Анатолий Агарков
Романтик. Детектор лжи
Если тут козни Дьявола, то Бог сильнее всё равно. Задался целью избавиться от Булкиной любой ценой, пока совсем не оскудел потенцией. Только как это сделать, не нарушая однажды данного себе обета – во всем доверяться судьбе? И так думал и этак – ничего не выходило. Вера один раз в неделю звонила – свободна, мол. И я, как ослик безропотный, тянущий безрадостный груз, выцеплял её где-нибудь в городе, вез к себе, ел пельмени, слушал треп, а потом сдавал приятеля своего её жестким ладоням – сам он уже не торчал, как прежде, гюйсом и даже до клотика не добирался: так себе, болтался на половине мачты – ни рыбой, ни мясом.
Даже Секельдявка, заметив, сказала ехидно:
– Поизносились, Анатолий Егорыч – вот вам результат беспорядочных связей.
Огрызнулся:
– Это от твоей кожи шершавой. У тебя дома наждак вместо рушника?
Булкина в очередной раз повергла меня в изумление:
– Ладошки огрубели от сапожных инструментов.
– А говорила, что бухгалтер.
– Днем сижу в офисе, на вечер заказы беру в мастерской.
– Оно тебе надо?
– Не надо бы, да денег не хватает.
– Не спрашиваю на что, но, хочу сказать – знаешь, в чем наша, русских, беда? В том, что мы за все беремся и всю делаем через…. Ну, вобщем, понятно. А надо бы выбрать занятие по душе и довести профессионализм до гениального совершенства. Не пробовала? Зря.
Впрочем, за что только Вера не бралась – ко всему у неё способности с талантами.
Чихнула двигателем машина моя – она:
– Продуй жиклеры у карбюратора.
– Вообще-то у меня инжектор.
– Какая разница!
Услышав, что Вера еще и программист, попросил глянуть на мой компьютер – что-то при открытии текстовых документов, он рисует на них «плюсики» в строчку. Она согласилась, но когда заметила:
– Компьютер твой долго греется.
Мне расхотелось ее помощи:
– Вообще-то компьютер грузится.
Булкина вне сомнений экземпляр интересный для литератора, но как же мое либидо? Преодолев полустолетний рубеж с ясной головой и бодрым гюйсом, мнил себя баловнем судьбы. И на тебе – такая оказия! Еще месяц, больше – полтора, и со мной, как мужчиной, будет покончено навсегда – останется лишь половое бессилие, и, наверное, обида и злоба на весь мир. А ведь когда-то мнил себя способным на любую глубину чувств. Теперь же дурнушка и бесприданница, как говорила о себе сама Булкина, убивает во мне влечение к дамам за мои же деньги. Вот это влип! Главное, по всем направлением – неказистая внешность, язвительный ум, душа, погрязшая в мизантропии – она была с большим знаком минус. И не скрывала этого, будто знала – никуда я не денусь: и слушать буду, и слушаться, и под венец пойду, если прикажет.
Раньше считал, что человек всегда может меняться к лучшему – в любом возрасте, после любой ошибки, любого нравственного падения. Еще верил: всякому страждущему можно помочь, всякого непонятного можно понять, потому что в саму нашу психику заложен механизм самосовершенствования. То ли Булкина была исключение, то ли я стал хреновым учителем: в этом направлении ноль результатов, а счет жизни моей потенции шел уже на часы.
Тепло, теплее, горячо…. От этих мыслей по спине побежали мурашки.
Да, с Секельдявкой надо кончать – отступать уж некуда: секс с ней не награда за пятихатку, а какое-то наказание Божье. Может, приплачивать, чтоб не звонила? Ах, бедный я, несчастный…. Спасти от Булкиной меня теперь может разве только чудо, да не такой тут случай, чтобы Провидению чудесами разбрасываться – спасаться надо самому, пока идут старинные часы. Боцман наш, помнится, говаривал – стоять не будет, застрелюсь. А мне еще шанс был бежать. Хотелось б только знать – Господи, за какой из многочисленных моих грехов ты наказал меня этой близостью?
Если окинуть взором жизнь мою, не так уж много будет женщин, у которых стоило бы мне просить прощения. Я не бросал беременных, не врал, когда шептал на ухо, что люблю. Всегда был верен той, с коей делил постель и не искал услад на стороне. Не слыл завсегдатаем борделей. Когда путан возил, таксуя, брал, что давали – деньги, натуру: ведь я не ханжа. Да, было дело – на своем жизненном пути много женщин перебрал, но на то была Господня воля. Мне бы и одной хватило, чтобы с ней по жизни навсегда, но не Судьба.
Надо признать – на пенсионном пороге я так и не превратился в мужика с цельным, твердым характером и полной ясностью насчет того, что в жизни важно, а что пустяки и внимания не заслуживает. Жил не тужил – как всякий здоровый мужчина, заглядывался на красивых или просто привлекательных женщин (а таковых во все времена найдется предостаточно), и, если был свободен, а барышня особенно нравилась, шел на контакт.
Умел ли добиваться дам? Да, когда нравились – опыта не занимать, а пуще того, знания женского сердца. Главное – добиться их доверия и не обмануть.
Так почему с таким инструментарием не смог создать и сохранить семьи? Обычная история, даже пошлая – таких вокруг полным-полно. Я был женат, любил жену, а мною взяли и пренебрегли. Еще раз пробовать? Нет уж, слуга покорный. С меня довольно – Чингачгук не наступает на грабли трижды (дважды умудрился вождь краснокожих). Если бы не писательский зуд, был бы я сейчас горьким пьяницей. Если бы был….
Но откуда, сам не пойму, завелась у меня эта толстовщина – врезали по щеке, подставь другую. И ладно бы вообще, а то ведь только для женского пола. Кем и за что проклят был? Чьи грехи искупаю? Дед с отцом, гласит история, были примерные семьянины.
Может, мне Бог судил жениться на Секельдявке? Ну, пусть некрасива, зато не глупа – вон она как разницу-то легко нашла между правдой и истиной: истина, мол, для всех одна, а правда у каждого своя. Это из темы Добра и Зла. Что ж, можно подумать над перспективой: она будет истины изрекать, а я за ней успевать-записывать. Тем и прославлюсь. Бред!
Вот так я терзался, борясь с желанием избавиться от душившего плоть и душу ярма и нежеланием поступать против стечения обстоятельств. Где и когда потерял опору? Всегда считал, что жизнь есть преодоления Зла и борьба за Добро, а не капитуляция перед негодяями. Как же Булкина легко сумела расшатать эти устои – мол, нет ни Добра, ни Зла, а есть люди и их интересы.
Но что мне далась эта Секельдявка? Сказать – отвали, да и все дела. Но не так это просто – не квадратура круга: жил себе, жил непорочно, а потом увлек барышню и бросил, не перевоспитав, не сделав лучше. Экий Родион Раскольников! Нет, точно знаю – совесть замучает, и прощай тогда прежняя жизнь-благодать. Вот если бы она мне сказала – отвали к черту! – я бы ее на радостях расцеловал. Да разве дождешься – вот когда понял, что не куртизанку за пятихатку купил, а себя продал. Не хотел напрягов в отношениях, а угодил в моральный ощип. Да-а, поторопыжничал, выбивая Светку из сердца… Вот меня за что Бог наказал.
И надо же, кем наказал! Обычно сердечное трепетание вызывали у меня голубоглазые блондинки с точеной фигуркой, как у Мэрилин Монро. Или царственные брюнетки со жгучим взглядом черных очей и нежным изгибом белой беззащитной шеи – ну, как Клеопатра в исполнении Элизабет Тейлор. Или, как Светка, с огненной шевелюрой, смешливыми ямочками на щечках и дерзким вызовом в карих очах. А эта была неказистой, с недоощипанными блеклыми волосами, да еще и в очках.
Короче, вывод ясен и прост – у меня паранойя.
(Паранойя – это такая штука, когда тебе все понятно, а другим объяснить невозможно).
3
Дорога, дорога… – одна из бед России, но и причина двум извечным русским удовольствиям: дорожному пению и дорожной беседе. Литературные классики утверждают, что из этого корня произросла вся наша отечественная словесность, с её неспешностью, душевностью и беспредельной раскрепощенностью мысли. Где еще можно почувствовать себя свободным в этой вечно несвободной стране? Лишь в дороге – где ни забот, ни семьи, ни начальника (черт его дери!). Разве только менты – но это наши проблемы, а не пассажиров. Как человеку с человеком по душам не поговорить? Можно откровенно, можно и с три короба наплести – ибо главное тут не правдивость, а обстоятельность. И ещё – куда из машины денешься на ходу? Так что, не рыпайся – сиди и слушай, да врать не мешай.
Моя одинокая пассажирка не склонна была к диалогу с незнакомым водителем – на все попытки, сплошное молчание либо непонятное в ответ мычание. Да и Бог с ней! Переключил внимание на окружающую среду. Выпавший ночью снег искрился на обочинах под лучами восходящего солнца. Чернел накат дорожного полотна обманчивым цветом – не асфальт, лед сплошной. Никуда не денешься – причуды весны: ночью снег, утром капель. Но как хорош небосклон, чудесной раскраской осеняющий душу. Мир тебе, земля славян – света, радости и тепла!
В последние дни весенние утра редко выдавались так хороши, как нынче. Не удержался, сказал глухонемой пассажирке:
– Посмотрите на небо – какая чудесная пастораль.
Так расчувствовался, что в носу сделалось щекотно. А ей хоть бы хны – должно быть, мыслями витала где-то вдали, если они у нее были.
Очарование небесным волшебством красок было нарушено неожиданно и самым жесточайшим образом. Из встречного потока машин вдруг вынесло мне навстречу «таблетку» с ментовскими атрибутами – и ну вертеть её, и ну крутить. Жаль, что в кювет не утянуло сходу.
Что мне оставалось делать? Зажмуриться: «Отченашижеесинанебеси» и давить на тормоз всей силой ноги? На такой скорости по голому льду это чревато. Крутнул руль на обочину, уклоняясь от столкновения. Потом обратно – в кювет тоже нырять не хотелось. И тут моя «пятерка», будто оборвав повод, превратилась в неуправляемую и строптивую кобылицу, завертевшуюся на дороге не хуже «таблетки».
Над ухом противно завыла молчаливая пассажирка. А в оцепеневшем сознании прозвучал чей-то глас, отчетливо и печально: «Не уйдешь». Душу мгновенно пронзил страх. Один оверштаг, другой…. Сейчас, вот сейчас будет удар, и все навсегда для меня закончится…. Ком застрял в горле – ни вздохнуть, ни… прокашляться.
Странное ощущение – будто машина, крутясь, катит по каким-то рельсам, и мне с них не съехать, ни повернуть назад, сколь и куда не верти баранку. Вот она, разминувшись с «таблеткой», сама уже на встречной полосе – все машины от неё врассыпную. А в голове замелькали мысли: «Уйду… ещё чуть-чуть… ушел… слава Богу!». И что вы думаете? Не ушел. Уже на обочине догнала «десятка» и так шандарахнула, что … не горюй, мама! В переднее правое колесо своим рылом, потом ещё кормой в корму….
Все, стоим – оверштаги закончились. Спасибо Господу – живы!
Тихо плакала на заднем сидении моя молчаливая пассажирка.
Оглянулся:
– Вам плохо?
У неё в кровь рассечена щека от удара о спинку сидения.
Со мной что? Кружится голова, колено саднит, болят ступни и, кажется, выбита кисть правой руки. Ну, мы, ладно, живы – что в том авто?
Из битой «десятки» выбрался тощий субъект с узкими плечами. Обошел машину, покачал головой – беда, беда – и сунул в рот сигарету. Мне выбравшемуся из «пятерки» сказал:
– Ну, как же ты так неосторожно?
Я ничего не ответил, только опустил голову, но взгляд при этом опускать не стал – в общем, что называется, набычился и подумал: «Дурак всегда обвиняет других, умный себя, мудрый же винит обстоятельства». И еще: «Пока беды не стряслось, не психуешь, потому что не из-за чего; а когда она нагрянула, психовать уже поздно. Двойная польза для нервной системы». Тем и успокоил себя – не стал препираться.
А вот и менты из «таблетки» спешат.
– Все живы? – вопрос риторический.
Выбрался водитель «десятки», лаская шишку на голове. Впрочем, на пальцах кровь – значит, с головой что-то серьезнее. Ба, да это Андрей Перчаткин – мы с ним работали в такси «Дилижанс». Следом подруга его без царапин. Ну, слава Богу, живы все.
– Кому-то в больницу надо? – суетились менты, такие мягонькие, прямо шелковые.
Ну, правильно, нашкодили, скоты, теперь готовы на брюхе ползать и хвостом вилять – легавое племя.
Перчаткин взглянул на меня, узнал, но и виду не подал, что знакомы – лишь сглотнул громко и судорожно, губы его задрожали.
Подъехали гаишники:
– Давайте, рассказывайте, что здесь случилось.
Пусть разбираются – за то им и платят.
Смирившись с мыслью, что это не сон – разбита машина и сам поврежден, подумал не к месту: не было б счастья, да несчастье спасает. И позвонил Булкиной Вере.
– Привет. Такое дело – попал в аварию: машину разбил, сам пострадал, так что не смогу больше платить тебе за любовь. Извини.
Какие-то ненужные вопросы, восклицания.
Нет, без денег она ко мне ни ногой: так получалось по психологии – науке, к которой я всегда относился с большим уважением.
– Все – мне некогда. Прости и прощай….
Уф, одной неприятностью стало меньше. Теперь другая….
Гаишники, измерив расстояния, зарисовали план диспозиции. Потом выслушали показания. Один весело подмигнул:
– Ты не виновен, он не виноват – стало быть, судьба такая. Кого ж винить?
– Вон тот «УАЗик».
«Таблетки» и след простыл.
– Почему вы их отпустили?
Второй гаишник эрудит:
– Русь, куда несешься ты? Не дает ответа.
А потом все устроил как надо – вызвал эвакуатор, мне сказал:
– Отвезешь машину и в ГИБДД.
Вот еще проблема – куда ее деть? В гараж не затолкать, во дворе не бросить: в «пятерочке» нет целых стекол, двери повреждены – мигом разграбят. Обратился к разуму, и тот, молодчага, сразу помог. К Генке Соколову надо под окна поставить – у него свой дом как раз напротив моего балкона. И мне видать, да и любители чужого добра поостерегутся тырить – Геннадий авторитет в Увелке.
Сокол оказался дома и был непротив. Осмотрев машину, приценился сразу:
– Беру за двадцать пять, столько же вложу – продам за семьдесят.
– Не продашь, – остудил его предпринимательский пыл, – нет документов: кредит не погашен.
Поехал в город, в ГИБДД, размышляя о своем печальном будущем.
Тут уже всё решили – я виноват.
– Пиши объяснение.
– Не умею левой, – продемонстрировал распухшую кисть правой руки.
Мой отказ гаишников позабавил:
– Так и запишем – от объяснений отказался. В трубку дунем или сразу в больницу едем для принудительной сдачи крови на предмет присутствия в ней алкоголя?
А я подумал: вас бы самих в больничную палату – в ту, что с решеткою на окне. И после этой мысли со мной случилось удивительная метаморфоза – вдруг совершенно избавился от страха перед ментами. На то были причины – машины нет, права у них, и навсегда пропало желание садиться за руль. А пассажиру или пешеходу козлы с полосатыми палками да в погонах не так уж страшны. Настроение стало боевое, отчасти фаталистическое – все, что в силах моих, было сделано, а над прочим властен лишь Промысел Божий.
Подсунули протокол:
– Прочитай, распишись.
Я прочитал:
– Чего, чего? Я виноват? Окстись, офицер. Ты почему «таблетку-то» отпустил – ведь я же тебе говорил: с неё вся катавасия заварилась. Так, ясно – своих выгораживаете? Посмотрим, что скажет на это суд.
Они растерялись, я же чувствовал себя на коне – никакого напряжения в душе, лишь тело болело от травм ДТП, добавляя адреналину. Один заикнулся, что я, мол, не достаточно опытный водитель – не справился с управлением на скорости в гололед и…
– Сынок, – сообщил офицеру, – тебе ещё мамка попку мыла, когда я за руль сел.
Он подскочил с перекошенным злобой лицом:
– Да я, да я… да я тебя сейчас закрою за оскорбление должностного лица при исполнении!
Я потряс рукою, демонстрируя поврежденную кисть:
– А я скажу суду, что покалечили меня вы, понуждая подписать липовый протокол. Вы ж не повезли меня в травмпункт на освидетельствование повреждений, полученных в момент аварии. Значит эти травмы от пыток в камере.
Гаишник сел и рот открыл, глазенки выпучив.
Тут из травмпункта шерочку с машерочкой привезли – Перчаткина с подругой, а офицерик, сопровождавший их, потирал руки:
– Есть легкое, с временной потерей трудоспособности – будем возбуждать административное….
С меня мигом слетел кураж, а в голове задергалась паническая мыслишка: сейчас, в эту самую минуту решится моя судьба. Обида и стыд придавили апломб и раздавили душу – почувствовал себя вдруг самой жалкой тварью на всем белом свете. О суетливом менте с презрением подумал: наверное, премию получит гад – ишь, как ликует.
Да еще Перчаткин плюнул в душу – заныл пискляво:
– Ты, ты виноват – не я же….
Гаишник снова подсунул протокол:
– Подписывай.
На мое угрюмое молчание:
– Ну, хорошо – суд так суд. Только учти, проиграешь – «десятку» будешь восстанавливать сам. С твоей пассажирки ребята из «таблетки» сняли показания, что вез за деньги – значит бомбил, а у тебя услуги такси страховкой запрещены. Если компания узнает, платить откажется – будешь ты.
Была такая перспектива. Нытика Перчаткина я пожалел:
– Ладно, если допишешь, как причину ДТП, помеху на дороге.
Он дописал – я подписал, что признаю себя виноватым.
Менты обрадовались – то-то. Пусть себе: радость свята, это горе – зло.
Впрочем, нельзя сказать, что мне доставляло удовольствие этих козлов дразнить. Надо было добираться домой и думать, как и на что дальше жить. О том, что надо бы тоже в травмпункт показаться, я не сообразил.
Пошел, а менты ехидненько за спиной:
– Жди повесточки в суд, горе-водитель…
Мне было скверно. Во всех смыслах – и физически, и нравственно. Раскалывалась голова, ныло израненное тело, изнутри накатывала тошнота. Автобус укачивал – я не ездил на нем, наверное, с прошлого столетия.
Открыл окошечко, вдохнул сырой воздух, но легче не стало. Меня трясло. От обиды, усталости, ярости и унижения. Всё на свете казалось теперь не таким, как представлялось раньше. Во всяком случае, многое. Понимал – это после аварии такие произошли перемены. Мир изменился. Жизнь изменилась. Всё изменилось. В плохую сторону. И мир, и жизнь, и сам я утратили незамутненную ясность. Что с этим делать, как дальше жить – непонятно. Но так, как раньше, уже не будет – очевидно.
Добрался до дома, лег на диван, не раздеваясь – спать, спать, полкоролевства за сон. Впрочем, откуда у меня полкоролевства – битая машина, невыкупленная из кредита, съемная квартира, и ноль целых хрен десятых в левом и правом карманах брюк. Сейчас бы глоточек водки для снятия стресса, но не держу – не хватало ещё в зрелом возрасте втянуться в пьянство.
Лежал, закинув здоровую руку за голову, время от времени поглядывая на окно – светло. Когда же этот кошмарный день закончится? Думал о Светке – жалел, что стер её номер в мобильнике. Позвонил бы сейчас, и она принеслась… наверное. От нежности к ней и жалости к себе на глазах выступили слезы.
Когда первое потрясение ослабело, попробовал просчитать варианты дальнейшей жизни. Бомбить теперь не на чем. Искать работу? Но я уже отвык под кого-то гнуться. В примаки к какой-нибудь матроне пойти – предложения были – хозяйство вести, машину ей мыть… Но там чужие дети и внуки. Не нужен им Анатолий Агарков, да и они мне на хрен нужны.
Варианты были перебраны для проформы. Я все больше склонялся и почти утвердился в суицидной мысли: «Что ж, прожито. Можно бы и подостойней, но уж как вышло, так вышло….». Пистолетик бы мне, и оставить записку: «А ну вас всех…»
Потом подумал, сейчас засну – проснусь, и весь этот кошмар с ДТП окажется недоразумением. Как заведенный, про себя повторял: «Да нет же, нет, нет, нет, не может этого быть…». Так и отчаявшись уснуть, уткнулся носом в подушку и зарыдал. Слезы не принесли облегчения – и голове стало хуже, и сердце схватила боль. А потом совсем неожиданно провалился в сон, который был хреновее яви.
На дороге играли малыши, по которой неслась моя «пятерка». Ударил по тормозам, и машина рванула в небо. Чей-то голос: «К нам айда, божий раб – отмучился». Я не видел, кто это говорил, но возразил: «Я, конечно, смертный, но… Бога нет, нет Ада и Рая». В ответ: «Тогда живи – ты еще не созрел». Машина полетела вниз, кувыркаясь, грохнулась о земную твердь. Я проснулся в холодном поту. Малыши под колесами! Господи, думаю, как хорошо, что ты разбил это бензиновое чудовище!
А вот и вечер – темно за окном. Разделся и залез в ванну. Теперь досуг разглядеть болячки. Ступни опухли и посинели. Сломаны? Потрескались? Мышцы повреждены? Левое колено больше соседнего и саднит, зараза – спасибо, хоть гнется. Правая кисть болит и опухла. И голова постоянно кружится. Форменный инвалид. Из груди вырвалось глухое, сдавленное рыдание – никому не нужный инвалид.
Как разительно отличается сегодняшний вечер от вчерашнего! Как ненужно все, на что падает взгляд. Как сиротливо вокруг. Мир стал пустым.
Почему это случилось со мной? Почему? Может, это знамение свыше? Пора, мол, менять, Анатолий, профессиональное амплуа. Для того и сберег меня от погибели, чтобы использовать в новой роли. Только в какой? Чей голос я слышал в момент аварии и потом во сне? Из жизненного опыта твердо знал: если хочешь и можешь верить в чудо – верь: не хочешь и не можешь – найди рациональное объяснение. А что на свете много явлений, которые представляются нам сверхъестественными, а после находят научное разъяснение, так это давно известно. Откуда же этот глас? Может, я – избранный?
Посттравматический синдром.
Пусть горько, больно, обидно, но великая цель требовала великих жертв. Эта мысль укрепила дух только на вечер, а ночь опять провел, как в бреду. Лишь сознание прикорнет на мгновение, тут же вижу малышей под колесами и следом акробатические виражи на машине в заоблачной невесомости. Когда окончательно проснулся, подумал – врача надо вызвать. Но как позвонить с мобильного в «Скорую» не знал. Сел на диване, опустив изуродованные ступни на пол, и горько покачал головой. По щекам, капая на пол, текли слезы, но я этого не замечал. Или не хотел обращать внимания. Однако увидел, как за окном кружатся снежинки – зима не сдавалась.
Позавтракав быстрорастворимой лапшой из пакета, лег и уснул. Уснул и снова увидел сон. Разумеется, неприятный, потому что жизнь начиналась тяжелая, и хорошим снам неоткуда браться. Но этот сон был совсем уж из ряда вон, так что и пересказывать не хочется. Не хочется, но придется – иначе непонятно будет, как я эти дни жил.
Приснилось мне кладбище наше увельское – рядом с двумя могилами яма разрытая, гроб открытый, в гробу я. На лавочке сидят покойные ныне мама и папа, в стороне плачет здравствующая сестра, тычет пальцем в пустую яму, жалуется родителям:
– Это мое место, он без очереди лезет.
Из гроба я:
– Скорей приколачивайте крышку, опускайте и засыпайте – вам со мной будет лучше…
Тут надобно пояснить, что после смерти мамы (папа умер годами раньше), дом родительский продали, и я стал бездомным.
Мама:
– А я тебе говорила: вот помру, выгонит тебя сестра из дому.
Так и случилось.
– Сынок, – сказал папа глухо, – ты обещал книгу обо мне написать. Написал? Всю жизнь на вас, паразитов, положил, и никакой благодарности.
– Ты что ругаешься? – ахнула мама. – В кои веки семьей собрались, а ты аркаешься.
Мамина речь аппетит разбудила:
– Сейчас бы жареной картошечки с луком.
И все разом на сестру посмотрели.
Она вдруг прикинулась пьяной (наша трезвенница?!) и немузыкально запела:
– Как у-па-ительны в России вечера!
Вечер между тем был волшебный. Хоть и темноватый из-за низкой облачности, но свежий, наполненный ароматом сирени.
Положение было двусмысленное, ужасное, и с каждой минутой делалось все невыносимей. Но, положа руку на сердце: могила – то ли самое место, из-за которого стоит драться? Или по принципу: раз кому-то нужна, стало быть, и мне туда. Совковый принцип!
Усилием воли изгнав из организма всякое трепетание, я изготовился к бою с сестрой за место в гробу – дом продала, но уж эту-то домовину я отстою. Здесь впервые за тягостный сон ощутил нечто наподобие душевного подъема или, говоря по другому, озарения – конечно, мне, покалеченному, с нею не справиться, так её надо обмануть. Но как это сделать?
Увы. Бывают обстоятельства, над которыми не властен даже человек изобретательный и умный, коим я себя мнил. Каким-то неуловимым движением, а может, микро провалом во времени, сестра оказалась рядом и выкинула меня из гроба, как куль, методом кантовки. Взмахнув руками и прокрутившись пару раз вокруг собственной оси, рухнул в яму.
Когда верчение перед глазами закончилось, я ощутил не боль, а онемение всех членов – как говорится: ни рукой, ни ногой не шевельнуть. Может быть, это был шок? А, вспомнил – это ведь сон, но уж больно хреновый.
Сверху посыпалась земля. Тяжело пыхтя, мама и папа подпихивали к краю могилы гроб, ставший будто свинцовым. Понял – в нем упитанная сестра. Сейчас они опустят его на меня и закопают могилу. Вся семья будет в сборе!
Вот как я глупо попал! Хоть бы и во сне, а все равно обидно. Ну, почему мне так не везет ни в жизни, ни после неё?! Попробовал ругнуться вслух – получилось. Не столь давно я обнаружил, что матерная брань – отличное средство разрядить излишнее нервное напряжение, а нервозности в работе бомбил хватало.
Снова сыплется сверху земля – гроб все больше нависает краем над ямой, а из неё матерная брань, как соловьиные трели из куста сирени. Только и это не помогало. Вобщем, труба. Но, как говаривал один мудрец: если не можешь облегчить душу, облегчи хотя бы пузырь мочевой. Вот тут-то и встретились с явью сон.
Поразительная штука психология! Вечер, кладбище, гроб, могила – во сне это было не страшно, а когда проснулся с нестерпимым желанием посетить туалет, сделалось до того жутко, будто я побывал самолично в загробном мире.
Вот так и жил – когда бодрствовал, донимали боли, когда спал – кошмарили сны.
Впрочем, через день, через два спала опухоль с кисти. Ступни еще болели – синели и еле влезали в носки, колено саднило. Но когда смог, припадая на обе ноги, спуститься вниз и добраться до магазина, жизнь обрела перспективу.
Были и посетители у больного – в один день сразу два.
Первым молодой человек, представившийся:
– Я от Сокола. Машину на разбор продаете? Стартер бы у вас купил и….
– Запчастями ни-ни – на разбор, но всю целиком.
– За сколько?
– А сколько дадите?
– Тысяч двадцать…
– Берите.
– Сейчас есть в наличии только семь – остальные потом.
– Приходите потом, когда соберете.
– Вы что мне не верите?
– А почему я должен верить первому встречному человеку?
– А Соколу верите? Если он скажет за меня….
– Если он за вас отвечает, тогда берите: я знаю его, как хозяина слова.
– Сейчас он придет.
Но приехала Булкина Вера.
– Ну, как ты?
Стер с лица удивление:
– Спас Господь.
Как известно, в женском сердце милосердия к искалеченным хоть отбавляй. Правда, гостью не очень-то интересовали мои болячки и содержание холодильника – повела она себя немного иначе, чем обычные дамы в такой ситуации: рассусоливать не стала – разделась и забралась ко мне в постель.
В случаях, когда нужно ответить отказом на позыв страсти, мужчине приходится куда труднее, чем женщине. Ей ведь не скажешь – голова болит, когда травмированы другие части тела. Впрочем, та, к которой устремилась гостья, была цела, и, с горем пополам, в ее руках зашевелилась. Только что я мог?
В конце концов все обошлось. Немного жестко со мной поступили, но, как говорится – получилось.
После звонка в день аварии, я даже не вспоминал о платной подруге. Зачем приехала, на что надеется – последние гроши на лапшу потратил. Хотя о чем я? Чувство благодарности вслед за чувством полового удовлетворения царапнуло душу – вот единственный человек, который поддержал меня в беде. Подумал: не забыла, приехала – значит, было в её душе что-то ещё кроме жажды денег. Как странно бывает иногда: тот, кого я считал чуть ли не шлюхой продажной, оказался порядочным человеком, способным на добрые дела. Чего-то я в ней не разглядел. Да, женское сердце загадка.
Впрочем, Вера тотчас же её разгадала – завершив работу тела, сразу же принялась за дело: повела разговор о моей машине:
– Как думаешь поступить? Продать на запчасти? Давай помогу. У меня есть где разобрать, хранить… Сын поможет… А сам-то ты как?
– Да приходил тут один до тебя – за двадцатку сторговались: берет на разбор.
– Я тебе за сорок продам.
Воодушевился:
– Бери, коль продашь. Только жлобствовать не собираюсь – за сорок продашь, двадцатка твоя.
А чего? Для доброго человека разве жалко, тем более, что на указанную сумму уже дал согласие – пусть забирает и продает.
– Потом не пожалеешь? – осведомилась Вера, усмешкой давая понять, что вопрос риторический.
– Нет, – без всякой бравады, совершенно искренне ответил я.
У Булкиной ум был цепкий и ухватистый, как челюсти питбультерьера – тут же, лежа со мной рядом голой, позвонила сыну:
– Что время терять: давай приезжай с самопогрузчиком.
Было грустно смотреть из окна, как увозят моего искалеченного «мустанга». Но грусть была светлая, по-своему приятная – последний штрих прощания с прежней жизнью. Прости и прощай, краснокожий друг – машина, она ведь как человек, её тоже жалко. Хотелось бы испытать нечто подобное и в свой смертный час, оглядываясь на прожитую жизнь. Это означало, что она удалась.
Потом настал судный день.
Пришел в указанное время, а секретарь:
– Ждите – судья освободится, и займемся вами.
Хорош судья, мотающий срок! Это я так пошутил про себя, а сам присел и принялся ждать.
Мужик подошел, руку сует:
– Здоров.
Мы знакомы? Пригляделся… А, узкоплечий, участник аварии….
– Вы тоже на суд? Свидетелем?
Он неопределенно втянул голову в плечи, сел рядом, отвернулся.
Ждем вдвоем – виновник и свидетель аварии.
От нечего делать стал наблюдать за соседом. Его трясущиеся ладони нервно терлись одна о другую. С чего взвинтился – с похмелья колбасит? Вон и глаза мутны, которые он старательно прячет, украдкой бросая на меня взгляды. Странный тип.
Опасения подтвердились.
Но по порядку….
Вот мы прошли в зал суда – секретарь, узкоплечий и я.
Потом:
– Встать! Суд идет!
Вошел судья в средневековой мантии.
Суд начался с вводной части. Задали положенные вопросы, подсудимый на них ответил – согласился с кандидатурой судьи и секретаря, отсутствием адвоката….
Потом уточнили личность свидетеля. Вобщем, чин чинарем – все, как положено.
Снова судья поднимает меня:
– Расскажите, что знаете по факту аварии, за которую вас теперь привлекли.
Рассказать, как дело было, можно, но надо бы знать, что мне за это будет грозить.
– От тысячи до полутора тысячи рублей штрафа или на год-полтора лишения прав.
А, ну это терпимо: незачем ментовскую «таблетку» поминать, оставим гаишную версию – не справился с управлением машины на скорости в гололёд. Отличная штука рациональность – часто бывает лучше правдивости. По крайней мере, в суде. Только маленькая колючая льдинка от лжи в сердце попала и никак не хотела таять.
Настала очередь свидетеля.