Анатолий Алексеевич Гусев
Между прошлым и будущим
Ожиданием своим, ты спасла меня…
Окна квартиры выходили на юго-запад. Ира в последнее время приобрела привычку смотреть туда, как будто хотела увидеть там далеко-далеко горы Югославии, вернее – Боснии, там, где сейчас воюет добровольцем её муж Александр Монахов за сербов-православных против сербов-мусульман.
Когда прощались, Ира спросила:
– Сашенька, зачем ты едешь туда? Может быть не надо?
– Иришка, любимая, ну как же мне не ехать? Я офицер Советской армии, я больше ничего не умею, только воевать.
– Нет уже Советской армии, и Советского Союза уже год, как нет.
– Вот именно. На пьяную морду нашего президента смотреть противно. Меченый продал страну, а Ельцин её пропивает. Русских гонят из Прибалтики, из Средней Азии, а Россия на это смотрит спокойно. А это предательство. И сделать ничего нельзя. Я не хочу быть причастным к этому предательству. И я офицер, я не могу на всё это спокойно смотреть, я должен что-то делать. Иришенька, я еду воевать туда за тебя, за наших детей, чтобы такого, как в Югославии, у нас в России не было. Не за славой еду, а отстаивать честь России. Чтобы потом можно было сказать: «Потеряно всё, кроме чести».
Уехал Саша в октябре, осень тёплая стояла, деревья в жёлтых листьях, солнышко светило. Письмо он прислал тёплое. На душе у Ирины спокойно было и остаток осени, и всю зиму, и март. И вот начало апреля, с утра тоска навалилась: что-то случилось или случится там в горах Боснии.
Ирина встала, поправила одеяло у безмятежно спящего младшего сынишки. Достала письмо из Югославии, стала читать:
«Привет, Иришка!
Солнышко ты моё ласковое, у меня всё нормально, время идёт быстро, день проходит вообще незаметно. Я не воюю, а участвую в боевых действиях вместе с братьями-сербами бок о бок. Всё хорошо, не бойся за меня. Солнышко, мне не хватает слов передать тебе, как я без тебя скучаю…»
Письмо это она знала наизусть, но читала, как в первый раз, и слёзы наворачивались.
Тоска не проходила. Пора будить детей: двоих в школу, одного в детский сад, а сама на работу.
На работе Ира места себе не находила, всё из рук валилось, делать ничего не хотелось. На работе знали, где её муж, а вот, в то, что уехал по зову сердца, а не за деньгами, не верили.
Старший бухгалтер, видя её метания сказала:
– Ирочка, плохие предчувствия? Идите домой, мы тут без вас справимся, а то у вас всё из рук валится.
И шепнула на ушко:
– Молитву почитайте, поможет.
Ирина была согласна читать всё, что угодно, только ни одной молитвы она не знала. И тут она вспомнила, что у метро недавно открыли «Церковную Лавку», там она найдёт тексты молитв, там ведь не только серебряные цепочки и иконы продаются.
В лавке Ирина, смущаясь, попросила книжку с молитвами, в помощь воину на поле брани. Продавщица в белом платочке долго искала подходящую книгу, нашла, подала Ире и спросила:
– Иконы в доме есть?
– Нет, – замотала головой Ира.
– А сами вы крещёная?
– Крещёная.
– Крестик носите?
– Нет. Как же я его буду носить? Видно будет, и некрасиво.
– На лифчик намотаете, никто и не увидит, – посоветовала продавщица церковной лавки, – главное, чтобы он на вас был.
Ирина отошла от лавки с «Молитвословом», алюминиевым крестиком на верёвочке, и с тремя иконами: Спаса, Богоматери и Николая Угодника.
Дома Ирина надела крестик, поставила перед собой иконы, нашла нужную молитву и стала искренне молиться. Пришли старший сын и дочь из школы. Сын Димка спросил, чем это мама занимается. Ира, смущаясь, ответила, что молится за папу, чтобы с ним ничего не случилось.
– С ним и так ничего не случиться, – уверенно сказал Димка, – он воюет за правое дело, а правое дело всегда побеждает.
– Это так, сыночек, но хуже не будет, если я молиться за него стану.
– Не будет, – согласился сын.
Ирина сходила в сад за младшим сынком, вечер прошёл в повседневных хлопотах. Ночью она заснула и ей приснился весёлый Сашка, что он ей говорил, Ира не запомнила, утром встала более или менее спокойная, но лёгкое волнение всё же было.
***
Александр Монахов очнулся от жуткого холода, понял, что присыпан землёй и снегом. Первое, что пришло в голову – это выбраться. И тут выяснилось, что не действует правая нога и сильно болит левое плечо, вообще всё тело болело, гудела голова, наверное, контузия. Выбрался, скрипя зубами, превозмогая боль. Александр пополз, не понимая куда и зачем, он понимал только одно, что надо отползти от этого ужасного места как можно дальше. Ему вспомнилась жена, её золотые волосы, улыбка, дети. Александру так захотелось их увидеть. Он должен до них доползти, по любому, должен. В памяти всплыли строки Симонова: «Жди меня, и я вернусь, только очень жди…» Эти строки он знал наизусть, их должны знать все солдаты России. Он слышал, что в Великую Отечественную, даже в немецких окопах находили перевод этих стихов.
«Жди, когда снега метут, жди, когда жара…»
Александр шептал стихи (так легче) и полз, в раненной ноге, что-то кололо и мешало, наверное, осколок, из плеча сочилась кровь, но там ничего страшного, просто очень большой и глубокий порез. Александр упорно полз, а где-то просто скатывался по склону, пока не добрался у подножья горы до каких-то ёлочек. И тут до него дошло, что он полз не туда, ему надо вверх по склону, а он вниз подался, по пути наименьшего сопротивления. Александр посмотрел вверх на гору, уже смеркалось, и вроде как на вершине, где были сербские укрепления, ему привиделись отблески огня. «Кто там, наши или бошняки?» – подумал Александр и с досады ударил здоровой рукой по земле. Ему туда, на верх добираться будет очень сложно, да и хватит ли сил? А если сербы отступили? Об этом думать не хотелось.
Монахов пошарил за пазухой, паспорта не было. Получается, что бошняки забрали паспорт, обыскали и похоронили, не заметив, что он живой? Или заметили, но всё равно похоронили? Или это свои похоронили? Нет, свои заметили бы, что живой.
В начале весны рота Войска Республики Сербской и пятнадцать русских добровольцев заняли две горы – одну большую и одну малую. Малая гора находилась чуть впереди, ближе к боснийским позициям. Там и заняли оборону одиннадцать сербов и трое русских.
Ранним утром того апрельского дня Александра разбудили тревожный крик сербов «Напад! Турки!» и короткие очереди пулемёта и длинные матерные фразы пулемётчика Петки Денисенко. Александр выскочил из палатки вместе с Вовкой Сахновым, и больше он ничего не помнит. Кто же победил в этом бою? Александр очнулся в могиле часа в два, в три дня. Успели даже убитых похоронить. Только кто? Что же ему делать? Сознание стало меркнуть, и Александр провалился в темноту.
Очнулся он от того, что кто-то тыкал в него палкой. Александр с трудом приоткрыл веки. Перед ни стоял человек уже не молодой, но ещё и не старый, за ним виднелись сани с хворостом.
– Ко си ти? (Кто ты?), – спросил человек и повторил ещё раз. – Ко си ти?
– Что? – в полубреде спросил Александр, не понимая, что его спрашивают и что от него хотят.
Но человек его понял.
– Ти си Рус? (Ты русский?)
– Да, ја сам Рус (Да, я русский), – ответил Александр.
«Бошняк. Кто же ещё? Сейчас убьёт, ну, хоть в гору ползти не придётся», – подумал Александр и опять потерял сознание.
Очнулся Александр от тепла в каком-то доме на кровати, пожилая женщина снимала с него одежду, рядом на стуле у стола сидел тот пожилой мужчина с подножья горы. Увидев, что русский открыл глаза, женщина сказала:
– Я тебе в матери гожусь, сынок, не надо меня стесняться.
Александр и не думал стесняться, он вообще плохо понимал, где он и что с ним, и слова на полупонятном языке до него плохо доходили.
Женщина, покончив со своим делом, осмотрела тело русского.
– Весь в грязи, крови и синяках. Крови много потерял. Надо обработать его.
– Обрабатывай, – разрешил мужчина, – ты же медсестра, Ася.
– Была когда-то. Спиртом его надо протереть для дезинфекции. Давай свою сливовицу.
– Я…, – начал было мужчина.
– Только не надо, Давуд, говорить, что как истинный мусульманин, не пьёшь, согласно пророку Мухаммеду. Доставай свою сливовицу. Ты у Небойше её брал? У Небойше сливовица крепкая семьдесят градусов, почти как спирт.
– Семьдесят пять.
– Тем лучше. И сходи к Саве Ивковичу, позови его сюда, пусть он принесёт обезболивающее, бинты и всё необходимое.
– Но он же зубной врач.
– Ну и что? Другого всё равно нет, и к тому же он серб, а значит, русский ему брат и друг.
– А нам русский кто? И кто мы? За сербов добровольцами воюют не только русские, но и греки, румыны, болгары. А за нас арабы, иранцы да афганцы, они зверствуют, и наши, глядя на них – зверствуют. Наши дети и внуки так много зла за последние время принесли сербам, что нам надо хоть как-то искупить их вину, нам надо спасти русского. К тому же Россия помогает оружием нашим войникам. Удивительная страна Россия: простые люди воюют на стороне сербов, а их государство снабжает своим оружием их врагов.
– Не думаю, что наши дети и внуки обрадуются, если узнают, что мы спасли русского.
– И что теперь, Ася, нам зарезать его?
– Надо было мимо пройти в лесу, а теперь уж лечить будем.
– Ладно, пойду к Саве, – сказал Давуд.
Он достал бутылку со сливовицей и вышел на улицу и направился к дому Ивковича.
– Здра́во, Хаджич, – улыбаясь, Давуда встретил Сава, – зуб заболел?
– Здраво. Нет, Сава, тут другое.
И Давуд шёпотом стал рассказывать о русском.
– Но я же стоматолог, – опешил Ивкович.
– Сава, других всё равно нет. И Любицу свою возьми.
Ивкович с женой вошли в дом Хаджичей.
– Здраво, Асият.
– Здраво, Сава, здраво, Любица.
– Ну, показывайте вашего русского.
Александр лежал в самой дальней комнате на кровати, накрытый одеялом. Он с трудом открыл глаза, посмотрел на вошедших.
– Како те звати? (Как тебя звать?) – спросил Сава и обернулся к Асият. – Он понимает по-нашему?
– Вроде как да, – ответила Асият.
– Као зовеш се? – повторил свой вопрос Сава.
– Александр, Александр Монахов, – наконец понял вопрос русский.
– Александар, до́бро. Гла́ва бо́лит?
– Голова болит.
– Контузия. Мы пришли тебе помочь, Александар, но будет больно, терпи. Сливовица, как я понимаю, есть. Дайте ему.
– А обезболивающие? – спросила Асият.
– Думаешь, что у меня его много, Ася? Сливовица ничуть не хуже, уверяю тебя.
В Александра влили местный алкогольный напиток, попросту самогон из ягод, он, крепкий, обжёг горло, влили много, голова закружилась, наступило опьянение, боль поутихла.
– Обморожений нет? – спросил Сава.
– Нет, – сказала Асият.
– Отлично. Сначала зашьём ему плечо, а потом займёмся осколком в ноге. Давуд, Любица зафиксируйте русского, Ася, ты мне помогаешь.
В конечном итоге, осколок вынули, раны зашили, забинтовали, накрыли одеялом и оставили русского в покое.
Мужчины, Сава и Давуд, решили допить сливовицу.
– Конечно настоящий хирург зашил бы лучше, – сказал Сава, – но как смог.
– Хорошо ты всё сделал, Сава, – сказал Давуд, наливая сливовицу в стаканы.
– Мусульманам же нельзя, – усмехаясь, сказал Сава, глядя на действия товарища.
– Нельзя, – согласился Давуд, – только я родился и вырос в безбожной стране. И я не знал, что я не серб, и не знал, что муслиманин надо писать с большой буквы, как обозначение народа, согласно правилам сербскохорватского языка, а не с маленькой, как приверженца мусульманской веры. А теперь я превратился в бошняка. Были мы все сербами и не различались, кто какой веры, а теперь вон воюем друг против друга. Вот сегодня солдаты Войска Республики Сербской вместе с русскими побили Армию Республики Босния. Как мне к этому относиться?
– Терпимо. Пройдёт десять, двадцать, тридцать лет и твоим детям, внукам внушат, что бошняки не сербы. Уже внушают. Хотя и ты и я и все наши предки были сербами, только одни мусульмане, а другие православные. И никто не поверит, что мы с тобой за одним столом сливовицу пили. Зачем муслимане расстреляли сербскую свадьбу в прошлом году? С этого всё началось.
– Давай мы ещё с тобой рассоримся. Стравливают нас, а мы поддаёмся. А русские и для меня – братья.
Они проговорили до глубокой ночи. Когда Сава ушёл, русский безмятежно спал и снилась ему его рыжее солнышко Иришка.
Ивкович навещал больного в тёмное время суток, чтобы никто не видел. Русский выздоравливал медленно, без необходимых медикаментов это было и неудивительно.
Александр в полубреде бормотал:
– Жди, когда из дальних мест
Писем не придет,
Жди, когда уж надоест
Всем, кто вместе ждет.
– Что он бормочет? – спросил Сава.
– Стих какой-то, – пожала плечами Ася, – он постоянно его читает.
– А письмо его родным надо написать. Он приходит в себя? Откуда он, где его родные?
– Из Москвы, там его жена, дети, родители.
– Напишите его жене письмо.
– Что написать, Сава?
– Что её муж Александар здесь, в селе, в Боснии. Не тяжело, но ранен, контужен, выздоравливает. Пусть ждёт его. Число поставьте, сами не подписывайтесь, обратного адреса тоже не надо, напишите, что из Боснии.
***
Ирина гладила бельё, телевизор работал так, для фона, и вдруг она услышала: Александр Монахов. На экране махали паспортами её Сашки и какого-то Владимира Сахнова, говорили о погибших русских наёмниках в свободолюбивой Боснии.
Зазвонил телефон. Подруга Галка, этажом ниже.
– Смотришь? – строго спросила она.
– Да, – упавшим голосом ответила Ира.
– Не верь, – твёрдо сказала Галя, – мало ли что они там наговорят. Паспорт у него могли отобрать, украсть, он мог его просто потерять. Паспорт – это не доказательство. Не верь.
Ира разрыдалась. «Господи, – про себя взмолилась она, – не отбирай его у меня, не делай детей сиротами». Галка что-то говорила, Ира плохо понимала.
– Слушай, Ир, вот стихи такие есть, сейчас книжку найду. Вот, слушай.
И Галя стала читать:
Жди меня, и я вернусь.
Только очень жди…
Галя читала, и Ира понемногу стала успокаиваться.
Выпьют горькое вино
На помин души…
Жди. И с ними заодно
Выпить не спеши.
– Слышишь, мать, не спеши. Я сейчас книжку эту принесу, будешь читать, легче будет.
К ночи Ира эти стихи знала наизусть и читала их вперемешку с молитвами. В постели она закрыла глаза и представила горы Боснии. Ей привиделось что-то вроде дома и там на кровати её Сашка. Может, действительно, живой?
На работу Ирина явилась в подавленном состоянии. Сотрудники, в большинстве своём, видели вчерашний репортаж из бывшей Югославии. Ира слышала шёпот за спиной: «Пошли за шерстью, а вернулись стриженными. Вот что значит гоняться за длинным баксом. Наёмник».
– Добровольцы – они так просто называются, на самом деле это наёмники, бандиты. Над мусульманами издеваются вместе с этими выродками сербами. А мусульмане, что не люди?
– Откуда вы это взяли, Борис Львович?
– Радио «Свободы» говорило.
– Врут.
– Это наши журналюги, бывшие коммуняги брешут. А на Западе – там цивилизация, там культура не чета нашей, там правду говорят. Там свобода слова!
Сочувствия совсем нет ни у кого. Объяснять им что-либо было бессмысленно, да Ирина бы и не сумела.
Начальник вызвал к себе, загрузил работой.
– Ирина Николаевна, я вас загрузил работой, чтобы у вас мозги были заняты, и вы бы поменьше думали о муже. Не надо верить всему, о чём говорят по телевизору. Сейчас время такое, ничему верить нельзя. Придёт официальная бумага, вот тогда…
– Его же не государство туда направило, он по своей воле.
– Всё равно, Ирина Николаевна, ваш муж гражданин России. Должны уведомить. Нет документа о смерти? Значит, жив. Идите работайте.
После обеда позвонили из дома.
– Мама, – сказала дочка, – пришли два странных письма из Боснии. Мы их не распечатываем, ждём тебя, приходи быстрей.
Ирина еле дождалась конец рабочего дня, прибежала домой, по дороге прихватив с собой соседку снизу. Два письма, одно без обратного адреса, лишь надпись: «Босна», другое с обратным адресом, тоже из Боснии, из города Вишеград.
– И какое открывать? – спросила Ира у Галки.
– То, что без обратного адреса.
Вскрыли конверт, та было написано:
«Ваш супруг Александар је у селу Ђанкићи у Босни. Није тешко, али рањено, контурирано, опорављено. Чекајте га».
– На сербском, наверное, написано, – предположила Ира, – буквы вроде наши, а слова не разобрать. Гал, ты что-нибудь понимаешь?
– Понимаю.
– Что?
– Что твой Санька жив. Вот смотри: ваш супруг Александар. Что не понятного? Как эта буква читается? Не важно, будем считать, что её нет. Е у селу. У нас на работе белорус работал, так он всегда говорил: «У цехе», то есть не рядом с цехом, а в цехе. Получается, что Саша в каком-то селе в Боснии. «Али» – по-украински – «но». Не тяжело, но ранен, дальше не понятно. «Чекате» похоже на украинское «ждите». Всё, число, подписи нет. Ранен твой Сашка, но живой, просят ждать. Давай второе письмо откроем.
Во втором письме было написано, что доброволец Монахов погиб смертью храбрых в Боснии, и подпись: «Командир русских добровольцев Валерий Филинов».
Ирина посмотрела на детей, столпившихся у стола, и разрыдалась.
– Что ты ревёшь, дура, – возмутилась Галя, – письмо на сербском языке написано после этого письма. Посмотри на числа.
Ира сравнила числа на письмах и немного успокоилась.
– Сказано тебе – ждать. Жди.
И Ира ждала, веря и не веря, и вот через неделю в субботу раздался междугородний телефонный звонок. Она сняла трубку с замиранием сердца.
– Алло.
– Иришка, солнышко моё, как я по тебе соскучился!
– Сашка, живой!
– Жив, не здоров, но жив.
– А я письмо получила от твоего командира…
– Знаю, знаю, он говорил, ошибка это.
– И твой паспорт по телевизору показывали и ещё чей-то.
– Володи Сахнова, – голос Александра погрустнел, – он погиб. А меня сербы-мусульмане нашли, немного подлечили, а потом, когда их село заняли солдаты Войска Республики Сербской, передали меня им, а они нашему посольству в Белграде. В посольстве обрадовались, собрали пресс-конференцию и объявили, что честный бизнесмен из Москвы Александр Монахов был избит и ограблен в Белграде и никакой он не наёмник, а Владимира Сахнова они вообще не знают. Ну, он же из Киева, из Украины, теперь это разные государства, а ещё недавно было одно. Врут, короче. Да ладно, Иришка, послезавтра приеду в Москву. Жди. Правда, меня в госпиталь «Ветеранов Войны» положат, но это не важно. Жди. Ожиданием своим ты спасла меня. Я верил, что ты меня ждёшь, и не ошибся. Я всё это время твердил стихи:
Жди меня, и я вернусь,
Всем смертям назло.
Кто не ждал меня, тот пусть
Скажет: – Повезло.
Не понять, не ждавшим им,
Как среди огня
Ожиданием своим
Ты спасла меня.
Как я выжил, будем знать
Только мы с тобой…
Ирина улыбнулась и продолжила, чуть исказив строчки, но не смысл:
Просто я умела ждать,
Как никто другой.
И добавила:
– Сашенька, люблю тебя и очень жду.
– До послезавтра, моё солнышко, – улыбался он через расстояние.
Ирина положила трубку, она была абсолютно счастлива. Ждать осталось недолго – до послезавтра.
25.11.2022 г.
Синева
Рота десантников в полдень заняла высоту и стала укрепляться. В пять часов вечера появилась колонна боевиков. Она остановилась в пределах видимости, но недосягаемости для десанта. От колонны отделилось несколько человек и направилась к десантникам. Подойдя ближе, один из них, полевой командир, крикнул:
– Русские, вы хорошие воины, десантники, но вас всего семьдесят пять человек. А нас больше тысячи. Мы просто пройдём.
– Вы здесь не пройдёте, – ответил майор, командир десантников.
– Вы хорошо подумали?
– Что нам думать? У нас приказ.
– Приказы надо выполнять, согласен. Лёгкой смерти тебе, майор.
Боевики направились к своим, а майор сказал капитану, своему заместителю:
– Вот откуда он всё про нас знает? Расположение, нашу численность, кто командует?
Капитан пожал плечами.
– Продали нас, товарищ майор. Капитализм, накопление первоначального капитала.
– Но не на крови же?
– А какая разница? Продают всё, что покупают: кто оружие со склада, кто диспозицию.
– Чехов, конечно, не тысяча, а человек пятьсот-шестьсот, а, может быть, и четыре сотни. А нам сообщили, что будет тридцать, ну, максимум, пятьдесят.
– Не научились воевать. А могли и подставить.
– Или разведка ошиблась, – предположил майор.
Вечер и ночь сражались десантники на занимаемой высоте, отстреливались короткими очередями, кидали гранаты, ходили в рукопашную. Больше всего их погибло ночью, сказалось отсутствие опыта ночных боёв и приборов ночного видения. От снайперской пули погиб командир роты, его место занял капитан.
Все просьбы о помощи, почему-то были игнорированы. И только майор, командир соседней роты в три часа ночи выстроил свой взвод разведки и сказал им:
– На высоте идёт тяжёлый бой. Приказ о помощи не поступал. Но там гибнут наши пацаны. Я иду по собственной инициативе. Кто со мной? Гарантий, что мы вернёмся, я дать не могу.
Взвод, все пятнадцать человек, не раздумывая ушёл в ночь на высоту, помогать своим.
Солнце окрасило розовым цветом горы на западе, день обещал быть солнечным.
– Товарищ капитан, – обратился к командиру старший лейтенант, – почему нет огневой поддержки? Где артиллерия, где вертушки, где просто подмога?
– Начальство считает, что у нас всё штатно. Поэтому и приказа об отступлении тоже нет. Нам остаётся только погибнуть.
И помолчав, капитан добавил:
– Геройски.
Его солдаты занимались оружием, собирали боеприпасы. На лицах их не было ни испуга, ни отчаянья, с мрачным спокойствием они занимались своим делом.
– Слушай, старший лейтенант, мрачновато как-то, надо разрядить обстановку. Давай, «Синеву».
– Слушаюсь, товарищ капитан. Федоренко! Жив?
– Жив, – ответил ротный запевала.
– «Синеву»!
И Федоренко запел, а бойцы подхватили песню.
Расплескалась синева, расплескалась,
По тельняшкам разлилась, по беретам,
Даже в сердце синева затерялась,
Разлилась своим заманчивым цветом.
Боевикам песня не понравилась, и их командир закричал:
– Русские, сдавайтесь!
– Русские не сдаются, придурок.
– Сами придурки, бараны. Вас свои предали и продали.
– Раз предали – значит не свои.
– Мы вам дадим деньги. Семнадцать тысяч баксов. Хорошая сумма. Мы просто пройдём мимо вас. И всё! Ваше командование вас не накажет. Всё согласованно.
– Засунь ты свои баксы знаешь куда?
– Мы всё равно пройдём, а вас будем резать, как баранов.
– Ты сюда ещё дойди, горный козёл, мы тебе рога пообломаем.
Федоренко насмешливо запел:
Ты же бойся синевы, ты утонешь.
Боец строчку переделал, тем самым оскорбив полевого командира. Командир сам с удовольствием пел эту песню в Афгане, но он помнит Грозный, испуганных русских новобранцев с искажёнными от страха лицами, идущие на штурм его позиций. И пришлось отступить. Отступить его орлам! Позиции они вернули, но пришли другие русские в тельняшках с синими полосками и с позиций пришлось бежать. Вот тогда там и зазвучала «Синева», дерзко зазвучала. И, при попытке вернуть позиции назад, его бойцы как в стену упирались. Тогда он и возненавидел некогда любимую песню, и понял, что русские на светлой стороне и сражаются за что-то великое, которое и сами толком не понимают. Ту войну русские, не раз преданные своими командирами и оболганные журналистами, проиграли. Но вот они вернулись; и они всё равно победят; они уже побеждают.
А «Синеву», оставшиеся в живых бойцы, продолжали петь и начинали снова и снова, когда она заканчивалась. Песня давала им уверенность в победе и в своих силах.
Боевики обстреливали высоту из миномётов и гранатомётов, десант огрызался из стрелкового оружия, а петь бойцы не прекращали, чем доводили бандитов до бешенства.
В это время, майор, ведущий взвод разведчиков к высоте, остановился и прислушался.
– Слышите? – спросил он.
Треск автоматных и пулемётных очередей, разрывы гранат и мин вдруг прекратился и сквозь шум сосен с высоты полилась песня.
За дюралевым бортом шум моторов,
Синева лежит на крыльях, как краска.
– Наши! Живы, бродяги, – обрадовался майор. – Поторопимся, пацаны, поторопимся.
Бойцы взвода переходили в брод горную речку, поднимались в гору.
– Радист, надо как-то им передать, что мы на подходе.
На высоте радист обратился к командиру:
– Товарищ капитан, слушайте.
Радист снял наушники и из динамиков послышалось:
Помнишь, в детстве на коврах-самолётах
Неизвестные открыли маршруты
А теперь нашлась нам в небе работа
Синевою наполнять парашюты.
– Это наши идут на помощь, – улыбнулся капитан. – Бойцы, по местам, помощь идёт. Никто, кроме нас!
Полевой командир в это время поднимал своих бойцов в атаку. Боевики пошли под воинственную песню с религиозным оттенком, пошли с видом обречённых на смерть. Они пели, но командир чувствовал, что их песня проигрывает той простой, слегка грустной песне русского десанта. Русские пели спокойно и размеренно, «Синева» стекала с высоты, накатываясь волнами на боевиков, вызывая в них нервную дрожь и неуверенность в себе.
Полевой командир повёл своих людей вперёд, вверх по склону, чтобы устлать его их телами, погибнуть самому, но не посрамить чести горца, защитника ислама и, наконец, заставить замолчать этих упрямых русских.
Я хочу чтоб наша жизнь продолжалась,
По суровым, по десантным законам.
27.05.2023 г.
