Алёна Берндт
Когда поют цикады
Глава 10.
Очнулась Люся и увидела над собой белоснежный высокий потолок со светильниками. Был день, и где-то за окном слышался непривычный Люсиному слуху шум. Во рту пересохло и очень хотелось пить, но Люся не могла разлепить спёкшиеся губы. Она пошевелила рукой, и попыталась повернуть голову, чтобы определить наконец, где же она находится, но тело не слушалось и всё болело. Попытка повернуть голову подсказала Люсе, что эта самая её голова вся перемотана бинтами, и это подтверждало догадку – Люся в больнице, и скорее всего – в городской… Само по себе такое известие было тревожным, значит дело обстоит серьёзно, подумала Люся и попыталась вспомнить, что же произошло. Но вспоминалась только гроза, и беспокойные и испуганные крики людей в поле… Но что же в самом деле с ними произошло? И как там Вера? Тысяча вопросов мелькала в мутной Люсиной голове, но задать их было некому.
Повернув наконец голову, Люся поняла, что находится она и в самом деле в больничной палате, соседняя койка была пуста и аккуратно заправлена. За чуть приоткрытой дверью слышались голоса и шаги, там больничная жизнь шла своим чередом, и Люся решила дожидаться, когда хоть кто-то к ней заглянет.
Ждать пришлось не очень долго, но Люся успела даже немного задремать, только вот пить хотелось всё сильнее, и эта жажда не давала уснуть. Дверь тихонько скрипнула и в палату заглянула медсестра в белой накрахмаленной шапочке.
– П.. простите, – едва слышно прохрипела Люся и не узнала собственного голоса.
– Ой, очнулась наша спящая красавица, – медсестра тут же оказалась у Люсиной кровати, – А мы-то уж заждались твоего «волшебного» пробуждения! Лежи тихо, я сейчас позову доктора!
– Я пить хочу, – прохрипела Люся, – Очень…
– Сначала – доктор! – строго ответила медсестра, которая была чуть постарше самой Люси, – А после, как уж он разрешит и что назначит.
Доктор, средних лет добродушный мужчина, очень любящий повторять «Так-так, что тут у нас?», как в последствии поняла Люся, появился возле неё очень быстро.
– Так-так, что тут у нас? – внимательно рассматривая Люсю, спросил доктор, – Меня зовут Юрий Николаевич, я ваш доктор.
–Доктор, я очень хочу пить, – снова прохрипела Люся.
– Настя, напоите нашу красавицу, умойте, а уж после я ей всё расскажу, что она захочет узнать, – вежливо попросил доктор медсестру и та поспешила выполнять указания.
Вскоре Люся была умыта, напоена и чуть приподняла на подушках, так ей было удобнее обозревать палату и было видно даже густые кроны деревьев за окном. Напившись воды, Люся почувствовала себя гораздо лучше и теперь с нетерпением ожидала возвращения Юрия Николаевича. От словоохотливой и доброй Насти Люся узнала, что на неё рухнул огромный тополь, который не выдержал напора грозового ветра.
Вскоре и доктор вновь появился в её палате, добродушно насвистывая какую-то мелодию. Он уселся у изножья кровати и внимательно посмотрел на Люсю.
– Ну что ж, дела ваши не плохи, моя дорогая, но лечиться мы с вами будем долго. Впрочем, очень многое здесь будет зависеть от того, насколько точно вы станете выполнять наши указания…
– Доктор, скажите… – перебила его Люся, не в силах больше находиться в неведении, – А как Вера? Как моя подруга, она шла рядом со мной… Где она?
Доктор чуть нахмурился, а в руках у Насти, прибиравшей на столике, громко звякнул стакан. Люся со страхом ждала ответа доктора и во все глаза смотрела на него, хотя уже знала, что он ей ответит…
– Не стану от вас ничего скрывать, Люся! – серьёзно сказал доктор и взял Люсину ладонь в свою руку, – Вера погибла… Вам повезло, вы чудом остались живы, потому что попали между крупных ветвей… На Веру же упал ствол. Простите меня за то, что именно я вынужден сообщить вам это, но я всегда честен со своими пациентами, насколько это возможно при моей профессии… Крепитесь!
– Спасибо, Юрий Николаевич, – ответила Люся, хотя дышать ей стало трудно, в горле снова пересохло и слёзы кипели в глазах.
– Ну, я вас ненадолго оставлю, чтобы вы пришли в себя. О лечении мы с вами поговорим завтра, после осмотра. А пока вам нужно восстанавливать силы, вам многое предстоит. Скажу вам, что все ваши органы целы, сломана ключица и рука. Ну и… ветки повредили кожный покров, в некоторых местах очень глубоко… Поэтому вы потеряли много крови, вследствие чего и оказались здесь, в городской больнице. Но, скажу я вам, оказались вы у нас очень вовремя, и поэтому я считаю, что ваши травмы не приведут к серьёзным последствиям.
– Моя мама… и бабушка…
– Да, ваши родные очень переживают за вас, – сказал доктор, – И ваш молодой человек тоже, уже не раз приезжал.
– Ваша мама звонила утром, – отозвалась медсестра Настя, – Она оставила номер соседей, я сейчас же позвоню и сообщу, что вы пришли в себя. Только вот поговорить у вас не получится, к вам пока нельзя посетителей… Так что потерпите.
– Спасибо… спасибо большое! И вам тоже, – Люся благодарно посмотрела на Настю, но сейчас ей как раз больше всего и хотелось бы увидеть маму или бабушку, прижаться, выплакаться…
– Настя, – доктор взглянул на медсестру и дал ей какой-то знак, понятный, наверное, только им самим, и добавил буднично, – Ну что же, Люся, я пойду, у меня еще много пациентов, а к вам я загляну после обеда. Поручаю вас заботам Насти.
Люся поблагодарила доктора, с трудом стараясь не разрыдаться, но вскоре после его ухода в палате появилась Настя с металлическим подносиком, накрытым белоснежной салфеткой, под которой оказался шприц.
– Пора делать укол, Люся. А вашей маме я позвонила, ну, то есть вашим соседям, и мне пообещали, что непременно и сей же час всё передадут вашим родным. Так что вы можете не переживать за них, вам нужно поспать. Потом уже будет обед, и я вас накормлю, хорошо?
Люся согласно кивнула, всё её тело вдруг неожиданно начало болеть. Саднили ободранные руки, и только теперь она увидела, что все они исцарапаны и обработаны йодом. Голова заболела, но еще больше болела шея, и от этого даже смотреть вокруг было невыносимо.
После укола стало легче, и Люся лежала на подушках, отрешённо глядя в окно. Там свежей зеленью переливались листья берёз, там город жил своей обычной жизнью… А Люся думала про Веру. Как же больно и горько терять… Знать, что уже никогда не услышишь знакомый с детства смех, не услышишь такие нужные слова поддержки в тот самый, необходимый жизненно, момент. А ведь у Веры вся жизнь было впереди! Она мечтала о будущем, об учёбе в институте и о том, что после его окончания будет стараться вернуться в родное Городище… ведь она тоже хотела стать доктором и помогать людям! Почему, почему жизнь так несправедливо обошлась с ней!
Люся заплакала, тихо и беззвучно стекали слёзы по её щекам, от них щипало растрескавшиеся губы. Как же теперь Верина мама… как все её родные, как брат Алёшка, который хоть иногда и поддразнивал сестру, но души в ней не чаял, Люся это видела и знала… Как же она сама, Люся, будет теперь жить без лучшей своей подруги!
Лекарство ли подействовало, или усталость и слабость, а может быть, и то, и другое, но вскоре Люся так и уснула с мокрыми от слёз щеками.
Проснулась она от того, что Настя ласково погладила её по руке и что-то говорила доброе и приятное. Вообще, Люся подумала, какие же здесь все добрые к ней, но всё равно очень хотелось домой, к маме и бабушке…
Настя принесла обед и помогла Люсе поесть, рассказывая ей разные истории и отвлекая от горьких дум, словно маленькую девочку.
– А что же это за симпатичный кавалер к тебе приходил, расскажешь мне? – спрашивала Настя, – Вот немного наберёшься сил и мы с тобой обо всём поболтаем, да? А я вот полгода назад замуж вышла, муж у меня тоже доктор, только в другом отделении работает. Он детский врач, малышей лечит. Я вас познакомлю потом. Я тебе на тумбочке оставлю воду, если вдруг пить захочешь, но ты побереги себя, нам только не хватало, если швы разойдутся.
Люся узнала, что на ноге у неё несколько швов, потому что острая ветка оставила глубокую рану. Голова немного болела, и Люся прикоснулась ко лбу… тут её осенило.
– Настя, а можно мне зеркальце, хоть бы и маленькое? Посмотреть, на что хоть я стала похожа…
– Нет у меня зеркальца с собой, – улыбнулась Настя, но голос её зазвучал как-то напряжённо, – Да и зачем тебе, мы на тебя бинтов не пожалели. Вот снимут, тогда и посмотришь.
Люся поняла, что не всё так хорошо, и как раз там есть на что посмотреть, потому что и наощупь, и по тому, как там всё болело, она поняла – голова и шея повреждены сильно… Стало страшновато, но в то же время это не очень огорчало Люсю. Она никак не могла позабыть того, что она лежит сейчас здесь, её лечат, и скоро она увидит маму и бабушку, а вот Верины родные уже не увидят своей девочки…
Вечером Настя снова явилась с ужином и уколом, к которому добавилось несколько пилюль, которые Люся послушно проглотила. Потом Настя обработала раны, дуя на руку Люсе, словно та была совсем малышкой, и приговаривая:
– Потерпи, потерпи, моя хорошая! А до свадьбы всё и заживёт! Эх, гулять будем, когда замуж тебя станем выдавать!
Засыпая, Люся смотрела в окно. Там, за листьями, виднелись огоньки в окнах высоток, и Люся смотрела, как они загораются и потухают… Интересно, про какого это кавалера всё время твердит добрая Настя? Кто приходил проведать Люсю, вот интересно бы узнать. Но про это думалось как-то мимолётно, будто это было вовсе неважным, и даже казалось каким-то несерьёзным, потому что Люся никак не могла свыкнуться с мыслью о Вере… что молодая жизнь может вот так, в одну минуту оборваться навсегда.
Глава 11.
– Да кому она такая нужна теперь будет, вся поломанная и в шрамах! – говорила старая Семёнчиха своей куме Розе, – А ведь симпатичная была девка-то, парни чуть шеи свои не сворачивали, когда она по улице шла. А давеча, ужас, видала её – от виска до шеи шрам малиновый, как бороной распахали! Руки страшенные, ну, там хоть можно одёжей прикрыть. Мой-то Генка по ней уж как сох, а теперь я если его рядом с ней увижу, дома запру! Не дай Бог такой снохи в дом, только в огород пугалом!
– Прикрывала бы ты, Фиса, рот свой поганый, а то как ни откроешь – что твоё вороньё каркает! – раздался позади кумушек сердитый голос деда Ивана Рыбакова.
– Да… ты! – обернулась было Семёнчиха, чтобы «воздать по заслугам» за такую наглость посмевшему сделать ей этакое замечание, но тут же осеклась, увидев Рыбакова.
Ивана Порфирьевича Рыбакова после войны привезли из госпиталя лежачим. Доктора отчаялись и смирились с таким состоянием пациента, а вот старая тётка, материна сестра, с таким состоянием племянника оказалась категорически несогласна.
Семья Рыбаковых до войны жила на выселках, от Городища вёрст пять будет. Держали там колхозную пасеку, ну и своих ульев с пяток имели. Жили, как все, работали в колхозе, хозяйство своё было, справное. Сам Порфирий Рыбаков охотником знатным был, как и его отец, а до него – и его отец.
Поэтому, как только началась война, собрал Порфирий старый вещмешок, и отбыл на фронт. А за ним и пятеро сыновей, а после них и две дочки – отучились на медсестёр, обняли мать, только что и махнула она им вслед рукой, ослепшая от слёз.
А вернулся с войны один сын – Иван. Да и тот, израненный и обездвиженный, с телеги односельчане сняли, да и положили на лавке дома. Не долго мать смогла смотреть на сына, вышла утром к колодцу, присела на приступок, да и затихла. Сестра её Марьяна, которая сама осталась вдовой – муж пропал без вести в первый год войны, осталась за Иваном ухаживать. Лечила травами, да еще одной ей ведомыми словами, а кое-как и уговорила Ивана – сам старался встать, руки-ноги обездвиженные чтоб работали.
Так и поднялся, какими силами, никому не ведомо, но вот хромота сильная осталась, с палкой чаще ходил, но всё ж своими ногами! Восстановил и пасеку, к председателю наведывался частенько, егерем просился, ну и взяли в помощники. А потом приехал из города на казённой машине бравый генерал, расспросил в колхозе, где здесь такой проживает – Герой Советского Союза Иван Порфирьевич Рыбаков. Так и нашёл орден своего героя, а односельчане узнали, что Иван спас свой взвод, ценой своего здоровья и почти что жизни… чудом выжил.
Потому и остерегалась сейчас горластая Семёнчиха рот открывать, от того и попятилась чуть испуганно назад да затараторила:
– Что ты, Иван, разве я со зла! Я ведь о сыне своём толкую, а не о девочке пострадавшей, и так ей, бедняжке досталось!
– За сына твоего, увальня ленивого, можешь так не переживать! – отрезал Иван Порфирьевич, – Девки за ним в очередь стоять не станут, а той, которая и позарится на такое сокровище, подумать стоит – прокормит ли этакую-то прорву! Ты его, Фиса, видать на убой кормишь, а?
– Вот ты Иван своих детей не нажил, потому так про чужих говоришь, – пробурчала недовольно Семёнчиха.
– А ты про своего говори, ты-то сама чего же чужую девчонку хаешь, а твоего оболтуса не тронь?! Кстати, скажи ему, Генке своему, ещё раз возле яблонь своих увижу – будет хромать остаток жизни, не в пример меня шибче!
Да, как ни крути, а правду Семёнчиха говорила, хоть и злым своим языком… Вернулась Люся в Городище после лечения в городской больнице, а со двора своего почти и не выходила. Стеснялась своих шрамов, на щеке, на шее, на руках… Да и косы её, каштановая гордость, теперь были коротко острижены, на голове тоже были шрамы. Повязав платок, шла утром Люся хозяйничать во дворе, и не унывала. Так же, как и раньше, улыбалась бабушке и маме, рассказывала про больничных своих знакомцев, но вот выходить со двора ей не хотелось… Всё казалось, что встречные прохожие и соседи с ужасом смотрят на обезображенную девушку, и вопросов тоже не хотелось – как да что случилось той страшной ночью.
– Люсь, ты зря, – убеждала подругу Даша, которая обязательно навещала подругу, когда в выходные приезжала с учёбы домой, – Ты что же думаешь, что вон дядька Иван Рыбаков или Мизулин Лёня, которые с войны пораненными вернулись, должны своих недугов стесняться? Ты всё та же Люся, умная и добрая! И я считаю, что ты зря в институт не пошла!
– Может быть на следующий год поступлю, как всё заживёт, – тихо отвечала Люся, – Ты права, Даша… только шрамы-то у меня свежие, посмотри, какие страшные… Пересижу пока дома, в колхоз на работу устроюсь, если примут куда. А на будущий год уж в институт, или как ты – в техникум. Никуда они от меня не денутся.
– А что Миша? Приезжает к тебе? – Даша подсела поближе и обняла подругу, – Я думаю, ему твои шрамы ничуть не мешают…
– Приезжает иногда, заходит, когда у нас в Городище бывает. Он теперь механиком в Стародолье, работы много, не до меня…
– Ну вот я и говорю, – подмигнула Даша, – Мне кажется, что он… тебя любит!
– Скажешь тоже! – отмахнулась Люся, – Не до любви мне сейчас.
– А Макар пишет? Как у него дела? Я его часто вспоминаю.
– Нет, не пишет, – вздохнула Люся, а моё последнее письмо вернулось с пометкой «адресат выбыл»… Я думаю, что он исполнил мечту – стать военным… По крайней мере, надеюсь на это! Бабушка недавно ездила в район, я её просила зайти к Кате, но сказали, что Катя вышла замуж и уехала, а Аня осталась после учёбы в городе жить. Теперь в их доме уже другие люди живут…
– Ничего, Макар адрес твой знает, я уверена, напишет, как только случай будет, – уверенно сказала Даша, – Пойдём вечером в кино? Темно будет, ничего не видно… Я знаю, ты стесняешься…
– Нет, не хочу. Спасибо тебе, Даша.
– Внученька, сходи, – подала голос бабушка, которая с вязанием сидела недалеко от девушек, – Что же ты, сколько уж дома сидеть…
Люся подумала, что и в самом деле в кино можно выбраться, будет уже темно и киносеанс покажут на улице, возле клуба… Если сесть на скамейки с самого края, там обычно никто и не сидит, то вполне можно посмотреть фильм.
Собравшись вечером и повязав платок, Люся осмотрела себя в зеркало… Длинные рукава кофты прикрывали шрамы на руках, волосы тоже чуть отросли и теперь шрам на виске можно было хоть чуточку прикрыть… И всё равно, смотреть на себя Люсе было больно и страшно… неужели это на всю жизнь?! Вот так и будет она бегом мимо зеркала пробегать, чтобы себя в нём не видеть!
Фильм уже начался, когда подруги незаметно присели на краешек самой крайней к выходу скамьи. Даша обняла Люсю за плечи, она всё никак не могла набраться сил и сказать Люсе… как несказанно рада тому, что Люся жива! Что все эти шрамы – они вовсе не важны и даже не заметны тому, кто знает и любит Люсю, потому что любят вовсе не за красоту… Они с Люсей и так потеряли Веру, рассудительную и добрую, но зато они остались друг у друга! А это вовсе не так и мало!
– Девчонки, можно я с вами? – раздался позади них тихий шёпот, и обернувшись подруги увидели, что к ним прокрался довольно улыбающийся Санька Болотинцев, который тут же уселся рядом с Дашей, не дождавшись ответа.
– Ишь, уже тут! – усмехнулась Даша, – Откуда ты взялся, я думала, ты не приехал с учёбы на эти выходные!
– Куда ж я денусь, надо отцу помочь, сено привезли – так надо наверх покидать, – важно ответил Санька и подмигнул девчонкам, – А я думал, что вы и сегодня не придёте! Хотел уже за вами отправляться, уговаривать. Хорошо, что пришли, фильм интересный!
– Может и интересный, да только ты болтаешь без умолку, – строго нахмурилась Даша, – Рот тебе что ли зашить?
Люся улыбалась. Как же она соскучилась и по этим шутливо-милым перебранкам Даши и Саньки, и по тому, каким теплом веяло от того, как они смотрят друг на друга… И подумалось Люсе, а права Даша, нужно как-то жить, выходить из дома, работать… Что ж, раз жизнь так распорядилась, так всё равно она вся впереди, и придётся теперь жить ей… такой, какая есть.
Воскресным осенним утром Люся прибиралась у кроликов, отметив, как утеплились пушистые зверьки к зиме. Значит, будет у бабушки снова пух, зажужжит старая прялка, а потом множество мягких клубков наполнят корзину. Услышав, что мама с кем-то разговаривает у калитки, Люся выглянула за дверь.
Высокий седой мужчина стоял, опираясь обеими руками на палку, и что-то говорил Таисии, которая уважительно приглашала его в дом. Приглядевшись, Люся узнала в госте Ивана Порфирьевича Рыбакова, и подумала, что же за дело у него к её матери.
– Люся! Люся, ты где? – раздался с крылечка голос бабушки, и Люся поспешила в дом.
– Здравствуй, Людмила, – сказал Иван Порфирьевич, внимательно глядя на девушку.
Гость сидел на стуле, вытянув ногу и сложив руки на свою трость. Люсе стало немного неловко от того, что Рыбаков не скрываясь рассматривает её шрамы.
– Я к тебе пришёл, дело у меня к тебе есть.
– Ко мне? – удивилась Люся.
– Да, именно. Был я давеча у председателя, о тебе говорил. Хочу тебя позвать себе в помощники, тяжеловато мне стало одному с пасекой управляться. Тётка Марьяна тоже стала уж глазами слаба. А ты, я слышал, до следующей осени отложила учение своё, так вот я и решил тебя позвать. Сейчас самое время ульи на зимовку обустраивать, председатель наш согласен. Если ты сама не против, то завтра ступай в контору, там тебе все бумаги оформят, будешь зарплату получать, как положено. Ну, что скажешь?
– А зимой на пасеке какая же работа? – спросила растерянная Люся, – Да и как я буду… зимой до выселок каждый день добираться и обратно, успею ли?
– Сейчас до зимы еще долго, работа есть, а потом подумаем, как тебе быть. Я понимаю, нужно тебе и книги, и чтоб библиотека была, чтобы к экзаменам готовиться, за это не переживай. Всё обмозгуем.
Люся подумала, что такая работа сейчас как раз по ней, потому что нет на пасеке ни любопытных глаз, ни расспросов, как да что случилось. А на потом что загадывать? Никто не знает, что тебе жизнь уготовила, потому Люся и ответила согласием на предложение старого пасечника.
И следующим утром уже шла в контору, чтобы сделать всё, как сказал Иван Порфирьевич.
Глава 12.
Люся собиралась на выселок и почему-то сильно волновалась. Что делают на пасеке, как ухаживают за таким хозяйством – ничего из этого она не знала, и думала, чем же она может там помочь… И почему Иван Порфирьевич выбрал именно её в помощницы, это всё казалось Люсе странным.
– Ну, что же в этом странного, – пожал плечами председатель, когда Люся пришла оформляться на работу, – Иван человек опытный, знающий, ему виднее, какие руки там нужны. Да и тебе, Люся, полезно это будет, пока здоровьице своё поправишь, а уж на будущий год и на учёбу! Самое главное – это тебе себя поправить, такого страху натерпелась, я даже представить не могу… Поэтому, не о чём не переживай, не волнуйся, всему тебя Рыбаков научит. А твоё дело – поправляться да к учёбе готовиться.
– Спасибо, Александр Иванович, – благодарила смущённая Люся, она даже не ожидала такого к себе участия от всех… ну, почти от всех.
Всё же разговоры тётки Фисы до Люси доходили, а такое о себе не очень приятно слышать. Но больше всего Люся расстраивалась из-за Миши…
– А что врачи говорят? Я слышал, что сейчас как-то исправляют шрамы. Ты, Люся, не переживай, если нужно будет, можно ведь и в Москву поехать лечиться, или в Ленинград. Так уж точно такое исправляют, сейчас медицина ушла далеко вперёд!
Миша приезжал не часто, приглашал Люсю прогуляться или в кино, и Люся всё думала – а зачем он вообще приезжает… Миша вёл себя вроде бы и заинтересованно, справлялся о самочувствии, но в то же время был каким-то… отстранённым.
Люся думала, может быть, Миша чувствует себя виноватым в том, что случилось с нею и Верой, но всё как-то боялась начать этот разговор. Отчасти и потому, что сама ещё не знала, что же она испытывает к Мише. Ей было и приятно его внимание, особенно когда они шли вместе по улице, но всё же какое-то непонятное чувство страха сопровождало её на этой прогулке. И ей хотелось бы, чтобы он-то не обращал внимания на её шрамы…
– Надо же, механик-то молодой к покалеченной девчонке ездит, – Семёнчиха просто обожала обсудить чужие дела, и возле сельпо далеко разносился её голос, – Я ведь мать евойную знаю, баба она с гонором, как отпускает сына к такой… Ну, не знаю, может сам ездит, матери не говорит!
– А что, можно подумать сейчас молодёжь у родителей разрешения спрашивает! – фыркала в ответ Фисина кума Роза Левашова, – Захотел, да и ездит, а захочет, так и женится, мать не спросит. Тоже ты, Фиса, придумала, это раньше было, чтоб родители детей женили!
– А сейчас это в городах по-другому! – заносчиво отвечала Семёнчиха, недовольно сморщив нос, – А у нас на земле, да на хозяйстве по-другому нельзя! Я вот сыну своему ни за что не позволю абы на ком жениться! Сама найду, и никаких этих вот новомодных «комсомольских свадеб»! У нас в деревне это вам не в городе, где по столовкам молодёжь питается, да по танцам и кино ходит! У нас баба что должна уметь? А всё и должна! Чтоб мужик с работы пришёл, а дома и борщ наварен, и скотина прибрана, и дети присмотрены!
– Так у Ключниковых в роду все бабы хозяйственные! – спорила с кумой Роза, – Про это ты мне и не говори, я наперёд тебя это знаю! Брала я у них давеча кролика, так у них чистота везде, прибрано так, ни соринки! В хлеву и то как дома, чистота!
– Так я и не спорю – хозяйственные! – вела плечами Фиса, – А только с женой-то не стыдно должно быть и в люди выйти! А такую теперь как покажешь! И на лицо страшно глянуть, шрамы одни, да еще и на здоровье это как скажется, неизвестно! Может она и родить-то не сможет теперь такая!
Хорошо, что все эти разговоры Люся не слышала… Так, доходили обрывки, но она старалась не обращать внимания на досужие сплетни, и теперь была очень рада тому, что работа у неё будет на выселках… Только сейчас она осознала, что до будущего года ей всё равно пришлось бы работать, а слушать такое о себе… Уж лучше на пасеке!
Теперь Люся быстрым шла по лесной дороге. Ранняя осень в лесу пахла особенно терпко – опадающей листвой, жухлой травой, грибами и влажной смолистой хвоей. Люся сняла платок, ведь здесь, в лесу, никто не станет разглядывать её шрамы, и неровно остриженные волосы, которые она закалывала бабушкиным гребнем. Солнечный свет золотыми нитями пронизывал поредевшие кроны деревьев, еще сильнее вызолачивая пожелтевшую листву. Беспокойная белка, заметив идущую по тропке девушку, не убежала в испуге, а уселась на ветке повыше, рассматривая Люсю своими черными глазами-бусинками.
– Ах, какая у тебя к зиме шубка отрастает, – сказала Люся белке, и сама рассмеялась такой своей причуде, с белкой говорить, – Ну что, запасла ты себе провиант на зиму?
Белка махнула хвостом и ускакала вверх-вверх, ловко перебирая цепкими лапками. А Люся увидела, что за еловыми ветками появился просвет – она вышла к выселку.
Крепкий дом стоял на небольшом пригорке, окружённый плетнём, над печной трубой вился дымок, а у ворот лежала большая черная собака с белым пятном на груди. Люся в нерешительности остановилась, собак она не боялась, но здесь, посреди леса… как примет такой охранник гостью, неизвестно.
– Людмила, заходи! Не бойся, Дозор тебя не тронет, он у нас свою службу исправляет усердно – всех впускать, и никого не выпускать.
На крылечке показался сам Иван Порфирьевич, прикрывшись рукой от солнца, словно козырьком, он улыбался тёплой добродушной улыбкой. Люся подумала, что здесь он совсем другой, нет той суровости и строгости, какая всегда присутствовала при Рыбакове, когда он бывал в Городище.
В доме Люсю встретила Марьяна Никитишна, и Люся оробела под её пристальным взглядом. Тётка Марьяна и в самом деле была строга, редко улыбалась, и в Городище про неё говорили, будто характер у неё тяжёлый, а всё потому, что детей ей Бог не дал, а после ещё и мужа на войне потеряла. Но совсем скоро Люся убедилась, что все эти пересуды городищенских «семёнчих» ничего общего с действительностью не имеют.
– Людмила, здравствуй! Давай-ка, проходи к столу. Сейчас чай пить станем, а после уж и дела управлять, – позвала женщина, поправляя передник, повязанный поверх синей шерстяной юбки, – Иван тебе всё покажет, быстро научишься.
Люся скромно села с краешка стола и незаметно разглядывала и хозяев, и убранство дома. Она слышала, что обитателей выселка называют в селе «староверами», но так ли это, она не знала, потому и считала это какими-то выдумками кумушек. Теперь же, попав в дом на выселке, она не находила ничего особенного в его убранстве, и в его обитателях.
Потемневшие от времени образа с едва различимыми ликами стояли на деревянном киоте, украшенном искусной резьбой, тоненький огонёк лампады освещал угол, где располагалась божница. Всё как у всех, подумала Люся, бабушка тоже зажигает лампадку перед иконами по праздникам, а в остальном – дом как дом.
Меж тем на столе появился большой самовар, теплый каравай хлеба был завёрнут в чистый рушник, большая глиняная миска, полная мёда, источала соблазнительный дух и аромат. Перед Люсей стояла большая чайная чашка, и тётка Марьяна подала хозяину дома нож, разрезать каравай.
– А пчела сейчас уже «добрая», нам с тобой и дымарь не понадобится, – буднично говорил Иван Порфирьевич, будто Люся не впервые пришла к ним, а была здесь своей, – Ты их не бойся, пчела никого зазря не обидит. Ну, вот и посмотришь сегодня, всё тебе обскажу и покажу. Ежели не понравиться, или боязно будет, так ты можешь у Коростелёва другую работу попросить, не смущайся по этому делу. А коли понравится, так сделаю я из тебя знатного пчеловода! Вечером я тебя обратно сам увезу, мне всё одно в село надо. А если надумаешь, так соберись на неделю, чего туда-сюда ходить, у нас погостишь, а в пятницу и домой. Как думаешь, ладно так-то тебе будет?
– Что ты, Ваня, ничего ещё девочке не показал, а уж спрашиваешь, – сказала Марьяна Никитишна, – Ты, Людмила, ешь, не стесняйся, набирайся сил. До обеда долго, вы с Иваном далеко пойдёте, ульев нынче много ставили, колхозный-то председатель Коростелёв наш мёд в прошлом году в район возил на какую-то там выставку, хвастал, что наш-то лучше других оказался. Вот и увеличили пасеку, на будущий год обещается помощников дать побольше.
А мёд и вправду хорош, думала Люся, черпая ложкой тягучую сладость и запивая чаем, наверное, самый вкусный в её жизни. Хотя она не много его и пробовала, только то, что бабушка меняла напрядённую шерсть или мама приносила от соседки.
А с пчёлами управляться Люсе сразу понравилось. То ли дед Иван был хорошим учителем, то ли пчёлы «приняли» Люсю, как родную, но всё у неё пошло на лад. Иван Порфирьевич указывал, а Люся делала, солнечный осенний денёк порадовал тёплой погодой, и к вечеру усталая и довольная Люся уже знала – работать на пасеке она останется, и вовсе здесь не так страшно и сложно, как ей думалось.
И даже то, что ей всю неделю придётся жить на выселке её скорее радовало, только вот по маме с бабушкой она конечно будет скучать… Но это только до зимы, сказал дед Иван, а вот зимой он даст ей другую работу, которую можно будет делать дома и на выселок не ездить.
– Я потому и попросил помощницу себе грамотную и шуструю, – признался Люсе дед Иван, когда они на телеге ехали обратно в Городище, – Ведь председатель-то наш, Александр Иванович, человек обязательный, ему надо, чтоб все документы были в порядке. А я что? У меня три класса образования, а он отчёты требует – сколько, где и чего! Тётка Марьяна сразу же свои очки куда-то спрятала и заявила, что она мне тут не помощница.
Иван Порфирьевич рассмеялся и тепло поглядел на Люсю. Потом вдруг посерьёзнел, чуть повёл поводья крепкой чёрной лошадки и сказал:
– Ты, Людмила, не боись… Тётка Марьяна травы ведает, и бабка её ведала, а до того – дед. Меня она чуть не с того света вытащила – почитай, что я заживо уж гнил… А ничего, вишь, хожу, людям пользу делаю. Раны твои нестрашные, тётка уж снадобье завела, поправим тебя, краше прежнего будешь!
– Спасибо, Иван Порфирьевич, – сказала Люся тихо, потому что в горле вдруг защипало, и она крепче сжала небольшой туесок с мёдом, который дал ей дед Иван и велел передать бабушке и маме с поклоном.
Так началась Люсина работа на пасеке, только сама она скоро поняла, что это была не столько работа… потому что дед Иван и сам прекрасно со всем управлялся. Люся же писала бумаги, какие велел сделать председатель, помогала Марьяне Никитишне по хозяйству, вечерами читала вслух привезённую с собою книгу, специально взятую ею в библиотеке. И еще послушно пила приготовленные тёткой Марьяной отвары, мазала мази и делала примочки в жаркой бане, где тётушка парила её нещадно мягким веником.
Потом, по прошествии времени, Люся думала, какая же простая и счастливая у неё тогда была жизнь.
