Анастасия Эльберг
Лунная тень 2. Тени и пламя
Глава 4
Кесария, Палестина
– Дальше я пойду один. Возвращайся. Солнце село, скоро подадут ужин, а ты не ел весь день.
Дариан покачал головой и опустился на большой камень. Алафин, тяжело вздохнув, последовал его примеру. Братья наблюдали за поднимающейся луной. Единственным звуком, нарушавшим тишину, был шепот морских волн.
– Совсем как в детстве, – сказал Алафин. – Мы так часто гуляли здесь. Я помню каждую песчинку, каждую ракушку и каждый камень. Даже море говорит на знакомом мне языке. Я был так увлечен делами, что приходил сюда в лучшем случае раз в пару лун. Но что толку жалеть о том, что ушло? Время. Единственная сила в двух мирах, над которой мы не властны. Будучи молодыми, мы думаем, что бессмертны, что впереди у нас вечность. И вот я стою на пороге этой вечности и понимаю, что моя жизнь прошла зря.
– Простые эльфы этой деревни с тобой не согласятся. Во времена правления твоего отца они умирали от голода. Когда корону получил ты, началась эра благоденствия.
Алафин отмахнулся от слов брата.
– Кто вспомнит обо мне спустя весну? Спустя пару весен? Имя моего отца забыли еще до того, как я обзавелся первыми детьми. Это ли важно, Дариан? Бесконечные свитки с законами, которые я успел подписать? Мою дочь посадили в тюрьму в Коридорах Узников за убийство, которое она не совершала. Мой сын сбежал из дворца, не сказав никому ни слова. Мой наследник…
Бывший король бессильно мотнул головой и запахнул полы дорожного плаща, заменившего одежды из шелка. На пальцах Алафина больше не было перстней, волосы, которые он заплетал в традиционную прическу из кос, свободно лежали на плечах. Дариан смотрел на брата и думал о том, что темные существа стареют, пусть и не так, как люди. Никаких морщин и седых волос. Тело остается молодым, но исчезает что-то очень важное. Внутренний огонь, который с годами превращается в догорающий костер, потом – в едва тлеющие угли и, наконец, в горстку пепла.
– Твой наследник будет править достойно, как и ты, – успокоил брата Дариан.
– На его месте должен был быть Ториэль, – упрямо сжал губы Алафин.
– Когда-то и я отказался от короны в твою пользу. Часто мы думаем, что правим миром, но есть вещи, которые решают боги. Кто знает, каким королем стал бы Тор?
Брат промолчал. Он смотрел на усыпанное звездами небо. В какую сторону он направится? Пойдет к лесу? Или к горам? Темные существа редко умирают – чаще всего они уходят искать свою смерть. В Темном мире так и говорили – «уйти искать». Одинокий поход, последнее странствие. Когда-нибудь и Дариан сменит шелковые одежды на дорожный плащ. Он пойдет в горы. Ему всегда нравилась тамошняя тишина. Горы – лучшее место для встречи со смертью.
– Не грусти, – обратился к брату Алафин. – Мудрые говорят, что конец – это начало. В смерти всегда есть жизнь. Все мы – часть вечного круга, колеса, которое никогда не останавливается. Мы рождаемся и умираем, а оно знай себе вертится. Оборот за оборотом. И так – до тех пор, пока Великая Тьма и Великий Свет не станут единым целым.
– Служители Равновесия верят в то, что этого никогда не случится, – улыбнулся Дариан.
– Напыщенные глупцы, – хмыкнул бывший король.
– Не припомню, чтобы ты отзывался о них в подобном тоне.
– Зато ты в молодости отзывался, да не раз. Я лишь повторяю твои слова.
Алафин поднялся и бросил последний взгляд на дворец, оставшийся за их спинами. Дариан терпеливо ждал. Все слова были сказаны, помимо самых главных.
– Вот моя последняя просьба, Дариан, мой любимый брат, мой самый близкий друг, самый мудрый из моих советников, – наконец заговорил король. – Ты долго и преданно служил мне, но мы оба знаем, что жизнь во дворце тебе не по душе. Когда-то ты много путешествовал, и это наполняло твою душу радостью. А для меня нет большей радости, чем знать, что ты счастлив. Я освобождаю тебя от должности королевского советника. Ты был рожден для того, чтобы стать вечным странником. Для того, чтобы пить лучшие вина в Фелоте, изучать чужеземные наречия, обедать с вождями племен и беседовать с бедняками об их тяжелой судьбе. С этой минуты ты волен идти туда, куда хочешь, Дариан. Иди туда, куда тебя зовет твое сердце.
Дариан молчал. Он думал о принцессе Тире, которую в последний раз видел много весен назад. О принце Торе, тайну исчезновения которого хранил. И о женщине, которая пообещала ему позаботиться о принце. Как звучало ее имя? Она не назвала имени. «Никто» – вот что он от нее услышал. Именно так Безликие отвечают на подобные вопросы.
Стоит ли рассказать Алафину о том, что на самом деле произошло с Тором? Нет. Эта тайна останется с ним навсегда.
– Хорошо, – кивнул Дариан.
Алафин вздохнул – как могло показаться, с облегчением.
– Куда направишься? – поинтересовался он.
– На поиски Тиры и Тора.
Дариан сказал первое, что пришло на ум – и темная тяжелая тревога, овладевшая им с того момента, как Алафин сообщил о своем решении уйти, сменилась ощущением кристальной ясности. Конечно же, он отправится на поиски Тиры и Тора. И он найдет их, что бы ни случилось. Найдет в северных землях, в горах, в лесах, в Великой Пустыне или в Фелоте в доме торговца столь любимыми Алафином винами.
– Хорошо, – кивнул в ответ брат. Он поправил на плече дорожную сумку. – Пусть боги хранят тебя, Дариан, куда бы ты ни повернул. И пусть твой путь будет добрым. Твой новый путь, который начинается прямо сейчас.
***
Дариан отложил перо, закрыл чернильницу и отодвинул пергамент, на котором выводил аккуратные строки. Идея описать свою жизнь пришла к нему внезапно, и он, не привыкший откладывать дело в долгий ящик, тут же приступил к делу. Он вставал задолго до рассвета, когда Амабелла еще видела девятый сон, уходил в кабинет, садился у стола, за которым когда-то подписал сотни указов, и принимался за работу. Рассказывал о путешествиях, о буднях при дворе, о первых шагах детей. И о долгих беседах с любимым братом, последнюю из которых описал сегодня. Алафин ушел искать не одну весну назад, но воспоминания об этом разговоре до сих пор причиняли Дариану такую боль, будто ему вырвали сердце. Сколько бы бывший король ни говорил о том, что конец – это всегда начало, и все рано или поздно уходят для того, чтобы не вернуться, ничего не менялось. По нему скучали и советники, и слуги, и простые эльфы. О нем часто говорили, жрецы проводили обряды для того, чтобы почтить его память, а преемник Алафина, его величество Альвин, нарек в честь отца своего первенца.
Волнения брата оказались напрасными: новый король правил мудро и справедливо. Он завершил реформы, начатые Алафином, расширил деревню, получив разрешение от служителей Равновесия на то, чтобы обосноваться на новых землях, укрепил торговые отношения с людьми и темными существами и упорядочил систему законов. Снявший мантию Дариан иногда помогал Альвину советом, но большую часть времени проводил вне королевских покоев. Он работал над летописью своей жизни, гулял по берегу моря, смотрел на то, как растут его дети и уделял жене в разы больше внимания, чем прежде. Амабелла, которая по-прежнему была красива, как первые звезды, подарила ему двоих сыновей от одного лика луны. Дариан обучал их грамоте и счету, мастерил для них луки, рассказывал о целебных свойствах растений из своего сада. Но с каждым днем голос, который он так хотел услышать и одновременно боялся этого, говорил все громче, а зов его становился все более непреодолимым.
Была ли это тоска по дальним странствиям, о которой упоминал Алафин? Возможно. Но глубоко в душе Дариан знал правду, пусть и не хотел ее признавать. Пока что не хотел.
Его манили к себе не дали, которые он до сих пор не видел. И не встреча с Тирой и Тором, которую он предвкушал – и которая, как он верил, рано или поздно произойдет. Брат его величества короля Алафина, чью душу уже забрала Великая Тьма, думал о женщине с голубыми глазами, так и не назвавшей ему своего имени. Он часто видел ее во сне, но не в обличье светлой эльфийки. Длинные, почти до колен, темно-каштановые волосы, оливковая кожа, серебряные глаза с горящим в них красноватым огоньком. Оборотень? Бывают ли такие среди Безликих? Конечно, бывают. Среди Безликих можно встретить кого угодно.
Во снах безымянная женщина водила Дариана по заповедным полянам, по снежным полям в северных землях, по каменным коридорам замков. Она рассказывала ему истории, которые он забывал по пробуждении. Запоминался только ее голос, низкий и приятный, и ее смех, звонкий и чистый, как у девочки. Раз за разом Дариан задавал незнакомке вопрос: «Кто ты, и почему ты не заберешь меня с собой? В ответ она смеялась и повторяла одно и то же: «Ты еще не готов узнать, кто я. И уж точно не готов пойти со мной. Когда настанет время, ты сам меня найдешь». Дариан, в отличие от подавляющего большинства советников, не был религиозен и открыто высмеивал жрецов, поклоняющихся духам природы, но почти уверовал в то, что видит вещие сны. Или янтарные сны, как до Великой Реформы их называли эльфы с янтарными глазами и голубой кровью. Но он не янтарный Жрец, а светлые эльфы вещих снов не видят. Что за нить протянулась между ним и этой странной женщиной? И почему он, будучи счастливо женатым мужчиной и отцом восьмерых детей, так часто думает о ней? И не просто думает, а всерьез намерен отправиться на ее поиски?
Остаток ночи Дариан провел за упорядочиванием свитков со своей летописью. Покончив с делами, он достал свежий пергамент и, сев за стол, окунул перо в чернильницу.
«Мой свет, мне нелегко это писать, но еще тяжелее было бы прощаться с тобой, глядя тебе в глаза. Я не хочу видеть твою печаль и твои слезы. Я хочу запомнить тебя такой, какой ты была в тот день, когда мы поклялись друг другу в вечной любви перед лицом богов. Я много путешествовал по миру и видел женщин, которых считали первыми красавицами, но все они рядом с тобой покажутся жалкими дурнушками. На протяжении весен, которые мы провели вместе, я каждое утро смотрел на тебя спящую и благодарил богов за то, что они сделали мне такой подарок.
Иногда Алафин говорил мне, что нельзя любить женщину так сильно, особенно если ты советник, и большую часть дня пропадаешь в королевских покоях или пишешь указы в своем кабинете, и сейчас я жалею лишь о том, что мы так редко бывали вместе. Так редко гуляли по морскому берегу, так редко любовались первыми цветами на лесных полянах, так редко говорили по душам и смотрели на полную луну. Я почти забыл, как блестят твои волосы в свете предзакатного солнца, почти забыл, как звучит твой смех, в который я когда-то влюбился без памяти – еще до того, как впервые заговорил с тобой и взял тебя за руку. Но именно поэтому редкие минуты, которые мы проводили вместе, были так ценны.
Я прожил долгую жизнь и не знаю, сколько еще мне отмеряли боги, но уверен, что никогда не встречу женщину, которую буду любить так же сильно, как тебя. Для меня ты была не просто женой, а верным другом, наставником и мудрым советником. Ты подарила мне шестерых дочерей и двоих сыновей, и я не думаю, что в деревне есть хотя бы одна мать, которая справилась бы с их воспитанием лучше тебя. Милая Белла – да не разгневается Алафин, если сейчас его дух заглядывает мне через плечо и читает это короткое имя, которое его всегда так злило – я искренне верю, что ты поймешь меня и простишь. Мое сердце всегда с тобой, и ты всегда будешь жить в моих мыслях. Голос вечного странника зовет твоего неугомонного супруга в дали, которые до сих пор не покорились ему, и ни смертный, ни бессмертный не властен над этим голосом. Прошу тебя лишь об одном: не надевай черные одежды и не запирай дверь своих покоев. Ты полна любви, и та сила, которая живет в тебе, должна освещать путь другого мужчины. Найди себе мужа, и пусть он подарит тебе еще детей. Твое счастье будет согревать меня в пути. Всегда твой, Дариан».
Перечитав письмо, Дариан тяжело вздохнул, вылил на пергамент кроваво-красный расплавленный сургуч и приложил к нему свой перстень, а потом снял кольцо и спрятал его в стоявшую на столе шкатулку. Последняя ниточка, связывающая его с прошлым. А теперь – в путь.
Глава 5
Фелот (побережье Красного моря)
Дорос поднялся на ноги, отряхивая с брюк сухие травинки, и посмотрел на Ирфина исподлобья. Тот поднял руку и пошевелил пальцами: жест, который темные эльфы использовали испокон веков, вызывая кого-то на поединок.
– Еще раз.
– Какой в этом смысл? – тряхнул головой юноша. – Ты все равно меня победишь!
– Не предпримешь очередную попытку – не узнаешь.
– Да я уже знаю! Проклятье! – Дорос швырнул парные клинки на траву. – Тебя привели сюда для того, чтобы ты учил меня воинскому делу, а не для того, чтобы…
В течение нескольких мгновений Ирфин наблюдал за своим учеником. Дорос стоял, опустив голову, и длинные пряди цвета льна падали ему на лицо. Он был ниже учителя на полголовы и казался чересчур худым. Вряд ли из него выйдет хороший воин. И дело не в том, что юнца унесет ветер, когда он отправится в свой первый поход.
– Подними, – приказал он Доросу.
Поколебавшись, юноша наклонился и поднял оружие. Ирфин убрал в ножны свои парные клинки, подошел к сыну торговца Кловиса и наградил его подзатыльником.
– Ай! – взвизгнул тот.
– Не смей так обращаться с оружием. Если я увижу это еще раз, одной оплеухой ты не отделаешься.
– Это всего лишь глупые железки, над которыми воины чахнут по понятным только им причинам!
– Это парные клинки, которые срубили не одну сотню голов. И к ним нужно относиться с уважением. Я достал их для тебя, и твоему отцу они обошлись в целое состояние.
Дорос вскинул подбородок.
– Мой отец может сделать такой подарок своему сыну! Вряд ли он от этого обеднеет!
– Не обеднеет. Но если ты не закроешь рот прямо сейчас, я подниму тебя в час быка, и ты переплывешь самое большое озеро в лесу пять раз. И продолжишь плавать. Как долго – зависит от моего настроения.
Ламия наблюдала за этой сценой из спасительной тени увитой зеленью беседки. Видимо, Ирфин слишком увлекся боем – если то, что происходило между ним и Доросом, следовало называть боем, а не избиением почти безоружных и абсолютно беззащитных юношей – и не заметил ее появления. Золотисто-карие глаза девушки, подведенные черной краской, следили за участниками разворачивающейся сцены, на тонких губах играла улыбка. Она успела сменить шелковую тунику, которую выбрала для похода в город, на короткое платье из серебряного кружева, плотно облегавшее тело. Обнаженные плечи Ламии покрывала вышитая драгоценными камнями накидка, такая легкая, что могло показаться, будто ее соткали из воздуха. Сестра Дороса пила холодное вино, ела персики и не торопилась вмешиваться в разговор, хотя на памяти Ирфина не раз и не два отпускала нелестные замечания в адрес брата.
– Не нужны мне твои озера! И твои уроки тоже! Так отцу и передам! Что за глупые мысли приходят ему в голову?! Почему это я должен стать воином?! От кого мне защищаться за этими стенами?!
– Жду тебя через два дня на рассвете, Дорос. Если опоздаешь – пеняй на себя.
Ирфин проводил взглядом удаляющегося юношу и подошел к беседке, в которой сидела Ламия.
– Хнычет как девка, едва встретившая пятую весну, – сказала она, откусывая от персика. – Сколько его помню, он всегда был таким. И могу понять отца. Наверное, он решил, что твои уроки воинского искусства помогут ему стать более мужественным. Смешно.
– Так ты наблюдаешь за нами для того, чтобы посмеяться?
– Я наблюдаю за тобой. Почему ты не заходишь?
– Мне нужно переодеться. Я не могу появляться перед своей госпожой в таком виде.
– Переоденешься потом. Сейчас ты выпьешь со мной холодного вина. Ты хочешь, чтобы я налила тебе холодного вина? В такую жару от него никто не откажется.
Узнав, что Ирфин с воинами вернулся в Фелот, Кловис нашел ранее гостивших у него эльфов (боги ведают, как, но торговцу это удалось) и расспросил о дальнейших планах. Как скоро они тронутся в путь? Куда направятся? Ирфин сообщил, что спутники в ближайшие несколько лун город покидать не намерены. Кловис предложил им поселиться в одном из принадлежащих ему домов, а первый советник, в свою очередь, поинтересовался, не найдется ли у него работа для чужеземца. Торговец вспылил, сказав, что не посмеет брать с постояльцев денег, тем более что они друг с другом знакомы, но Ирфин, привыкший платить за все, что получает, настоял на своем. С тех пор он дважды в неделю давал уроки фехтования Доросу, одному из сыновей хозяина дома, не так давно встретившему двадцатую весну.
Дорос был ленив, неповоротлив и чаще думал о плошке, полной фиников, чем о воинской славе. Вряд ли Кловис видел своего сына в почетном карауле, который несла стража патриция возле дворца, и уж точно не думал, что тот будет защищать город от редких нападений разбойников и диких племен. Торговец хотел, чтобы мальчик наконец-то повзрослел, а Дорос, в свою очередь, взрослеть не собирался. Иногда Ирфин размышлял о том, что сделал бы с таким эльфом главный воин в деревне янтарных Жрецов. Почти не умеет плавать, швыряет на землю оружие, постоянно опаздывает на уроки. Такого эльфа в деревне янтарных Жрецов высекли бы плетьми на глазах у остальных. Да что там Жрецы: самому Ирфину нередко доставалось от наставников, если он просыпался слишком поздно или отказывался слушаться приказов.
Ламия сделала еще один глоток вина и вернула кубок на медный стол с витыми ножками.
– И не жарко тебе упражняться в фехтовании в коже на закате? – обратилась она к Ирфину.
– Воины концентрируются на схватке. Мы можем сражаться хоть в адском пекле, хоть на самой холодной горе в северных землях.
– А женщины-воины? Они тоже так могут?
– Многие сильнее и искуснее воинов-мужчин. Там, где родились мои давние предки, армия на две трети состояла из женщин.
Указательный палец Ламии, украшенный перстнем с фиалковой бирюзой, лег на подбородок Ирфина, предлагая ему наклонить голову.
– Похоже на амазонок, – сказала она. – На тех легендарных воительниц, которые убивали мужчин и вырезали себе одну грудь для того, чтобы было удобнее держать лук.
– Нет. Если они и убивали мужчин, то исключительно врагов. А свое тело не уродовали.
– Их тело было таким же красивым, как мое?
Ламия взяла Ирфина за запястья и приложила его ладони к своей груди. Он чувствовал тепло ее кожи под полупрозрачной тканью, ощущал биение ее сердца и уже в который раз задавал себе вопрос, ответа на который не знал: какой магией одарили при рождении эту маленькую женщину, и почему он, на кого подобное никогда не действовало, попался на крючок?
– Не понимаю, зачем ты задаешь эти глупые вопросы. Или ты не знаешь, что красива?
– Знаю. Но хочу, чтобы ты мне об этом сказал.
– Ты красива.
– Еще.
– Ты прекрасна как полная луна, поднимающаяся над пустыней в ясную ночь.
Девушка расхохоталась.
– Самый глупый комплимент на свете! Она же круглая и выглядит как непрожаренная лепешка! Какая женщина обрадуется, если ее сравнят с луной?
– Луна очень похожа на женщину, – возразил Ирфин. – Она холодна, недосягаема, иногда освещает твой путь, а иногда прячется за облаками. Но все, что происходит на земле, зависит от нее. Приливы. Отливы. Цветение. Рождение и смерть. Ее можно любить, можно ненавидеть. Можно думать, что она любит тебя или ненавидит тебя. Но все твои предположения будут ложными, потому что никому не дано постичь ее тайны. И, наверное, постигать их не стоит. Иначе жизнь потеряет смысл.
Ламия села ему на колени, уперлась руками в увитую плющом стену беседки, потянулась к губам Ирфина и поцеловала его. Поцелуй этот был долгим, глубоким и сладким. Наверное, так город на берегу моря с самой чистой в двух мирах водой целует ступивших за его ворота путников, и они остаются здесь, не находя в себе сил продолжать свое путешествие. Они бродят по улицам, дышат горячим воздухом и не понимают, что больны. А в тот момент, когда поймут, будет слишком поздно, но волноваться они не будут. В храме из лазурного камня эту хворь называют счастьем, и ни одно здравомыслящее существо в двух мирах лекарства от счастья не ищет. Скорее, вам дадут любовное зелье. Две-три капли сладкого отвара – и из этого омута уже не выбраться.
– Я люблю тебя, Ирфин.
Отстранившись, девушка убрала с его щек растрепавшиеся пряди и уже наклонилась для того, чтобы поцеловать снова, но в последнее мгновение передумала.
– Что такое? – поднял брови он.
– Я хочу тебя. Прямо сейчас.
– Не здесь.
– Здесь, – упрямо тряхнула головой Ламия.
Благодаря жрице сладострастия, которая служила чашницей у янтарной Жрицы Энлиль и волею богов оказалась первой женщиной ее сына, Ирфин узнал о множестве чужеземных обычаев. Ноа родилась в Фелоте, в храме из лазурного камня, и большинство этих обычаев он наблюдал сегодня в городе. Сложнее всего ему, юноше, воспитанному в строгой атмосфере храма Светлой сестры, давалась мысль о полной свободе в отношениях между мужчинами и женщинам. То, что казалось Ирфину постыдным и предназначенным только для двоих, Ноа не просто делала прилюдно – она наслаждалась этим без всякого стеснения. Винить Ламию было не в чем. На улицах этого города слово «постыдный», как могло показаться, запретили особым указом патриция.
Девушка стянула кружевное платье через голову и бросила его на пол, а потом тряхнула головой, расправляя скрученные в узел волосы. Тяжелые темные пряди рассыпались по обнаженным плечам. Что да скажет торговец Кловис, увидев ее здесь в таком виде? Эта мысль заставила Ирфина улыбнуться, хотя еще несколько дней назад он ощущал то ли стыд, то ли вину. Здесь отцы следят за своими дочерьми не так пристально, как в деревне Жреца Орлина. Да и вряд ли Кловис смог бы посадить Ламию под замок. В чем-то она походила на Оделию, старшую дочь Ирфина от первой жены. У нее миловидная внешность, тихий спокойный голос, прекрасные манеры. Но внутри таких женщин дремлет дьявол.
– Хочешь, чтобы Дорос за нами понаблюдал? – улыбнулся он.
– Пусть наблюдает, – хмыкнула Ламия. – Мне все равно.
***
С дочерью Кловиса Ирфин познакомился случайно. Жители Фелота, исповедовавшие свободные нравы, порой делали самые нелогичные в двух мирах вещи. И большая часть этих вещей касалась женщин. Так, они должны были покрывать лица, появляясь в людных местах, но ткань для этих целей использовалась прозрачная. Согласно еще одному запрету незамужних и невинных девушек не представляли гостям дома. Именно поэтому первый советник и его спутники не видели ни Ламию, ни других дочерей Кловиса, которые еще не успели обзавестись супругом, во время предыдущего визита. Ирфин, беседуя с его старшей женой, удивился: неужели у господина рождаются исключительно сыновья? Женщина добродушно рассмеялась. «Большинство девушек воспитываются в храме богини сладострастия, – сказала она. – Они будут смущать дорогих гостей нескромными взглядами, и те потеряют аппетит». Ирфин пытался сохранить серьезное выражение лица, но в итоге громко расхохотался, чем повеселил и жен Кловиса, и пришедших с ним эльфов, и сыновей хозяина дома.
Приличным вещам в храме богини сладострастия девушек не учат, это известно каждому. А что насчет нескромных взглядов, которые будут бросать на юных красавиц изголодавшиеся не только по горячей еде и вкусному вину мужчины? Старшая жена торговца ответила, что невинность в Фелоте считается чуть ли не грехом, и девушки стараются избавиться от нее поскорее. Замуж здесь выходили рано, а детей иногда рожали и того раньше. Жениться на юной особе, у которой уже подрастает пара сорванцов, было обычным делом. Также в городе на берегу моря с самой чистой в двух мирах водой приветствовали союзы зрелых мужчин и девушек, а женщины в возрасте часто обзаводились двумя и даже тремя молодыми мужьями.
После того ужина Ирфин долго размышлял о том, что религия в Фелоте уж слишком тесно переплелась с государственными делами. Если бы главная жрица лазурного храма не приняла обет безбрачия, то наведалась бы в спальню патриция для того, чтобы нашептать ему на ушко какое-нибудь политическое решение.
В честь возвращения первого советника и его спутников Кловис решил устроить праздничную охоту в густых лесах, окружавших Фелот. Ирфин, с детства не евший мясо, считал такие развлечения варварством, но решил не обижать хозяина. В назначенный час во дворе дома торговца собралась вооруженная чуть ли не до зубов толпа, выглядевшая так, будто предстоит не охота, а военный поход. По обычаю все мужчины носили кожаные маски, скрывавшие верхнюю половину лица, а волосы убирали под маленькие шапочки, и узнать кого-либо было невозможно. Жены Кловиса, которых охота не интересовала, остались дома: они сидели на внутреннем дворе за вышиванием и вели понятные только им разговоры, а дочери прятались во внутренних комнатах дома.
Дичи в лесах было много. Удивительно, что при любви городских жителей к мясу здесь до сих пор остались животные. Сыновья Кловиса хвастались друг перед другом умением держаться в седле и, звонко хохоча, пускали стрелы в стволы деревьев. Филипп и Девин держались рядом с хозяином, ведя неспешную беседу, Ирфин и Валид замыкали шествие.
– Олень, олень! – вдруг крикнул кто-то из юношей.
Животное стояло на большой поляне и лакало воду из мелкой речушки. Не олень, подумал первый советник. Крохотный олененок, недавно научившийся ходить. Скорее всего, убежал от матери на поиски приключений и потерялся. Олененок поднял голову и посмотрел на Ирфина внимательными печальными глазами. Он и не думал бояться чужаков. Напротив, сделал пару неуверенных шагов в направлении охотников.
– Убей его, Ирфин! – подзадорил Филипп. – Будет нам нежная оленина на ужин!
Первый советник снял с плеча лук и наложил стрелу. Галдевшая компания мгновенно замолчала, и в навалившейся тишине раздались заливистые трели лесных птиц. Тетива издала звук, похожий на внезапно оборвавшуюся песню. Олененок топнул копытцем и пустился наутек. Стрела пролетела на расстоянии волоска от его груди. Ирфин представил, как колотится сердечко спасшегося малыша, и вознес безмолвную молитву духам леса. Слава богам, ни один из охотников не догадался пустить вторую стрелу: она точно попала бы в цель.
– Удрала оленина, – с досадой сказал один из сыновей Кловиса.
– Он же совсем малютка, – покачал головой Девин. – У меня рука бы не поднялась убить такого.
– Это животные! – возмутился юноша. – Они созданы для того, чтобы мы их ели!
– Они созданы для того, чтобы жить, точно так же как ты, – заговорил Ирфин.
Молодой человек покраснел.
– Чего только ни придумает мужчина, желающий оправдать свое поражение! – выпалил он.
Первый советник одарил юнца спокойной улыбкой, и тот, вконец стушевавшись, пустил своего коня рысью, отдаляясь от общей группы. Охотники, обсуждавшие произошедшее, оставили Ирфина позади, но в одиночестве он ехал недолго. Нагнавший его всадник осадил свою лошадь, великолепную черную кобылу с длинными точеными ногами и шелковистой гривой, и коротко свистнул, привлекая внимание.
– Почему ты не говоришь о моем позорном промахе с братьями, юноша? – спросил у него Ирфин.
Собеседник отпустил поводья и сорвал с лица кожаную маску. То была девушка, молодая, вряд ли встретившая шестнадцатую весну. Ее щеки заливал нежный румянец, а в больших карих глазах блестели слезы.
– Ты воин? – задала она ответный вопрос.
Первый советник почтительно склонил голову.
– Кажется, нас не представили друг другу, моя госпожа.
– Я знаю твое имя, – ответила девушка. – А меня зовут Ламия. Теперь ответь. Ты воин?
– Нет.
– Кто учил тебя стрелять из лука?
– Опытный наставник, который побывал не в одной битве. – Ирфин улыбнулся. – Думаю, он проклял меня, увидев этот промах.
Ламия сжала поводья.
– Ложь. – Она не сказала это – выплюнула, как горькое лекарство. – Ты промахнулся намеренно. Я видела, как ты держишь лук. Как накладываешь стрелу. Лучшие воины патриция не делают это так уверенно на торжествах, которые проводятся во дворце. Ты знал, что тебя засмеют, но все равно промахнулся. Почему?
– Я предпочитаю быть шутом, но не убийцей.
Если только речь не идет о мести, добавил про себя Ирфин.
Девушка вновь надела маску.
– Мать этого олененка не так давно убили охотники, – сказала она тихо. – Я приношу ему пищу. По ночам, когда все спят. Говорю стражам патриция, что возвращаюсь из лазурного храма, что тамошние жрицы давали мне уроки, и мы засиделись допоздна. Отчасти это правда, и жрица Махаат подтвердит, если отец придет к ней с расспросами. Спасибо за то, что пощадил его, Ирфин.
– И что же он ест?
– Фрукты. Он их очень любит.
– В лесу достаточно еды. Не будь с ним жестока. Он должен научиться выживать. Таковы законы природы. Именно поэтому я его не убил. Мы не вправе вмешиваться в чужую судьбу.
– Никогда не думала об этом, – призналась Ламия. – Но ты прав. Мать я ему не заменю… и это только к лучшему. Он быстрее повзрослеет.
– Это мудрое решение, дитя.
– Я не дитя, – ощетинилась девушка. – Я не так давно встретила семнадцатую весну, и жрица Риза, моя наставница, говорит, что я делаю успехи в искусстве любви!
Ирфин рассмеялся.
– Это полезное умение для юной девушки. Когда-то и я…
Оборвав себя на полуслове, он отогнал воспоминания о Ноа, донимавшие его во время каждого визита в Фелот, но Ламия уже навострила уши.
– Что? – поторопила она. – Ты тоже обучался в храме? Ты помнишь те времена, когда главная жрица Махаат еще не приняла обет безбрачия? Это она учила тебя? Хотя… нет. Ты ведь не из этих мест. Кто был твоей наставницей?
– Она родилась здесь и служила в этом храме, а потом отправилась в дальние земли и стала служанкой моей матери.
Ламия прикрыла рот ладошкой, сдерживая смех.
– Служанка твоей матери? Ну и ну! Она была красива?
– Очень. Она была… особенной.
– Она учила тебя доставлять женщинам удовольствие пальцами и языком?
– Отец моей госпожи не учил ее тому, что невинные девушки не должны вести с незнакомыми мужчинами такие беседы?
К немалому изумлению первого советника, Ламия не опустила глаза и даже не подумала краснеть.
– Разве я сказала что-то постыдное? – спросила она с вызовом. – Удовольствие – дар Великого Бога!
– Кто я, чтобы спорить с богами? – покорно отозвался Ирфин.
***
– Почему ты не рассказываешь о себе?
– Что ты хочешь узнать?
– Все-все-все. Где ты родился, чем занимался, был ли женат, были ли у тебя дети. Начинай рассказывать прямо сейчас.
Голова Ламии лежала у Ирфина на груди, и первый советник рассеянно перебирал растрепавшиеся пряди волос девушки. Ее кожа до сих пор была влажной, дыхание – быстрым и поверхностным, как у внезапно разбуженного человека, но сердце постепенно замедляло свой бег, возвращаясь к привычному ритму.
