Анатолий Агарков
Растяпа. Камо грядеши
2
Время к полудню спешило, когда вернулся домой. В голове роилось столько вопросов, что не сразу и понял – неужто телевизор оставил включенным?
На диване сидела Лялька.
– Здравствуй, Мыгра, это я.
Сжалось сердце предчувствием счастья – неужто вернулась?
Но у визита жены была цель другая.
– Зачем тебе нужен этот блеф?
– Понимаешь, встретились – Пушнинкова вся из себя такая счастливая: «Ах, Сереженька, мой Сережа!». У них была годовщина регистрации, а мы и на свадьбе не погуляли – теперь пригласила. Давай хоть задним числом отметим – собирайся! Нагрянем – покажем, что есть еще порох и в наших пороховницах. И вообще, как тетечка Лидочка говорит: в жизни только два раза собираются вместе все, кого любишь – на твою свадьбу и твои похороны. И поверь, во второй раз тебе будет не до веселья.
– Ведь это же ложь! Не стыдно будет в глаза им смотреть?
– Какой ты зануда! Помню, в общаге тебя звали Палундрой. Выдохся, да?
А занудный Палундра ощущал одновременно тоску и радость от этой встречи и предложения ее продлить.
– Тебе разрешили со мной поехать?
– Э, давай не начинай.
– А ночевать ты останешься?
– Как будешь себя вести.
И загрустила.
Я переоделся – был готов ехать.
– Ты где?
– Просто задумалась.
– О том, кого нет?
Жена покачала головой:
– О том, как ненавижу мужчин.
– Поменяла жизненное кредо?
И на ее вопросительный взгляд напомнил:
– «С этим прощаюсь, с тем гуляю, на того глаз положила».
– Ошибки прошлого видней.
– И забываются трудней….
Она казалась старше себя обычной. Невольно приглядывался к ее волосам – не пробивается ли седина? Излишне говорить, что я пытался направить ее энергию в приличное русло – например, сына прихватить к Ивановым с собой. Мы сидели в такси на заднем сидении – сидели довольно близко. Я мог точно сказать, сколько сантиметров разделяют наши плечи, бедра, колени. Возникшего меж нами напряжения хватило бы, думаю, зажечь лампочку от фонарика. Но Лялька, казалось, ничего не замечала. А если и замечала, то чертовски умело это скрывала.
– Нам нужен магазин игрушек.
Я только хмыкнул, а губы ее растянулись в улыбке:
– Оленька в интересном положении.
– Теперь понятно – едешь опыт молодой мамы передавать?
– Ни грамма не стыдно! Ведь вы, мужики, делитесь между собой, как плодиться и размножаться.
Я от удивления рассмеялся. А потом почувствовал, что вспотел под рубашкой с короткими рукавами – от напряжения. А вот у Ляльки не дрогнул ни один мускул.
Авто покинули у «Детского мира». Я закурил, стоял, любовался, как жена моя идет к дверям магазина – легкой походкой, расплескав роскошные волоса по плечам.
Господи, этот парень просто вцепился в нее, когда она выходила. Так ведь и Лялька была непротив – она улыбалась ему в ответ.
Мой рассудок мгновенно схватила ярость. Чувство ревности как фантомная боль в оторванной конечности затопило душу. Я заступил им дорогу, сжав кулаки:
– Слышь ты, жаба прыщавая….
Мне так захотелось врезать, чтобы кости его затрещали.
Парень покраснел и попятился, но ничего не сказал. Фыркнула Лялька:
– Мыгра, ты спятил! Это же Шараватов Сережка, мой двоюродный брат. Теть Лиду помнишь? Ее старший сын. Уразумел? А теперь сделай доброе лицо и пожми родственнику руку.
Не узнал пацана – вон как вытянулся. А ведь я его знал.
Черт! Мне не хотелось, чтобы кто-нибудь знал, как я ревную свою жену. Что сомневаюсь в ней. Провел ладонью по лицу – может и правда станет добрее.
В руках у нее подарок в коробке – кукла с желтыми волосами. Девчонки! Сами уж мамы, а в кукол играют. Что-то я в этом вопросе не догоняю. Недоумение и уняло раздражение.
Брызнул дождь, когда мы поймали такси. Дворники на машине шептались друг с другом, а она катила в Металлургический район. Лялька пристроила голову мне на плечо – клянусь, я перестал дышать. Невозможно прожить с человеком три года и не научиться читать азбуку Морзе отношений – робкие взгляды на званом ужине: не пора ли домой и в постель; молчаливое извинение, когда под столом тянешься к ее руке; улыбка «я люблю тебя», брошенная к ногам. Что сейчас?
– Ты хотел бы заглянуть в будущее, даже если знал, что не в силах его изменить?
Я задумываюсь над ее вопросом.
– Не знаю. Наверное, лучше иметь надежду.
Она гладит меня по щеке.
– А я знаю, что ты любишь меня.
По указанному адресу дверь открыл несостоявшийся свидетель нашей свадьбы Сергей Иванов. Мы шлепнули ладошками, барышни обнялись и на кухню подались.
У Серого первый вопрос:
– Может показаться, что я сую нос в чужие дела, но мне говорили, что вы разбежались.
– А мы думали, новость для вас.
– Значит, правда. Холостуешь, дед – в смысле, торчишь?
Что сказать? Тут наши жены стали накрывать стол в гостиной. Я взглянул на Ляльку, веселую, счастливую и до того красивую, так сильно похожую на свою фотографию, что сердце неистово забилось, а низ живота свело. Все эти месяцы разлуки я беззастенчиво пользовался ее образом. К нему мысленно обращался в поисках утешения. Именно благодаря идеальному образу моей жены, что безмолвно стоит на столе фотографией, я выжил – не дал сгубить себя в угаре пьяном. Потому что верил: однажды она вернется, и мы заживем по-старому.
Иван, засмеявшись, встал.
А я остался с тревожной мыслью – а вдруг она сегодня со мной, чтобы сказать, что уходит теперь навсегда. Поймал ее взгляд. Она взглянула и отвернулась. И это движение охладило мой пыл. Между нами по-прежнему висело предательство – злое чудовище невероятных размеров. И унижение – оно прожгло в моем сердце дыру. И подозрение – я не тот мужчина, которого она в кумиры придумала.
Выпили и еще…. Развязались языки.
Разлад в нашей семье стал главной темой застолья.
Ляльке бы сейчас досталось, но я решил ей прийти на помощь.
– Один очень умный человек сказал: никогда не оглядывайся назад – просто оставь прошлое позади и найди что-то лучшее в настоящем.
– Уж не Гончарова ли? – съехидничала жена, и я стал объектом порицания.
Никогда еще за свою ложь не получал я награды выше.
В минуту уединения она сказала:
– Спасибо, Мыгра.
И бросилась в мои объятия, как самое уютное место на земле. А я зарылся в сладостный запах ее волос. Коснулся губами ее губ, и от печали перехватило дыхание. Это был сон – это просто не может быть правдой! Лялька в моих объятиях! Я прижал ее изо всех сил. Потом взял в ладони ее лицо и упер наши лбы.
– Не думал, что сегодня увижу тебя.
Перецеловал ей брови. Тронул губами ее переносицу; легко, словно бабочка, черкнул по ресницам; едва-едва, словно шепот, коснулся губ – снова и снова.
– Что ты делаешь?
– Забираю тебя в себя. Жаль мы в гостях.
Снизошло умиротворение. Я не стану таким, как все. Никогда не стану, потому что открыл и вобрал в себя истинную красоту. Всю оставшуюся жизнь готов нести ее в себе – обжигающую, как сокровенная тайна, и хранить ее так же доблестно, как мальчиш Кибальчиш военную тайну.
– Я тебя никогда не забуду, Оля Крюкова, – снова прильнул к ее губам.
И снова почувствовал вкус печали. Она поглотила меня, но вдохнула надежду.
Наши сердца бились в унисон.
– Давай будем думать, что сегодня мы первый раз встретились.
– Мыгра, – дрожащим голосом прошептала она, – ведь я тебя тоже очень люблю….
Двусмысленно это «тоже» – то ли она любит, потому что я люблю ее, то ли любит своего Куликова и меня тоже?
Больше она не могла говорить – из глаз ее брызнули слезы. А потом ее прорвало. Лялька никогда в жизни так не ревела (по крайней мере, на моей памяти) – до икоты, до того, что больше вообще не могла издать ни звука.
Тем не менее, в ванную постучали:
– У вас все хорошо?
Пушнинкова, которая теперь Иванова, быстро все сообразила – обняла Ляльку, усадила за стол, принялась потчевать:
– Успокойся – вы не все еще растеряли.
Стуча зубами о край стакана, Лялька сказала:
– Я бы предпочла, чтобы выбор оставался за мной.
Наверное, не для моих ушей. Но я присутствовал, и молчать было унизительно:
– Понятно тогда, почему ты замуж пошла. Чтобы обеспечить свободу выбора – под родительской опекой не разгуляешься.
– Ты о чем? – жена удивленно вздернула бровь.
– Все о том же.
– Вот знать бы, кто и когда посеял зерна сомнения в души ваши! – воскликнула бывшая свидетельница нашей свадьбы.
– Подробности любопытны? – я, кажется, начал хамить.
Сергей налил в рюмки, поднял свою и сам поднялся:
– Не могли бы вы поспорить где-нибудь в другом месте и в другое время?
Дамы не обратили на него ни малейшего внимания.
– Есть идея получше, – поднялся я. – Пойдем на балкон: пусть душу отводят.
– Это верно! – друг мой прихватил со стола бутылку.
Неожиданно Лялька схватила мою ладонь и прижалась к ней лбом – из груди ее вырвался всхлип, напоминающий мяуканье котенка.
– Прости меня! Я веду себя идиотски.
– Вот тут никто спорить не станет.
Тем не менее, когда, попрощавшись с Ивановыми, сели в такси, спросил жену:
– Ты куда сейчас?
Она наклонилась к водителю:
– ЧПИ, ДПА….
Возле общаги студенческой вышла, помахала рукой:
– Спасибо за приятный день! Уверена, ночью тебе меня будет не хватать.
– Вряд ли, – вздохнул и пожал плечами. – Мне сейчас на работу.
И направил такси к проходной.
Следовало бы заскочить домой, переодеться, собрать тормозок – время позволяло. Но, покурив и подумав, вошел в проходную.
Цех, как говорит Иванов, торчал!
Впервые за время моей работы здесь ничто не звенело, не скрежетало, не визжало, не трещало и даже не выло. Где-то женщины пели тихо. Не хватало расстеленных для пикника одеял и вкруг веселящихся людей. И разговоров. Мне так хотелось услышать ответы на свои вопросы.
– Эй, мастер!
Я вздрогнул и обернулся.
Слесарь-сборщик Куликов, «хлюзд, отхаренный в туза», обольститель моей жены стоял за спиной. У нас была причина ненавидеть друг друга – повисло тягостное молчание. Потом он сказал:
– Бардак на киче. Переходи на нашу сторону – в авторитете будешь.
Мне показалось, что я ослышался.
– Ты всерьез?
– Всерьез, – Куликов вытер пот со лба рукавом футболки.
Меня осенило: вот почему в цехе тишина – бригады бастуют.
– В будке народ, – подсказал Куликов.
В конечном итоге все сводится к одному: стадный инстинкт непреодолим, он дремлет в каждом человеке, готовый вспыхнуть в любую секунду. И не имеет значения, по какому поводу толпа всколыхнулась – инстинкт есть инстинкт. Но я был мастером и знал, что должен делать на производстве в любой ситуации: главное для меня – это безопасность людей. Поэтому вошел в будку мастеров, куда набилась большая толпа, и закрыл за собой дверь. Вошел и руки скрестил на груди, надеясь, что выгляжу так же круто, как мне это кажется. Но….
Под ногами был твердый пол, но, казалось, качается палубой – так много мата и брани из многих глоток да сразу, услышал я первый раз. Что за люди передо мной? Может, кто-то кого-то ножом убил в пьяной драке, жену забил до смерти дома или избу спалил с живыми людьми – им теперь сам черт не страшен, потому что терять уже нечего. Как говорится: ужас, мама – куда я попал? Но….
Но я выстоял, вытерпел, откашлялся, нервно сглотнул и готов был вести диалог.
Они продолжали орать и махать руками, но никто не решался смотреть мне в глаза.
Наконец, дали возможность вымолвить слово.
– Как вы думаете – чем это кончится?
– Как говорится, никак не думаем, – ответил Костя Кузьмук.
И бригадир Григорий покачал головой:
– Понятия не имеем.
– Так зачем же народ подставляете?
Кто-то крикнул:
– Мы требуем сюда представителей администрации завода, профкома и парткома!
– Кого-то послали за ними?
Бунтари переглянулись.
– Мы сказали начальнику цеха.
– А тот? – пытал я.
– Поди узнай….
– Пойду и узнаю, – решился я.
– Тогда тебе лучше поспешить: в конторе сейчас директор, – сказал за моей спиной Куликов. «Хлюзд, отхаренный в туза» – должно быть, филер у бунта.
На моих глазах черная «Волга» отъехала от двухэтажной конторы цеха.
Собрался с духом и постучал в дверь начальника – потом открыл и вошел.
Ник. Ник. Чугунов сидел за своим столом и тупо смотрел перед собой. Если бы я вошел в кабинет десятью минутами раньше, то застал на его месте генерального директора и героя соцтруда Самарина Михаила Тимофеича – его мат и ругань, а еще знаменитый удар кулаком по столу, от которого на толстенном канцелярском стекле трещины разбежались. Теперь наш начальник, его заместители и прочие инженерно-технические работники цеха душевно переживали высокий визит.
Не дождавшись «добра» на свое «разрешите?», вошел и пристроился на свободный стул. Гена Шабуров кивнул на меня:
– А вот и зачинщик.
– Знаешь, что творится у вас на участке? – поднял на меня взгляд Чугунов.
– Знаю, – ответил, глядя ему прямо в глаза, – но это вина не моя.
Крюков Валера сидел и грыз ноготь, таращась на пол у себя под ногами, совершенно не обращая внимания на мой настойчивый взгляд.
Повисло неловкое молчание.
Николай Николаевич шумно вздохнул – орать после директора очень непросто. Поэтому он сказал холодно и негромко:
– Вас поставили бомбы делать, а вы кренделя выделываете. Значит так, ШабурОв, забирай свою братию, и чтобы духу вашего на заводе не было.
Гена ссутулился и зажал ладони между коленями.
– Приговор окончательный и обжалованию не подлежит, – добавил Чугунов.
Наш старший мастер молчал, но был сплошным комком нервов. Казалось, он просто пышет негодованием. И еще – что у него сейчас случится сердечный приступ.
Это замечаю не я один.
– Успокойся, – едва слышно сказал старший мастер механического участка Пушкин Боря, – это решается не здесь.
Начальник цеха смерил его взглядом, но промолчал.
Гена вцепился руками в колени.
– Чего сидишь? – голос Чугунова напрягся. – Встал и нах… отсюда пошел. Я хочу, чтобы поняли все: здесь производственный цех, а не цирк шапито, и заказ у нас оборонный.
И снова Шабурову:
– Ты помнишь, в какой стороне дверь или тебя нах.. в окно выбросить?
Гена встал и поплелся к двери. Я встал и поплелся следом.
Женька Перфильев встал и сказал:
– Я в туалет.
Подался за нами.
В туалет мы вошли втроем.
Гена пристроился к писсуару:
– Доигрались в инженеров, сукины дети!
– Да хрен че он сделает! – беспечен был Женька. – Подумаешь, выгнал из кабинета. Сам там последний день обитает.
– Тебе не мешало отрезать язык.
– А тебе прикусить, – усмехнулся Перфильев. Однако щеки его раскраснелись от злости – у него было такое выражение лица, какое бывает у подростков, которые хотят показать взрослому, в данном случае старшему мастеру, что о нем думают: мол, распоследний ты неудачник и трус, а мне не указ.
Ситуация расставляла всех по своим местам.
В цех на участок мы с Геной вернулись.
Народ притомился – без работы тоскливо, а начальства все нет.
– К какому решению пришли наверху? – Гену спросили.
Прощальная речь стармаса Шабурова была краткой, но выразительной:
– А пошли вы впиз….!
Более он ничего не сказал – собрал из ящика стола личные погремушки и, сильно сутулясь, побрел по проходу на выход. Но, казалось, душа его еще карабкается по крутому и скользкому склону надежды, уповая на то, что к завтрашнему дню, возможно, вся его жизнь переменится к лучшему.
– Мастер, может, ты нам правду расскажешь, что там, в конторе у вас происходит?
Что им сказать?
– Я, парни не в шабашЕ – ни там, ни здесь: я сам по себе.
– А Гена куда? Неужто прогнали? За что?
– За глупость мою.
У меня не было причин испытывать неловкость, тем не менее, лицо мое вспыхнуло.
– А правда заключается в том, что цеху поставили план, который нормальной работой не выполнить. И они растянули рабочее время с восьми до двенадцати часов, прихватив выходные, без компенсации отгулами или зарплатой. Даже отпуска в этом году запретили. И об этом вы смело можете ставить вопрос на любом уровне – вплоть до суда.
– А ты куда?
– А я домой.
Брел и с тоскою думал: нет, в лейтенанты Шмидты я не гожусь – разве только в сыновья. Чувствовал себя отвратительно. Когда с Лялькой расстались, досада была, а теперь – полное опустошение.
Флюра догнала:
– Ты тоже домой?
– С работы прогнали.
– А я отпросилась – у нас девичник в общаге.
– Народ бастует, а вы пируете.
– Ко мне подруга приехала. Кстати, могу познакомить.
– В каждой женщине помирает сваха?
Флюра серьезно:
– Нельзя так страдать.
А как можно? Закурил и задумался: снова Лялька махнула крылом – что ей не нравится в доме родном? Когда же она перебесится? Наверное, волосы мои к тому времени поседеют, тело станет дряблым, а кожа морщинистой. На руках появятся пигментные пятна – память о бесцельно прожитых пятилетках. Как она сказала: «сегодня тебе меня не будет хватать»? Черта с два! Заглянул Флюре в глаза:
– Если мужчина не в настроении – шерше ля фам?
– А как же иначе!
– Тогда знакомь.
Она сорвала пушистую головку одуванчика.
– Загадай желание.
– Одно?
– Не жадничай!
Я бы уверовал во что угодно, что могло изменить мою жизнь – закрыл глаза и дунул на созревший цветок в ее руке.
– Хочу, чтобы все было по-другому.
– Ты о чем сейчас?
– Хочу, чтобы у меня была другая работа. Хочу, чтобы вернулась жена, а ты стала моей любовницей, хочу…..
– Размечтался! Сбудется только одно – пойдем знакомиться….
Вот так и попал на девичник. Здесь кроме Флюры еще три девицы.
– Которая?
– Угадай!
– Сама подойдет.
Впрочем, за одной вахтерша пришла – друг к ней приехал. Потом девчонки смотрели в окно, как она садилась к нему в авто модели «ВАЗ- 2101» – ахали и вздыхали:
– Юрочка Линник!
Этого токаря-универсала с участка Пушкина я недолюбливал – за машину новую, зарплату месячную в 1000 р., за высокий рост и белые волосы. А пуще всего за надменность прибалта и рыбьи глаза латыша, выразительностью соперничавшие с пуговицами от кальсон.
Из бутылки шампанского вылетела пробка и разбила лампочку освещения.
– С тебя кабак! – закричали девчонки.
Вечер опустился на город. Спала жара.
Признак ума – умение окружить себя людьми, которые знают больше тебя. Если я не поглупел вдруг от перипетий сегодняшнего дня, то эти девчонки чему-то должны меня научить. Наверное, не успели – они вдруг стали объектами внимания парней за соседним столиком. Мне это не понравилось.
– Э, приятель, успокойся, – потянул меня в сторону один из них. – Знаешь, кто я?
И стал мне совать в лицо удостоверение старшего лейтенанта милиции.
– Ты по гражданке, пьян вдугу, и я имею полное право дать тебе в рыло, – пока в разговоре отстаивал свои права.
Он не согласился и потянул меня к выходу.
Дело было в «Малахите» – нашем с Таней Васильевой излюбленном ресторане. Так много раз мы здесь с ней бывали, что я практически знал все ходы и выходы, и предложил выяснить отношения в большущей подвальной курительной комнате. Замаскированный старлей не прельстился удобствами – позвал на улице, а на входе сдал меня мусорам в погонах. Те завернули руки за спину и потащили к «бобику» с мигалками. Так бы и увезли, но прибежали девчонки и стали просить за меня.
А я старлею:
– Ты – слабак! Вот так только можешь, а один на один тонок кишкой.
– Ну-ка, отпустите его! – взыграла в нем кровь.
И мы сцепились, как два бойца боев без правил – драка есть драка. Досталось обоим, когда старлей предложил ничью. Из носа и разбитой губы текла моя кровь. И еще из ссадины на лбу. Черт! Чем же он бил – вроде не падал. Одна из девиц, пришедших со мной, подвела к скамье. Я лег на спину и положил ей голову на колени, пытаясь унять кровотоки из носа.
– Глупость какая-то. Как пацаны! – сказала она.
– Но каков финал – я у тебя в объятиях.
Я в синяках, у меня все болит, тело сотрясает нервная дрожь.
Кровь моя долго унималась. Когда поднялся, пропали менты – должно быть, с ними слиняли девчата.
– Поедем ко мне?
– А мне больше некуда – я ведь неместная.
Все стало на свои места – подругу Флюры звали Светлана.
– Из-за меня с ним сцепился?
Она знала, что дальше будет, и жаждала комплиментов.
– Конечно – не хотел уступать. Всех девчонок не отстоять, но ты мне больше других понравилась.
Поймал ее взгляд и подмигнул.
Удивительно, на что способен мужик, когда сильно желает бабу. Готов на все – что хочешь, сделает, скажет, будет кем угодно. До свадьбы и я легко находил контакт с особами противоположного пола. Теперь, думаю, навсегда стерлись воспоминания о том, на что я способен, когда хотел закадрить телку на ночь. Но сегодня не тот случай – хотели меня. Или девушке просто некуда пойти ночевать? Ночь покажет.
Выходя из такси у подъезда общаги, я вдруг качнулся – на мгновение земля побежала сама. Светлана вовремя подхватила.
– Надо в больницу завтра сходить – у тебя, может быть, сотрясение.
– Я вырос в семье, где к врачам обращаются, лишь отрубив ненароком палец.
Вахтерша, молча и осуждающе смотрела нам вслед.
В комнате духота дневная, и я распахнул окно.
– Ты когда-нибудь обращал внимание, что в каждой квартире бывает свой запах? – спросила Света.
– Теперь скажи, что в моей комнате пахнет чем-то ужасным вроде нестиранных носков.
– Нет, у тебя пахнет чистотой и солнечным светом.
– А мною здесь пахнет?
– Тобой да – не пахнет женщиной.
Вернувшись из душа, обнаружил на своем диване голую ногу с ярко-красными ногтями. Не сразу догадался – чья же она. Впрочем, не меньше минуты вспоминал и имя красотки. Потом все стало на свои места – память вернулась. Надо что-то говорить, а у меня будто язык отсох – чувствую привкус зубной пасты и стыда. Ведь это первая измена моя.
Да, скажу вам, странное чувство появляется, когда возвращаешься в комнату, в которой жил, ел и спал с одной женщиной, а теперь на диване лежит другая. И себя начинаешь ощущать совсем другим человеком. Но самое удивительное во всем этом – Земля не перестала вращаться, и часы, подаренные нам друзьями на свадьбу, показывали половину первого ночи.
Впрочем, Света спит или делает вид – уже легче. Меньше всего мне хотелось сейчас занимать ее разговорами. Или сексом.
Я на цыпочках хожу по комнате – раздеваюсь, вешаю вещи и ложусь рядом.
Заснуть, проснуться и сделать вид, что все в порядке вещей. А что еще делать, если рядом женщина, которую почти не знаю и к которой ничего не испытываю – искусственно возбуждаться, чтобы не осрамиться, как мужчина?
«Старик, возьми себя в руки, – молча велю сам себе. – Ты уже проходил через это и не хочется возвращаться. У тебя есть жена – помни об этом».
И все могло бы закончиться целомудренно, если бы среди ночи в открытое окно нас не атаковала мошкара.
Я проснулся от движения Светы.
– Что случилось?
– У тебя есть клопы?
– С чего ты взяла?
– Я чешусь вся….
Теперь и я почувствовал зуд. Взглянул на распахнутое окно.
– Наверное, комары.
Встал, закрыл окно и включил свет. Комары, конечно, были и мотыльки, облепившие плафон, но и самый страшный враг человека гнус – невидимая неслышимая мошкара, кусачая до волдырей, до кровавой чесотки.
– У тебя одеколон есть?
Подарка Лялькиного хватило ей на одну руку.
Пошарил, где можно найти что-нибудь дезинфицирующее.
– Давай я тебя детским кремом намажу.
Втер запах ромашки в кожу спины, ягодиц (стянув трусики), бедер, лодыжек.
– Повернись, – говорю, – на спину.
Она, поворачиваясь, обняла меня и поцеловала. А я ответил. И скажу, что никогда еще не чувствовал себя таким потерянным после поцелуя – будто остатки воли из меня высосали ее губы. А потом пространство между нами взрывается. Сердце мое замирает, руки не могут прижать ее ближе. Я ощущаю ее вкус и понимаю, как изголодался. Но темп задает она – скачет на мне в бешеной скачке, а я удерживаю ее ниже талии, и мы сходимся на золотой середине.
Я и раньше занимался сексом, но так неистово никогда.
Я и раньше целовался с партнершами, но никогда поцелуй не добавлял мне мужских сил.
Возможно, это длилось всего минуту, а, может быть, целый час. Пофигу мошкара!
Когда я кончил и отдышался, Света спросила:
– А дальше что?
Ее губы исследуют мое тело.
Я думал, что наше знакомство тем и закончится. А как по-другому?
– В чем дело? – шепчу я, представляя самое худшее: ведь мы не предохранялись.
– Я не хочу с тобой расставаться.
Ее ладони гладят мой живот – пальчиком пишет на нем каббалистические знаки.
Я чувствую возвращение желания. И снова в бой! Другими словами – мы хомо сапиенс, пока не сойдемся один на один вот в такой ситуации. А там кто кого: секс – это бой без правил.
Начинаю подумывать – где у нее выключатель?
Позже лежим обнявшись. Сквозь детский крем чувствую запах ее волос, кожи, пота – мне приятна такая мысль: простыни сохранят ее аромат. Я не сомневаюсь, что мы сегодня расстанемся и надолго. А когда-нибудь встретимся, и все повторится. Это было бы здорово! И, тем не менее, у меня не хватает решимости предложить Светлане такой вариант отношений. Чего же хочет она?
Как хорошо рядом лежать, но – черт побери! – утро торопит расставить все точки.
Света поднимает голову, глядит на часы на столе.
– Скоро автобус мой – он ходит раз в сутки.
– И куда ты поедешь?
– Спроси, куда бы я не поехала!
– А где ты живешь?
– В Усть-Катаве. Едем со мной.
А что есть резон – будет работа у меня по специальности, жена неистовая в постели, детей заведем….
Наверное, сомнения на лице – Света внимательно их разглядывает.
– Нет, не поедешь! – вздыхает она и откидывается на подушку.
– Мне хода нет со «Станкомаша» еще два года: ведь я – молодой специалист.
– Это как в армии отслужить? А мне ждать…
После этих слов гостья моя замыкается. Уже нет той девчонки, готовой с радостью говорить о любви и заниматься сексом. Вместо нее рядом лежит достаточно взрослая девица с поджатыми губами, злыми глазами и в кровь расчесанными руками. Наверное, она ждет предложения: «Переезжай лучше ты в Челябинск». А я:
– Что хочешь на завтрак?
В ответ непробиваемая стена молчания.
– Пойдем в кафе?
Света игнорирует вопрос – закрывает глаза.
– Что же тебе не хватает – ведь все у нас хорошо?
Теперь умолкаю я. Света завладела инициативой.
– Ладно, встаем – пора одеваться.
Глаза ее полны слез. Она косится на меня и вытирает их украдкой.
– О чем ты думаешь? – я с тревогой.
– О лжи.
– Серьезно? О какой лжи?
Света прищуривает глаза.
– Ты врешь, что живешь: ты – покойник.
– Не понял.
– Флюрка про тебя говорила: целыми днями лежишь на диване и о жене сбежавшей страдаешь, а по цеху как зомби ходишь….
Я дал ей возможность выговориться, потом погоревать.
Покормил в кафе на вокзале, купил билет, посадил в автобус.
Я не из тех, кто публично выражает свои чувства: никогда не стану целоваться на людях – мы просто смотрим в глаза и прощаемся.
– Мы могли бы быть счастливы, – говорит она.
– Послушай, ты все принимаешь близко к сердцу и слишком торопишься сделать вывод. Давай назначим новую встречу и там увидим, что получится. Дай телефон, я тебе позвоню. А ты пиши – Флюра даст адрес.
Света грустно улыбается:
– В отпуск приезжай.
– В этом году отпуска зарубили.
– Снова врешь?
– Спроси у Флюры.
– Я люблю тебя, мастер, – шепчет она.
– Это проходит.
Автобус отходит. Мы машем друг другу.
Вернулся домой, прибрался, и спать. Приснилась мне Лялька – рядом лежит. Я ласкаю ее и целую. Потом вижу руку свою на ее прекрасной обнаженной груди. Рука эта не моя – крупная, грязная, со сбитыми ногтями и наколкой на запястье «не забуду мать родную». Вздрагиваю. «Что случилось?» – спрашивает жена. «Что-то не так», – отвечаю. Она хватает незнакомую руку и крепко-крепко прижимает к себе. «Все так».
Когда просыпаюсь, к моему удивлению, в комнате вижу курсанта Эдика.
– Было открыто, и я постучал. Кто тебя так?
Будем считать, что он извинился.
– С дивана упал. Долг принес?
– Погоди еще. Ты когда на работу пойдешь?
– Когда пригласят.
– Керосинчику принеси бутылек.
– Зачем?
Он недоуменно смотрит на меня, будто пытаясь понять смысл вопроса.
– Как зачем? А…! Помнишь, Верку? Наградила, бл..дь, мандавошками.
Я и бровью не повел: как будто все абсолютно естественно – где проститутка, там мандавошки. Потом память преподносит сюрприз – в тот день сосед надевал мое трико. И от этой мысли внутри все переворачивается. Тут же возникает желание обо что-нибудь почесать кулаки. Лицо курсанта от мусарни – соблазнительная мишень.
– Ты трико мое брал – постирал, возвращая?
На его недоумение взрываюсь:
– Пропадите вы пропадом, мусора с проститутками! Пошел вон и трико прихвати.
Сосед исчезает, прихватив мой подарок. А я напрягаю память – надевал ли его после того случая? Выходило, что надевал – когда в душ ходил, а потом со Светкой спал…. О, черт! Фантастическое невезение.
По дороге на завод греет одна только мысль – я не чувствую на себе насекомых. Однако керосиновой дезинфекции не избежать – хотя бы для профилактики.
Пойти мне некуда кроме как в цех. Работает он в прежнем ритме, но на участке сборки много новых лиц. Нашел Борю Пушкина и со своей проблемой к нему. Точнее – попросил бутылек керосина. Взгляд его понимающий выражает осуждение развратного образа жизни, который, по его мнению, я веду. Впору рассмеяться, если бы не хотелось ругаться.
Борису достать керосин не проблема – у него жена работает в нашем цехе кладовщицей лакокрасочных материалов. Вручив бутылек, он добровольно и со знанием дела инструктирует о способах применение народного средства против лобковых вшей – будто это обряд изгнания нечистой силы или что-то вроде того. У меня от его наставлений начинается зуд в причинном месте. Думаю, Пушкин не преминет раструбить по цеху о цели моего визита и постигшем конфузе. Но через все это надо пройти.
Впрочем, буду ли я еще здесь работать – вопрос.
И к благодетелю:
– Смотрю – перемены. Тебе не предлагали участок завершения?
Борис потирает шею. Эта тема ему интересней.
– Но тебя я уже не возьму….
В одно мгновение у меня в голове появились сотни злых слов в ответ, но говорю я вполне прилично:
– Знаешь что? Если я был вольнонаемный, прямо сейчас бы сказал тебе: «Да пошел ты нах..!», но, увы, диплом надо отработать.
Пушкин улыбается на мои слова и продолжает:
– Вы, инженера, все дипломами гордитесь и мечтаете об уютных креслах начальников, а в реальном производстве концы с концами не сводите. И с пролетариатом не умеете ладить.
Все ясно – я здесь затычка в футбольном мяче.
– Спасибо за керосин, – разворачиваюсь на каблуках и покидаю цех.
О профилактике фтириаза я, пожалуй, что опущу – ничего в том нет привлекательного, познавательного…. И вообще – не дай Бог никому!
Я уже лег на диван и глаза закрыл – в дверь постучали.
Не дай Бог Лялька! – екнуло сердце – А у меня ароматы в комнате как в москательной лавке.
Это был Эдик с бутылкой в руке.
– Попрощаться пришел – уезжаю. Слушай, денег нет, долг вернуть – возьми вот….
Хлопнул бутылку коньяка на стол.
– Что так скоренько?
– По-черному залетел – представляешь! Еду в троллейбусе да по форме. Водитель вдруг объявляет: «Товарищ милиционер, вмешайтесь, пожалуйста». А там баба пьяная с пассажирами лается. Ну, за шкварник ее, машу – открывай, мол. Смотрю портфельчик при ней – и сам вышел. Доволок до кустов – в торец дал, портфель конфисковал. Дома открываю – шайтан мне не брат! – с бутылкой коньяка удостоверение майора милиции. Вот тебе баба скандальная! Дяде звоню, во все признаюсь, а он: «Жопу в горсть и чтоб через час духу твоего в Челябинске не было». Домой поеду. Я как дембельнулся в мае маму еще не видел….