Анастасия Шерр
Таир. Спаси меня
Оказавшись на улице, глубоко вдохнула, закрыла глаза. А что, если меня поймают? Если отец настолько рассвирепеет, что, отыскав меня, просто забьёт своей палкой? Он мог, я это знала. Я много раз видела в нём жестокость и ненависть ко мне, ко всему женскому. Даже к той, что родила ему двух сыновей, которыми он всегда гордился. Особенно Фаридом, в котором не было хитрости, как в Амине, а лишь беспричинная жестокость и грубая сила, которой он то и дело стращал меня, а иногда и не только стращал. Ему нравилось меня бить и, пока мы были ещё небольшими, он всегда заявлял, высоко задрав подбородок, что первым делом, когда женится, побьёт свою жену. Чтобы была послушная. Я буду ненавидеть отца и за это. За то, что превратил моих братьев в таких же моральных уродов, каким был сам.
Пути назад не было. Я не могла вернуться и покорно ждать брака со стариком, которого ещё ни разу не видела, но уже ненавидела и боялась всей душой. Нужно попытаться. Я должна…
В сад пробралась тихонечко, словно кошка. И так же тихо покинула его, проскользнув в дырку. Зря боялась. Я была настолько худая, что даже не почувствовала дискомфорта.
Оглянувшись на забор, за которым выросла, улыбнулась. Я смогла выбраться из ада. А значит, смогу и сбежать. Меня никто не остановит, я доберусь до родителей матери и, если они откажутся помочь, то хотя бы попрошу у них немного денег. Я буду плакать и умолять, если потребуется, упаду перед ними на колени и стану целовать их ноги. Они не смогут мне отказать. А потом я уеду из страны. Знаю, что есть и другие страны, где живут другие люди, не такие, как мы. Мать говорила, что земля очень большая и на ней полно мест, где ещё никого нет. Среди людей или же вдали от них, я найду место, где смогу спрятаться от отца и мерзкого старика.
***
Пешком идти пришлось долго. Иногда я пряталась в кустах у обочины и там отдыхала. Ужасно болели ноги, и кажется, натёрла мозоли.
Не знала, чем закончится этот мой побег и помогут ли мне дедушка с бабушкой, но на душе было радостно. Подогревал азарт и силу воли тот факт, что я смогла пойти против слова отца, смогла сбежать из дома. А ведь я раньше никогда никуда не выходила, за редким исключением, когда трава на малом пастбище заканчивалась и приходилось гнать коров и овец на большое пастбище, что аж на краю деревни. Иногда мы выходили в гости, преимущественно на свадьбы – других праздников практически не было или же их отмечали дома. Несколько раз отец брал меня в город, когда братья болели или уходили на сенокос. Мы меняли товар, покупали продукты и снова ехали домой. Тогда-то дорогу я и запомнила. Она проходила как раз через ту деревню, где и жили родители моей матери. Мы никогда не заезжали к ним в гости. Жаль. Так бы я знала точно, где они живут.
До деревни я дошла к обеду. Чем выше поднималось солнце, тем страшнее мне становилось. А что, если отец уже едет за мной. Что, если они догадались, куда я отправилась и мне так и не удастся дойти до дедушки с бабушкой?
Машины ездили по просёлочной дороге довольно редко, и каждый раз, когда слышался гул мотора, я убегала в кусты и там ждала, пока машина проедет мимо.
На въезде в деревню остановилась, окинула взглядом ряд небольших старых домов. Людей на улице было очень мало, и это хорошо. Чем меньше людей меня увидят, тем меньше свидетелей…
Дорогу всё же пришлось спросить. Я назвала имена своих родственников, и какая-то добрая бабушка устремила кривой указательный палец в гору, куда ровной дорогой уходила деревня.
– Вот там они живут. А ты кто такая будешь? Почему одна здесь?
– Я не одна. Отец там меня ждёт… В машине… – я неопределённо махнула рукой и поспешила распрощаться со старушкой. Ни к чему привлекать излишнее внимание.
Спустя полчаса всё же отыскала нужный дом и, войдя во дворик, судорожно прижала руки к груди. Было страшно и волнительно. Очень хотелось увидеть, наконец, своих родных, но я не знала, как они отреагируют на мой неожиданный визит. Если они такие же, как мать, то просто выгонят меня, не пожелав влезать в дела чужой семьи. Или же отвезут домой, к разъярённому отцу…
Но мои опасения были напрасными. Дверь открыл дедушка. Невысокий седой старичок с длинной бородой. Я посмотрела в его глаза, и где-то у сердца стало тепло и уютно. У него были такие добрые глаза, что душа тут же потянулась навстречу.
– Я ваша внучка, – сказала тихо, а старичок отступил от меня, прищурился.
– Самина?
– Да.
– Вот как… Так ты одна, или что? – он выглянул мне за спину, удивлённо отметил, что я действительно одна.
– Отец хочет меня замуж отдать. За старика. Помогите… – слёзы, упрямо сдерживаемые всю дорогу, вдруг хлынули из меня вместе с тяжёлым, жалобным стоном, а дедушка, покачав головой, взял меня за руку и завёл в дом.
– Сядь здесь, – указал на стол, где уже дымились две миски с пахнущим вкусно супом, стояло большое блюдо с лепёшками. У меня ужасно болела голова, и хотелось есть, но тронуть еду родственников я не решалась. Дождавшись прихода бабушки и деда, подняла на них умоляющий взгляд.
– Ты голодна? – спросила бабушка вместо приветствия, и я заплакала, часто кивая.
Они не ругали меня за побег, не прогоняли и не упрекали. И даже накормили. Однако я чувствовала исходящую от них тревогу. Они боялись, хоть и были рады меня видеть.
Когда дед вышел из дома, бабушка вполголоса поинтересовалась о матери и братьях, а потом, узнав, что у них всё хорошо, всплакнула, утирая слёзы тыльной стороной ладони. Быстро вскочила, когда вернулся дед, и повернулась к нам спиной, принимаясь вытаскивать из печи лепёшки.
– Останешься у нас! – громогласно объявил дедушка, бросив на стол мешочек с табаком и достав из кармана трубку. – Мы уже немолодые, по хозяйству помогать будешь. Но если отец твой за тобой придёт, мы отдать тебя должны будем. Не к нашей семье ты принадлежишь. Так вот я что скажу, девочка. Увидишь отца своего – беги за сарай, а оттуда через соседский огород в лес. Соседи наши не выдадут, я поговорю с ними. Но если попадёшься, мы со старухой не помощники тебе. А сейчас поешь, отдохни с дороги и принимайся за работу. Нужно коз на пастбище отвести, а у меня колени болят.
Я сложила руки в замок, прижала их к груди и в который раз за этот день разрыдалась. Самый замечательный день. Самый прекрасный день. День, когда я встречу свою судьбу…
ГЛАВА 6
Таиру было непривычно здесь после большого и шумного мегаполиса, ночной жизни в окружении полуголых девочек и разборок, что настигали его время от времени. Постоянный экстрим, драйв и движение, казалось, уже текут по его венам вместо крови.
Здесь было жутко. Более жутко, чем на «стрелах». Тихо и стрёмно. Женщины под покрывалами слоняются, словно привидения, иногда проезжает какой-нибудь абориген на лошади или старой коптящей раздолбайке. Собаки и те не лают, будто боятся, что их камнями забросают.
Иномарка Таира плавно остановилась у старых деревянных ворот, тут же привлекла к себе внимание босоногих пацанов, бегающих стаей за тощим кошаком.
Абаев вышел на улицу, поморщился от яркого солнца, что слепило даже сквозь линзы затемнённых очков. Жарко, душно, паршиво. Зачем он вообще сюда припёрся?
Словно в другой мир попал. Абсолютно чужой. Как мать здесь жила? Как она вообще узнала отца под таким вот покрывалом? Проводив косым взглядом женщину, укрытую чёрной плотной тряпкой, покачал головой. Нет, он знал законы этих мест и уважал религию, которую чтили его отец и мать. Но, как обычно, всё портили люди. Даже то самое светлое, что, казалось бы, невозможно изгадить. Женскую чистоту и девственность ценили во всех уголках мира во все времена. Эти же фанатики даже добродетель обратили против тех, кто ею владел, чем вызывали у Таира лишь глухое раздражение.
– Приехал, значит? – услышав скрипучий голос старика, повернулся к дому. Скрюченный в три погибели горбатый дед взирал на него своими маленькими белесыми глазёнками, торчащими из седых волос, которыми заросла вся его голова.
Таир плохо понимал их диалект, предпочитая русский или же наречие, на котором говорил отец. Тот вырос в городе, а городские, как известно, с деревенскими в этих местах мало общаются.
– Приехал, – специально ответил на отцовском диалекте, который этот старый упырь точно ненавидит. И не прогадал. Старика передёрнуло.
– И зачем? Что забыл здесь? – прокаркал, скривившись, будто его внук выглядел ещё хуже, чем он сам.
– Хочу забрать кое-что, что принадлежит моей матери.
– У меня этого нет.
– Ты даже не знаешь, о чём я.
– У меня ничего нет от твоей матери. Дом шлюхи не здесь, – несмотря на существенные преграды в общении, Таир всё же понял его, сжал кулаки, что вмиг зачесались от желания как следует отходить ими паршивого старика.
– Моя мать – не шлюха. Моя мать чистая женщина, всегда была ею и таковой останется! А ты мерзкий урод, искалечивший её! Как ты живёшь после всего столько лет?
Старик сощурил свои глазёнки, отчего они стали ещё меньше.
– Не тебе меня судить, сын шлюхи! Убирайся отсюда! – старик закашлялся, согнулся ещё ниже к земле.
– Отдай подвеску, которую сорвал с шеи моей матери, и я уеду. Я знаю, она у тебя, – Таир и сам бы рад уехать отсюда подальше, да ноги обратно не понесут. Он обещал матери и должен сдержать обещание.
– Нет у меня никакой подвески! А этой шлюхе скажи, чтобы ни её, ни её отпрысков поганых я здесь больше не видел! – злобный упырь захлопнул перед ним скрипучую калитку, а Таир, выдохнув, развернулся к машине. Не приставлять же ствол к виску старика. Хотя, честно говоря, за всё, что он сотворил с матерью, хотелось. Хотелось размазать его мозги по этому старому забору и под ним же похоронить долбаного фанатика.
Что-то заставило его остановиться. Застыть. Какое-то неясное ощущение, что за ним наблюдают.
На другой стороне испещрённой ямами старой дороги стояла мелкая девчонка. Из-под тяжёлого тёмно-серого покрывала выглядывала невинная мордашка. Совсем ребёнок ещё. Худосочная, перепуганная. Она смотрела ему прямо в глаза, при этом её рот смешно приоткрылся, а глаза расширились на пол-лица. Таир вспомнил, что линзы остались в гостинице, досадливо цокнул языком.
– Чего тебе? – видимо, слишком громко крикнул на неё, потому что девчонка вздрогнула и бросилась за свой забор, пытаясь там спрятаться. Дурная совсем. Нужна она ему сто лет…
Наверное, родители пригрозили ей сломать ноги, если ненароком посмотрит на мужчину. А может, глаз его испугалась. Да и плевать.
Сев в салон, с ненавистью посмотрел на ветхий домишко, где был в первый и последний раз ещё в раннем детстве. Тогда старик на его глазах сломал матери ногу большой кувалдой и вышвырнул её, вопящую от боли, вместе с сыном за порог. Таир тащил мать на себе до такси, а потом старенькая машина долго ехала до города. Отец же, увидев, что сотворил с мамой дед Таира, порывался убить старого ублюдка, но мать, как обычно, не позволила. Сильная всепрощающая женщина. Она любит даже тех, кто возвращает ей лишь боль.
Таир обязательно вернётся. Вернётся и заберёт подвеску, чего бы ему это ни стоило. Даже если придётся пристрелить старого подонка.
***
Я влюбилась в тот день. Отдала ему своё сердце в тот самый момент, когда он впервые посмотрел на меня своими глазами… Глазами, подобных которым не видела никогда ранее. Один глаз его был тёмно-карим, а второй – серым. Я подумала тогда, что он ангел, ведь таких красивых людей не бывает, да ещё и с таким необычным взглядом. Позже я узнаю, что он и правда ангел. Только падший…
Отчего-то он ругался с нашим соседом, но я плохо его понимала. Красивый мужчина говорил как городские, я слышала их говор, когда выезжала с отцом на рынок. Там всегда было очень чисто, красиво, и везде посажены цветы. Только девушки все сплошь шлюхи. Так говорил мой отец, качая головой и глядя на них с отвращением. Разумеется, шлюхами они не были, просто одевались и вели себя немного свободнее.
Я боялась их разглядывать в открытую, поэтому делала это исподтишка. Меня манили они, как и всё неизведанное, то, чего не знала и не понимала. Совершенно другие люди. Не такие, как мы… Я боялась греха, а они, похоже, нет. Потому что держали головы прямо, не склоняли их, как полагается девушкам. Некоторые даже разговаривали с мужчинами, стоя посреди улицы.
Иногда они подходили к нам на рынке и интересовались у отца, сколько стоят яблоки или персики. Отец всегда отвечал им сквозь зубы, с неприязнью, и поэтому фрукты они у нас не покупали. Тогда я думала, что дело в них, но на самом деле дело было в моём отце. Девушки же молча разворачивались и гордо уходили, всё также с высоко поднятыми лицами.
Этим они меня и привлекали… От них пахло свободой, только я тогда ещё не знала значения этого слова. Так пахло и от этого мужчины. Он был такой большой, сильный, хоть и очень грозный с виду. Он был совсем не похож на мужа Фатихи или моего отца. Даже моим братьям не сравниться с ним. Я не чувствовала его запах – стояла слишком далеко, но была уверена, что от него пахло по-другому, не потом и навозом, а чем-то свежим, как кофе, который по утрам пила мать, или черешней, которую я любила собирать в нашем саду. Его одежда была идеально чистой и совсем не похожей на ту, которую носят у нас. А его машина походила на огромного, лоснящегося жеребца, бьющего копытом об землю.
Когда мужчина прикрикнул на меня, я испугалась, что сейчас он пойдёт к деду с бабкой и расскажет о том, какая недостойная у них внучка, что позволяет себе стоять и пялиться на незнакомца. Но он не пошёл, сел в машину, и я даже испытала разочарование, уколовшее прямо в сердце. Чёрный «жеребец» тронулся с места, а я, не помня себя от сумасшествия, неожиданно затуманившего голову, бросилась на дорогу и там стояла несколько минут, со слезами глядя вслед моему тёмному ангелу с разноцветными глазами…
ГЛАВА 7
Он долго не приезжал. Я ждала каждый день, то и дело находя себе работу недалеко от стареньких ворот, чтобы увидеть возлюбленного издалека, и когда слышался рёв мотора, как ошалелая бросалась к калитке, чтобы посмотреть, не он ли это.
Заметив моё странное поведение дедушка с бабушкой решили, что я так боюсь приезда своих родных. Я, конечно, боялась и вечерами, когда ложилась в постель, долго не могла уснуть, потому что в голову забирались пугающие мысли. Ведь родители меня совершенно точно искали. Отец ни за что не спустил бы мне побег.
Но внутри родилась ещё одна мука… Любовь. Я влюбилась в мужчину с разными глазами и больше не могла думать ни о чём и ни о ком, кроме него. Такого красивого, высокого, стройного и широкоплечего. Влюбилась в его чёрные, как смоль, волосы, в его короткую лоснящуюся бороду. И в те самые глаза, необычные и завораживающие.
Поначалу я думала о нём с улыбкой. Представляла, как приедет и снова посмотрит на меня. Мечтала, как вдруг влюбится и придёт к дедушке с бабушкой, чтобы попросить меня себе в жёны. Я тогда, наверное, задохнулась бы от счастья.
Но он всё не появлялся, и я начала плакать по ночам. В груди словно камень залёг, тяжёлый и раскалённый. Он жёг меня, душил, а я лишь тихо рыдала, накрыв голову подушкой, чтобы не разбудить дедушку с бабушкой.
Странно, я не скучала ни по матери, ни по братьям, ни даже по Фатихе – единственной, кто хорошо относился ко мне… Я скучала по тому, чьего имени даже не знала.
Вскоре он стал моей навязчивой, но несбыточной мечтой. Иногда даже казалось, что я его придумала или увидела во сне. Может, его вовсе не существует, и я больше никогда не увижу тех глаз… От подобной мысли становилось ещё больнее. Острым кинжалом пронзала сердце моя неразделённая, покинутая любовь.
Я панически боялась забыть его и в то же время вспоминала с болью в груди. Усиленно рисовала в сознании его прекрасное лицо, чтобы он приснился мне. Но он не приходил даже во сне. Будто смеялся надо мной, глупой дурочкой.
– Что же ты так плохо ешь? – сокрушалась бабушка. – Девочка? Посмотри на меня? Ты боишься отца? Не беспокойся. Если этот человек появится здесь, я помогу тебе бежать. У меня уже всё готово.
Я подняла на бабушку потерянный взгляд, и та восприняла мой молчаливый крик по-своему.
– Бедное дитя. Смотри, что сделали с ней, – обратилась она к деду, а тот задумчиво покачал головой.
– Они её родители. Что ж мы можем сделать?
– Да, ты так же говорил, когда дочку замуж за этого отдавал. И смотри, что из того стало? Даже внуков не видели ни разу, – в голосе бабушки послышался укор, а я подняла голову. Я никогда не спрашивала о них у матери, зная, что та отругает, не спрашивала и у них о том, почему они никогда не приезжали к нам в гости, а мы к ним. Но теперь мне стало интересно.
– Я хотел отдать её замуж за хорошего человека. Но вышло по-другому. Что мне теперь делать? – громыхнул на неё дед, осадив тяжёлым взглядом. Бабушка притихла, склонив голову, а я всё же осмелилась задать вопрос:
– А зачем вы тогда её отдали, если знали, что отец плохой человек?
Дед недовольно цокнул, поднялся, стукнув рукой по деревянной столешнице, накрытой белой скатертью.
А когда он ушёл, бабушка с сочувствием посмотрела мне в глаза.
– Страшный он человек. Жестокий и безжалостный, – я не спрашивала, о ком она говорит, и так было ясно, что не о дедушке. – Нам сыновей Всевышний не дал. Свою единственную дочку воспитывали в строгости, но и в любви. Самой красивой была в деревне. Ходила всегда с открытым лицом, хоть отец и ругался… А парни с ума сходили. Как ей исполнилось столько, сколько тебе, сваты пошли. Только она замуж не хотела. Учиться хотела, в город поехать. Отец не разрешал, а теперь, наверное, жалеет… Говорил, стыдно это. Дочка тогда всех женихов отвергала. И красивые были, и богатые, никого не захотела. Только учёбой своей и бредила. А потом пришли сваты из другой деревни. Отец твой привёл. Мы с дедом сразу же заметили, что нехороший он… И отказали. Так он на следующий день поджёг нам дом и записку с камнем в окно бросил. Мол, если дочку за него не отдадим, обесчестит он её и убьёт. Нам пришлось отдать её, чтобы спасти от позора и гибели.
Я ахнула, закрыв рот ладонями. Тогда ещё плохо представляла, что значит обесчестить, но хорошо знала, что следует за этим. Девушки либо сами с собой кончают, либо их убивают родственники, чтобы смыть с семьи клеймо шлюхи её же кровью.
Я всегда знала, что отец жестокий человек. Но после рассказа бабушки возненавидела ещё больше. Казалось, если бы мне кто-то дал в руки нож и подтолкнул к отцу, я, не раздумывая, воткнула бы лезвие прямо в его гнилое сердце.
А моя мать? Ведь я знала её совершенно другой. Кто бы мог подумать, что раньше она хотела стать городской. Она хотела учиться! Я не раз слышала, как она называла городских девушек шлюхами за то, что ходили с открытыми лицами. А теперь, оказывается, она и сама такой была! Что же сотворил с ней мой отец, отчего мать забыла о своих мечтах, смирилась с несвободой и превратилась в забитую, злобную, измученную постоянным трудом старуху? В тридцать пять лет она выглядела чуть моложе бабушки, а отец называл её старой клячей и грозился взять вторую жену, если больше не сможет родить ему сыновей.
По словам бабушки, мать так и не простила их за то, что выдали замуж за изверга. Тут я, правда, её не винила, хоть и бабушку с дедом упрекнуть тоже не могла. Я знала своего отца. Он мог причинить ужасную боль.
После такого откровения я не могла воспринимать Акрама, как того, кто подарил мне жизнь. Теперь он представлялся мне мерзким стариком, вроде того, за которого меня хотели отдать. Я видела в своём воображении, как страдала моя мать и как он ломал её, превращая в бесправное животное. И ей некуда было бежать.
Теперь мне хотелось на свободу пуще прежнего. Хотелось учиться, хотелось жить. Отец не разрешил мне ходить в школу после десяти лет, и всё моё обучение закончилось тремя классами начальной школы. Я умела читать, считать и писать – этого, как он сказал, достаточно. Но теперь для меня этого было мало.
Я не осмелилась заявить о своих пожеланиях бабушке и деду, побоялась, что отругают или даже прогонят. Но покрывало носить перестала. Бабушка не заставляла меня, а вот дед смотрел с недовольством. Он будто видел во мне мать, и иногда я даже замечала в глазах старичка слёзы.
Он боялся за меня, это я тоже видела. Каждый раз, когда мимо двора проезжала машина, он прогонял меня в сад, откуда было легче сбежать. И однажды его опасения всё же сбылись…
Будто почуяв опасность, притих пёс, которого я подкармливала остатками еды; поджав хвост, заскулил и спрятался за старый забор. Я присела рядом, прижала руки к груди в надежде, что это едет мой возлюбленный. Вот только когда гул стал громче, я узнала по звуку отцовский автомобиль. Он был старый, часто ломался, а Фарид то и дело крутил на нём какие-то гайки. Красивая, блестящая машина моего любимого с разноцветными глазами работала почти беззвучно. Её бы я не услышала издалека. А у соседей не было транспорта, если только лошади.
– За сарай иди! Быстро! – дедушка дёрнул меня за плечо, сам же продолжил ремонтировать покосившуюся калитку. – Если услышишь что, сразу же убегай, как договаривались!
Я бросилась за угол дома, и, как только исчезла из виду, залаял мой пёс. Машина остановилась у ворот, и я отчётливо услышала прокуренный, неприятный голос отца:
– Где она?!
Что отвечал ему дедушка, я уже не слышала, потому что неслась стремглав через сад к соседскому забору. Он был низенький, мне оставалось только перепрыгнуть и, пробежав по огороду бабушки Каримы, ускользнуть в лес. Я несколько раз тренировалась, хорошо изучив дорогу, и теперь эта задача казалась несложной. Но, как только подняла юбку, чтобы не зацепиться за острые колышки, меня вдруг схватили чьи-то руки и грубо поволокли назад во двор.
– Попалась, шлюха! – прошипел злобно старший брат, а я, дёрнувшись в его руках, закричала. – Опозорить нас вздумала? Да я сам тебя прибью!
– Отпусти! Отпусти! Не поеду с вами! Замуж за старика не пойду! Ни за что!
– Посмотрим, что ты скажешь, когда отец отходит тебя палкой! – Фарид оскалился своими сломанными спереди зубами и, вытащив меня из-за сарая, толкнул на землю.
Я упала прямо дедушке под ноги, подняла голову и жалобно заглянула ему в глаза. Бежать некуда – от ворот к нам приближался отец, а позади сложил руки на груди Фарид. Видимо, отец высадил его чуть дальше, и тот прокрался в сад. Той самой дорогой, которой я должна была сбежать…
– Ах ты ж, потаскуха! – зашипел на меня отец негромко, будто опасался, что его могут услышать. – Ну, погоди у меня!
Дедушка помог мне подняться с земли, и я сжалась в крошечный комочек, представляя, что сейчас сделает со мной Акрам. Но тут вдруг из-за его спины появился ещё кто-то, а я испуганно посмотрела на вторую машину, из которой и вышел этот кто-то… Толстый старик с маленькими, заплывшими жиром глазами и алчным большим ртом. Ему бы глаза побольше, и точь-в-точь как та лягушка, что встречает меня по утрам у колодца. Только лягушка не была такой мерзкой… Я поняла, что это мой жених, без пояснений. Поняла и упала перед дедушкой на колени, обнимая руками его ноги.
– Не отдавай меня! Не отдавай им! Этот мерзкий старик меня забрать хочет!
Губы дедушки затряслись, глаза повлажнели, а пальцы крепко сдавили мои запястья. Дедушка оторвал меня от себя, поставил на ноги и прижал к себе.
– Оставь девочку, Акрам. Ты уже забрал у меня дочку. Забрал всё, что у меня было. Оставь её нам. Я воспитаю её достойно, а потом и замуж отдашь. Смотри, она ребёнок совсем.
– Она моя дочь! Только я решаю, когда и за кого её отдавать! – клещи отца вырвали меня из тёплых рук дедушки, сильно потянув за волосы. От боли, страха и обиды я взвыла, хватаясь за воздух. – Этот уважаемый человек дал за неё выкуп, и мы обговорили свадьбу! Фарид! – прикрикнул на брата и швырнул меня ему в руки. Тот, видимо, вдохновившись, схватил меня за волосы, как делал отец, и, толкнув так, чтобы я упала на колени, потащил по земле к машине.
– Отпусти её! – прогремел вдруг голос, который я узнала бы из тысячи. И говор тот самый… Городской. Это же ангел мой, с разными глазами…
Превозмогая боль в затылке, я подняла голову и через слёзы улыбнулась. Он пришёл, чтобы спасти меня.
ГЛАВА 8
Вернувшись в ненавистное село, Таир остановился на площади, разглядев что-то вроде небольшого местного рынка. Делать подарки старому ублюдку, которого ненавидел всей душой, желания было мало, но по-другому ему не забрать подвеску. Если только прострелить старику его лохматую башку и вырвать подвеску из окоченевших пальцев.
Зло усмехнулся. Хотелось бы, да. Только тут не его территория. Он здесь чужак. Ни к чему лишние проблемы, ему бы домой скорее вернуться, вернуть матери подвеску, чтобы та, наконец, надела её на шею будущей невестки, и жениться.
О Малике он не мечтал с тех пор, когда впервые увидел её. Не было и влюблённости или притяжения. Таир вообще никогда не любил ни одну женщину, кроме матери, разумеется. Но чувствовал ответственность за Малику, ведь она была ему обещана с ранних лет.
Красивая, чистая девушка, будто сошедшая с обложки журнала, только поскромнее и понатуральнее – такой была Малика. Их отцы договорились о браке, выгодном для обеих семей в материальном плане. Выгодная сделка и уверенность в завтрашнем дне, не более. Для Таира же предстоящий брак с Маликой был неким гарантом, что его, наконец, примут партнёры отца, как равного себе, а не золотого мальчика. Мажором, кстати, Таир никогда не был. Он всю жизнь трудился не меньше родителей и никогда не ждал поблажек. Хорошо знал, откуда вышли отец и мать и как сложно им было строить заново свой новый мир. Они никогда не жаловались, но жертвовали многим. Таир это видел, понимал и ценил. И старался соответствовать им, сильным людям, подарившим ему жизнь, несмотря на фанатичные запреты и страх получить наказание за «грехи», на страхе, перед которыми здесь взращивали детей.
Они подарили ему другое детство, преисполненное радости и счастья, и Таир просто не мог разочаровать этих людей. Иногда приходилось идти родителям на уступки, как было и с Маликой. Отец поставил его перед фактом, Таир беспрекословно согласился. Так было нужно.
Что касается самой невесты, Малика была счастлива. Так, по крайней мере, казалось, когда он смотрел в её горящие озорством глаза и розовеющие от смущения щёки. Таир, конечно, не идеал, да и старше её прилично. Но девушке нравился, а значит, всё хорошо. Главное, что воспитана она не по законам фанатиков, хоть и в строгости. Этого было достаточно. В любовь он верил, конечно, видел, как отец обнимает мать, как смотрит она на него. Но себе такого не хотел. Они из-за своей любви пережили много бед. Любовь – это слабость и боль. Браки по расчёту поспокойнее.
Скрепя сердце купил старому упырю каких-то продуктов, тряпок – в общем, всё, что ему подсунули ожившие при виде денежного клиента торгаши. Вряд ли они знали, что обозначает слово «клиент», но деньги явно любили.
Припарковавшись у ворот, вздохнул, собираясь с духом, и на всякий случай, так, от греха подальше, спрятал ствол в бардачок.
Шагнув к багажнику с продуктами, протянул руку за пакетами, но так и застыл при виде жуткой картины, разворачивающейся прямо перед ним, в соседнем дворе. Какого вообще?.. Что это?!
Не поверив своим глазам, застыл. Какой-то сопляк тащил за волосы мелкую девчушку, волоча её ногами по земле и явно собираясь затолкать в старую развалюху, типа советского производства. Девчонка сопротивлялась и что-то кричала на их наречии. Таир прислушался. Кажется, она умоляет не отдавать её замуж. Да точно, это же та девчонка, которую он видел пару недель ранее, когда приезжал сюда впервые.
Поморщился, но отвернулся, не желая встревать в эти дела. Ему никогда не понять местных порядков, а фанатичным дикарям не понять его, человека из другого мира. Так стоит ли тратить время? А его между прочим дома ждёт мать и невеста. Хватит уже слоняться здесь, пора сделать дело и уехать.
Взялся за ручки пакетов и снова застыл, когда в спину прилетело: «Помоги! Прошу, помоги мне!» – умоляла она кого-то, но этот кто-то явно не торопился её спасать. А перед глазами всплыл образ матери. Её также хотели отдать замуж за местного пастуха. Она воспротивилась и сбежала с его, Таира, отцом. Когда вернулась домой с маленьким сыном, чтобы повидать свою мать, её отец сломал ей ногу и выбросил за порог. Таир так и не увидел свою бабушку, но запомнил оскал на звериной морде деда. И возненавидел того на всю свою жизнь. Позже родители уехали в Россию, начали новую жизнь, но жуткие воспоминания всё ещё жили в подсознании. Таир думал, что давно их похоронил, однако они воскресли в тот же миг, когда услышал надрывный плач девчонки.
Выругавшись вполголоса, швырнул пакеты обратно в багажник и твёрдым шагом направился к зверью, трепавшему ребёнка, словно пиранья.
– Отпусти её! – рявкнул на сопляка с садистским выражением неприятной морды. Они не люди, что ли, совсем? За этого уродца её отдают? Да он же по их обычаям даже касаться её не может до свадьбы. Или они уже женаты? Тогда хуже. Тогда Таиру ей не помочь, потому что брак заключён – жена принадлежит мужу. Он может даже убить её, и никто не посмеет перечить.
Все присутствующие застыли, девчонка со стоном подняла голову и глупо улыбнулась ему, а Таир, приблизившись, попытался определить, кто в этой своре старший.
– Кто отвечает за этот беспредел? Ты, отец? – обратился к старику, что замер неподалёку, приложив руку к груди. Позади него с немой мольбой в глазах стояла бабка и с надеждой взирала на гостя.
– Что тебе сынок? У нас тут дела семейные решаются… Шёл бы ты дальше, – старик покосился на стоящего рядом мужика, вздохнул. – Внучку замуж отдаём, – склонив голову, старик зарыдал, а Таир перевёл взгляд на мужика с презрительной миной. Этот, что ли, папаша?
– Замуж? Так она же ребёнок совсем. Сколько ей?
– Тебе-то что, – прохрюкал непонятно откуда взявшийся жирный боров. – Моя невеста, уже всё решено! А ты иди отсюда!
– Твоя невеста? – Таир усмехнулся, поначалу не поверив своим ушам и глазам. Ребёнка отдают за этого хрыча, похожего на старую, жирную жабу? Серьёзно? Идея, как спровадить завидного женишка, возникла стремительно и так же быстро слетела с языка. – Я не знаю, кто ты такой, но девушка мне обещана. Я жду её совершеннолетия, чтобы взять в жёны. Так что отпусти её, – повернулся к сопляку, а тот с перепугу разжал пальцы, и девчонка шмякнулась на землю.
– Ты кто такой? Я тебя даже не знаю! – завопил, краснея словно помидор, папаша. Что, собственно, и ожидалось. Но слова уже сказаны и назад их не забрать. Если он сейчас уйдёт, девчонку назовут шлюхой и убьют.
