Амелия Бранскилл
Окно
Глава 4
Я стояла у входа в церковь. Весь зал простирался передо мной – ряды скамеек и высокие витражные окна вокруг, но я не видела ничего, кроме горы ромашек, скрывавшей под собой гроб. Они казались непристойно яркими. Я изо всех сил старалась не представлять Анну внутри гроба, не думать, как чужие люди надевали на нее вещи, которые подобрали мы с мамой: ее любимые джинсы и вязаный свитер.
Когда мы пришли, церковь была пуста, но вскоре в ней начали собираться люди. Некоторые из них, заметив меня и моих родителей, старались держаться на расстоянии. Другие направлялись прямо к нам, широко открыв глаза и скорбно сцепив руки.
Пришло несколько девушек с занятий кроссом. Лили держалась позади. Они топтались неподалеку, пока мои родители разговаривали с кем-то с папиной работы. Его коллега постоянно откашливался, и его кадык дергался вверх-вниз. Мама многозначительно посмотрела на меня, а затем кивнула в сторону подошедших девушек, как будто я могла их не заметить. Я проигнорировала ее взгляд – я хотела поговорить с Лили наедине и выяснить, какие планы были у Анны в тот вечер на самом деле. Я допустила ошибку, посмотрев на девочек второй раз, – они это заметили и решили, что можно подойти.
Поначалу повисла длинная пауза, но потом Рейчел, брюнетка с передними зубами как у кролика, нервно улыбнулась и заговорила:
– Нам так жаль. Анна была… – Она замолчала и посмотрела в пол.
– Классной, – подсказала другая девочка, остальные тут же закивали. – Правда классной.
– Спасибо, – произнесла я, не зная, уместно ли будет так ответить.
Они закивали снова, и дальше мы просто стояли молча. Рейчел начала плакать – тихо, то и дело всхлипывая. Похоже, никто не знал, стоит ли ее успокаивать, так что мы просто молча стояли, а слезы бежали по ее лицу, размазывая тушь по щекам.
– Думаю, мне нужно присесть, – наконец выговорила я.
Они закивали еще усерднее.
– Конечно, – согласился кто-то.
Не знаю точно кто, но явно не Лили, которая молча стояла в стороне.
Родители сели по бокам от меня. Мама сидела с идеально ровной спиной, глядя куда-то поверх голов; папа пытался подражать ей, но его руки безвольно и беспомощно лежали на коленях.
Когда священник подошел к алтарю, в зале стало так тихо, что я могла слышать, как сидевшая впереди женщина поправила юбку. Потом кто-то у меня за спиной сдавленно всхлипнул, и тут же этот звук подхватил кто-то еще. Я закрыла глаза, надеясь, что они перестанут: это заразительно, а я не должна позволить себе заплакать. Если я начну, то никогда не смогу остановиться. Я растворюсь, и от меня останется только жалкая кучка соли. Я прикусила язык так сильно, что ощутила ржавый привкус крови.
Когда священник заговорил, я попыталась сосредоточиться на его голосе, чтобы не слышать, как плачут люди вокруг, но его слова пробудили во мне еще одно неожиданное чувство – злость. Потому что он говорил об ангелах, которые возвращаются в рай, о ягнятах и пастырях, о вещах, которые не имели к Анне никакого отношения. Не имели ничего общего с девочкой, которая бормотала неприличные шутки себе под нос, которая выхаживала раненых птиц. Только рядом с ней я чувствовала себя частью мира.
Чтобы отвлечься от всхлипов и от гнусавой проповеди, которая приводила меня в ярость, я стала рассматривать море голов передо мной, пытаясь высмотреть тех, кого знаю по школе. Пришло несколько учителей. Мисс Браун, учительница биологии, сидела рядом с мистером Таттерлайном, учителем обществознания. Через два ряда от них расположился мистер Мэтьюс, который преподавал английский и тренировал бегунов. Он склонил голову в безмолвной молитве.
С другой стороны сидел начальник полиции. Он был так напряжен, что было больно смотреть. Рядом с ним сидел Джон Гран, глава пожарного департамента. Оба они пришли с женами.
Позади них разместились их сыновья, Чарли Струмм и Брайан Гран, вместе с Ником Андерсоном. Все трое учились в одиннадцатом классе и играли в баскетбол. Я задумалась о том, как они могли быть связаны с Анной. Чарли был парнем Лили, так что они с Анной, наверное, пересекались не раз. Брайан, насколько я помнила, осенью был напарником Анны на лабораторных по биологии. Насчет Ника я не была уверена.
Возможно, один из них был с Анной ближе, чем я осознавала. Может, это с одним из них Анна собиралась встретиться тем вечером. А может, они были просто стервятниками, которые слетелись на похороны, чтобы насладиться общим горем. Может, тот парень, с которым она собиралась встретиться, вообще не пришел. Интересно, думала ли она о нем, когда упала. Думала ли она обо мне.
Когда служба закончилась, мы поехали на кладбище следом за катафалком – его черный корпус маячил перед нами, занимая все лобовое стекло. Как только мы приехали, папа, два его брата и лучший друг сняли гроб с катафалка и понесли его. Они двинулись вперед, подстраиваясь под скорость друг друга, словно тренировались заранее. Мы зашагали следом. Они остановились возле ямы, рядом с несколькими старыми деревьями. Я рассматривала деревья, стараясь не глядеть на яму. Почти все листья облетели, только несколько засохших еще упрямились, отказываясь покидать ветки. Снова зазвучали слова. На этот раз я даже не пыталась вслушаться. Я по-прежнему рассматривала деревья, когда папа внезапно прошептал мне на ухо:
– Твоя очередь, Джесс.
Я опустила взгляд и обнаружила, что мои пальцы сжимают цветок. Я не помнила, кто мне его дал, не помнила, как его взяла. Несколько секунд я рассматривала его, а затем сделала шаг вперед и бросила цветок на гроб, который уже опустили в яму, в могилу. В могилу Анны. Цветок мягко упал на деревянную поверхность, слегка покачнулся, и, наконец, застыл неподвижно. За ним последовали другие цветы, и вскоре я уже не могла разобрать, где мой цветок, а где чужие.
Наконец мама глубоко вздохнула и сказала:
– Вот и все. Пойдем в машину, дорогая.
И мы пошли обратно. На полпути родители остановились, чтобы переговорить с друзьями, и я отвернулась, наблюдая, как люди расходятся к своим машинам. Как мисс Браун по пути остановилась у другой могилы и легонько коснулась надгробия. Как мой дядя встал у края дороги и обнял свою жену, мою тетю, крепко прижав ее к себе. Как Чарли настороженно осмотрелся по сторонам и вытащил из своей машины фляжку. Отпив из нее, он предложил флягу Брайану и Нику. Ник покачал головой, а Брайан отхлебнул как следует и вернул фляжку Чарли.
Я высматривала Лили, ожидая увидеть ее здесь. Обычно она держалась неподалеку от Чарли, словно ее тянуло к нему и быть на расстоянии от него было для нее невыносимо. Но Лили нигде не было. Я высматривала ее среди оставшихся, подумав, что она может оказаться где-то рядом с остальными участницами команды по кроссу. Но вместо этого я увидела, как она бродит у могилы Анны в одиночестве. Волосы спадали на ее лицо, а глаза покраснели. И она все еще держала в руках цветок.
Я пошла к ней по траве. Лили подняла голову и посмотрела мне прямо в глаза. На секунду она будто застыла, словно поджидала меня, словно хотела мне что-то сказать. Что-то, что я обязательно должна была узнать. Но потом она бросила свой цветок на гроб, отвернулась и снова смешалась с толпой.
Какая-то часть меня хотела бы обвинить Лили в том, как именно все началось, хотя это было крайне несправедливо. Было бы так легко сказать тебе, что это она меня во все втянула, сбила с правильного пути. Думаю, ты бы мне поверила.
Глава 5
Вечером того же дня, когда родители легли спать, я пошла в комнату Анны. Я устроилась на ее кровати, застеленной покрывалом. Голова гудела от мыслей. Я попыталась успокоить их, разложить по порядку, но они постоянно перепутывались, ускользая.
Тем вечером, прежде чем я легла спать, Анна заходила ко мне. Я не помню точно, о чем мы говорили, и не помню, чтобы я просыпалась ночью. Я крепко спала, хотя должна была бы тут же проснуться, когда Анна упала, – если не от шума, то от внезапного ощущения, что связь между нами оборвалась. Мне казалось невозможным, что я проспала всю ночь, завернувшись в одеяла, в полной уверенности, что ничего не изменилось, думая, что Анна все еще жива и у меня по-прежнему есть сестра-близняшка.
Тяжесть случившегося камнем давила на грудь, так что я встала с кровати. Я подошла к окну, раздвинула шторы и посмотрела вниз. Представила, как открываю окно, впуская в комнату холодный воздух, как выбираюсь наружу, осторожно вытягиваю ноги, пока не коснусь верхнего края оконной рамы на нижнем этаже. «С кем ты собиралась встретиться? – думала я. – Куда ты направлялась? Почему ты мне не сказала?»
Я оперлась руками о подоконник. На мгновение я представила, будто мои руки – ее руки, что я – это она, что она вернулась в свою комнату, проведя ночь где-то еще, и тихо закрыла окно. Руки начали дрожать, и я снова прижала их к себе. «Прекрати, – подумала я. – Иди спать. Начнешь с завтрашнего дня. Завтра ты попробуешь найти ответы».
* * *
Слабое зимнее солнце освещало кровать, возвещая начало нового дня. Я встала и осмотрела комнату Анны, гадая, с чего начать. Полиция обыскала ее комнату, это верно, но они понятия не имели, что для Анны нормально, а что – нет. Так что я не могла полагаться на их мнение. Я решила начать с очевидного. Заглянула под подушку, на которой спала, проверила под матрасом, который еще хранил тепло моего тела. Ничего.
Тогда я легла на пол и заглянула под кровать. Там было слишком темно, так что я засунула руку под нее и выгребла кучу всякой всячины в центр комнаты. Выглядело все это попросту отвратительно: грязные носки, пыльные книги с потрепанными уголками, ручки и карандаши. На некоторых ручках виднелись следы зубов – у Анны была привычка их грызть. Выудив из кучи несколько непогрызенных ручек – большинство из которых, я уверена, когда-то были моими, – я запихнула все остальное обратно под кровать.
На прикроватном столике стояла лампа, а рядом с ней – наша фотография в рамке. Я пыталась относиться к процессу отстраненно и мыслить рационально, но все же не смогла устоять и взяла ее в руки. Это была одна из моих любимых наших фотографий. Ее сделали, когда нам было восемь. Мы лежали на траве на заднем дворе, закрыв глаза, голова к голове, так что наши волосы переплелись. Солнечный свет вокруг был идеально золотым, будто в рекламе духов. Фотографию сделала мама. Она тогда думала, что мы спим, пригревшись на солнце. Мы так и не признались ей, что она ошиблась: на самом деле мы не спали, а пытались научиться общаться друг с другом без слов. Мы были так сильно сосредоточены, что не заметили, как она подошла и сделала фото.
На снимке Анна едва заметно улыбалась, а я слегка нахмурилась. Она выглядела так, словно точно знала, о чем я думаю, а я – словно пыталась перевести что-то на иностранный язык. Это было слишком – мне показалось, что сердце вот-вот разорвется. Поэтому я отложила фотографию, осторожно прислонив ее к лампе под тем же углом, как она стояла раньше, и открыла ящик стола. Там я увидела еще несколько ручек, коробочки с освежающими мятным конфетами, пару ярких картонных подставок под чашки – иронично, учитывая, что она, как и папа, постоянно забывала ими пользоваться. И больше ничего.
У нее в шкафу я тоже не нашла ничего примечательного – только мятый свитер в синюю полоску, с капюшоном. Сначала я никак не могла понять, откуда он взялся. Он казался знакомым, но не принадлежал ни мне, ни Анне. Я рассмотрела его поближе. Потом я вспомнила, как Анна вернулась с занятий бегом несколько недель назад, вся промокшая из-за неожиданного ливня, а следом за ней в дом ввалилась смеющаяся Лили. На ней как раз и был этот свитер. Наверное, Анна повесила его сушиться, а потом забыла об этом. Я подумала, что нужно будет потом отдать его Лили.
Скрестив ноги, я уселась на полу с рюкзаком Анны. Сначала я вытащила ее тетради в поисках хоть чего-нибудь полезного. В первых трех были только школьные записи и какие-то абстрактные зарисовки, а четвертая – тетрадь по английскому – выглядела более многообещающе. На последних страницах Анна переписывалась с Лили. На одной из них Лили написала целую оду своему парню, Чарли («Правда же, у него такие ресницы – целый километр длиной! Такой милашка! А в пятницу он мне цветы подарил! Цветы!»). Я старалась не представлять себе, как улыбалась Анна, когда читала эту записку.
Дальше Лили написала: «А тебе кто-нибудь нравится? Вот бы нам всем сходить куда-нибудь – будет так прикольно!»
К несчастью, Анна ответила коротко: «Я подумаю».
«Ладно, – написала Лили. – Но думай побыстрее, а то у меня целый список кандидатов для тебя».
Я перевернула страницу, но дальше записей не было. Еще через два листа переписка возобновилась.
Лили: «Боже, полкласса спит, а ты так внимательно слушаешь. Вам с мистером М. лучше бы уже уединиться».
Анна: «Не смешно».
Лили: «Расскажи мне о великих книгах, ах ты мой очкастенький красавчик. Рассказывай мне о них медленно».
Анна: «Идиотка».
«Это точно», – подумала я. Больше в их переписке не было ничего примечательного – в основном нытье о том, что на улице становится слишком холодно, домашних заданий слишком много, а от занятий бегом болят ноги. Я подошла к книжной полке. У меня книги были расставлены по жанрам, а затем по алфавиту, по фамилии автора. У Анны они, похоже, стояли совершенно бессистемно.
На самой нижней полке лежали листы бумаги, сложенные в несколько раз. Я аккуратно развернула их и узнала почерк Анны. Это были стихи. Я видела, как она сидит на трибунах, ожидая начала тренировки, с блокнотом на коленях. Как она пишет, а потом останавливается, обдумывая следующее слово. Я думала, она готовится к урокам или, может, пишет рассказ.
Стихи были о природе. О том, как меняется цвет листьев, как погода обещает снег, как шуршит под ногами сухая трава, как пахнет сырая земля. Все, кроме последнего. Последнее было не о природе. Оно было о каком-то человеке. Оно было о любви. И хотя в нем недоставало конкретных деталей, вроде имени или описания внешности, было очевидно, что оно посвящено кому-то, кого она хорошо знает. И что отношения с этим человеком продолжались уже некоторое время. А я совсем ничего об этом не знала.
Глава 6
Нужно было принять решение. Зеленый свитер? Нет, его она надевала для общей фотографии с классом. Серая водолазка? Нет, ее она постоянно одалживала у меня. Наверное, водолазка даже пропахла теми мятными конфетами, которые она постоянно жевала. Я поднесла водолазку к лицу и вдохнула. Точно, мята. Было сложно заставить себя положить ее на место.
Сегодня я впервые собиралась вернуться в школу после четырехнедельного отсутствия, и мне показалось, что важно надеть что-то, что не будет слишком сильно ассоциироваться с Анной. Через несколько дней после похорон я уже совершила эту ошибку – надела ее красный свитер, и мама расплакалась, как только меня увидела. Я и забыла, что она связала его для Анны, что они вместе выбирали узор и нитки. Мины были заложены повсюду, и я то и дело натыкалась на них.
В итоге я выбрала джинсы, футболку с длинными рукавами и темно-синюю толстовку. Насколько я помню, Анна никогда не надевала эти вещи. С ними не было связано никаких воспоминаний. И это было хорошо, потому что сегодня мне были не нужны воспоминания. Я собиралась поговорить с Лили, и в этот раз она не отвертится. Я и так ждала слишком долго.
* * *
Мы с Анной сами готовили себе еду в школу с тех пор, как нам исполнилось девять, но сегодня утром мама сказала, что все для меня приготовит, и даже предложила подвезти меня до школы, хотя раньше я всегда ездила на автобусе.
– Наверное, так будет проще, – предложила она, пытаясь поймать мой взгляд. – Если хочешь, я и забрать тебя смогу. Уйду с работы пораньше…
Хотя я понимала, что она предлагает мне это совершенно искренне, я не могла отделаться от мысли, что она таким образом пытается убедиться, что я в порядке. Как тогда, когда они с папой предложили мне пообщаться с психологом, от чего я вежливо, но твердо отказалась. Так что я покачала головой.
– Спасибо, не надо.
* * *
Забираясь в школьный автобус, я пожалела о своем решении. Стоя рядом с водителем, я чувствовала тяжесть взглядов, обращенных на меня, а также тяжесть взглядов, обращенных от меня. Люди старательно делали вид, что за окном или у них на коленях обнаружилось что-то невероятно интересное. Несколько человек слабо улыбнулись мне. Было наивно думать, что выбор одежды оградит меня от ненужного внимания, ведь достаточно и того, что мы с Анной похожи как две капли воды. Я забралась на первое попавшееся свободное сиденье.
В школе я пробиралась сквозь толпу учеников, не поднимая взгляда. Я уже почти дошла до кабинета, где должен был быть первый урок, и тут я увидела шкафчик Анны. Его было почти не видно за горой наваленных перед ним расписных крестов, гвоздик и плюшевых животных всевозможных оттенков розового. Застыв на месте, я смотрела на эту картину. Глубоко внутри, в горле, зарождался звук. В нем в равных пропорциях соединялись горе и ярость. Я развернулась и пошла прочь.
* * *
Учитывая обстоятельства, туалет оказался не худшим местом, где можно было провести утро. Стерильный белый кафель, сильный запах чистящего средства, почти полное отсутствие людей – все это успокаивало, казалось безопасным.
Когда начался обеденный перерыв, я немного подумала, но решила все-таки не идти в столовую – отчасти потому, что понятия не имела, где я буду сидеть. Я всегда обедала вместе с Анной. Так мы нашли компромисс с дурацким школьным правилом, гласившим, что братья и сестры не должны быть в одном классе, – они ввели его прошлым летом. Такой подход всегда меня возмущал, а теперь вызывал настоящую ненависть.
От мысли о том, как много времени нам приходилось проводить отдельно друг от друга, у меня задрожали руки. Только через некоторое время я смогла успокоиться настолько, чтобы развернуть сэндвич и откусить от него кусочек. Но в следующее мгновение я чуть его не выплюнула. Хлеб был такой, как обычно, и горчица совершенно нормальная, и все-таки что-то было не так. Я чувствовала вкус хлеба, горчицы, салата и… я подняла верхний кусочек хлеба, чтобы проверить. Ну точно – хлеб, горчица, салат. И все. Мама действительно сделала мне сэндвич с горчицей и салатом. Если бы я не была так голодна, это было бы даже забавно.
* * *
Я вышла из туалета только к уроку алгебры. Мистер Эриксон, наш учитель математики, уже распределил места в классе и повесил на двери табличку с указанием того, кто где должен сидеть. Лили должна была сидеть позади меня. Идеально. Но к началу урока она так и не появилась. Все занятие я следила за дверью, ожидая, что Лили вот-вот войдет, шепотом извиняясь за опоздание, и деловито плюхнется на стул. Но дверь так и не открылась. Лили не пришла.
Когда прозвенел звонок, я медленно собрала свои вещи, ожидая, пока уйдут другие ученики. Потом я сделала глубокий вдох и подошла к мистеру Эриксону – он как раз стирал записи с доски.
– А Лили что, болеет? – спросила я.
Учитель обернулся, держа в руках губку для доски. Его взгляд смягчился, когда он понял, кто с ним заговорил.
– Джесс… Мне так жаль… когда я узнал…
Я перебила его.
– Лили Стивенс, – повторила я. – Она болеет? Или прогуливает?
Открыв рот, он всмотрелся в мое лицо, словно пытаясь придумать, как вернуть разговор в нужное русло. Потом покачал головой.
– Ни то ни другое, – ответил он. – Я просто не знал, когда распределял места, что Лили уехала, теперь она живет с отцом во Флориде.
– Во Флориде? – ошарашенно переспросила я.
Хотя, пожалуй, не стоило так удивляться. С тех пор как родители Лили развелись, она постоянно хвасталась своими поездками во Флориду, словно это как-то выделяло ее среди остальных. Думаю, если бы ей предложили возможность пожить там, она тут же бы ею воспользовалась, даже если для этого пришлось бы бросить своего парня и друзей.
– Да, – сказал мистер Эриксон. – Полагаю, ее родители решили, что будет лучше, если она поживет с отцом некоторое время.
Я вспомнила, как на похоронах Лили держалась позади всех, как она ушла, заметив, что я приближаюсь к ней. Тогда я подумала, что она в шоке от произошедшего, и решила подождать, дать ей время. Видимо, я прождала слишком долго.
Нет, мне не следует никого обвинять. Я должна сказать тебе правду. Я всегда должна была говорить тебе правду. Так вот она. В какой-то момент я устала, что нас постоянно сравнивают. От того, что меня считают милой, но скучной. От того, что я кажусь всем нормальной и совершенно обыкновенной. Что тебе достаются пятерки, а мне четверки. Ну кроме английского, конечно. Придумывать истории я всегда умела лучше тебя.