Ана Гратесс
Эвкалипт
Туманы
«Эвкалипус Доминус Абракадабра»: стена Шва трещит по метлам из букового дерева. Кое-какая осторожность пришла в смятение. Диковинная песня разошлась до состояния супа и снова впрялась в круг. Ожесточенные то были битвы, а ея закрытые глаза? Неужели так хотелось посмотреть на бивень давно почившего создания, что дремота настигла раньше срока?
Бежит Оно через недра зависящих вулканов, а перед ними рассыпается помрачение еще большего размера, чем вся окружность Галактики. О чем здесь можно помыслить? Остается описывать все, не глядя на чем стоят изумрудные стулья.
Млечный Путь сделался чистым восторгом. И на том можно было выпить последний пластинчатый бокал с известным содержимым. Куда бы дальше его непомерность выплескивала свои недели и часы? Только так: среди земного очерка о любви, делаясь маленькой смышленой совой, которая умеет только пыхтеть и шмыгать носом. Да!
Через нежные и гулкие песни бежит Оно, через весь Космос стремглав, желая запечатлеть приходящее к нему со всех сторон великолепие. Эти звуки похожи на арфистов или на лиловые сады, припудренные карамельной стружкой. Бежит Оно не через, а вопреки всему: Сатурн и Зелень возжелали научить емкому знанию молодняк, а вышло, что Оно вылетело в темноту совершенно не знающим, что следует совершить.
Зато как жадно Середина примыкала ко всем благоухающим и льющим золото местам Галактики. Знало Оно, что нужно зачерпнуть как можно больше, чтобы потом, уже насытившись, все это выплеснуть в проявленную влагу привычного мира: и станет все до неузнаваемости ярчатым, певческим, прелестным, чеканящим сердечный шаг.
Птица, помнящая о доме, уже не птица, а сверчок с тремя юркими глазенками. Совершая музыкальное Па тонкие ножки ее запинаются о матерчатость и снова проявляются на тусклом свете маяка. Туманное и ясное, среди букв с застывшими краями появляется среди пустоты своим мощным нефом. Если и делать нечто безумное, то только от полутоски, не более и не менее!
Завыкать-непривыкать, отторгать перечные гущи, улыбками прощаться с некоторыми своими друзьями, а всех других сваливать в кучу-малу и провести там глобальную переполку.
А где же финал, где достославный Эвкалипт и его еловая мазь? Вершина Горы промчалась мимо Оно, и не заметив вовсе ея красочной преображенности. Время – факт свершившийся, на фотоны разменявшийся. Вот какое Оно разумеющее Велико, стремящееся вобрать в свою тонкую плоть всю гармоническую красоту Млечного Пути.
Звуки теперь могут помещаться на закутке ладони, и разрушенные помадки дворцовых переворотов выступают абстрактной приправой к невиданной щедрости.
Напоминание строится из самопроизвольных, взаимовыгодных перебросов одного мудрого чела к другому светлому лику. Спросить бы их: «А как же темнота, неужели ей нет места среди восхищения?» Простаки!
Темнота занимает весь видимый Космос, ей достаточно красоты и без какого-либо участия вашего внимания! Она соделана из ткани мерцающей всевозможности. Она соделана для странных суток, для глаз, покрытых ледяной снежностью, в которых теплится огнево натурального созидания, ждущего своего часа.
Надеяться для краски и для сна, для вечного непоколебимого или для очень приятного кривотолка. Что она творит с моими руками, о, непобедимый Космос! Звездная пыль раздирает легкие.
Некоторым же или всеми глазами сразу посмотреть бы на веретено сумрачного смысла. Долгое повиновение то было, а сделалось еще более прекрасной недоступностью в мирах гулко падающих стекол.
Сухие древа готовы попрать прелесть холода и протолкнуть его тело в безобразное помутнение. Оборачивать голову для сознательной и приятной непонятности теперь было не нужно. Для потерянности, для обречения на вечную тоску земного бдения – существует одно незамысловатое средство: разрушение видения. Это смещение меланхолии ума на восхищение, что идет из сердца.
Музыка все льется из корыта разбитого. Плавно Оно превращается в дворцовый переворот, и уже видна помадка, а мальчик обозначает себя только короткой улыбкой.
«Весна для сильных, зима для любимых, а туманная песня делает оборот вокруг Галактики Млечный Путь. И я вроде бы здесь, но также и там. Данное Оно деятельно певуче да по силе с примесью легкоплавкого металла равняется влегкую.
Неизмеримое Оно подобно книжному переплету СтеклоGasm’а. Святые красные тетради делают из тварей живорвущих вполне порядочных созданий. Как же Оно хорошо, смилуйтесь звуки калейдоскопом меня обступившие!»
Вытолкнуть бы Древо Серединой вперед, а потом водрузить это на постамент и пускай все оно гремит костьми, певуче рассекая темную всевозможность! Красота сердечная забывает про ум. И то есть исключительно хорошо, то значит, что больше не нужно будет молоть буквы под странные звуки, посылаемые из внешних миров.
Строчка бежит за другой, заворачивает за угол и смотрит на человеческих детей: туманны их натуры, а еще более туманна их снежность весенняя, что распускается летом и засыпает сладким сном под золотом осени.
– Без листьев деревья были бы красивее, я вам как веское Оно вещаю с полей неубиенных!
– Живость зелени непомрачима никаким словом! – Натура громко кипит, мерцая на ветру как одинокий старик, чело которого просто-напросто хотело прикоснуться к Эвкалипту в последний раз.
– Многое теперь нам открыто, мы можем записать шедевр и творческой вершиной стать!
– Живость Зелени, спасибо благодарности твоей! Мы не вернемся больше, лишь для последнего поцелуя розового приготовь свой лоб.
Туманам не долго осталось бродить по космосу. Песенка смеха и океанические доблести научат родительское начало хорошему завершению. «Последнее суть первое» – помнит Оно и мчится быстрее глубочайших прожорливых звезд. Стихотворение мелькает в левом глазу, а фантастические глупости в правом. Видеть все – не видеть ничего. Мир из конфетных фантиков, из фанатиков-еретиков или страстной литературы? Не важно!
Для чего Оно проплешиной летит в лицо, для чего Оно держит за горло всея Реальность? Пускай уже освободит эту жизнь, разлетится в щепочки, одной страницей осталось расписать звездную пасть. Ах как хорошо это, как велико это! С кем в дальнейшим переплетать узы и вяты, и остальное с прочим? Самое же светлое солнце и прочее…
Музыка расходится. Сперва показывается она птицей желтой, а потом воспаряет красной магией и вязко порхает под ногами: «как не явью и сном починить новую гармонию и взять еще немного смысла для Эвкалиптового рожка?» Это обычная песня, в каждом уголке ее распевают. Простота настоящей музыки снов пленяет!
Млечный Путь и Эвкалипт переплетаются в спиралевидное облако, ритм задается откуда-то сверху или снизу – в многомерном космосе уже того не разобрать.
Туманная музыка плещется в желобке желудочных соков. Встреча с близкими по духу напоминает, что есть в этой реальности остатки чего-то земного.
У Оно никогда и никого не было из людского племени, да Оно никого и не знало кроме Старика, Эвкалипта и Срединного столпа (о котором речь всколыхнется в следующей главе). И все-таки, исполосив доброе количество безмерных пространств Млечного Пути, Оно кое-что да уловило. О любви, о красоте встреч, о родственной душе.
Звуки стали затихать, записывающее устройство оказалось преисполнено дивными соцветиями искусства. Красные круги под пластинчатыми ребрами падали снегом на непривычные пейзажи посвежевшей Земли.
Среди вращательных мощностей наступает желанная тишина. Оно остановилось, оглядывая пустое окружение. Оно распелось, привлекая к себе звездные эллипсы с планетарными мирами. Оно хотело, чтобы Вершина Эвкалипта посмотрела на обновившуюся пластику себя и увидело наконец новое время бесконечных дней.
– Дар небесам я пришла вознести! Материи своей родной принести величайшее диво под названием: «Песня о Млечном Пути и Эвкалипте»!
Флюидальная проекция близкого окружения проявилась. Ее стало отчетливо видно, и теперь она вышла из темноты как выходят все приличные особы.
– Оно, твоя смелость нам всем в назидание придет, твоя творческая искра делом искренним привлечет очередь из самых-несамых. Тебе открыта область возвращения и туманы тебя больше не потревожат, давай же обнимемся в прозрачностях наших!
Прыг-скок помпезность, прыг-скок Сатурна зеленая вуаль кидается в солнечное пекло: он понял, что путь Оно практически у кромки острых зубьев и костер космический вскоре разделается с неуемными энергиями человечества, ура!
Белесое и мелкое, пылевое легко проникает в разум всеобщего хвастовства. Нараспев здесь митры поют и семиколодку деревянную ветром сдувают. Плечи Оно налились материей, на груди висит блестящая стекляшка – смешно она звенит и нравом приличным дергает красиво. Планетарное цветение окружностью вскрикивает совершенным же превосходством.
«Писать – не значит каждый раз умирать, так-то!»
Так-то! Дремота со снежностью близкими друзьями заделались и с большим весельем принялись коленки острых зубов расплющивать. Прелесть существует для мерцающих основ!
Драгоценность этой истории в том, что она непонятна изумрудности океанической, в противовес розовости небесного Времени! Так-то!
