Анастасия Гор
Самайнтаун
Пекарь кивнул и счастливо улыбнулся.
«Я держу свое обещание, Роза. Я забочусь о нашем доме».
А домом для них был весь Самайнтаун. И точно так же, как каждая родная тебе комната заслуживала уюта и чистоты, так и каждый магазинчик, кафе и салон заслуживали помощи. Джек оказывал ее, посильную и нет, простую и тяжелую, но всегда безвозмездную. Разобрать стеллажи в букинистической лавке, чтобы продавцы могли спокойно обслуживать посетителей? Без проблем! Разносить весь день письма по домам, потому что почтальон подхватил ангину? Да, конечно. Погладить и повесить шторы бездетной старушке с радикулитом, снять с дерева кошку или сходить в магазин? Джек может и это. Его работа – город, и совсем неважно, о чем и каким голосом он просит.
Но, несмотря на то что Джек всегда отказывался от платы, его всегда же упрямо пытались вознаградить. Раз не деньгами, то свежеиспеченным хлебом, новыми книгами, только вышедшими видеокассетами, вязаными носками и даже картинами, благодаря которым его холл с годами стал напоминать домашнюю галерею. Больше всего Джек любил антиквариат – старые сломанные вещицы, предназначение которых никто уже не знал и не помнил, но которые выглядели интересно. Прямо как он сам. Надаренное Джек исправно тащил домой и вываливал на обеденный стол перед тремя соседями, чтобы они помогли пристроить ему каждую из «благодарностей», нужную и не очень. Порой на горожан нисходила такая щедрость, что руки у Джека начинали отваливаться уже к обеду. То же самое произошло сегодня, когда после бакалеи он решил заглянуть в хозяйственный магазин через дорогу, где у старой миссис Харрис вечно перегорали лампочки. Затем Джек наведался на стройку новой ветеринарной клиники на Триедином перекресте и обнаружил, что та уже почти готова к открытию, вот только некому вынести производственный мусор. После этого он побывал на рынке, где расфасовывал кабачки и свеклу по ящикам; на перекрестке возле пожарного отделения, где школьник пытался прикрутить велосипеду слетевшее колесо; и, наконец, в сквере у главного фонтана, где девушка плакала, потому что потеряла золотистого ретривера, сорвавшегося с поводка в погоне за симпатичной подружкой-чихуахуа.
Привыкший к самым разным поручениям от мелкого «принеси-почини» до «не мог бы ты найти мне нитки из конского ворса, Джек?», он любую работу выполнял за считанные минуты. Потому и обогнул весь Светлый район уже к полудню, а затем, не делая остановок, сразу же отправился в Темный. Тот располагался ближе к дому, но порой занимал куда больше времени. Возможно, потому что улицы здесь, в отличие от благоустроенных и спроектированных лично мэром кварталов Светлого, когда‐то появились сами собой, а потому по сей день плутали, как им вздумается. Хоть их и было тоже восемь, и они, как лучи, продолжали улицы на другом берегу, дороги Темного района все равно умели водить кругами, ловили приезжих в темные подворотни и тупики, словно играли в чехарду. Можно было идти по широкому тротуару и вдруг провалиться в болотные топи посреди дикой поросли леса, огибающей весь город кольцом. А можно было оказаться заложником слепящих неоновых вывесок, которые смотрелись почти противоестественно на готических домах из красного кирпича с лепниной. Словом, Темный район любил удивлять. Он появился первым – задолго до того, как Самайнтауну стало слишком тесно на одном берегу Немой реки и он переполз через нее на соседний, – и по-прежнему воплощал в себе то сокрытое и искомое, что однажды и заставило поселенцев со всего света отстроить его.
Кованые ворота щелкали, как пасти бездомных черных собак, шныряющих по мясным лавкам. Джек прошел по Шальному проспекту, вдоль и поперек усеянному клубами, кабаками и театрами. Там, где когда‐то давно Джек помнил ветхую конюшню, теперь подбоченился мигающий вывеской бар, приютивший вампиров и посредственных рок-музыкантов. Там же готовили легендарный коктейль «Ихор [4]», один бокал которого заставлял тебя видеть призраков, а три, по слухам, – уже стать одним из них. Учитывая, что туристы стекались в Темный район только по вечерам, когда заканчивались экскурсии и начиналось настоящее представление, именно в Темном районе нынче и предпочитало жить большинство тех, кто эти представление устраивал. Наверное, не стоит удивляться, что все дрянные события происходили именно здесь – между этими самыми переулками, куда не проникал свет болотных фонарей и где мусор хрустел под ногами, как кости на Старом кладбище.
Самайнтаун – сердце Джека, его улицы – руки и ноги, дома – глаза, которых нет. Джек всегда чувствовал – нет, знал, – когда что‐то где‐то происходит. Как невозможно не ощутить иглу, вонзившуюся в подушечку пальца, так и Джек не мог не почуять, когда в Самайнтауне происходило неладное. В такие моменты беспокойство в нем зрело, как гнойник, и он неизбежно откликался на зов. А город умел звать громко. Он дергал Джека за рукава, вертел им туда-сюда, тянул за ноги невидимой проволокой, пока тот, будто пастуший пес, не оказывался за спиной у отбившихся от стада овец. Это походило на игру в «холодно-горячо», только Джек всегда оказывался там, где нужно. И там, где ненужно, тоже.
– Титания?
Между кинотеатром «Плакальщица» с отклеивающейся афишей нового фильма «Городские легенды» и храмом, где по воскресеньям собирались жрицы вуду, по вторникам – виккане, а в среду и другие дни – невесть кто еще, переулок притаился особенно узкий и длинный, точно птичья жердь. Нехарактерно высокие для Самайнтауна здания с фигурными щипцами нависали сверху, словно тоже пытались рассмотреть происходящее, упорно скрывавшееся от прохожих мерцающим гламором. Пусть сплетен тот явно был второпях и, скорее всего, непроизвольно – уж больно зыбким выглядел и колыхался, – даже Джек не увидел бы сквозь него, проходи он мимо случайно, а не намеренно. Водостоки после прошедшего ночью дождя журчали, пахло прогорклым попкорном с газировкой. Джеку было бы некомфортно останавливаться здесь даже просто завязать шнурки, не говоря уже о том, чем занималась парочка возле мусорных контейнеров. Сначала Джек и вовсе принял два их силуэта за один – настолько тесно они переплелись друг с другом, но когда пригляделся…
Влажные звуки поцелуев. Ниточка слюны, тянущаяся между сомкнутыми губами. Джек понял, что звуки слишком хлюпающие, а «ниточка слюны» – багровая, слишком поздно.
– Тита? – повторил Джек, проходя вперед сквозь надорванную завесу в темноту, чтобы убедиться.
Да, это была она. По Темному району гулял ветер, но в переулок он не заходил, словно страшился, что выйти обратно уже не сможет. Вороная копна волос, тем не менее, все равно развевалась сама собой. Танцующие от желания, покорные воле локоны ползли и обвивались, держали крепко, как осьминожьи щупальца. Высокий мужчина в их тисках уже даже не брыкался. Стоя к оживленной улице спиной, он полностью закрывал собой Титанию, а потому Джек смог разглядеть лишь ее длинные острые уши, блеск черных ногтей по два дюйма каждый и то, как они проминают ткань серого пиджака на плечах, оставляя в ней дыры, а в коже – кровавые серпы.
За те сорок лет, что Титания прожила в Самайнтауне, Джек давно выучил, как именно это происходит. Плененные сначала кукольным личиком и женственными формами, а затем – фейскими чарами с убойной дозой феромонов, мужчины даже не замечали, как под страстью обнажался первобытный голод. Все, что оставалось Титании, – это набросить силки на вконец отупевшую дичь. Но Джек знал, что в том нет ее вины: охота Титании – такая же потребность, как пить или дышать. Зверь, неизбежно пробуждающийся от спячки по весне, или древо, которое падает от удара молнии. Титания подчиняет природу в той же мере, что подчиняется ей сама, поэтому выбор у нее невелик. Все, что она может в такие моменты, – это бежать.
Или поддаться, если рядом нет никого, кто мог бы ее образумить.
– Титания!
Подарки горожан посыпались у Джека из рук. Он рывком бросился вперед, нырнул в тени, которые вдруг окрасились в красный. Жаркие поцелуи стали укусами, нежные объятия любовницы – медвежьим капканом, ломающим кости. Мужчина не успел закричать, окованный чернильными волосами по рукам и ногам. В темноте блеснул длинный язык Титании, рисующий полоску на выгнутой мужской шее под кадыком, где уже спустя секунду та неожиданно преломилась и разошлась по швам. Пальцы Титании, зарывшись в каштановые волосы, случайно вошли мужчине прямо в затылок, пробив черепную коробку. А затем она рефлекторно потянула его на себя.
Страсть Титании всегда была смертельной.
– Ох, нет… Нет, нет, нет!
Оторванная голова покатилась к ногам Джека с глухим стуком, с каким шмякается на траву перезрелое яблоко. Кровь брызнула из порванной артерии, разлетаясь брызгами по асфальту и белому лицу Титании. Ее острые, как частокол, зубы можно было пересчитать все до последнего, настолько широко она открыла рот – сначала в хищном оскале, а затем в беззвучном крике. Даже в покое совиные глаза Титании казались непропорционально большими для ее мелких черт, но сейчас же и вовсе превратились в два лунных диска. Зрачки сузились, будто вообще исчезли.
– Нет! Что я наделала… Ох, Пресвятая Осень… Артур!
Между ботинками Джека змейкой поползла темно-бордовая кровь. Извивающиеся волосы Титании нехотя отпустили обезглавленный труп, отхлынули назад и прилипли к ее перепачканному лиловому платью. Только тогда тело мужчины накренилось и наконец‐то упало плашмя в лужу, которая образовалась под ним. Хлюп!
– Джек, Джек! Я не хотела, Джек…
Он видел это уже не в первый раз. Он не в первый раз пытался все исправить. Иногда получалось, а иногда, как сейчас, – нет. В такие моменты Джеку приходилось перешагивать багровые реки и радоваться, если они растекались где‐нибудь в подворотнях, подобных этой, а не в спальне Титы, где потом приходилось долго отстирывать постельное белье и вызывать химчистку. Но надо отдать Титании должное: она хорошо держалась. Кажется, в последний раз подобное случалось года четыре назад, когда Лора переехала… Тогда же Титания поклялась ему, что на сем с попытками наладить личную жизнь покончено. Мол, если не может бегать на свидания так, чтобы с них вернулась не она одна, то не будет ходить на них вовсе. Ну, разве что только на первые… Самые невинные и безобидные, где вас разделяет сервированный стол и где не бывает ни поцелуев, ни даже держаний за ручку. И то, и другое слишком бодрило инстинкты, не говоря уже о большем. Что пошло не так в этот раз и почему Титания вообще оказалась здесь, в Темном районе, когда ее рабочий день в Светлом был в самом разгаре, Джек не имел ни малейшего представления. И не то, что хотел бы выяснять это, но Титания в приступах истерики, неизбежно следующих после приступов голода, всегда тараторила без умолку:
– Артур уговорил меня пойти на дневной сеанс «Городских легенд», и я согласилась. Подумала, мол, это ведь куда безопаснее, чем ночные встречи после работы, верно?.. Мы купили попкорн и лимонад, а в зале было так темно и душно… Артур начал пародировать персонажей. Я так смеялась! Оказывается, он знает сотню фильмов наизусть, даже «Городские легенды» успел посмотреть трижды, хотя они только‐только вышли. Такой очаровательный! Мы поцеловались. Я собиралась просто попрощаться после титров и уйти, но… Каким‐то образом мы оказались здесь. Артур сам меня сюда привел. Я не ожидала, что мы так увлечемся. Я должна была сдержаться, отказать… Как думаешь, Джек, он ведь простит меня? Простит, правда?
Титания наконец‐то замолчала и оттолкнула от себя руки Джека, когда он переступил через труп и потянулся, чтобы обнять ее. Волосы Титы рассыпались по плечам, точно самые обычные, зрачки вернулись к прежнему размеру, но менее дикой выглядеть от этого она не стала – мешало алое пятно вокруг рта. Даже с прямой челки, заканчивающейся аккурат по линии тонких бровей, капало. Из-под нее на Джека смотрели два остекленевших серых глаза. Обычно они светились только в темноте – первое время Франц визжал, как девчонка, если Титания спускалась среди ночи попить воды, – но и сейчас их сияние слепило. Серебро в них приветствовало мужскую кровь, которую неустанно жаждало с тех пор, как Титания впервые вкусила ее еще на заре веков.
Она отодвинула Джека в сторону, присела на корточки возле тела и принялась безуспешно разглаживать складки на его измазанном костюме.
– Артур, милый Артур, мне так жаль! Ты серчаешь на меня? Серчаешь, понимаю… Но и ты пойми… Я не нарочно…
Джек неслышно застонал. Это было даже более утомительно, чем уборка, – выводить Титанию из транса, в который она каждый раз впадала, начиная лелеять труп в объятиях и причитать, словно не обезглавила его, а наступила на ногу в трамвае. Лора советовала Джеку не обращать внимание на это, но он не мог – сердце‐то разрывалось при виде бедняжки! Тем более, бредни Титании были всяко лучше, чем ее бесконтрольные рыдания. Второе обычно наступало после, уже дома.
– Тита, посмотри на меня. Ну же, подними голову… Нет-нет, свою голову, а не его! Просто смотри на меня, ладно?
Джек снова взял ее за плечи и повернул к себе все тем же неживым, кукольным лицом, белым и прекрасным. Смешиваясь с приторной газировкой и жженным сахаром попкорна в мусорных баках, железистый запах крови становился просто невыносимым. В такие моменты Джек жалел, что все же ощущает запахи, но радовался, что у него нет настоящего рта, иначе бы его стошнило. Покосившись на завесу гламора и убедившись, что тот по-прежнему держит переулок взаперти от всех прохожих и туристов, Джек снова посмотрел на Титанию серьезно. Настолько серьезно, насколько вообще могла смотреть тыква.
– Как у Артура фамилия?
– М – Мор, кажется…
– Что‐то не припоминаю. Значит, Артур не местный, да? Умоляю, скажи, что не местный…
– Нет, конечно же, нет! Я ведь обещала. Мы познакомились в цветочном, – проблеяла Титания невнятно. – Он пришел купить букет для тети… Приехал в город на юбилей.
– Хм, тогда за местного и впрямь не считается. Фух. Славно!
Джек – символ города Самайнтаун… И его хранитель. Но он не оберегает тех, кто приезжает сюда поглазеть на достопримечательности, отведать куриных сосисок или к родственникам на пару-тройку деньков. Даже при всем желании и доброте душевной – которую и Артур не поставил бы под сомнение, доведись им познакомиться при иных обстоятельствах, – Джек не смог бы защитить всех на свете. Поэтому он и выбрал защищать только жителей города – или от них, если только одно не начинает противоречить другому. А коль же такие инциденты случались… Ну, что ж. Они случались. Единственное, что он мог сделать – это навсегда стереть их из истории Самайнтауна, как и любых его врагов.
Джек всегда будет охранять свой дом – и тех, кого зовет семьей, пусть и не вслух, в первую очередь.
– Тита, – ласково позвал он, приподнимая пальцем ее подбородок с отпечатками кровавых поцелуев, которые оставил ей Артур на прощание. К тому моменту, как Джек все обмозговал и принял решение, она уже снова укачивала труп и бормотала ему в обрубок сердечные извинения. – Давай ты положишь господина… э… Мора на место, и я отвезу тебя домой? Что скажешь?
– Извини, Артур, мне надо идти. Друг говорит, что дома ждут дела. – После недолгих уговоров, Титания шмыгнула носом и медленно опустила безголовое тело мужчины обратно на землю, подперев им пару баков. Лужа под его спиной чавкнула. – Мы ведь сходим на еще на одно свидание, правда? Позвони мне на домашний, как поправишься…
Джек закивал часто-часто в знак поддержки, хотя очень сомневался, что Артур действительно ей позвонит. С некоторыми усилиями, но он оторвал Титанию от тела незадачливого ухажера и, укутав ее в свой теплый тренч, посадил в пойманное на углу такси вместе с подарками горожан, которые спешно собрал обратно в кучу.
– Барбара, – вздохнул Джек, стоя в одиночестве над телом и пытаясь разглядеть, куда же закатилась оторванная голова. – Не могла бы ты позвонить Лорелее, пожалуйста?
Тень отзывчиво задрожала у его ног, подчиняясь.
* * *
Мрачных и узких переулков в Темной половине Самайнтауна действительно было немерено. В том, где Лорелея ждала Франца, теряя терпение и драгоценное время, горела неоном вывеска в форме сердечка, будто бы насмехаясь над тем, чего не было ни у кого из них. Средь белого дня, когда большинство баров были еще закрыты, здесь либо ждали их открытия, либо мочились на забор. Тип, которого они вместе поймали сегодня, принадлежал одновременно к двум категориям. Очевидно, торговец проклятыми предметами, какие покупают ревнивые жены, чтобы устранять любовниц, или школьные изгои – из желания посмотреть, как у их обидчиков медленно выпадут зубы и глаза. Его пальто, увешанное цепями и маленькими мешочками, пришитыми к подкладке, бренчало, пока он шатался взад-вперед на одном месте. Он даже не успел обернуться, когда Лорелея запела, а теперь и вовсе не представлял для нее ни угрозы, ни интереса. Обычный торговый автомат с едой, которым они были вынуждены воспользоваться по пути.
– Фу! От него воняет, – пожаловался Франц, толкнув от себя мяклого торговца на расстояние вытянутой руки. – Ты что, не могла найти кого‐то поопрятнее?
– А ты случаем не охренел, а? Я вообще не обязана помогать! Ты настолько жалок как вампир, что в одиночку и такого бы поймать не смог. Жри, что дают.
Франц скорчил гримасу, полную отвращения, и Лора ухмыльнулась. Это было единственное, почему она каждый раз соглашалась помогать – дабы посмотреть, как он страдает. Не то чтобы она целенаправленно выбирала худшего из худших ему на ужин, просто ей везло на «легкую добычу»: пьянчуг, наркоманов, извращенцев, девственников, любителей азартных игр или оккультистов. Все они были одинаково хорошо восприимчивы к чарам, после которых у Лоры теперь стоял привкус желчи на языке и першило в горле.
– Давай же! Сколько мне еще здесь торчать? Проект уже завтра сдавать надо, потом репетиция, к концерту готовиться… У меня нет времени нянчиться с тобой!
– Да ладно, с каких пор ты стала так ответственно подходить к репетициям?
– Просто заткнись и приступай!
– Уф-ф, ладно.
Франц глубоко вздохнул, будто набирал в легкие побольше свежего воздуха, прежде чем задержать дыхание и приблизить мужчину к себе за шкирку. Тот почти повис в воздухе, царапая носками асфальт, и Франц аккуратно отклонил его голову в сторону, так, чтобы на жилистой шее проступила толстая пульсирующая артерия.
Неоновая вывеска осветила лицо Франца и два обнажившихся клыка.
Неоновая вывеска мигнула, когда он вонзил их в чужую плоть.
Лорелее не доставляло удовольствия смотреть на вампирские пирушки, поэтому она отъехала в сторону и предпочла развернуться к вывеске спиной. Сумка на поясе жужжала, посылая сигналы тревоги по той части ее тела, которая еще могла чувствовать. А это определенно была тревога – по другим поводам этот телефон никогда не звонил.
– Неужели она снова кого‐то убила? – Лора спросила в лоб, увидев высветившееся на экране имя, и мысленно ответила на свой вопрос сама: да, определенно убила. Иначе Джек не мычал бы в трубку так долго, что она успела раздробить зубами леденец от боли в горле и закинуть в рот еще один.
– Ну, не то чтобы убила… – раздалось в конце концов из динамиков. – Голову оторвала.
– О, ну да, это совсем другое. Полиции так и скажем?
– Никакой полиции, Лорелея! – Джек вскрикнул, и Лоре даже пришлось отнять телефон от уха, чтобы не оглохнуть. – Точнее, никакой, кроме Ральфа. Позвони ему.
– Да знаю я, знаю. Целлофановые пакеты и лопаты лежат в багажнике. Франца к тебе отправить?
– Ага. Буду очень признателен.
Джек сбросил вызов раньше, чем она успела спросить что‐то еще. Лора спрятала телефон – единственная в городе новомодная «раскладушка», кстати, но, к несчастью, одна на двоих вместе с Францем, – и нетерпеливо постучала костяшками пальцев по подлокотнику кресла. Под колесами инвалидной коляски захрустело битое стекло.
– Франц, ты там скоро? Ты нужен Джеку на Старом кладбище. Эй, Франц?..
Погруженная в мысли, Лора несколько раз крутанула резиновый обруч на колесах и проехалась по надколотой винной бутылке туда-сюда, давя ее в мелкую блестящую крошку, пока вдруг не обнаружила: кроме этого хруста, в переулке больше не раздается ни звука. Конечно, вампиры всегда пьют тихо – в позапрошлом году даже устроили конкурс, кто выпьет больше людей в доме, оставшись при этом незамеченным, – но не настолько. Лора содрогнулась, уже догадываясь, что увидит, когда обернется.
Неоновая вывеска снова мигнула – и потухла, будто и сама не захотела смотреть на подобное.
– Лора… Мне что‐то нехорошо…
Лорелея снова дернула колеса и сделала разворот. Франц держал мужчину цепко, за ворот куртки. Руки завороженной жертвы безвольно висели вдоль тела, как у тех обрядовых кукол из бисера, которые все уличные торговцы вроде него любили толкать туристам под видом сувениров. По выгнутой шее стекала кровь. Ее мелкие рубиновые бусины собрались под кадыком, где зиял свежий укус, и Франц внимательно следил взглядом за их скольжением, будто пытался замедлить. Он немного пошатывался, словно его тоже загипнотизировали русалочьим пением, а испачканный рот хлопал, открываясь и закрываясь, как у выброшенной на берег рыбы.
– Какого черта ты зенки свои вытаращил, придурок?! – заверещала Лорелея.
– Я… Я услышал, что звонит Джек и…
– Нет-нет! Не смей падать в обморок, Франц! Тебе еще домой меня везти, слышишь?
Но он, кажется, уже ничего не слышал. Если бы она не была прикована к инвалидному креслу, то вскочила бы и насильно опустила ему веки, пока еще не поздно, а затем отвесила пару пинков под задницу для профилактики. Они договаривались так: жмуришься, кусаешь, пьешь, глотаешь, бросаешь. Затем вслепую достаешь из кармана платок и вытираешься, стараясь не думать о том, что именно ты пил и делал. Для Франца с его идиотской фобией это был единственный способ питаться, когда в холодильнике не оказывалось донорских пакетов, а жажда скручивала ознобом и судорогой прямо в постели. Ведь иначе…
– Да твою мать, Франц!
Он с глухим стоном пошатнулся и рухнул на землю вместе с торговцем, которого по-прежнему держал в руках.
* * *
И вот так они оказались здесь.
– То есть ты так и не поел?
– Не-а, я даже глоток толком не успел сделать…
– Я ведь тебя целый час у ворот дожидался!
– Ну так я целый час в отрубе и валялся! Пока оклемался, пока Лору до дома довез, пока пакеты в багажнике нашел… Ради всего святого, ну не смотри на меня так своими тыквенными дольками! Я же не виноват, что крови боюсь. Ты просто не знаешь, как унизительно, когда твоя еда тебя нокаутирует. Вот представь, если бы все люди боялись сэндвичей…
Джек цокнул, но продолжать спор не стал. За этим всегда следовал долгий и нудный скулеж о том, какой Франц несчастный и как ему не повезло со столь неудобной для вампира фобией, из-за которой его то и дело все обижают. Джек не собирался проникаться к нему сочувствием – не заслужил после того, как разрисовал его тыкву, – но волей-неволей жалел. Особенно когда недовампир задрал узкие джинсы и продемонстрировал ему синюшные ноги в полоску, очень напоминающую следы от колес Лоры: похоже, она проезжалась по нему до тех пор, пока тот не очнулся. Ужаснувшись, Джек позволил Францу полчаса прохлаждаться на краю могилки, плакать и курить, а сам тем временем продолжил копать. Почва, сверху рыхлая и пропитанная дождем, с глубиной становилась суше и плотнее. Хорошо, что в этот раз они выбрали могилу старую и безымянную. Молодые гробы всегда баюкали жуки и белые черви – освободители души от плоти, а старые нянчила лишь сырая земля.
Выдохнув облако ментолового дыма, Франц затушил сигарету о черенок своей лопаты и, подхватив ту в руку, спрыгнул обратно к Джеку вниз. Поднявшиеся брызги грязи окропили неуместно белые кроссовки. Черная куртка из мягкой кожи, которой он дорожил больше всего на свете, висела на надгробии чуть дальше, предусмотрительно снятая, в то время как водолазку жалеть смысла уже не было – на воротнике расплывалось кровавое пятно после прерванной «трапезы». Длинные растянутые рукава цеплялись за плетеные фенечки и железные кольца, а замшевая кепка сползала на глаза. Франц чертыхался, поправляя и то и другое, но снять не мог: в любой момент из-за серых туч могло выглянуть солнце и обжечь нежную кожу. Благо, что не сжечь, как в случае с обычными вампирами, которых Франц искренне называл везунчиками: им было достаточно трех-четырех прямых лучей, чтобы рассыпаться в горстку пепла.
– Ну вот! Кажется, мы уже близко.
Джек взбодрился, а Франц заворчал, когда копать сделалось тяжко до одури. Им буквально приходилось вонзать лопаты, как копья, и по несколько секунд налегать на них, чтобы отковырнуть по куску застывшей земли и выкинуть ее наверх. Гроб будто намеренно прятался от них и то и дело проваливался куда‐то вниз, когда Джеку начинало казаться, что они вот-вот доберутся до цели. Ветер шелестел черным целлофановым пакетом, свисающим с края ямы, будто подгонял их. Перевязанный в несколько слоев бечевкой, чтобы ни одна конечность не торчала, труп покойного ухажера напоминал колбасу, перетянутую шпагатом, какой Джека как раз пытались отблагодарить сегодня в бакалейной лавке. Сквозь пакет проступали очертания скрещенных на груди рук и швейцарских часов на запястье. Франц разочарованно цокал языком, причитая, что Джек не додумался их снять.
– Наконец‐то!
Когда Джек уже и сам перестал чувствовать руки – вены и жилы вздулись от напряжения, под ногти забилась могильная земля, – лопата Франца наконец‐то натолкнулась на твердое дерево и издала характерный металлический звон. Он тут же заработал ей в несколько раз усерднее, перебрасывая через плечо комки разрыхленной грязи, чтобы выудить на свет красную, пошедшую плесенью и трещинами крышку с железным крестом. Франц тут же уронил лопату, сморщился, как изюм, и попятился назад, пока не натолкнулся спиной на земляную стену. Тогда Джек загородил гроб собой и принялся заканчивать сам. Лопата со скрипом вошла в расщелину, а затем Джек надавил, сорвал крышку и сбросил ее крестом вниз.
– В тесноте да не в обиде! – захихикал Франц, когда они вместе затаскивали целлофановый сверток в обитый бархатом гроб, откуда развалившийся на части скелет удивленно таращил на них пустые глазницы. – А этот приятель явно был богачом в прошлом. Аристократ какой?
– Священник, – ответил Джек, только чтобы не тратить время на пустую болтовню, и принялся утрамбовывать труп так, чтобы он поместился. Скелету и впрямь пришлось немного потесниться. – А где… – Джек завертелся на месте. – Где его башка?
– Что? – переспросил Франц, уже закуривая новую сигарету, словно поощрял себя за проделанную работу. – А она разве отдельно была?
– Ты издеваешься? Это же Титания! Конечно, отдельно. Я рядом ее положил! – Джек ухватился руками за край ямы и подтянулся вверх, выглядывая на поверхность.
– Ну, значит там и лежит. Не гномы же ее укатили! Хотя, может, гули [5], – насмешливый тон Франца стал серьезнее. – Ты же не видел здесь гулей сегодня, я надеюсь?
– Их Ральф уже давно неопознанными телами кормит. Да и гули больше не крадут, они нынче хорошо воспитаны, так что не надо наговаривать.
– Посмотри за клумбой. Той, что справа.
– О, нашел!
Джек разгреб сухие листья, под которыми затесалась замотанная в целлофан, как леденец, голова, вернулся в яму и забросил ее к другим останкам. Крышка гроба закрылась с жалобным скрипом, и Францу снова пришлось отвернуться, чтобы не смотреть на крест, пока Джек не присыплет его землей. Грязь уже забилась ему не только под ногти, но и в обувь, в носки и даже, кажется, в прорези на тыкве. Зато тело несчастного наконец‐то обрело покой, и Джек чувствовал себя крайне довольным, когда вылезал из ямы следом за Францем, держась за его протянутую руку и кряхтя.
– А теперь домой, – обрадовался Франц.
– Нет, а теперь закапывать.
– Бли-ин!
И они потратили еще около двух часов, чтобы не только завалить вырытый гроб землей, но и выровнять ее как следует, а еще забросать опавшими листьями так, будто могилу никто никогда и не трогал.
«Я, ты, он, мы, вы, они…»
Гравированная табличка из бронзы отражала затухающий горизонт. В ее поцарапанной поверхности отражались и стволы могучих вязов, по-прежнему нагоняющих на Джека ностальгический сон, и ряды мраморных надгробий со статуями, перемолотых временем и безвозвратно забытых. Старое кладбище на то и старое, чтобы его посещали все реже и реже и чтобы тропы зарастали осокой и дикой гвоздикой, путались и извивались, необузданные, звериные. Иногда в кустах шиповника мелькала рыжая шкурка лисицы, а иногда – пятнистая барсучья. Вязовый лес уже давно стал кладбищем, а кладбище стало лесом – еще с той поры, как Джек впервые очнулся среди деревьев, не помня ничего ни о себе, ни о мире вокруг. Возможно, поэтому все здесь казалось ему настолько уютным и родным, что это место даже не хотелось покидать. Он шел к выходу медленно, прогулочным шагом, в отличие от Франца, нетерпеливо несущегося впереди.
Тот нес на плече сразу обе их лопаты и все‐таки снял кепку, пока поднявшийся ветер не сбил ее сам. Взъерошенные локоны рассыпались по плечам – неравномерно длинные снизу и короткие сверху, как шапка. Хотя Лора говорила, что с этой прической он похож на медузу, и рьяно доказывала, что она женская, Франц ни разу не сменил ее за те полвека, что жил на свете в качестве вампира. Только перекрашивался иногда, пока не остановился на пепельно-черном, который якобы был сейчас в моде. Нижние прядки, на несколько тонов светлее, будто на них не хватило краски, цеплялись за две симметричные круглые серьги в его ушах, длинные пушистые ресницы и пластыри, рассредоточенные по лицу. Один – на переносице и телесного цвета, два – на щеке, яркие, словно детские. Джек без удивления отметил, что пластыри покрывали даже его костяшки пальцев. Франц знал, что заживает паршиво, ведь так же паршиво он пьет людскую кровь. Поэтому пластыри оставались даже тогда, когда заживали раны – он просто переклеивал их с места на место, чтобы не разоряться на новые.
Вот и сейчас Франц снял один, дабы залепить им свежую рану на указательном пальце: по пути через кладбище они с Джеком наткнулись на белку, и вместо ореха Франц попытался подсунуть ей свой окурок. Радуясь, что, возможно, скоро он умрет от бешенства, Франц весело щурил глаза, что стали на десять тонов бледнее крови. Почти оранжевые и настолько тусклые, что на его месте любой другой вампир давно бы сошел с ума от жажды и позора.
– Слушай, а почему ухажеров Титании каждый раз закапываем именно мы? – в какой‐то момент спросил Франц, пиная мелкие камни гравия, подворачивающиеся им на тропе. По правую от них сторону редели могилы, по левую – поросли красного плюща. Как две границы, отделяющие мир живых от мира мертвых. Правда, в Самайнтауне то и другое давно сосуществовало вместе – настоящих границ не было нигде.
