Слёзы из глаз.
Тяжело стоять, слабость, пот льётся ручьями, а холодно.
«О преподобный отче наш Сергий, игумен Радонежский, всея России чудотворец! Воззри на меня недостойного Никодима милостиво и помяни меня в своих святых и благоприятных молитвах к Богу. Не отступи от меня духом, пастырь наш добрый, ибо ты и по смерти живой пребываешь…»
Краем глаза Никодим заметил, как из темноты вышел человек в серой заштопанной рясе, с лицом аскета, бородой клином, длинным славянским носом с горбинкой и умными, но строгими серыми глазами.
Никодим понял, что это отец Сергий, страха не было.
– Не сомневайся, чадушко, о тех из вас, кто в изгнании, вне обители, я, игумен ваш, забочусь ещё больше. Ты своих не бросал, тебя свои не бросали. Неужто я хуже?
Никодим вспомнил как его, раненого, выдернул из воды Касым, казах, там, под Бобруйском.
– Да, и это тоже, – подтвердил Сергий. – Отвернулся русский народ от Бога и Бог от него отвернулся. И сколько несчастий пало на голову народа из-за гордыни правителей! Но поворачивается народ к Богу и Бог к народу русскому. А что сейчас творится на Руси нашей? Татары такого не позволяли, что этот русский на престоле русском же затеял. Но всё воздастся по заслугам его.
– Он украинец,– осмелился возразить Никодим, понял, что Сергий говорит о Хрущёве.
– Не хорошее это слово. Не нравиться оно мне. От лукавого оно. Кто себя будет величать «окраинцем»?
Сергий посмотрел на Никодима с сочувствием и сказал:
– А ты, чадушко, не скучаешь по Лавре? Там сейчас просфоры испекли.
И Никодим почувствовал запах свежеиспечённого хлеба.
– Отведай, чадушко.
С этими словами Сергий протянул Никодиму просфору. Он взял её. Она была горячая и мягкая.
– Ешь, чадушко.
Никодим ел и с каждым куском блаженное тепло разливалось по телу, сознание осветлялось и улетало куда-то в высь горнею.
Врач с медбратом вошёл в палату. На койке лежал с закрытыми глазами монах Никодим, он же зек Осип Седов и лицо у него было спокойное и умиротворённое.
– Помер, – констатировал врач.– Пошлите там кого за носилками.