Анатолий Алексеевич Гусев
Под Екатеринодаром
– Ни черта ничего не понятно! Где она, эта ферма? Всё сливается. Деревья мешаются.
– Вон она крыша эта вроде, – показал рукой Минька.
– Вроде! Вроде Володи! Где? – ворчал Сорокин.
– Да вон же! Крыша серая. Вон дымок. Точно! Там кухня полевая.
Сорокин повернулся к артиллеристам:
– Засекли? Орудия сюда! Наводи.
Корнилов лёг спать в два часа, а в пять уже был на ногах. Первым делом зашёл в сарай, где находилось тело полковника Неженцева, погибшим при попытке поднять казаков в атаку. Лоб у Неженцева рассечён пулей. Но эта пуля его не убила. Он поднялся, успел крикнуть: «Корниловцы, вперёд!», как вторая пуля убила его наповал.
Корнилов постоял у тела, покачал головой:
– Эх, Митрофан, Митрофан… Как же так? Какая потеря.
Пошёл к себе. У фермы дымила походная кухня, рядом два казака чистили пулемёт. Остановился.
– Это что такое? – сказал, показав на кухню.
Выскочил штабной офицер:
– Это что такое? – заорал на кухарей. – Штаб демаскируете! Вон!
Кухня начала отъезжать. Пронзительный свист, взрыв. Убило одного казака, чистивший пулемёт, второму оторвало ногу. Он дико заорал. Из фермы выскочила сестра милосердия, бросилась к казаку.
– Перевяжите его и в сарай, – распорядился Корнилов и вошёл на ферму, – и доктора сюда!
В коридоре встретил Деникина:
– Антон Иванович, я вчера проявил слабость.
– Ничего страшного. Мы все устали, Лавр Георгиевич. Бывает.
Деникин вышел на воздух. В голубом небе сияло весеннее солнце, блестела зелёная молодая травка. Истошно в сарае орал раненный казак. Антон Иванович спустился с обрыва, лёг на траву. Тепло, хорошо, весна. Тридцать первое марта у белых и тринадцатое апреля у красных. В воздухе рвались гранаты красных. «Откуда узнали?» – подумалось. «Нет, это опасно, надо уводить Лавра». Деникин поднялся, направился к ферме.
Корнилову принесли завтрак – стакан чая и кусок белого хлеба. Генерал поблагодарил адъютанта Ходжиева, склонился над картой.
– Нет, Екатеринодар надо брать, другого выхода нет.
Тут за его спиной раздался взрыв, Корнилова подбросило вверх, к потолку.
Первым в комнату ворвался Хаджиев: «О, аллах!», за ним Богаевский.
Корнилов лежал на полу весь в белой пыли, на левом виске струйка крови, правая нога в крови. Подоспевший фельдшер перетянул жгутом ногу, главнокомандующего вынесли на улицу. Он, не приходя в сознание, умер на руках Ходжиева, Деникина, Романовского. Богаевский сложил ему руки на груди крестом и вложил в них крестик из воска, слепленный им машинально на вчерашнем военном совете.
Деникин, как заместитель Корнилова решил взять командование Добровольческой армии на себя. Но необходима была поддержка Алексеева. Весь поход Деникин пробыл в обозе – не нашлось подразделения армии, достойной его командования, а идти в бой рядовым считал ниже своего достоинства. Он считал себя хорошим полководцем, и, надо признаться, был прав в этом. Но армия его не знала. И во главе хотела бы Маркова. Конечно, до выборов командира в Добровольческой армии не дошли, не Красная, всё таки, да и там от выборности стали отказываться. Но, глас народа – глас Божий, и этот глас надо было учитывать. Сообщая Алексееву о смерти Корнилова в Елизаветинскую, он придал сообщению форму сухого рапорта:
«Доношу до Вашего сведения, что в 7 часов 20 минут в помещении штаба был смертельно ранен генерал Корнилов, скончавшийся через десять минут. Я вступил во временное командование войсками Добровольческой армии.
31 марта 1918 года. 7 часов 40 мину.
Генерал-лейтенант А.И. Деникин»
Алексеев примчался из Елизаветинской как можно быстрее и на совете решили назначить Деникина на должность главнокомандующего армии. Приказ написали, но как его надо подписывать? Формально, Алексеев не занимал в Добровольческой армии никакой должности. Романовский со свойственной ему грубой и прямолинейной манере произнёс:
