Альманах
Альманах Международной Академии наук и искусств «Словесность». Том 2
Картина
Заря. Рассвет…
С утра художник
Свой холст поставил под сосной,
Хотя опять его треножник
Качает ветер ледяной.
В плаще брезентовом, как шкипер
На потрясенном корабле,
Небес агатовую кипень
Он пишет вновь в туманной мгле.
Он смотрит в даль, что тучей скрыта,
Где день рождается за днем,
Где сталь небес с утра омыта
Холодным северным огнем.
Он с голубым мешает серый
И, твердо кисть держа в руке,
В туманной дымке пишет Север,
Что с небом слился вдалеке.
Потом он золотом и белым
Зажег зари скупой костер
И вдруг размашисто и смело
По небу тучи распростер.
Так мастер дерзко, без опаски
Старался холст разговорить,
Пытаясь все земные краски
Между собою примирить.
И фиолетовые тени
На землю падали с небес,
И, как разбитые ступени,
Бугрились камни там и здесь.
И чудо – Север вдруг открылся
В своей глубинной красоте,
Он не смирился, но явился
На ветром вздыбленном холсте.
И каждый шквал, впадая в ярость,
Упорно рвался к небесам,
А холст льняной, как будто парус,
Тянулся к мачтовым лесам…
Бунтарь
Художник даже не заметил,
Уже при свете первых звезд,
Как Божий храм, высок и светел,
Ворвался в холст и в небо врос.
Холст жил, дышал, контрастов полон,
И светлой силы, и добра.
А сам художник вдруг напомнил
Простого шкипера – Петра,
Что в громе яростных баталий
Сумел Полтаву отстоять
И на брегах России дальних
Свой новый город основать…
Художник замер у картины,
Как будто перед алтарем…
Он понимал, за что отныне
Его прозвали бунтарем.
Ведь передвижники все чаще
Стояли у его картин,
Где жизнь предстала настоящей —
Из русских северных глубин.
И час настал…
Великий город,
Его картиной потрясен,
Был, словно молнией, расколот
На сто враждующих сторон.
Одни кричали – он романтик,
Другие – грубый реалист…
Что он задумал, этот странник,
Всех передвижников солист?
А он считал, что смог впервые
Стать летописцем тяжких лет
И храм его – судьба России
Во мраке горестей и бед.
Он к небесам, сквозь мрак и пепел,
Тянулся ввысь, как вечный мост.
И нипочем ни дождь, ни ветер —
Он в небеса навечно врос.
Но, как ни странно, от скандалов,
Попав хулителям во власть,
Картина только дорожала,
Чего-то главного лишась.
И понял он в потоке буден —
Его картине места нет,
Она должна открыться людям,
Быть может, через сотни лет.
Тогда потомки лишь обсудят
Величье старого холста,
Но грешным золотом не будут
Талант оценивать творца.
В картине – ключ к исконной вере,
Но лишь для тех, кто хочет сам
Талант не золотом измерить,
А мерой тех, кто строил храм.
К чему хвалить и преклоняться,
Деньгами меряя восторг, —
Грешно святому появляться
На суд невежд,
На пошлый торг.
Кижи
Теперь он больше не посмеет
Взять в руки холст, как белый лист.
Но перед совестью своею
Он был правдив, а значит, чист.
Но вновь уехал в Заонежье,
На перепутье всех ветров,
Где быт и дух России прежней —
Первопроходцев, мастеров.
Где в скитах – смысл тысячелетий,
Где дорог скудный хлеб в лесах
И где он понял в новом свете,
Что равен воину монах.
И старцы, иноки, святые,
На нас глядящие с икон, —
Все были частью той России,
В какую был он погружен.
Был холст его надежно спрятан…
А обновленный кижский храм,
Как струг царя Петра, опрятен,
Навстречу плыл по небу сам.
Скорее, он летел по небу
Меж колоколен облаков…
Ему достался славный жребий —
Стать вехой в вечности веков.
От первых бревен, первых окон
До первых глав, до верхних глав
Храм звал подумать о высоком,
Являл крутой онежский нрав.
Здесь вся судьба его читалась
По строкам бревен – вместо букв,
И от него нам в дар достались —
Смиренный нрав и русский бунт.
Россия
Joy Math
Комлева Анна Викторовна родилась 6 января 1972 года в городе Ленинграде. Среднюю школу окончила в 1989 году.
В 90-х работала в издательстве «Питер», выполняла художественный дизайн в творческом объединении «А-Я» (подразделение «Грунт»). Участвовала в выставках фотохудожников в Манеже (Санкт-Петербург, 1997, 1998 гг.). Автор четырех монографий, более пятидесяти научных статей на темы искусства и смежных дисциплин: живописи, театра, кино, литературы, архитектуры, физики. С 2010 г. – член Союза театральных деятелей, Санкт-Петербург (СТД ВТО). 2002–2005 гг. – работала в Ленинградской областной детской библиотеке в должности библиотекаря, 2006 г. – в театре «На Литейном» (Петербург). С 2007 г. по настоящее время – работник осветителъского цеха в Академическом театре им. Ленсовета (Петербург, Владимирский пр., 12).
С 2020 г. – член Гильдии неигрового кино и телевидения (Москва). Секция: режиссер, сценарист. Фильмы: «Холод» (2019), «Мастер» (2020), «Живопись Лета» (2021). С 2021 г. – член Творческого союза художников России ⁄Международной федерации художников (International Federation of Artists, Moscow). Секция: театр, кино, телевидение.
Больной из Рочестера
Сказочное происшествие
– На одной злобе далеко не уедешь, – нараспев проговорил выпущенный на свободу из лечебного учреждения Эдвард и поднес горящую спичку к маленькой тряпичной куколке, сидящей в витрине старого винтажного магазина…
…Куколка вспыхнула, но не сразу: вначале огонь охватил ее волосы, затем – бумажное платьице и в довершение – ее маленькие ножки, обутые в крохотные фиолетовые ботиночки.
Волосы на ее миниатюрной головке были аккуратно расчесаны и убраны в элегантную конструкцию, довершал прическу маленький цветочек фиалки нежно-розового цвета.
Ее лицо, сделанное из фаянса, излучало какой-то застывший, оцепеневший, удивленный взгляд. Взгляд, открытый для всего неизвестного на Свете, и тот опыт, который эта куколка впоследствии получала от жизненных знаний, не омрачал ее прелестного, милого лица, но только укреплял куколку в ее стойких жизненных убеждениях: я смогу победить всех тараканов на кухне!
Куколка жила в маленькой картонной коробочке, которую с большой любовью и заботой соорудили для нее взрослые дядя и тетя. Тетя каждый вечер расчесывала куколке волосы, при этом напевая английские народные песни. Особенно она любила напевать песенки всемирно известного шотландского поэта Роберта Бёрнса. Ах! И мир как будто становился светлее и ярче!..
У куколки был свой столик, свой стульчик, диван, кроватка, маленький пуфик и… украшение ее девичьего будуара – трильяж с миниатюрными баночками для косметики. Ее гребешок для волос, привезенный из ост-индской колонии прадедушкой тети, был сделан из слоновой кости.
Смена нарядов куколки была возведена в торжественный ритуал, после которого устраивалось большое чаепитие: с пончиками, кусочками коричневого тростникового сахара и непременно с кувшинчиком двадцатипроцентных сливок, которые так любила тетя!
Наряды были пошиты для различных жизненных ситуаций, на каждый случай жизни. Ах! Что поделать! Куколку любили ее хозяева! А она?..
Наряды для куколки шились из дорогих итальянских и французских тканей. Шелк – для брючного костюма, для ночной пижамы, для летней кофточки. Синий, красный, голубой, фиолетовый бархат – для делового гардероба. Туфельки на шпильках всевозможных размеров, различного дизайна – и для вечернего коктейля под вечернее платье, и для веселой вечеринки, и для торжеств по случаю… и без…
Куколка очень любила, когда ей расчесывали и завивали волосы. Ах! Она вся трепетала от восторга! И улыбка на ее фаянсовом личике становилась ярче, глубже, нежнее… Ей очень нравилось, когда расчесывали реснички. Ее маленькие реснички, которые хозяйка с большой осторожностью прокрашивала в синий цвет, так любимый куколкой! Тушь от «Живанши». Идеальное сочетание тона и цвета. И здесь, в Рочестере, ее невозможно было найти – для этой покупки хозяйка ездила в Лондон.
Губные помадки хозяйка подбирала с большим воодушевлением и рвением. Ах! Это весеннее поле любви, ласки, нежности, которое знакомо только нам-женщинам! Цвет просыпающегося желания! И хозяйка, бывая в Лондоне, старалась обходить все пафосные бутики косметики – вот где можно набраться сил для внешней Красоты! Вот где можно убежать от серой реальности! Вот где можно ожить и стать счастливой просто оттого, что ты видишь цвет, издающий Пульсацию Энергии Жизни! А запах этой помадки уже довершал картину тотального подчинения этой нечеловеческой красоте, которая разрывала все внутреннее устройство человека. Подчинял его своей тотальной Воле красоты, счастья, блаженства!.. Уводя в сонное царство Сказки, которую создавали знаменитые Модные дома Франции…
Отягощенная красотой, отягощенная пакетами, сумками с туалетной водой, коробочками и футлярчиками для косметики, принадлежностями для укладки волос, хозяйка садилась на пригородный поезд и возвращалась в свой богом забытый Рочестер.
Ее сочиненная наспех сказка явилась продолжением ее детских мечтаний и снов о прекрасном мире, которого никогда уже не будет у нее в ее… Рочестере. Душевная рана, оставшаяся после встречи с насильником в четырнадцать лет, превратила ее жизнь в извилистую тропу из постоянно сменяющейся однообразной картинки: она шла по лесной тропе, по бокам которой росли ели, сосны, дубы. И она останавливалась у каждого дерева в надежде обрести покой, но покоя не было – деревья росли (как назло!) здоровые и крепкие. У них нигде ничего не было сломано, и она продолжала искать свое дерево. Когда она встречала нужное ей дерево, то непременно рядом с этим деревом находила пенек, на котором лежали заветные таблетки от депрессии. Их было много, они были разного цвета, и они помогали ей жить. Жить жизнью после изнасилования…
Хотя ее видения не исчезли, она стала лучше себя чувствовать и даже смогла впустить в свой мир тихого, скромного юношу, который впоследствии стал ее мужем. Но с возрастом приступы отчаяния и депрессии с новой, изощренной силой вгрызались в ее тело – и она ушла в сказку…
Нафантазировала себе розовый сон детской комнаты, в которой только она играла в большие розовые шары, подкидывая их до самого потолка, только она пускала мыльные пузыри, глядя сквозь них на яркое солнце, только она растягивала шары из жевательной резинки до чудовищных размеров…
Каждый месяц она ездила в Лондон на модные показы модельеров – особенно любила Александра Маккуина. Этот сказочник, этот волшебник женских снов, как он нестерпимо точно и до кровавой боли на кончиках пальцев понимал женскую душу! Казалось, что он сам обладал ею! Одухотворяющей, нежной, способной летать подолгу, на длинные космические дистанции, вверх и вниз! Он способен был протыкать своим мироощущением весь Космос…
Кое-что из его авторских коллекций она приобретала и на основе оригиналов шила маленькие модели для своей куколки Эдиты. Ее любимица воплощала все представления о свете, женском рае, тишине и успокоении души. В ее цветовых сочетаниях было место только светлым и теплым цветам – и ни одного холодного! Только одна теплота и нежность!
И каждый новый модный показ давал этой женщине новую краску, новое понимание окружающего ее мира, все новое – новые силы давали эти коллекции одежды. А она отчаянно нуждалась в этом мире внутри себя…
Весь ее унаследованный дом в центре города был переделан под вкусы ее маленькой куколки. Заново сварены лестницы из особо прочного металла, заново распланирован ландшафт их маленького садика перед фасадом дома – и непременно в этом садике росли миниатюрные крокусы для ее куколки и длинные величественные гладиолусы. Для кого они росли?..
Липы в ее саду весной давали особенный, отчаянный аромат, который любили соседские пчелы. Она любила этих пчел – странное дело, все соседи вокруг протестовали против пчел соседа, а она нет. Они жалили ее, они ползали по ней, но женщина только с нежностью смотрела на них – большей боли никто на свете уже не сможет ей причинить…
Ее муж служил в одном из полицейских участков Рочестера. Многие заводы и фабрики в окрестностях города закрылись, и их производства были перенесены в Юго-Восточную Азию.
Работа полицейского не слишком утомляла Марвина. Да. Его звали Марвин. Обыкновенный англичанин, который каждый день вставал в пять утра, брился, чистил зубы, целовал жену в лоб. И уходил на работу, предварительно выпив стакан молока и съев тост с омлетом.
Он ловил мелких воришек, которые обворовывали случайно приехавших в их богом забытый Рочестер туристов, он ловил уличных хулиганов, которые разбивали витрины супермаркетов в ночь с пятницы на субботу и с субботы на воскресенье. Но особенно тяжелым было дежурство во время чемпионатов по футболу. Различного уровня и калибра. С утра и порою сутки напролет надо было стоять в дозоре – иногда подмены не было, напарник заболевал, и вот тогда приходилось особенно туго.
Но Марвин не унывал и только поглубже втыкал в уши наушники, в которых звучала разнообразная музыка – он был всеядным меломаном. А вечером обязательно ходил в местный паб посидеть за кружкой темного эля в компании таких же, как он, – полицейских. Отличная жизнь! Надо только успевать радоваться этой жизни…
…Больной Эдвард стоял и не отрываясь смотрел на горящую куколку в витрине старого магазина винтажных игрушек. Он стоял и смотрел на догорающих кукол в их кукольном мире в витрине старого магазина…
Внезапно холодная железная рука легла на плечо Эдварда.
– Ты чего хочешь? – спросил полицейский Марвин Эдварда.
– Отстань… – попытался отшвырнуть чужеродную холодную железную руку Эдвард.
Но у него это не получилось: полицейский Марвин проткнул сонную артерию шеи Эдварда. Эдвард схватился за шею, но этой же левой рукой Марвин проткнул грудную клетку Эдварда в области солнечного сплетения, и Эдвард повторно закричал от дикой боли. Он согнулся пополам, но Марвин правой рукой взял его за волосы на голове и вонзил свои пальцы по обе стороны затылка Эдварда. Эдвард затих окончательно и упал на землю.
…Полицейский Марвин смотрел не отрываясь на пожар в витрине старого магазина их фамильного дома; он набрал тревожный номер вызова пожарных, скорую медицинскую помощь, полицейский наряд.
Полицейский Марвин стоял на месте и охранял горящий магазин до тех пор, пока машины не подъехали. Когда они подъехали, то он передал данные о происшествии. Труп оформили как несчастный случай: Марвин предъявил фотоснимки, как некий мужчина поджигает несчастную витрину, несчастную куклу… Внутреннего дознания никто не проводил. Магазин опечатали. Дело закрыли за отсутствием состава преступления. Уголовное дело никто не открывал. Высокое начальство классифицировало данное происшествие как мелкое хулиганство…
После пожара в их фамильном доме, в котором располагался этот старый винтажный магазин игрушек, Марвин стал отдаляться от жены. Он не отрывался от телевизора, по которому стали все чаще показывать тревожные новости: где-то в Европе разразилась война. И он решил, что пора что-то менять в своей безрадостной жизни. И через неделю отправился в зону боевых действий. Жене своей сказал, что едет в командировку. Так было проще.
Он выпустил свою пружину на волю.
Сидя в далеком европейском окопе, он получил извещение от рочестерского патологоанатома: его жена приняла большую дозу антидепрессантов…
Марвину некуда было возвращаться…
Людмила Лазебная
В 1988 году окончила Пензенский государственный педагогический институт (ныне университет), преподаватель иностранных языков, переводчик, кандидат филологических наук, MBA (макроэкономика со знанием английского языка), окончила Академию управления при Президенте РФ. Военнообязанная. Член Международной Гильдии писателей, член Союза писателей России, член Интернационального Союза писателей, член-корреспондент Международной Академии наук и искусств.
Людмила Семёновна – лауреат международного конкурса «Молодой литератор – 2006» в номинации «Поэзия», награждена золотой «Пушкинской» медалью, звездой «Наследие» – 2019. Лауреат Международной Евразийской литературной премии им. П. П. Бажова «Новый Сказ» в номинации «Проза» (июнь 2022 г., повесть «Цыганский конь земли не пашет»). Лауреат I степени Московской литературной премии-биеннале – 2022 в номинации «Большая проза» (повесть «Без корня и полынь не растет»). Победитель конкурса «ЛИБЕРТИ», Гран-при издательства Stella, Германия (сентябрь 2022 г., книга рассказов о детстве «Команда «рядом» другу не нужна»),
Людмила Лазебная – автор сборников «Родная Земля» (2001), «Соки земли» (2004), «Силародника» (2007) и «Навстречу ветру и судьбе» (2019).
Рейма и Кадой. Водь голубоглазая
Синопсис
Повесть посвящена малочисленному ныне народу водь.
Водь принадлежит к прибалтийско-финским народам, поэтому имеет многие их внешние черты. Особенностью народа являются исключительно светлые волосы и большие небесно-голубые глаза. Подавляющее число мужчин и женщин из этого народа еще пару веков назад имели настолько светлые волосы, что по цвету они скорее напоминали снег. Постепенно цвет волос сменился, и у современных вожан он ближе к золотисто-желтому. С возрастом волосы темнеют, приобретая цвет золы. Есть еще одна довольно примечательная черта, которую трудно измерить, поскольку ее суть заключается в красоте. Еще Туманский (историк-исследователь), посетивший в конце XVIII столетия водский край, написал, что женщины там живут невероятно красивые, высокие, с голубыми глазами и светлой кожей. Ему вторил историк из Финляндии Портан, указавший, что водские женщины превосходят по красоте любых других.
Вожане приняли православие, но продолжали поклоняться и своим древним богам. Знаменит этот народ знахарями, лекарями и колдунами, зашептывающими разные болезни, изгоняющими бесов, умеющими принимать облик воронов и волков, править вывихи и в целом лечить суставы. Водь обожествляла деревья, камни, болота и т. д. До сих пор известны вожские капища – места поклонения духам леса и плодородия. В культуре води удивительным образом мирно сосуществовали и продолжают сосуществовать православная «виера» и колдовская «тайка».
В повести рассказывается о жизни и судьбе двух вожских сестер. В произведении представлены жизненные перипетии, связанные с исторической ситуацией, показаны некоторые обычаи води.
Прообразом обеих героинь послужила коренная петербурженка Галина, внешними признаками и характером соответствующая характеристикам и свидетельствам о прекрасных представительницах этого народа, исчезающего в результате ассимиляции другими народами России.
До самого горизонта раскинулись холодные воды Ладожского озера. Большие волны, поднимаясь и опускаясь, стремятся к каменистому берегу, поросшему хвойным лесом. Приближается лето. Ветер, умерив свое рвение, лишь изредка разгоняется по верхушкам могучих сосен, сбивая прошлогодние шишки.
На самом высоком уступе стоит молодая и стройная девушка, всматриваясь в даль. Ежедневно приходит она на это место и ждет того, кто дал слово вернуться.
– Рейма, спускайся! – сложив ладоши, крикнула с трудом пробиравшаяся по острым камням девочка лет десяти. – Рейма, идем домой, меня за тобой послали!
– Кто тебя послал, Кадой? – осторожно спускаясь по скользким и гладким камням, спросила девушка.
– Отец велел тебе домой идти, гости скоро будут.
– Опять гости! Не слышала, кого ждет наш отец?
– Слышала, слышала, сестра! – хитро ответила смышленая девочка и, по привычке оглядевшись по сторонам, переходя на шепот, сказала: – Отец говорил про русских. Сказал, что гости едут, гостинцы везут.
– Спасибо, сестренка! – коснувшись правой ладонью щеки девочки, поблагодарила старшая сестра. – Поспешим!
Дорога до дома была недолгой. На ходу поправив растрепавшиеся белокурые волосы и отряхнув передник, девушка вошла в ригу. За столом в первой избе сидели русские друзья ее отца, прибывшие из соседних Новгородских земель. Каждую вторую луну они приплывают к берегу и привозят нужные в хозяйстве товары. Помнит добро бывалый моряк Паво, дорожит дружбой с русскими. Еще дед дружил с новгородскими купцами в те далекие годы, когда приходилось воевать против общих врагов. Тяжелые времена рождают сильных людей и крепкую дружбу.
Старый Паво давно задумался над судьбой своей старшей дочери-Реймы. Знал он, что любит она всем девичьим сердцем лихого красавца Педо, да где он теперь? Много месяцев прошло с того дня, как покинул родной дом непоседливый и хвастливый Педо. Нет с тех пор о нем вестей, как в воду канул. А дочь любит и ждет его. Нужно думать наперед, красота девичья не вечная. Хоть и говорят, что красивее, чем девушки из народа водь, телом милее да лицом белее нет на свете никого. Всё истинная правда! Такого небесного цвета глаз нет ни у русских, ни у ижорских красавиц.
«Хороша моя старшая дочь! Высокая и стройная, как карельская ель, и гибкая, как весенняя лоза. Нет ни у одной местной девушки таких белых и длинных волос, как у Реймы… Красивую и ладную дочь подарила мне покойная жена», – рассуждал Паво, довольно наблюдая за старшей дочерью, развешивающей на колья забора пряденую овечью шерсть.
Удачно сложилось, что не успели пожить Рейма и Педо вместе до свадьбы как муж и жена, хотя так положено по законам води. То, что можно у води, запрещается у русских. А Паво давно надумал породниться с богатым домом старого друга Афанасия – новгородского купца. Сын Афанасия Иван совсем возмужал, стал широк в плечах да разумен в речах. Чем не жених?
– А вот и моя старшая дочь – Рейма! – вставая легко, как молодой, из-за стола и протягивая к дочери руки, воскликнул Паво. – Подойти поближе, дочь! Пусть посмотрят русские мои друзья на тебя. Пусть сами увидят, какая красавица моя старшая дочь!
Гордая и смелая Рейма, подойдя к столу, поклонилась гостям. Весело зазвенели ее нагрудные подвески – монеты и камешки.
– Ну, теперь ступай, дочь, а то гости есть-пить перестали, красотой твоей очарованные! – пошутил отец, как обычно.
Дочь, слегка улыбнувшись, смело посмотрела в глаза самому молодому из гостей и задержала свой пристальный взгляд на нем, чем изрядно смутила его. Довольная собой, красавица с достоинством вышла в соседнюю дверь.
– Хороша твоя дочь, Паво! – словно очнувшись от оторопи, хрипло произнес Афанасий. – Такая жар-птица кого полюбит, тому жизнь земная счастливей райской станет! Говори свои условия, друг! Что хочешь за дочь свою?
– Сестра, ты слышишь? Отец хочет продать тебя! – возмущенно сказала Кадой, подсев к старшей сестре на сундук.
– Не продать, а замуж выдать, – пояснила Рейма, задумчиво глядя в маленькое окошко.
– А что же, когда замуж выдают, как на базаре за гусыню деньги просят? Ой, как интересно мне!
– Кого – как гусыню, а кого – как овцу продают, у каждой невесты своя цена, – глубоко вздохнув, сказала Рейма.
– Сколько же денег за тебя отец выручит?
– Зачем тебе знать? – усмехнулась старшая сестра.
– А затем, чтобы мне потом себя не продешевить, когда меня продавать станут. Можно же с женихом договориться, ну, чтобы он отцу только половину денег дал за меня, а вторую половину мне на руки, чтобы не все отец себе забрал. А я бы за это мужа слушаться стала. Иногда, – серьезно и вдумчиво пояснила не по годам разумная Кадой.
– Ха-ха-ха! – рассмеялась старшая сестра. – Вот ты какая хитрая, а ведь маленькая еще!
– Я еще хитрей стану, когда вырасту. Я расту, и хитрость моя со мной растет. А то как же! Я себя кормлю, пою, мою-ку-паю, а деньги за меня отцу отдадут? Где справедливость? – не унималась младшая сестра, между делом прислоняясь ухом к стене, стараясь услышать разговор в соседней комнате.
Тем временем, договорившись с новгородцами обо всем, Паво остался доволен собой. Когда бы еще повезло так, как сегодня! Хорошего жениха для старшей дочери он подыскал. Теперь нужно готовиться к свадьбе. Если бы несколько лет назад кто-то сказал ему, что он сам решит выдать дочь за русского, пусть даже за новгородца, он бы не поверил.
«Но все меняется, река и та русло меняет, когда на то воля богов!»-рассуждал Паво.
Разместив гостей во второй избе на ночлег, он спустился к озеру. Степенно катила свои волны гордая Ладога, вселяя умиротворение и покой в сердце мужчины.
Вторые сутки видавшая множество походов по Балтийскому и Белому морям ладья новгородского купца Афанасия Селиверста бороздила холодные воды Ладожского озера. Смотрел на мачту Афанасий и думал, что настала пора отделить часть имущества и передать единственному сыну Ивану к его свадьбе. Толкового сына дал Бог! Умен и разборчив в делах, силен духом и телом, непразднословен и верой крепок. Ликует душа Афанасия: добрый сын-отцу радость! Знает Афанасий, что дружба с княжеским сыном Борисом сможет открыть перед Иваном двери в успешную жизнь. Да одна беда: тщедушный княжич завистлив и коварен. Не надо бы ему про сватовство рассказывать. Да и дружбу с ним пора прекратить как-нибудь по-хитрому. Как бы чего дурного не случилось. Пока про женитьбу на вожской красавице, кроме кума Игнатия да шурина Архипа, никто более и слыхом не слыхивал. Держал эту новость ото всех в тайне Афанасий, чтобы не сглазить дело. Не был уверен, что девица чужого роду-племени приглянется сыну вот так-то сразу. А девица красивая, инда нимфа лесная. Не встречал за всю свою долгую жизнь Афанасий такой красоты. А что чужеродная, так ведь Бог людей сводит друг с дружкой всяких, чтобы плодились и жили промеж себя в дружбе и мире. Так и крови сильней, да и люди умней родятся.
Вот уж и звезды сквозь мглу просияли, а сон так и не идет, всё думки разные в голове кружатся, размышлять велят мудрому купцу.
Думал он: что бы дать за Иваном? Может, кроме дома, новую ладью? Пускай сын по морям с товаром ходит да купецким делом хозяйство укрепляет.
Тем временем на новгородских стапелях красовалось новое судно богатого купца Афанасия, с кирпичной печкой внизу, чтобы был для моряков горячий обед в дальнем походе. Добротная получается! Ловкие новгородские лодейщики умеют дерево выбрать, бревно выдержать, обводы распарить и выгнуть, собрать ладью, засмолить, чтоб служила она тебе до твоей старости. Примечали и перенимали науку молодые подмастерья, пришедшие по доброй воле, а то и по указу княжескому на тяжелое, но в народе почетное поприще. Разбуди среди ночи такого да спроси, как, мол, ладью или дубас смастерить? Не продрав глаза, ответит тебе: «Первым делом из большого дерева выдолбить, а то и выжечь деревянный челн, к нему прикрепить кокоры и только потом при помощи железных заклепок или шитья вицей древесным жгутом внахлест закрепить доски обшивки».
Крепко сидела эта наука в головах подмастерьев, хоть и не вбивалась она кулаками да плетьми мастеров. По-до-брому, по-разумному обучали старые новгородские мастера, с Божьим словом напутственным учили подмастерьев творить великое чудо – возведение судов. Вот и получались такие суда надежными и добротными, способными ходить и на веслах, и под парусом, и по мелким речушкам, и по морским просторам, приставать к любому берегу и выдерживать сильнейшие штормы.
– Эй, корманши, не видать ли землицы нашей Новгородской? – спросил штурмана Афанасий, подходя ближе.
– Поколь не видать! Чайки ишо не рышуть, знать, далеко до землицы-то, вишь, – крутым басом ответил дородный корманши.
Мимо босиком пробежал зуек – мальчишка лет двенадцати, выполнявший всякую хозяйственную работу. Команда Афанасия, состоявшая из десяти человек, включая этого расторопного мальчонку, готовилась трапезничать чем Бог послал. Солонины и рыбы в трюме было достаточно для долгого похода, а тут всего-то неделя.
Афанасий слыл запасливым хозяином и справедливым вожей-кормщиком.
– Гляди-ка, – крикнул рулевой, – никак шведская посудина наперерез нам по правому борту!
– Вот еще чаво не хватало! Давай лево руля! – скомандовал Афанасий.
– По ветру пойдем, авось не догонють! – как в трубу гаркнул басом корманши.
– У них гребцов на веслах как муравьев! – отозвался Тимоня, старый морской волк и лучший рулевой.
– Ничаво! Коли сунутся, мы им за так не дадимся! – гремел корманши.
Афанасий и Иван всматривались в даль, стараясь разглядеть противника.
– Отстают никак! Курс меняют, – докладывал молодой лодьяр, забравшийся почти до середины мачты.
* * *
С самого утра озаботился думками о предстоящей свадьбе старшей дочери и новгородского купца бывалый моряк Паво. Разнились обычаи русские с водскими. Все надо продумать, раз уж принял такое решение. Вот бы посоветоваться с кем, да опасения есть, что разойдется весть по округе, дойдет до недоброжелателей, а там и до беды недолго. Надо все до поры до времени в тайне сохранить, а придет время, явится жених со товарищи, выйдет его отец на берег, запросит разрешения у старейшин, тогда и пойдет дело. А пока-молчок! Только старейшинам надо дары отнести да подговорить старого колдуна – арбуя, – чтобы был он на стороне Паво.
Паво вышел из дома, потянулся сладко, глядя на солнце сквозь прищур глаз: день обещался быть солнечным. Рига Паво – дом из двух изб, между которыми находились сени и клети для животных, – была большой и добротной и отличалась от других домохозяйств хутора. Мощные дубовые звенья сруба, установленного на отесанные каменные валуны, потемнели от дождей и ветра и казались вырезанными из мрамора. Много сил и средств потратил Паво на свою ригу, но она стоила того. Хуторяне с завистью смотрели на хозяйство вдовца Паво. Были и вожанки, которые сами приходили к нему за утехами, как водится в народе, но ни одну он не выбрал взамен своей покойной жены. Так и жили втроем – он и его две дочки, красавица Рейма и озорница Кадой.
Хорошо живется на хуторе, вольготно! Испокон веку выбирают вожане открытые места для своих поселений. Любит народ свежий воздух, обдувающий со всех четырех сторон тесно прижавшиеся друг к другу риги вожан. Жилье для каждой семьи строится артельно, дружно. Предусматриваются отдельные комнаты в риге для членов семьи и гостей. Гостям отводится отдельная изба, где их встречают хозяева дома. Без разрешения хозяев проходить дальше этой избы запрещается. Хозяевам можно оставить гостей одних в той части дома, которая примыкает к комнате, если гости не считаются важными. Только важным лицам и родственникам предлагается присесть. Нет в этом ничего обидного-такие правила, а правила и порядок следует чтить и уважать.
Пространство первой избы разграничивает специальная потолочная балка, которую русские называют матицей. Много разных правил должны знать вожане! С самого раннего детства, с молоком матери, впитывают они эти законы и правила. Придерживается этих обычаев и стар и млад.
– Вот когда я стану хозяйкой, буду садиться за стол с моим мужем и детьми, а не порознь, как у нас водится! – многозначительно сказала Кадой, накрывая скатертью массивный дубовый стол, царственно занимавший большое пространство посреди кухни, напротив печи. – Вот обидно мне, что мужчины за столом сидят, а женщины возле печки кое-как теснятся! Вот тоже за русского замуж выйду, когда вырасту, и буду сидеть во главе стола, есть-пить, что захочу, наравне с мужем! – заявила она, усевшись быстро на большой резной стул и положив руки на стол, покрытый красивой белой скатертью с красными замысловатыми узорами. – И детям за столом место отведу! А то что это за правила такие, детям на полу стелить и еду как щенятам подавать! – продолжала возмущенно рассуждать не по годам разумная и находчивая Кадой.