, немцы остаются в укрытиях. Тут-то наши пехотинцы и выдворят их из лисьих нор.
– Здорово!!! – не удержавшись, воскликнул Григорий Орлов и с восторгом посмотрел на Зайцева.
– Да, действительно здорово, – командующий впервые за время совещания не смог сдержать улыбки.
– У меня все, товарищ генерал, – закончил доклад Зайцев.
– Хорошо. Продолжим, товарищи. Валентин Алексеевич, – командующий сделал знак полковнику Малышеву, – прошу.
Малышев подошел к столу.
– К городу Кюстрину с севера, востока и юга подходят пять железнодорожных и пять шоссейных дорог. Предлагаю…
Совещание у командующего 2-й танковой армии закончилось глубоко за полночь. Когда Григорий вернулся в дивизию, его экипаж уже мирно спал, устроившись на ночлег в палатке рядом с танком, замаскированным еловыми и сосновыми ветками. Спать не хотелось и Григорий сел на пригорок рядом с палаткой на брезентовый плащ, который расстелил на земле. Над ним возвышался темный купол ночного неба. От реки тянуло прохладой и слышался гул движущихся бесконечных колонн боевой техники, которая, не зажигая фар, буквально на ощупь тянулась сплошной лентой по широкому мосту через Одер на плацдарм, где незаметно для врага сосредотачивались крупные соединения русских вой ск, которые должны были принять участие в наступательной операции. Наступление было назначено на 7:30 утра 11 марта 1945 года. Невеселые мысли одолевали Григория. Несколько дней назад он получил письмо от матери. Оно было написано еще в декабре 1944 года, но долгие месяцы путешествовало по дорогам войны в поисках своего адресата. Письмо потрясло Григория до глубины души.
«Пожар полыхал три дня, – писала мать. – Отступая, немцы сожгли почти всю деревню, наш дом уцелел чудом. Смрад и запах гари стояли в воздухе, а черный пепел от сгоревших домов и построек покрыл землю. Но на этом фашисты не успокоились: они согнали всех молодых девушек на центральную площадь перед школой, погрузили их, точно скот, в машины и увезли в Германию. Мужайся, сынок, среди девушек была и Ольга Светлова».
Ольга Светлова, маленькая хрупкая девушка с большими зелеными глазами, девушка, которую Григорий любил всей душой. И если бы Григория спросили, что для него означает слово Родина, он, не задумываясь, ответил бы: «Родина – это мои родные и близкие, деревня, где я родился и вырос. Родина – это зеленоглазая девушка Ольга». Ее светлый образ он как святыню хранил в своем сердце. Какие только ласковые слова не придумывал Григорий, грезя о любимой, но чаще всего он сравнивал ее с распускающимся бутоном белой розы. Ей было всего пятнадцать лет, когда Григорий уходил на фронт. Последний миг их расставания он запомнил на всю жизнь и без слез не мог вспоминать. Они стояли, взявшись за руки, на берегу реки под сенью развесистого могучего дуба. Шалун-ветер трепал пышное, затянутое в талии широким поясом ситцевое платье Ольги. Наклонившись, Григорий нежно поцеловал ее на прощание в губы. Это был первый и последний поцелуй в их жизни, робкий и по-детски неумелый.
– Ты будешь ждать меня, любимая? – Григорий заглянул в бездонную пропасть зеленых глаз девушки.
Ольга покраснела, но взгляд не отвела.
– Да, – ответила она сначала еле слышным, а затем с нарастающим крещендо несколько раз повторила: – Да, да, да!
Григорий обнял девушку. Им овладел безумный восторг. Сердце билось глухо и сильно, а голова кружилась в бешенном ритме, вознося его душу в рай. Ему хотелось без конца целовать ее губы, смотреть в ее глаза, не отрываясь долго-долго, потонуть в ее взгляде и слиться с ней в бесконечном объятии.
«Ольга, любовь моя! Где ты? Жива ли ты?» – Григорий никогда не думал, что сердце может так сильно и невыносимо болеть.
Получив письмо от матери, он совсем потерял покой, в сердце наряду с любовью и нежностью поселилась тревога за судьбу любимой девушки. А что, если Ольга сейчас находится в немецком концлагере, где каждую минуту, каждый час фашистские изверги уничтожают ни в чем ни повинных людей? И она, маленькая и беззащитная, лежит где-нибудь на каменном полу и, истекая кровью, умирает. Нет! От этих мыслей можно просто сойти с ума. Будь проклята эта война! Будь проклята! Через несколько часов бой, и Григорий будет драться так, что ни один фашист не уйдет с поля боя живым.
